Принцесса Люсинда и Лунный Пес

Узнав, что она неспособна иметь детей, королева плакала три дня и три ночи. Плакала в швейцарской клинике, на плече доктора, специалиста по женским недугам, закапав слезами его белый халат. Плакала в поезде по пути через Австрию, под мелькание заснеженных вершин Альпийских гор за окном купе. Плакала, когда дети из Начальной Школы встречали ее на вокзале с букетами первых весенних подснежников. А особенно горько расплакалась после того, как учитель французского вручил ей букетики, а дети запели государственный гимн Сильвании, и их дыхание заклубилось паром в холодном воздухе.

– Ну, что за важность, Маргарета, – сказал король Карел. – Из моего племянника Радомира выйдет превосходный король. Ты только погляди, какие успехи он делает в Начальной Школе. Только погляди, как он любит строить мосты, а если и есть на свете страна, которой нужны мосты, это уж точно Сильвания!

Так оно и было: через сильванские земли текла Дунава со всеми своими притоками, и потому в Сильвании, куда ни пойди, путь непременно лежал через реку, а то и через две.

Тут королева Маргарета прекратила плач: приближалось время аудиенции с французским послом, а она, в конце концов, была младшей дочерью короля Греции, с детства выученной сдерживать чувства – по крайней мере, во всем, что касалось государственных дел. К тому же, от слез на синем бархате ее платья непременно остались бы пятна.

Однако тем же вечером, пока французский посол вел деловые беседы с сильванскими банкирами, а прочие гости обсуждали последние тенденции французского искусства (как ни мала была Сильвания, при дворе тщательно следили за модой), или сидели за карточными столиками в клубах табачного дыма, королева вышла на террасу.

Вечер выдался холодным, и королева поплотнее закуталась в синюю бархатную накидку. Полная луна над ее головой тоже куталась в накидку из серых туч. В ее лучах королева спустилась с террасы вниз, прошла мимо топиаров, устроенных самим Радомиром Четвертым – самшитовых лебедей, плывущих по травяному пруду, самшитового оленя, спасающегося от своры давненько не стриженных самшитовых гончих. Накидка была не слишком-то теплой, и королева дрожала от холода, но продолжала идти через розовый сад, среди голых колючих кустов – слишком уж ей не хотелось возвращаться в замок и снова видеть гостей.

Так королева дошла до крокетной площадки. Сразу за ней начинался окружавший Карелштадт лес (во время турниров среди министров и придворных дам в его зарослях постоянно терялись крокетные шары). Внезапно совсем рядом раздался смех. Королева испуганно огляделась.

– Кто здесь? – спросила она.

Никто не ответил. Но под ореховым деревом, покрывавшимся множеством белых цветов по весне, стояла корзина. Королева опустилась возле нее на колени, хотя иней на траве мог бы оставить пятна на ее платье еще вернее, чем слезы, и увидела ребенка. Он был так мал, что смех, напугавший королеву, вполне мог оказаться первым в его жизни, и, лежа в корзине, махал кулачком – то ли луне в небесах, то ли королеве, чье лицо белело во мраке, словно вторая луна.

Королева вынула младенца из корзины. Безусловно, он замерз, оставленный в лесу в такую ночь, когда в Сильвании еще царит зима. И, безусловно, тот, кто оставил его здесь, детей не заслуживал. Взяв завернутого в одеяльце младенца на руки, она отнесла его – через крокетную площадку, через розовый сад, мимо самшитовых лебедей и самшитового оленя, вверх по ступеням террасы – во дворец.

– Но у девочки, безусловно, есть мать, – сказал король. – Маргарета, я знаю, как тебе тяжело, но не можем же мы так просто взять да оставить ее себе.

– Будь добр, пошли гофмейстера за пеленками, – ответила королева. – И вели графине Агате подогреть бутылочку.

– Придется дать объявление в «Карелштадт Газетт». А когда ее мать откликнется, девочку придется вернуть.

– Взгляни, – сказала королева, поднося ребенка к окну: повар разбросал по террасе хлебные крошки, и к ним слетелась стая голубей. – Взгляни: здесь, в уголке ее одеяльца, вышивка. «Люсинда»… должно быть, это ее имя.

На объявление в «Карелштадт Газетт» никто не откликнулся, хотя его печатали каждый день четыре недели кряду – с подробным описанием девочки и с указанием места, где она была найдена. Отправившись же взглянуть на ореховое дерево лично, король не нашел поблизости никого и ничего. Исчезла даже корзина.

Принцесса Люсинда росла самой обычной девочкой. Любила читать книги, только не те, какие положено любить принцессам, а книги про аэропланы, про скалолазанье и про птиц. Любила она и играть в куклы – при условии, что для них можно делать парашюты и бросать их вниз с веток орехового дерева. Королева опасалась, что в один прекрасный день Люсинда упадет, но никак не могла запретить ей лазать по деревьям, крошить на подоконник хлеб для голубей и бросать из дворцовых окон самые разные предметы (включая и королевский скипетр), чтобы посмотреть, не полетят ли.

Еще Люсинде нравилась дочь садовника, Бертила, которая тоже умела лазать по деревьям, хоть и не так хорошо, как принцесса. Не нравились ей приемы при дворе, официальные наряды, узкие туфли, а особенно Яромила – ее камеристка, дочь графини Агаты.

Но было в принцессе Люсинде и кое-что необычное. Ее темно-русые волосы отливали серебром, а летом так выцветали, что казались чисто серебряными. А еще принцесса ходила во сне. Но, когда доктор заметил, что это случается лишь в лунные ночи, королева приказала навесить на окна Люсинды ставни, и больше лунный свет в ее комнату не проникал.

В честь шестнадцатилетия принцессы королева задумала устроить праздник. Конечно, точного дня рождения принцессы она не знала, и потому просто выбрала летний день, когда розы будут в самом цвету, а гости смогут курить на террасе.

На праздник были приглашены все важные персоны Сильвании, начиная с премьер-министра и заканчивая учителем французского из Начальной Школы (образование считалось в Сильвании делом чрезвычайной важности, и король Карел не раз говорил, что именно образование послужит залогом успеха Сильвании в грядущем столетии). Для праздника был нанят оркестр – самый модный в Праге в ту зиму, хоть королева и призналась гофмейстеру, что не понимает современной музыки. А еще домой вернулся на каникулы из Оксфорда принц Радомир.

– Их непременно нужно обручить, – сказала королева за завтраком. – Посмотрите, какая они чудесная пара. И как уже успели подружиться!

Принцесса Люсинда и принц Радомир прогуливались по террасе под окнами малой столовой. Знай королева, что они обсуждают двигатели аэропланов, возможно, у нее поубавилось бы оптимизма.

– Кроме этого, она ведь станет королевой.

С этими словами королева устремила взгляд на короля и подняла брови.

– Ну, Маргарета, тут уж мне ничего не поделать, – ответил король Карел, нервно гоняя вилкой по тарелке кусочек омлета. – Когда сам Папа короновал первого короля Карела, он издал указ, гласящий, что трон должен переходить только к наследнику мужского пола.

– Тогда самое время предоставить женщинам избирательные права, – сказала королева, сделав глоток кофе.

Обычно на этом все споры заканчивались: королю Карелу тут же представлялись суфражистки, со звоном вламывающиеся в окна замка и украшающие портреты Радомира Четвертого и его королевы Ольги лозунгами «Право голоса женщинам!».

– Но как он может тебе не нравиться? – несколько позже спросила Бертила, сидя рядом с Люсиндой в траве под ореховым деревом.

– О, он мне очень даже нравится, – ответила Люсинда. – Но замуж за него я не хочу. И королева из меня выйдет просто ужасная. Видела бы ты меня вчера, во время всех этих речей. Туфли так жали, что я постоянно переминалась с ноги на ногу, а матушка то и дело поднимала на меня брови. Ты и не знаешь, как это страшно – когда она так поднимает брови. От этого кажется, будто я вот-вот отправлюсь в темницу на всю оставшуюся жизнь. Не хочу я выстаивать часами на этих церемониях, пожимая руки послам и слушая речи, пусть даже все они – в мою честь. Я хочу…

Чего же она хотела? Вот в этом-то и была вся загвоздка. Этого она и сама не знала.

– Но он такой симпатичный, с такими длинными ресницами… И ты сама знаешь, как он умен.

Бертила легла на траву и устремила взгляд в листву орехового дерева.

– Вот ты и выходи за него замуж. Нет, честно: просто не понимаю, что на тебя вдруг нашло. Так разумна была, а стала хуже Яромилы.

– Вот свинья! Как будто принц женится на дочери садовника!

Бертила швырнула в принцессу орехом, отвергнутым белкой прошлой осенью, так как ядрышко его выел червь.

– Ай! Прекрати, а то я тоже кидаться начну. А у меня не только больше орехов, я и целюсь лучше. Серьезно, Берти, из тебя выйдет куда лучшая королева, чем из меня. Ты восхитительно терпелива и так учтива. И, раз уж ты уже успела влюбиться в его ресницы…

– Вот вы где! – сказала Яромила, притопнув о траву туфелькой, настолько тесной и неудобной, насколько этого требовала последняя мода. – Как всегда, валяетесь в грязи и разговариваете со слугами!

– Тебя здесь не ждали, – ответила Люсинда.

– Да, но вас уже полчаса ждут на королевском приеме.

– Вот видишь? – уныло сказала Люсинда Бертиле. – Ты была бы куда лучшей королевой, чем я!

– И прав у нее на это ровно столько же, – заметила Яромила. Она тоже видела Люсинду гулявшей с Радомиром на террасе, но восприняла это совсем не так, как королева. Нет, она не смогла бы ничего сказать о длине Радомировых ресниц, но прекрасно знала другое: однажды он станет королем.

– О чем это ты? – спросила Люсинда.

– Да, что вы имеете в виду? – спросила и Бертила. Обычно она, как и сказала Люсинда, была очень терпелива, но сегодня – так бы и выдрала этой Яромиле все лохмы!

– Что ж, пора вам об этом узнать, – сказала Яромила, переминаясь с ноги на ногу, так как стоять в траве было неудобно, да еще она здорово нервничала. – Только вы не должны никому рассказывать, что узнали об этом от меня.

С того самого дня, как была найдена принцесса, королева Маргарета делала перед всеми вид, будто Люсинда – ее собственная дочь, рожденная в Швейцарии. Никто из придворных и думать не смел усомниться в словах королевы, а гофмейстер с графиней Агатой слишком дорожили должностями, чтобы перечить ей. Но однажды вечером Яромила подслушала, как они обсуждали это за бокалом хереса. Если кто-нибудь дознается, что это она, Яромила, рассказала обо всем принцессе, ее отошлют в Добромир, в дом бабушки, где нет ни электрического освещения, ни телефона, ни даже фонографа…

– О чем узнать? – спросила Люсинда. – Выкладывай, да поживее. У меня под рукой целая куча орехов, а тебе в этих туфлях от меня не удрать.

– О том, что ты никакая не принцесса. Тебя нашли в корзине прямо под этим ореховым деревом, как дочь какого-нибудь крестьянина.

В тот день королеве пришлось трижды одергивать Люсинду, чтобы та не вертелась в присутствии французского посла.

Как только прием подошел к концу, Люсинда убежала к себе, улеглась на кровать и уставилась в потолок. Кто же она, если не принцесса Люсинда? Через некоторое время она поднялась, сбросила надетое для приема платье, от которого весь вечер чесалось все тело, переоделась в пижаму, но уснуть так и не смогла. Впервые в жизни она отворила ставни на окне спальни и выглянула наружу. В небе сияла луна, круглая, как серебряная крона, тени самшитовых лебедей и гончих чернели среди серебристой травы.

Сунув ноги в тапочки, она тихонько спустилась вниз, к французским дверям, вышла на террасу, прошла мимо топиаров, мимо розовых кустов, через крокетную площадку, и оказалась на опушке леса. Здесь она улеглась на траву и устремила взгляд на луну за ветвями орехового дерева.

– Кто же я такая? – спросила она.

Казалось, луна улыбнулась ей, но ничего не ответила.

Проснувшись, Люсинда задрожала. Пижама промокла от росы. Теперь нужно было проскользнуть в замок так, чтоб не заметили лакеи, уже начавшие приготовления к празднику.

Яромила забыла приготовить принцессе платье, выбранное для нее королевой – белое платье со шлейфом, на который она непременно наступит, спускаясь по лестнице. Со вздохом Люсинда распахнула дверь гардеробной и принялась перебирать висевшие там платья – все платья, которые она носила со дня крестин: сама принцесса не слишком-то заботилась о нарядах, но королева Маргарета заботилась, да еще как…

Из-за этого-то она и пропустила всю суматоху.

В то утро Яромила побоялась войти в комнаты принцессы. Люсинда наверняка передаст ее слова королеве, а уж как только королева узнает… Яромила прекрасно помнила Добромир. Поэтому она осталась в бальном зале, где королева Маргарета готовилась к празднику, уже раз пять успев решить, кто где будет сидеть, и передумать. Графиня Агата трудилась над карточками с именами гостей, а лакеи расставляли бокалы для шампанского.

В зал, шлепая по полу тапочками, вошел король Карел.

– Маргарета, – сказал он, – ты не видела моей короны? Я думал, что оставил ее на комоде…

Тут-то все и затряслось. Бальный зал вздрогнул, как будто под ним разверзлась земля. Яромила, стоявшая у французских дверей, вцепилась в штору, чтоб не упасть. Королева рухнула на колени графини Агаты, оказавшиеся довольно удобными в качестве пуфика. Королю повезло куда меньше: он врезался в строй лакеев, и все они попадали на пол – один за другим, будто костяшки домино. Большая часть бокалов для шампанского разбилась вдребезги.

По залу прокатился громоподобный голос:

– Подать мне принцессу Люсинду!

– Что все это такое? – спросил король, переведя дух.

В зал вбежал принц Радомир.

– Что здесь? Землетрясение?

Лакей, упавший ближе всех к французским дверям, выглянул наружу и сказал:

– Клянусь святым Бенедеком, в жизни не видел такого огромного пса!

Предоставив принцу Радомиру поднимать королеву с графиней, король подошел к дверям. Там, на террасе, стоял пес – белый, как молоко, и большой, что твой пони.

– Подать мне принцессу Люсинду! – повторил он громоподобным басом.

Тут он встряхнулся, и бальный зал снова встряхнулся вместе с ним. Тут уж и королю, по примеру Яромилы, пришлось уцепиться за штору, чтоб не упасть. Уцелевшие бокалы для шампанского зазвенели об пол, а лакеи снова кучей попадали с ног.

Короля Карела никогда в жизни не учили, как быть, если на террасу явится огромный пес, по всей видимости, обладающий способностью встряхнуть весь его замок до самого фундамента (главными предметами его образования были международная дипломатия и венские вальсы). Однако он был человеком практичным, и потому спросил из-за шторы:

– Кто ты и что тебе нужно от принцессы?

– Я – Лунный Пес! И если вы не приведете ко мне принцессу, я откушу голову статуи короля Карела напротив кафедрального собора, а потом оттяпаю с собора колокольню, а с замка – все башни. А если не наемся, поскусываю и крыши со всех домов в Карелштадте.

– Вот она! Вот принцесса Люсинда! – воскликнула королева, вытолкнув за французские двери Яромилу. Та завизжала от неожиданности и испуга. Графиня, повисшая на руках Радомира, тоже взвизгнула и лишилась чувств.

Но пес схватил Яромилу за кушак на талии, спрыгнул с террасы, приземлившись среди топиаров, перепрыгнул через розовый сад, через лес, и скрылся за облаками.

Люсинда ничего этого не видела. Когда замок встряхнуло, все платья с полок гардеробной (вместе с большей частью обуви) рухнули на нее, а, выбравшись из-под груды одежды, она решила, что каким-то образом умудрилась уронить все это сама. Вдобавок, и нужное платье никак не находилось.

Пес бросил Яромилу на пол посреди пещеры, сплошь усеянной кристаллами.

– Я – не принцесса Люсинда! – сказала она, едва перевела дух.

– Сейчас посмотрим, – ответил пес. – Кем бы ты ни была, поднимайся и присядь к столу.

В самом центре пещеры Яромила увидела стол, вокруг которого стояли три кресла. Первое было явным образцом помп-арта, последнего писка моды, представленного публике парижской Экспозисьон Универсаль: подлокотники представляли собою резные фигуры грифонов с гранатами вместо глаз, а все остальное было покрыто изысканной позолотой. Второе кресло мог бы вырезать для себя зимними ночами, сидя у очага, любой сильванский крестьянин. Третье же было даже не креслом, а табуретом из простого белого дерева.

Конечно же, он не мог ожидать, что Яромила сядет на табурет! Ну, а второе кресло… да что она, крестьянка?! И Яромила уселась в первое кресло, на сиденье, обитое пунцовым бархатом, а руки положила на спины грифонов.

– Могу ли я предложить тебе чего-нибудь выпить? – спросил пес.

Перед Яромилой на столе стояли три кубка. Первый, определенно, был золотым – и как бы не от самого Лалика. Остальные не представляли собой ничего особенного: серебряный кубок, каких и в Добромире пруд пруди, да простой рог, из которого мог бы пить какой-нибудь пастух. Конечно же, Яромила будет пить из первого! Она осторожно поднесла кубок к губам и сделала глоток. Вино – красное, будто гранатовые глаза грифонов – придало ей храбрости.

– Я не принцесса Люсинда. Немедля отнеси меня домой!

– Как пожелаешь, – сказал пес. – Но по пути ты можешь замерзнуть. Могу ли я предложить тебе плащ?

И вправду, пес держал в зубах три плаща. Первый – из пунцового штофа, расшитый золотом – тот самый, что Яромила буквально на днях видела в последнем каталоге Уорта. Вот это как раз для нее! Не наденет же она того, из простой зеленой шерсти, или той белой тряпки – поношенной, да еще, небось, в собачьих слюнях!

Но, стоило Яромиле протянуть руку к первому плащу, пес открыл пасть, бросил все три плаща на пол и снова ухватил ее за кушак. Прыжок – и они понеслись назад, над сильванскими лесами, над крышами Карелштадта, над крокетной площадкой, и приземлились на террасе замка.

Король все еще безуспешно успокаивал плачущую королеву.

– Что я наделала? – рыдала она.

Принц Радомир помахивал флакончиком нюхательной соли под носом графини. Лакеи сметали в кучу осколки бокалов.

А наверху Люсинда наконец-то нашла нужное платье. Оно оказалось в гардеробной королевы, прямо под горностаевой мантией. Люсинда вздохнула с облегчением. Теперь, наконец, можно было отправляться на праздник.

Как только пес приземлился, кушак Яромилы лопнул, и она рухнула на террасу.

– Подать мне принцессу Люсинду! – велел пес. – Если не приведете принцессу, я выпью фонтан перед статуей короля Карела, и пруд перед Средней Школой, где школьники катаются зимой на коньках, и реку Морель, чья вода течет из каждого крана в Карелштадте. А если не напьюсь, выпью и саму Дунаву.

– Принцесса Люсинда – я, – раздался голос из сада.

К ступеням террасы подошла Бертила. В тот день она проснулась пораньше, чтоб посмотреть на приготовления к празднеству, и все это время наблюдала за происходящим, прячась за самшитовым оленем.

– Разве это не дочь нашего садовника? – спросил принц Радомир.

Но в этот момент королева завизжала (словно теперь настала ее очередь), и его никто не услышал.

Конечно, в обычных обстоятельствах никто не спутал бы Бертилу с принцессой. Ее платья часто были залатаны, а оттого, что мать Бертилы умерла родами, заплаты ей приходилось нашивать самой, и выходило у нее чаще всего кривовато. Но в этот день для всех слуг, не занятых на празднестве, объявили выходной, и потому она надела старое платье Люсинды. Люсинде позволили отдать его подруге, так как оно было разорвано о ветку дерева. Бертила кое-как заштопала дыру – нитками не того цвета, но прореха находилась на спине, и можно было надеяться, что ее никто не заметит.

– Тогда полезай ко мне на спину, – сказал пес.

Так Бертила и сделала. Взобравшись верхом на пса, она крепко-накрепко вцепилась в шерсть на его загривке, пес прыгнул, взвился над террасой, взлетел над сильванскими лесами и скрылся в небе.

– Мама! – закричала Яромила.

Это вернуло графиню к жизни. Но королева ударилась в истерику. Тут вниз, придерживая шлейф, наконец, сошла и Люсинда. Увидев лакеев, подметающих пол, и рыдающую королеву, она так и замерла от изумления.

– Что здесь такое стряслось? – спросила она.

Король Карел, рыдающая королева и даже графиня, вцепившаяся в руку принца Радомира так, что тот лишился дара речи, наперебой принялись рассказывать ей обо всем. Только Яромила молча пудрила нос перед зеркалом: в конце концов, здесь присутствовал принц Радомир!

– Радомир, – сказала Люсинда. – Может, лучше ты?

И Радомир рассказал принцессе о появлении странного пса и об обмане Бертилы. Когда с объяснениями было покончено, Люсинда повернулась к королю с королевой.

– Ну что ж, – сказала она. – Думаю, вам пора поведать мне всю правду.

Бертила окинула взглядом пещеру.

– Не соизволишь ли присесть? – спросил пес.

– Спасибо, – ответила Бертила.

Какое же кресло выбрать? Вернее, какое кресло выбрала бы Люсинда на ее месте – ведь нужно, чтоб пес не заподозрил обмана? Бертила прочла книгу сказок братьев Гримм, оставленную принцессой на крокетной площадке, от корки до корки. Все это, несомненно, испытание. Руки ходили ходуном так, что ей уже не верилось в собственную смелость там, в саду. Однако она здесь, и обман следует продолжать. Какая бы опасность ни угрожала Люсинде, Бертина обязана спасти подругу.

Конечно, Люсинда никогда в жизни не выбрала бы такой безвкусицы, как то, золоченое. Простой табурет принцессе был как-то не по чину. А вот деревянное кресло было почти таким же, как то, что отец вырезал для матери. Заглядывая в домик садовника, Люсинда часто сидела в нем. Дерево тщательно отшлифовано чьей-то заботливой рукой, на подлокотниках и спинке нарисованы листья плюща… Вот такое кресло как раз подошло бы принцессе Сильвании!

Бертила села к столу.

– Не желаешь ли чего-нибудь выпить? – спросил пес.

– Спасибо, – ответила Бертила. – Мне и вправду очень хочется пить.

Золотой кубок Люсинда подняла бы на смех, а белый рог, как и табурет, был слишком уж простоват. А вот серебряный кубок, украшенный эмалевыми снежинками, вполне мог бы выйти из рук добромирских среброкузнецов – лучших во всей Сильвании. Таким кубком не погнушался бы и сам Папа. Прежде, чем сделать глоток, Бертила замешкалась. Эх, была не была! До сих пор пес не сделал ей ничего дурного…

В кубке оказался вкуснейший, пахнущий персиком сидр.

– Спасибо. Пожалуй, теперь я готова, – сказала Бертила, хоть и сама не знала, к чему.

– Ну что ж, – откликнулся пес, – теперь ты должна выбрать дорожный плащ.

Люсинда ни за что на свете не надела бы плащ из пунцового штофа. А вот плащ из зеленой шерсти, с серебряными пуговицами и капюшоном, увенчанным кисточкой, выглядел и теплым, и вполне подходящим для принцессы. Под ним имелся еще один, но этот показался Бертиле слишком уж мятым и поношенным.

– Я надену зеленый, – сказала она.

– Ты не принцесса Люсинда, – подытожил пес.

Бертила поднялась с кресла, комкая в руках плащ.

– Нет, – после долгого молчания призналась она. – Прости. Надеюсь, ты не винишь меня за обман.

– Ты поступила храбро, – сказал пес. – Однако тебе придется вернуться в замок.

Когда пес с Бертилой на спине приземлился на террасу, Люсинда уже ждала снаружи.

– Не нужно больше угрожать и бить посуду, – сказала она. – Я – принцесса Люсинда, и я готова отправиться с тобой.

Приняв настойку опия, королева отправилась в постель. Король отменил приглашения на праздник. Графиня Агата с гофмейстером за яйцами-пашот, поданными ко второму завтраку, завели разговор о том, до чего докатилось самодержавие. Яромила отправилась на поиски принца Радомира. Но тот сидел под ореховым деревом с Бертилой, выясняя, все ли с нею в порядке и уверена ли она в этом. Бертила смущенно краснела и восхищалась его ресницами.

– Не соизволишь ли присесть? – спросил пес.

– Какой странный табурет, – сказала Люсинда. Братьев Гримм она даже не раскрывала, хотя Бертила вернула ей забытую книгу с укоризненным взглядом. – Дерево словно бы светится. Интересно, откуда оно?

– С лунных гор, – объяснил пес. – Вниз по их склонам текут лунные реки, и на берегах этих рек растут ивы с листьями белыми, точно бумага. Когда поднимается ветер, в их шепоте можно услышать разгадки множества тайн – и прошлых, и будущих. Из дерева тех самых ив и сделан этот табурет.

– Вот на него-то я и сяду, – решила Люсинда.

– Могу ли я предложить тебе выпить? – спросил пес.

– Какой любопытный кубок, – сказала Люсинда, поднимая рог. – Такой тонкий, что насквозь просвечивает.

– По склонам лунных гор, – объяснил пес, – гуляют отары овец, чья шерсть бела и мягка, словно пух. Этот кубок сделан из рога барана, бродившего по лунным горам целую сотню лет.

Люсинда сделала глоток. Вода в кубке была холодна и отдавала талым снегом.

– А теперь выбери себе дорожный плащ, – сказал пес.

– Куда же мы отправимся? – спросила Люсинда. – Ой, какая прелесть! – С этими словами она взяла в руки плащ, лежавший под плащами из пунцового штофа и зеленой шерсти. – Ух ты! Он покрыт перьями!

– Лунные реки впадают в озера, – пояснил пес, – а на тех озерах живут целые стаи цапель. Они плетут гнезда из ветвей лунных ив и устилают их собственными перьями. Там они откладывают яйца и все лето, до самой осени, растят птенцов. С приходом зимы они возвращаются в Африку, а гнезда остаются. Из перьев тех цапель и сделан этот плащ. А что касается твоего вопроса, принцесса – мы отправимся к твоей матери.

– К моей матери?! – воскликнула Люсинда, вскинувшись от неожиданности. – О, я даже не знаю… то есть, до вчерашнего дня я была уверена, что моя мать – королева Маргарета… А какая она, моя мать? Как по твоему, я ей понравлюсь?

Пес улыбнулся – или, по крайней мере, оскалил клыки.

– Она и моя мать. Я – твой брат, Люсинда, хоть отцы у нас и разные. Моим отцом был Сириус, Собачья Звезда. А твой отец – учитель естествознания из Средней Школы.

– А моя мать? То есть, наша мать? – спросила Люсинда.

– А наша мать – Луна. Она-то и послала меня за тобой. Надевай плащ, Люсинда. Его перья согреют тебя во тьме, сквозь которую проляжет наш путь. И садись ко мне на спину. Матери не терпится увидеть тебя: мы долго ждали этого.

Будто во сне – ведь ничто в жизни, даже книги об аэропланах и скалолазаньи – не могло подготовить ее к такому приключению, Люсинда надела плащ из белых перьев и вскарабкалась на спину пса. Пес прыгнул к порогу пещеры и взлетел в самое небо. Вначале ее окружили тучи, затем – звезды. Все звезды, сколько ни есть их на свете, очутились на виду. Плеяды помахали ей и крикнули вслед:

– Люсинда, она тебя ждет!

Сириус залаял и завилял хвостом, и пес гавкнул ему в ответ. Вскоре они приземлились в долине, заросшей травой, белой, как носовой платок, у озера, воды которого блестели, словно серебро.

– Люсинда! Ты ли это, Люсинда?

У берега озера стояла женщина с серебряными волосами такой длины, что они достигали травы у ее ног, но выглядела она не намного старше Люсинды. Казалось, она очень молода, но в то же время очень стара и в данный момент не на шутку взволнована.

– Вот мы и прибыли, – сказал пес, носом подталкивая Люсинду вперед. – Ступай. Разве ты не хочешь познакомиться с ней?

Люсинда нерешительно двинулась к женщине.

– О, дорогая! – со смехом сказала Луна, заключая Люсинду в объятия. – Как я рада, что ты наконец-то нашлась!

Луна жила в домике, окруженном садом белых роз. На подоконнике, глядя на Люсинду глазами, круглыми и блестящими, как серебряные кроны, сидел белый кот.

– Суп вот-вот будет готов, – сказала Луна. – Лично я после возвращения с земли домой всегда жутко голодна.

– Так ты бываешь на земле? – удивилась Люсинда.

Луна вновь рассмеялась. Смех ее звучал звонко и нежно, точно серебряный колокольчик.

– Иначе ты никогда не родилась бы на свет! Там, в сарайчике на задах, живут мои летучие мыши. Когда бы мне ни захотелось побывать на земле, я запрягаю их, и они несут меня сквозь тьму. Возможно, чуть погодя ты поможешь мне покормить их. Им очень нравится нектар моих роз. Вот. Подуй, если будет горячо.

С этими словами она поставила перед Люсиндой тарелку супа. Суп оказался бел, как молоко, но аппетитно пах вареной курочкой, и Люсинда тут же вспомнила, что так и не успела позавтракать.

– Расскажи мне, как все произошло, – попросила она. – То есть, как я родилась. Если, конечно, ты не против.

Ей так много хотелось узнать! Но как подступиться с расспросами к матери, с которой только-только познакомилась?

– Ну что ж, – заговорила Луна, присев к столу и сомкнув руки на груди. – Твоим отцом был человек по имени Гавел Кронборг. В детстве он очень любил выйти на отцовское поле близ Добромира, лечь на спину и смотреть на звезды. Но, думаю, уже в те времена он любил меня крепче, чем любую из них. Как я была рада, когда он получил стипендию для изучения астрономии в Берлине! И как гордилась, когда в научном журнале появилась его первая статья! Конечно, она была написана обо мне, о моих горах и озерах. Но после смерти его отца ферму пришлось продать, чтоб расплатиться по закладной, и потому он пошел работать учителем естествознания в Среднюю Школу. Каждую ночь он бродил по склонам гор в окрестностях Карелштадта и наблюдал за звездами. И вот, однажды ночью, я встретилась с ним в лесу.

Как хорошо я помню эти месяцы! Конечно, я могла навещать его только в новолуние – любовь любовью, а работой пренебрегать нельзя. Но каждый месяц этих встреч приближал появление на свет нашей дочери – твое, Люсинда! – и завершение его книги «Наблюдения о топографии Луны».

Когда ты родилась, я завернула тебя в одеяльце, сотканное из шерсти моих овец, и положила в корзину из прутьев лунных ив. Твой брат спал рядом с тобой и стерег тебя, а звезды хором пели тебе колыбельные.

– Уж не об этом ли одеяльце ты говоришь? – спросила Люсинда, вынимая одеяло из кармана.

Одеяло, врученное ей королем в ходе объяснений, было тонким, как шелк, а в уголке было вышито ее имя. Люсинда прихватила его с собой, но едва не забыла о нем. Какими далекими казались теперь и Карелштадт, и королева, и ее жизнь во дворце!

Луна коснулась рукой одеяла, и на ее глазах выступили серебряные слезы.

– Твой отец попросил меня оставить тебя с ним на месяц. Как я могла отказать? Но я велела ему каждую ночь выносить тебя под лунный свет, чтобы я могла тебя видеть. Однажды ночью, собирая в лесу грибы для урока ботаники, он оставил корзину с тобой под деревом. Я наблюдала за тобой, а ты лежала в корзине, смотрела на меня и смеялась. Но вдруг между нами появилась туча, а когда ветер унес ее, ты исчезла.

Тебе и не вообразить его горя! Всю ночь он обыскивал лес вокруг замка. Когда поутру его обнаружил садовник, он кашлял так, что не мог говорить. Доктор сказал, что он захворал воспалением легких. Через неделю его не стало. Твою корзину я нашла у его смертного ложа. Все эти годы она была мне единственной памятью о тебе.

Серебряные слезы текли по ее щекам. Она утерла глаза одеяльцем.

Не зная, что и сказать, Люсинда протянула к матери руку. Луна взяла ее за руку и улыбнулась сквозь слезы.

– Но теперь мы снова нашли друг друга. Как ты похожа на него – практичная, серьезная, вылитый отец! Я много лет обыскивала весь свет, но никак не могла найти тебя – до самой вчерашней ночи. Ты лежала под тем самым деревом, где была оставлена отцом. Я тут же узнала тебя, хоть ты и выросла такой большой. Пойдем со мной, Люсинда? Я хочу показать тебе земли, где ты появилась на свет.

Все вокруг сразу же показалось Люсинде странно знакомым – пожалуй, это и было самым удивительным на луне. Она научилась кормить летучих мышей, собирая в саду белые розы, связывая их в пучки и подвешивая вверх ногами на стропила, где летучие мыши спали по ночам, пока луна сияла в небе. Она научилась скликать гулявших по лунным горам овец и вычесывать их шкуры – из длинной шерсти, оставшейся меж зубьев гребня, Луна под пение колеса прялки пряла тонкие нити. Она научилась срезать прутья ив и плести из них корзины, такие же, как та, что Луна показала ей со словами:

– В ней ты спала совсем маленькой.

Порой, покончив с ночной работой, Люсинда с Луной сидели у берега озера и смотрели, как цапли учат птенцов летать. И говорили – о детстве Люсинды в Карелштадте, о давнем-давнем детстве самой Луны и обо всем, что она повидала, когда по Сильвании разгуливали слоны, когда римляне строили в сильванских лесах дороги, когда Морель прогнал римлян и объявил плодородные долины Сильвании владениями своего племени, когда Карел Первый собрал войско из купцов и крестьян и освободил Сильванию от турок… А после они ложились в траву и смотрели на звезды, пляшущие в небесах.

– Их танец был очень древним еще до моего рождения, – сказала Луна. – Взгляни на Альциону! Она неизменно носит в волосах алмазы. А вон среди звезд резвится Сириус. Мы любили друг друга, когда я была молода. Но у обоих имелась своя работа, и любовь не могла длиться вечно. О, а вот и твой брат.

Белый пес лег рядом с Люсиндой. Та обняла его, и все трое продолжили любоваться древним танцем звезд.

Однажды Луна показала Люсинде свою обсерваторию на склоне горы над озером.

– Отсюда я наблюдаю, что происходит на земле, – пояснила она.

Люсинда приникла глазом к окуляру телескопа.

– Я вижу Карелштадтский замок!

– Да, туда я и смотрела в последний раз, – ответила Луна. – С тех пор, как ты оказалась здесь, у меня не возникало желания смотреть на землю. Это слишком напоминает годы разлуки с тобой.

– А вон Бертила гуляет в саду с Радомиром! А вот и Яромила смотрится в свое зеркало! А король Карел беседует с французским послом. Но почему они так печальны? Все, кроме Яромилы… А вот и королева… да она вся в слезах! И я ни разу в жизни не видела ее в черном… Ой! Неужели это из-за меня? Может, они думают, будто я мертва?

Луна с тоской взглянула на дочь.

– Мне так жаль их, – сказала Люсинда. – Ведь я… я же выросла с ними. И королева Маргарета была мне матерью. То есть, я думала, что она и есть моя мать…

– Так оно и было, дорогая, – откликнулась Луна. – Лучшей матери, чем она, нельзя и вообразить, и потому я на нее не в обиде, хоть она и причинила мне столько горя. Я с самого начала понимала, что в конце концов ты захочешь вернуться на землю. Там была родина твоего отца, и твое место – на земле. Но ведь ты будешь навещать меня, верно?

– Конечно, буду, мама, – ответила Люсинда.

В ту же ночь, пока луна сияла в небе, они запрягли летучих мышей, Люсинда надела плащ из перьев цапель и взялась за вожжи.

– Прежде, чем ты улетишь, – сказала Луна, – я кое-что подарю тебе. Эту книгу написал твой отец. Я хранила ее многие годы, но теперь хочу, чтобы она стала твоей. В конце концов, у меня есть и другая память о нем.

На миг она прижала Люсинду к груди, и, разомкнув объятия, прикрикнула на летучих мышей:

– Летите живее!

Летучие мыши подняли Люсинду над садом белых роз, над крышей каменного домика.

– До свиданья, дорогая! – крикнула Луна ей вслед, и мыши понеслись над лунными горами к земле, окутанной тьмой.

С первыми лучами солнца, выглянувшего из-за леса, окружавшего Карелштадт, Люсинда приземлилась на террасу перед замком. Отпустив вожжи, она вбежала в замок и поспешила наверх, в спальню королевы.

Королева Маргарета сидела у окна. Она не спала всю ночь, и глаза ее покраснели от слез. Увидев вошедшую в спальню Люсинду, она решила, что это сон.

– Доброе утро, мама! – сказала Люсинда.

Шестнадцатилетие Люсинды праздновали с месячным опозданием, но, может быть, от этого праздник оказался только веселее. Играл модный оркестр из Праги, шампанское лилось рекой, и все в зале танцевали – даже лакеи. Под сияющей люстрой французский посол предложил Яромиле стать его женой, а на террасе, под полной луной, Радомир сделал то же предложение Бертиле.

В ту ночь, вернувшись к себе с кружащейся от шампанского головой и немилосердно ноющими от тесных туфель ногами, Люсинда обнаружила в спальне белый табурет, а на нем – белый кубок. В кубке лежала серебряная цепочка с подвеской из лунного камня, сверкавшего, точно сама луна, а рядом лежала открытка с надписью, сделанной серебряными чернилами: «С днем рождения, моя дорогая!».

Наутро Люсинда отправилась на кладбище за кафедральным собором и положила на могилу всеми забытого учителя естествознания букет белых роз.

«Наблюдения о топографии Луны» были с энтузиазмом приняты астрономами Лондона, Парижа и Нью-Йорка и пространно цитировались в научных журналах. В конце концов их включили в программу Средней Школы, а портрет автора украсил почтовую марку номиналом в две златы.

После смерти мужа Яромила открыла в Париже дом мод и прославилась на весь мир как создательница каблучков-шпилек. Когда Радомир получил диплом инженера, король Карел подал в отставку и вместе с королевой Маргаретой провел остаток дней за городом, в довольстве и радости. Король Радомир и королева Бертила благополучно провели Сильванию сквозь две мировые войны. Их стараниями Карелштадт превратился в центр международного банковского дела; в мире начали говорить, будто там даже улицы вымощенны серебряными кронами. Вместе они сидели у радиоприемника в тот вечер, когда теория Люсинды в области астрофизики была удостоена Нобелевской премии.

Но никто на свете, кроме белого пса, которого иногда видели в саду перед ее домиком в Добромире, так никогда и не узнал, что первым человеком, побывавшим на луне, была именно она.

Среди публикаций Теодоры Госс – сборник рассказов «Лес Забвения», составленная в соавторстве с Делией Шерман антология рассказов «На стыке», поэтическая антология с критическими эссе и ее собственными стихами «Голоса Царства фей», двусторонний роман-«гармошка» «Цветок и шип» и сборник стихотворений «Песни для Офелии». Ее произведения не раз попадали в финал «Небьюлы», «Кроуфорда» «Локуса», «Сэйун» и Мифопоэтической премии, а также были внесены в почетный список премии Типтри-младшего. Ее рассказ «Поющие на горе Абора» был удостоен Всемирной премии фэнтези. Она ведет курс литературы и писательского мастерства в Бостонском университете, а кроме этого работает в одной из самых известных программ дистанционного обучения. Ее первый роман опубликован в 2017 г.