Книга: 23 главных разведчика России (гроссмейстеры тайной войны)
Назад: Станислав Мессинг. Охота на вредителей
Дальше: Абрам Слуцкий. Чай с отравой

Артур Артузов. «Трест», «Синдикат» и заговор против Тухачевского

1 августа 1931 года иностранный отдел возглавил один из самых известных чекистов – Артур Христианович Артузов.

Его настоящая фамилия – Фраучи. Он родился в феврале 1891 года в деревне Устиново Кашинского уезда Тверской губернии в семье кустаря-сыровара, эмигранта из Швейцарии. Заполняя советские анкеты, называл себя то швейцарцем, то итальянцем.

В 1909 году Артур Фраучи с отличием окончил гимназию, учился в Петроградском политехническом институте, с февраля 1917 года работал инженером-проектировщиком Металлического бюро Владимира Ефимовича Грум-Гржимайло, крупнейшего инженера-металлурга и брата знаменитого географа, в Нижнем Тагиле.

Артур Фраучи прекрасно пел, у него был сильный тенор, он участвовал в любительских спектаклях. Но его тянуло не к искусству, а к политике. Его судьбу определило родство с двумя влиятельными большевиками – Николаем Ивановичем Подвойским, одним из комиссаров по военным делам в первом советском правительстве, и с Михаилом Сергеевичем Кедровым, начальником особого отдела ВЧК. Кедров и Подвойский были его дядьями, они оба женились на сестрах его матери.

Михаила Кедрова после революции утвердили комиссаром по демобилизации старой армии, он взял к себе молодого Артузова, который в декабре 1917 года стал секретарем отдела материально-технического снабжения управления по демобилизации армии и флота.

Весной 1918 года Кедров получил указание выехать на Север и тоже взял с собой подающего надежды племянника на роль секретаря ревизионной комиссии наркомата по военным делам в Вологде и Архангельске. Потом Артузов недолго был инспектором снабжения Северо-Восточного участка Восточного фронта. И, наконец, в сентябре 1918 года он нашел главное дело своей жизни – стал начальником военно-осведомительного бюро Московского военного округа. В ноябре 1918 года Артузова утвердили начальником активной части отдела военного контроля Реввоенсовета Республики.

В январе 1919 года Артузова взяли в ВЧК. В мае назначили особоуполномоченным особого отдела, которым руководил его дядя Михаил Сергеевич Кедров. Но дядя в ВЧК не задержался, а Артузов оказался в своей стихии. За два года он вырос до заместителя начальника особого отдела.

В июле 1922 года Артузова утвердили начальником важнейшего контрразведывательного отдела ОГПУ. Это время его профессионального расцвета. Именно тогда проводилась знаменитая операция «Трест» и другие оперативные игры, например, «Синдикат‑2». Бежавшие из России военные и политики хотели верить – не могли не верить! – в то, что в России крепнет антибольшевистское движение. Главная задача таких оперативных игр состояла в том, чтобы заманить в Советскую Россию руководителей белой эмиграции и их уничтожить.

Заманили Бориса Викторовича Савинкова, одного из руководителей боевой организации эсеров, непримиримого противника советской власти, одного из самых знаменитых террористов двадцатого столетия. Дворянин, член боевой организации партии эсеров, он участвовал во множестве терактов, организовал убийство министра внутренних дел и шефа жандармов Вячеслава Константиновича Плеве и великого князя Сергея Александровича, московского генерал-губернатора и командующего войсками округа. Савинкова приговорили к смертной казни. Он бежал из страны. За ним следило около сотни агентов заграничной агентуры департамента полиции. Но помешать его террористической деятельности полиция не смогла.

Илья Эренбург писал о Савинкове, с которым был знаком: «Я не встречал такого непонятного и страшного человека».

Летом 1915 года Эренбург написал стихотворный портрет Савинкова (оставшийся тогда не опубликованным):

Лицо подающего надежды дипломата

Только падают усталые веки.

Очень уж гадко

На свете!

О силе говорит каждый палец,

О прежней.

И лишь порой стыдливая сентиментальность

Как будто брезжит.

Ах, он написал очень хорошие книги.

У него большая душа и по-французски редкий выговор.

Только хорошо с ним запить,

О России пьяным голосом бубнить:

– Ты, Россия, ты огромная страна,

Не какая-нибудь маленькая улица.

Родила ты, да и то спьяна,

Этакое чудище!

«Изящный человек среднего роста, одетый в хорошо сшитый серо-зеленый френч, – так выглядел Савинков в семнадцатом году. – В суховатом, неподвижном лице сумрачно, не светясь, горели небольшие, печальные и жестокие глаза. Левую щеку от носа к углу жадного и горького рта прорезала глубокая складка. Голос у Савинкова был невелик и чуть хрипл. Говорил он короткими, энергичными фразами, словно вколачивая гвозди в стену».

Глава Временного правительства Александр Федорович Керенский сделал товарища по партии Бориса Савинкова своим заместителем в военном министерстве. В нем была симпатичная военным подтянутость, четкость жестов и распоряжений, немногословность, пристрастие к шелковому белью и английскому мылу. Главным же образом производил впечатление прирожденный и развитый в подполье дар распоряжаться людьми. Керенский нашел себе странного союзника, которого, видимо, не вполне понимал. Кто-то точно сказал, что Савинков при его страсти к интригам и заговорам был бы уместен в средние века в Италии, но ему совершенно нечего делать в Петрограде.

«Душа Бориса Викторовича, одного из самых загадочных людей среди всех, с которыми мне пришлось встретиться, была внутренне мертва, – писал человек, который занимал в военном министерстве должность начальника политуправления. – Если Савинков был чем-нибудь до конца захвачен в жизни, то лишь постоянным самопогружением в таинственную бездну смерти…»

Эсер Борис Савинков ненавидел большевиков, которые привлекли на свою сторону солдат твердым обещанием немедленного мира. Савинков презрительно называл Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов «Советом рачьих, собачьих и курячьих депутатов». «Ему, вероятно, казалось, – в этом была его главная психологическая ошибка, – что достаточно как следует прикрикнуть на всю эту «сволочь» и взять ее по-настоящему в оборот, чтобы она перед ним с Корниловым побежала…»

Борис Викторович предполагал вызвать с фронта надежные конные части, объявить Петроград на военном положении, ликвидировать большевиков и провозгласить диктатуру директории. Такие разговоры Савинков как заместитель военного министра и вел с генералом Корниловым.

Одинокий эгоцентрик Савинков, привыкший в качестве главы террористической организации брать всю ответственность на себя, прирожденный заговорщик и диктатор, склонный к преувеличению своей власти над людьми, не столько стремился к сближению Корнилова, которого любил, с Керенским, которого он презирал, сколько к их использованию в задуманной им политической игре… Ему рисовалась военная директория – Керенский, Корнилов, Савинков.

Но затея с Корниловым провалилась.

Керенскому пришлось отправить в отставку Савинкова, которую тот отпраздновал в подвале кавказского ресторанчика вином и шашлыками вместе с офицерами «дикой дивизии». После Октября он стал непримиримым врагом советской власти. Говорят, в 1918 году Борис Виктрович «вел себя в Москве с вызывающей храбростью: ходил по улицам в черном френче и желтых сапогах, утверждая, что любой чекист при встрече с ним первый постарается скрыться».

«Громадным подспорьем Савинкову была его биологическая храбрость, – писал человек, который был рядом с ним в семнадцатом году. – Савинков не склонял головы ни перед немецкими, ни перед большевистскими пулями…

Смертельная опасность не только повышало в нем чувство жизни, но наполняло его душу особую, жуткою радостью: «Смотришь в бездну, и кружится голова, и хочется броситься в бездну, хотя броситься – погибнуть». Не раз бросался Савинков вниз головой в постоянно манившую его бездну смерти, пока не размозжил своего черепа о каменные плиты, выбросившись из окна московской тюрьмы ГПУ».

После Гражданской войны Борис Савинков бежал из страны. Но чекисты умело заманили него в Россию. Его арестовали помощник начальника контрразведывательного отдела ОГПУ Сергей Васильевич Пузицкий и Филипп Демьянович Медведь, в ту пору полномочный представитель ОГПУ по Западному краю. Пузицкий учился на юридическом факультете Московского университета и после революции служил в ревтрибунале. С 1921 года он служил в госбезопасности. За операцию с Савиновым он получил орден Красного знамени.

Савинков сделал все, что от него требовали чекисты: публично покаялся и призвал недавних соратников прекратить борьбу против советской власти. Политбюро 18 сентября 1924 года приняло директиву для советской печати: «Савинкова лично не унижать, не отнимать у него надежды, что он может еще выйти в люди».

Но Борис Викторович надеялся на освобождение. Убедившись, что его выпускать не собираются, 7 мая 1925 года выпрыгнул из открытого окна кабинета заместителя начальника контрразведывательного отдела ОГПУ Романа Пилляра (родственник Дзержинского, настоящее имя – Ромуальд фон Пильхау), хотя в комнате вместе с ним находились двое чекистов. Окна выходили во внутренний двор, так что лишних свидетелей смерти Савинкова не было.

Чекисты создали мифическую подпольную организацию – Монархическое объединение Центральной России. От имени этой организации агенты госбезопасности отправились в Европу с предложением сотрудничества.

Некоторые лидеры эмиграции вступили в контакт с мнимыми подпольщиками. На удочку советской разведки попался глава военной эмиграции – председатель Российского общевоинского союза (РОВС) генерал Александр Павлович Кутепов, обосновавшийся в Париже. Генерал поверил в реальность «Треста», хотя более изощренный человек догадался бы, что с ним ведут игру.

Во всяком случае бывший главнокомандующий Белой армией генерал Антон Иванович Деникин утверждал, что с самого начала заподозрил нечто неладное. Кутепов делился с Деникиным своими планами подпольной работы. Деникину все это очень не нравилось. Он считал прямого и храброго генерала не очень пригодным к конспиративной деятельности и подпольной работе. И оказался прав (см. книгу Дмитрия Леховича «Белые против красных. Судьба генерала Деникина»).

«Из рассказов Александра Павловича Кутепова, – вспоминал Деникин, – я начал выносить все более и более беспокойное чувство. Однажды я сказал ему прямо:

– Нет у меня веры. На провокацию все похоже.

Но Кутепов ответил:

– Но ведь я ничем не рискую. Я «им» не говорю ничего, слушаю только, что говорят «они».

Сомнения Деникина усилились после того, как мнимый «Трест» (а в реальности чекисты) помог одному из видных деятелей эмиграции Василию Васильевичу Шульгину нелегально проехать по Советской России и преспокойно покинуть ее, чтобы написать вполне просоветскую книгу «Три столицы» – о Москве, Ленинграде и Киеве. Шульгин вернулся из России, убежденный в реальности монархистов-подпольщиков.

Однажды Деникина попросили укрыть в своей квартире секретные дела кутеповской организации и притащили пять или шесть чемоданов. Антон Иванович с женой успели разобрать бумаги, среди которых обнаружилась и переписка с «Трестом».

«Просмотрев это, – записал Деникин, – я пришел в полный ужас, до того ясна была, в глаза била большевистская провокация. Письма «оттуда» были полны несдержанной лести по отношению к Кутепову:

«Вы, и только Вы спасете Россию, только Ваше имя пользуется у нас популярностью, которая растет и ширится…

Описывали, как росло неимоверно число их соучастников, ширилась деятельность «Треста»; в каком-то неназванном пункте состоялся будто бы тайный съезд членов в несколько сот человек, на котором Кутепов был единогласно избран не то почетным членом, не то почетным председателем… Повторно просили денег и, паче всего, осведомления. К сожалению, веря в истинный антибольшевизм «Треста», Кутепов посылал периодически осведомления об эмигрантских делах, организациях и их взаимоотношениях довольно подробно и откровенно…»

Несмотря на скептицизм Деникина, генерал Кутепов безгранично верил в «Трест».

Тесть Деникина, Василий Иванович Чиж, остался в Советской России. Он жил в Крыму и работал на железной дороге. Никто не знал о его родстве. Деникин решил перевезти его во Францию и попросил Кутепова узнать, как это можно сделать.

«Можно себе представить нашу скорбь, – вспоминал Деникин, – когда я прочел в кутеповском письме, адресованном «Тресту», что «Деникин просит навести справки, столько будет вывезти его тестя из Ялты!..»

Когда Кутепов пришел ко мне, и я горько пенял ему по этому поводу, он ответил:

– Я писал очень надежному человеку.

Поколебать его веру в свою организацию было, по-видимому, невозможно, но на основании шульгинской книги и прочитанной мной переписки с «Трестом» я сказал ему уже не предположительно, а категорически: все сплошная провокация!

Кутепов был смущен, но не сдавался. Он уверял меня, что у него есть «линии» и «окна», не связанные между собой и даже не знающие друг друга, и с той линией, по которой водили Шульгина, он уже все порвал».

В 1927 году в ОГПУ пришли к выводу, что операцию «Трест» надо заканчивать, потому что она может провалиться. Так и произошло. В апреле 1927 года бежал в Финляндию один из главных агентов ОГПУ в этом деле Фриц Эдуард Опперпут.

Оперпут, бывший штабс-капитан царской армии, в Гражданскую войну пошел в Красную армию и дослужился до должности помощника начальника штаба внутренних войск Западного фронта. Он перешел на сторону Савинкова, вступил в Народный союз защиты родины и свободы и был арестован еще в 1921 году. Спасая себе жизнь, он изъявил желание сотрудничать и был привлечен к работе в роли секретного сотрудника ГПУ. Его освободили и снабдили документами на имя Эдуарда Оттовича Стауница. Когда Опперпуту-Стауницу представилась возможность бежать за границу, он все рассказал.

30 ноября 1924 года Артузов представил начальству «Справку о работе контрразведывательного отдела за 1923–1924 операционный год».

Он рисовал картину тотального шпионажа против СССР. Каждый иностранец априори считался разведчиком.

«Иностранные государства, – докладывал Артузов, – ведут энергичную разведку либо через свои официальные учреждения, находящиеся на территории нашего Союза и пользующиеся правами экстерриториальности, таких учреждений в одной Москве насчитывается двадцать пять, кроме того, имеется кадр иностранных корреспондентов, в число которых входят двадцать семь американских корреспондентов, занятых исключительно разведывательной работой, либо путем организации резидентур разведывательных отделов своих генштабов вне миссий.

Немцы практикуют для данной цели организацию специальных коммерческих предприятий, например: виноторговля «Конкордия», оптические магазины, через духовенство и через широкую сеть, организованную в крупнейших немецких колониях;

• поляки – через католическое духовенство, организацию книжных магазинов, через торговые фирмы;

• финны – почти исключительно путем посылки в СССР отдельных частных лиц, вербуемых из числа эмигрантов-белогвардейцев;

• китайцы – путем организации различных объединений, как, например, «Союз китайских рабочих», китайские курильни опиума;

• эстонцы и латыши – путем организации в разных местах меняльных лавок, книжных магазинов, антикварных лавок.

Существеннейшую пользу в деле организации разведывательной сети штабам иностранных государств служат всевозможные смешанные торговые общества и концессионные предприятия («Юнкерс», «Дерлюфт», «Телеграфен-Унион», «Нунция»)…»

Сотрудничество с иностранными фирмами было выгодным для Красной Армии. Но Артузов и его контрразведчики крайне настороженно относились к экономическому сотрудничеству с иностранцами, считали инвесторов и работавших в России заграничных специалистов шпионами. Возможно, потому, что советские разведчики в Германии работали под прикрытием совместных советско-германских торговых компаний. Главная их задача состояла в краже промышленных секретов. Разведчики крали патенты, изобретения и под чужим именем привозили в Советскую Россию немецких инженеров, которые соглашались за вознаграждение раскрыть секреты своей фирмы.

Всего за десять месяцев 1924 года, докладывал Артузов, органами ОГПУ арестованы 926 иностранцев. Из них 110 освободили, 463 выслали, остальных отправили за решетку. За связь с иностранцами арестовали 449 человек.

Цифры – очевидно дутые. Шпионаж такого масштаба не могли себе позволить все европейские разведки вместе взятые. Но контрразведчики Артузова демонстрировали масштабную борьбу с иностранцами, пренебрегая возражениями хозяйственников, которые дорожили работавшими в России специалистами и иностранными концессиями.

Профессиональным экономистам с самого начала стало ясно, что чекисты мешают развитию экономики страны.

Леонид Борисович Красин, уважаемый в партии человек, талантливый инженер, пытался после революции наладить внешнеторговые отношения Советской России с внешним миром. Он писал Ленину 8 ноября 1921 года, что нормальное экономическое сотрудничество с западными державами вполне возможно. Главное препятствие, недвусмысленно объяснил Красин, это произвол чекистов:

«Пока некомпетентные и даже попросту невежественные в вопросах производства, техники и т. д. органы и следователи будут гноить по тюрьмам техников и инженеров по обвинениям в каких-то нелепых, невежественными же людьми изобретенных преступлениях – «техническом саботаже» или «экономическом шпионаже», ни на какую серьезную работу иностранный капитал в Россию не пойдет…

Ни одной серьезной концессии и торгового предприятия мы в России не установим, если не дадим каких-то определенных гарантий от произвола ВЧК».

Красин был прав в своем пессимизме. Артузов доложил Дзержинскому, что работающие в России немцы – чуть ли не поголовно шпионы, и предложил все эти концессии ликвидировать. Точка зрения чекистов возобладала.

Несмотря на невероятные усилия иностранных шпионов, уверенно докладывал Артур Артузов, успехи иностранных разведок ничтожны:

«Контрразведывательному отделу ОГПУ удалось поставить борьбу со шпионажем на такую ступень, при которой главные европейские штабы (относительно английского ввиду непроверенности утверждать не можем) были снабжены на 95 процентов материалом, составленным по указанию Наркомвоен и НКИД и имеют, таким образом, такое представление о нашей военной мощи, как этого желаем мы.

Остальные пять процентов просачиваются через заградительную сеть нашей контрразведки – по преимуществу из заграничной полосы – и имеют, таким образом, местное значение, не могущее влиять на общую картину…

Кроме того, целый ряд иностранных разведок, как польской, эстонской и отчасти (работа только начинается) французской, находится всецело в наших руках и действует по нашим указаниям…

Нам удалось получить целый ряд шифров и кодов, на основании которых большинство телеграфных сношений иностранных государств нам известно. Техническому отделу КРО удалось ряд миссий оборудовать специальными техническими приспособлениями. КРО ОГПУ перлюстрирует периодически ряд иностранных дипломатических почт, а также всю корреспонденцию отдельных иностранцев. Кроме того, проводится оперативная работа в заграничных вагонах».

В международных вагонах чекисты охотились за иностранными дипломатическими курьерами. Одних пытались соблазнить красивые женщины, работавшие на контрразведку, другим подсыпали снотворное в надежде выманить у сонного дипкурьера его драгоценную сумку хотя бы на пару часов. В оперативную группу включали фотографа, который быстро переснимал документы, если удавалось добраться до дипломатической переписки.

Чекисты часто действовали неумело, и, когда посольства это обнаруживали, возникал скандал. Объясняться приходилось наркомату иностранных дел.

В 1927 году Артузова назначили помощником начальника секретно-оперативного управления ОГПУ, которое объединяло все оперативные отделы кроме иностранного, и освободили от должности начальника контрразведки. Артузов, оставшись без реального дела, переживал. Начальником управления был Генрих Ягода. Они друг друга не любили.

В январе 1930 года Артузова перевели в иностранный отдел ОГПУ (сначала заместителем начальника). С 1 августа 1931 года Артур Христианович Артузов – начальник иностранного отдела и член коллегии ОГПУ. Это пик его карьеры.

Иностранный отдел состоял из шести отделений:

1‑е занималось нелегальной разведкой

2‑е контролировало въезд в страну и выезд из СССР.

3‑е отвечало за разведку в капиталитических странах.

4‑е отвечало за разведку в соседних странах – Литве,

Латвии, Эстонии, Польше и Финляндии.

5‑е занималось борьбой с белой эмиграцией.

6‑е отвечало за разведработу на Востоке.

7‑е было своего рода внешней контрразведкой – занималось «обеспечением безопасности советских колоний».

8‑е занималось научно-технической разведкой.

 

Внешняя разведка стала необходимой для политического руководства и отвоевала себе особое положение в извечном конфликте с дипломатией.

Члены Политбюро довольно быстро осознали, что нужно разделить разведку и дипломатию и не компрометировать полпредов конспиративной деятельностью: «Безусловно запретить всякую нелегальную работу и деятельность как послам и ответственным лицам советских представительств за границей, так и курьерам и всяким другим служащим».

Взаимоотношения между дипломатами и разведчиками складывались трудно. Хотя поначалу дипломаты еще могли отстоять свои права с помощью партийного аппарата.

17 июля 1924 года Политбюро приняло постановление:

«В дальнейшем назначение основных резидентов ГПУ в состав дипломатического корпуса производить по соглашению с секретарем ЦК».

Феликс Дзержинский – в отличие от своих наследников – старался ладить с дипломатами. 23 мая 1925 года он даже обратился в Политбюро с неожиданным предложением включить в состав коллегии наркоминдела его заместителя Менжинского:

«В связи с информацией, организованной ОГПУ по иностранным делам, а также с нашей борьбой со шпионажем и организуемой капиталистическими странами контрреволюцией был бы очень желателен в интересах дела и обороны страны более тесный контакт нашей работы с НКИДелом».

Но чем дальше, тем реже дипломаты побеждали в ведомственных конфликтах с разведкой и контрразведкой.

Нарком Чичерин писал в своем политическом завещании:

«Руководители ГПУ были тем невыносимы, что были неискренни, лукавили, вечно пытались соврать, надуть нас, нарушить обещания, скрыть факты…

ГПУ обращается с НКИД, как с классовым врагом… Внутренний надзор ГПУ в НКИД и полпредствах, шпионаж за мной, полпредами, сотрудниками поставлен самым нелепым и варварским образом…»

Еще в конце 1923 года секретная экзаменационно-проверочная комиссия ЦК провела массовую чистку наркома иностранных дел, убирая всех «неблагонадежных». Комиссия рекомендовала ЦК ввести в штат загранучреждений сотрудников госбезопасности для «внутреннего наблюдения» за дипломатами и их семьями.

Такая практика существует и по сей день.

Григорию Беседовскому, который в 1929 году оставил свой пост в советском полпредстве в Париже и попросил у французов политического убежища, Чичерин говорил:

– Меня тоже подслушивают. У меня делали здесь, в кабинете, ремонт и, несомненно, этим ремонтом воспользовались, чтобы установить микрофонный аппарат. Менжинский даже не считает нужным скрывать это обстоятельство. Он как-то сказал мне: «ОГПУ обязано знать все, что происходит в Советском Союзе. И мы достигли того, что наш аппарат прекрасно справляется с этой задачей».

Политбюро не один раз создавало комиссии для урегулирования отношений между чекистами и дипломатами.

Из протокола заседания Политбюро № 25 1928 года:

«Принять предложение товарища Литвинова о создании постоянной комиссии для разрешения возникающих между НКИД и ОГПУ спорных вопросов…»

В те времена с чекистами еще можно было спорить. Госбезопасность не была всевластной.

«Между разведкой и наркоматом иностранных дел всегда шла жестокая борьба за влияние… Почти всегда сведения и заключения этих двух учреждений по одним и тем же вопросам расходятся между собой… Борьба принимает особенно острые формы при назначении сотрудников за границей и продолжается за границей между послом и резидентом», – отмечал Георгий Агабеков, бежавший на Запад разведчик.

Судьба сотрудника, командированного за границу, решалась на совещании в ОГПУ, которое устраивалось раз в неделю. Председательствовал начальник иностранного отдела или один из его помощников. Присутствовали представитель ЦК, он же заведующий бюро заграничных ячеек при ЦК, и представитель учреждения, которое командирует сотрудника. Решающее слово принадлежало представителю ОГПУ.

Заблаговременно заполненная и присланная в иностранный отдел ОГПУ анкета кандидата на выезд изучалась в аппарате госбезопасности. О нем наводили справки в архивах и в картотеке. Если его фамилия фигурировала в каком-нибудь донесении агента ОГПУ – без конкретных обвинений, без доказательств сомнительности его поведения, – ему отказывали в поездке и наркоминделу предлагали представить иную кандидатуру.

В последующие годы эта ситуация только ухудшилась. Спецслужбы могли сломать карьеру любому дипломату, если решали, что ему «нецелесообразно» выезжать за границу. Даже руководители наркомата, а затем министерства иностранных дел могли только гадать, чем не угодил «соседям» тот или иной человек…

Полная автономия разведчиков привела к двоевластию в полпредстве. Резидент формально должен был подчиняться полпреду. Поначалу полпреды требовали показывать им телеграммы разведки, уходившие в Москву. Позднее это стало невозможно. Полпреды смирились и знали, что с резидентом не ссорятся: у него своя связь с центром и неизвестно, что он докладывает в Москву. Разведка – часть госбезопасности, а ссориться с этим ведомством опасно.

Полпред ощущал, что находится под постоянным контролем, и всегда ожидал какой-нибудь пакости со стороны резидента. И позже резиденты бдительно следили за послами и о всех промахах докладывали в Москву, что заставляло послов тихо ненавидеть и бояться своих помощников-разведчиков.

При Артузове разведка обзавелась в основных европейских странах большим и разветвленным аппаратом. Агентов, имевших доступ к настоящим секретам, было, разумеется, немного. Но скажем, во Франции – только в среде эмиграции – число рядовых агентов исчислялось десятками. Другое дело, что они, работая за деньги, часто приносили липовую информацию. Но отличить зерна от плевел можно было только по прошествии времени, когда деньги уплачены и агент исчез.

В годы Артузова началась вербовка большой группы английской молодежи, несколько человек из этой группы стали самыми эффективными агентами советской политической разведки, скажем, Ким Филби, который сделал изрядную карьеру в британской разведке.

Большие удачи чередовались с громкими провалами.

В 1930 году разгорелся скандал в Германии, когда появились сообщения, что советские агенты сбывают фальшивые доллары. В 1931 году в Вене был убит Георг Земмельман, который восемь лет работал на советскую разведку. Он женился на немке, и с ним прекратили сотрудничество. Лишившись денег, он стал рассказывать журналистам, откуда советская разведка берет фальшивые паспорта. Его застрелили.

7 июля 1932 года советник японского посольства в Москве передал в наркомат иностранных дел ноту, в которой говорилось, что арестованный японскими властями кореец Ли признался: он и еще трое корейцев были завербованы владивостокским ГПУ, их снабдили взрывчаткой и отправили в Японию с заданием взорвать ряд мостов.

Руководитель полномочного представительства ОГПУ по Дальневосточному краю Терентий Дмитриевич Дерибас, введенный в состав коллегии ОГПУ, самокритично признал, что организованная им операция не удалась: «шуму наделали, а мост не взорвали». Агентов-взрывников поймали, и они во всем признались.

Сталин, возмущенный скандальным провалом чекистов, писал из Сочи секретарю ЦК Лазарю Кагановичу, оставшемуся в Москве за главного:

«Нельзя оставлять без внимания преступный факт нарушения директивы ЦК о недопустимости подрывной работы ОГПУ и Разведупра в Маньчжурии.

Арест каких-то корейцев-подрывников и касательство к этому делу наших органов создает (может создать) новую опасность провокации конфликта с Японией. Кому все это нужно, если не врагам советской власти?

Обязательно запросите руководителей Дальвоста, выясните дело и накажите примерно нарушителей интересов СССР. Нельзя дальше терпеть это безобразие!

Поговорите с Молотовым и примите драконовские меры против преступников из ОГПУ и Разведупра (вполне возможно, что эти господа являются агентами наших врагов в нашей среде). Покажите, что есть еще в Москве власть, умеющая примерно карать преступников».

Разумеется, на официальном уровне отрицалась любая причастность советских органов госбезопасности к террористическим акциям. 26 июля 1932 года заместитель наркома иностранных дел Лев Карахан пригласил к себе японского посла в Москве и сделал ему заявление от имени советского правительства:

«Все сообщение корейца Ли с начала до конца является злостным и провокационным вымыслом…

Ни Владивостокское ГПУ, ни какое-либо другое советское учреждение во Владивостоке не могло давать и не давало тех поручений, о которых показывает Ли‑Хак‑Ун, ни каких-либо других аналогичного характера ни корейцу Ли, ни каким-либо другим лицам…

Советское правительство надеется, что японские власти отнесутся должным образом как к автору провокационного заявления, так и примут все необходимые и энергичные меры к выяснению вдохновителей и организаторов этого преступного дела, имеющего несомненной целью ухудшение отношений между СССР и Японией».

Тем временем в Москве после короткого расследования обнаружили виновных.

16 июля Политбюро приняло решение:

«а) Обратить внимание ОГПУ на то, что дело было организовано очень плохо; подобранные люди не были должным образом проверены.

б) Указать товарищу Дерибасу, что он лично не уделил должного внимания этому важнейшему делу, в особенности подбору и проверке людей.

в) Объявить строгий выговор товарищу Загвоздину как непосредственно отвечающему за плохую организацию дела.

Предрешить отзыв тов. Загвоздина из Владивостока.

г) Поручить ОГПУ укрепить кадрами военно-оперативный сектор».

Для Терентия Дмитриевича Дерибаса все закончилось благополучно. В конце года он получил второй орден Красного знамени. Комиссар госбезопасности 1‑го ранга Дерибас так и работал на Дальнем Востоке до ареста в августе 1937 года. Расстреляли его через год, в июле 1938 года.

Николай Андреевич Загвоздин, который так подвел Дерибаса, служил в госбезопасности с 1920 года. В апреле 1931 года его перевели из Нижегородской губернии на Дальний Восток начальником Владивостокского оперативного сектора.

После провала организованной им диверсионной операции Загвоздина перебросили в Среднюю Азию начальником особого отдела полномочного представительства ОГПУ и Среднеазиатского военного округа. Он несколько лет руководил военной контрразведкой округа. В декабре 1934 года стал по совместительству заместителем наркома внутренних дел Узбекистана, а через две недели наркомом.

Николая Загвоздина избрали депутатом Верховного Совета СССР, дали спецзвание майор госбезопасности. Из Узбекистана в сентябре 1937 года перевели наркомом в Таджикистан. Николай Загвоздин счастливо проскочил период массового уничтожения чекистских кадров и все-таки был арестован в феврале 1939 года, когда Берия убирал остатки старых кадров. 19 января 1940 года его приговорили к высшей мере наказания и в тот же день расстреляли…

В мае 1934 года Артура Христиановича Артузова внезапно перевели по совместительству в IV управление (военная разведка) Рабоче-Крестьянской Красной армии. В постановлении Политбюро от 26 мая говорилось:

«Назначить начальника ИНО ОГПУ товарища Артузова заместителем начальника IV Управления, обязав его две трети своего рабочего времени отдавать IV Управлению».

Артузова, как тогда говорили, бросили на укрепление военной разведки после целой серии провалов разведупра – в Латвии, Германии, Финляндии, Франции. Причем в Латвии и в Финляндии полиция арестовала целые резидентуры. Во Франции аресты продолжались год, это был полный разгром военной разведки.

Наркомат иностранных дел подготовил опровержение от имени ТАСС, которое было опубликовано в советских газетах:

«В связи с появившимся во французской печати утверждениями, будто группа лиц разной национальности, арестованная в Париже по обвинению в шпионаже, занималась им в пользу СССР. ТАСС уполномочен заявить со всей категоричностью, что эти утверждения являются ничем не обоснованным клеветническим вымыслом».

Тем временем руководство страны требовало ответа, почему стал возможным такой масштабный провал военной разведки. Подробную записку представил заместитель председателя ОГПУ Генрих Ягода. Чекисты нашли простое объяснение:

«Тщательное изучение причин провалов, приведших к разгрому крупнейших резидентур, показало, что все они являются следствием засоренности предателями; подбора зарубежных кадров из элементов, сомнительных по своему прошлому и связям; несоблюдения правил правил конспирации; недостаточного руководства зарубежной работой со стороны самого 4‑го Управления Штаба РККА, что, несомненно, способствовало проникновению большого количества дезориентирующих нас материалов».

26 мая 1934 года в повестке заседания Политбюро значилось: «Вопросы 4‑го Управления Штаба РККА». Итогом обсуждения стало подробное постановление о работе военной разведки:

«1. Признать, что система построения агентурной сети IV Управления, основанная на принципе объединения обслуживающей ту или иную страну агентуры в крупные резидентуры, а также сосредоточение в одном пункте линий связи с целым рядом резидентур – неправильна и влечет за собой в случае провала отдельного агента провал всей резидентуры. Переброска расконспирированных в одной стране работников для работы в другую страну явилась грубейшим нарушением основных принципов конспирации и создавала предпосылки для провала одновременно в ряде стран.

2. Имевшие место провалы показали недостаточно тщательный подбор агентработников и недостаточную их подготовку. Проверка отправляемых IV Управлением на заграничную работу сотрудников со стороны органов ОГПУ была недостаточна.

3. Агентурная работа IV Управления недостаточно увязана с работой Особого отдела и ИНО ОГПУ, вследствие чего возникают недоразумения между этими учреждениями и отдельными их работниками…

Для устранения указанных недостатков:

1. Наркомвоенмору выделить IV Управление из системы Штаба РККА с непосредственным подчинением наркому. В составе Штаба РККА оставить только отдел, ведающий вопросами войсковой разведки, увязав его работу с работой IV Управления.

Во избежание загрузки IV Управления несущественными или маловажными заданиями установить порядок дачи заданий только через наркома или с его ведома и одобрения…

Усилить руководство IV Управления двумя-тремя крупными военными работниками соответствующей квалификации…

3. Обязать начальника IV Управления в кратчайший срок перестроить всю систему агентурной работы на основе создания небольших, совершенно самостоятельно работающих и не знающих друг друга групп агентов. Работу внутри групп поставить так, чтобы один источник не знал другого…

4. В кратчайший срок создать специальную школу разведчиков, которую укомплектовать тщательно отобранными, проверенными через ОГПУ и парторганизации лицами командного и командно-политического состава. При отборе особое внимание обратить не только на социальное происхождение, но и на национальность, учтя, что националистические настроения могут быть источником измены и предательства. Школу организовать на 200 человек; учение вести раздельно группами в 10–15 человек.

5. Центр тяжести в работе военной разведки перенести на Польшу, Германию, Финляндию, Румынию, Англию, Японию, Маньчжурию, Китай. Изучение вооруженных сил остальных стран вести легальными путями через официальных военных представителей, стажеров, военных приемщиков и т. д…»

Военной разведкой с 1924 года руководил Ян Карлович Берзин (настоящее имя – Петерис Кюзис). С его именем связывают немалые успехи военных разведчиков. Берзин создал сильный коллектив в центре и мощные резиденты за рубежом. Но серия провалов привела подозрительного Сталина к мысли, что Берзина следует заменить. Сталин отправил его к Блюхеру заместителем командующего Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армией, хотя у Берзина не было опыта общевойскового командира.

Начальником военной разведки утвердили Семена Петровича Урицкого, племянника первого председателя Петроградской ЧК Моисея Соломоновича Урицкого, убитого в августе 1918 года студентом-эсером.

Комкор Семен Урицкий был профессиональным военным. Он служил еще в царской армии, в 1920 году командовал отдельной кавалерийской бригадой 2‑й Конной армии. Он окончил Военную академию РККА и Курсы усовершенствования высшего командного состава. Командовал дивизией и корпусом, был начальником штаба Ленинградского военного округа. В 1934 году его вызвали в Москву и назначили заместителем начальника Управления механизации и моторизации РККА. А вскоре поставили во главе военной разведки. Поскольку разведывательное дело было для него в новинку, первым замом сделали Артузова.

21 ноября 1935 года Артур Христианович получил звание корпусного комиссара (в армейской иерархии генерал-лейтенант). Поскольку военную разведку вывели из структуры Штаба Красной армии, разведчики напрямую подчинялись наркому обороны Ворошилову. Многие сотрудники Ворошилова откровенно говорили о том, что нарком не только некомпетентен в военных вопросах, но и не особенно утруждает себя делами. Любит представительствовать и избегает решения серьезных проблем.

Сотрудник Института востоковедения Академии наук Владимир Михайлович Константинов до войны работал в Японии в военном атташате. В 1938 году его посадили. Незадолго до ареста вызвали к Ворошилову отчитаться о работе в Японии (см. книгу И. Латышева «Япония, японцы и японоведы»).

– Пока я, стоя перед наркомом, минут двадцать докладывал о проведенной в Японии работе, – рассказывал Константинов, – Ворошилов сидел молча, не глядя в мою сторону и не перебивая меня. А когда я завершил отчет, то он после некоторой паузы задал мне лишь один вопрос: «Ну, скажи честно, а с японкой ты все-таки хоть раз переспал?» Я бодро ответил: «Нет, товарищ нарком обороны!» – «Ну, и дурак, – ласково резюмировал Климент Ефремович. – Можешь идти».

Артузов привел с собой группу доверенных людей из иностранного отдела главного управления госбезопасности НКВД и расставил их на ключевых постах. Военных разведчиков пришествие варягов, ясное дело, раздражало. Артузов изменил структуру военной разведки, разделив ее на два основных отдела: 1‑й (западный) и 2‑й (восточный). При этом о совершил большую ошибку – расформировал аналитический отдел, не видя в нем особой нужды.

Помимо рутинной разведывательной работы Урицкий с Артузовым много занимались Испанией, где шла гражданская война, и Китаем, на который напали японцы.

Сталин старался помешать тому, чтобы Китай перешел под управление японцев. Но он и не желал укрепления китайского правительства. Он одновременно помогал центральному правительству Чан Кайши в борьбе против японцев, и он же поставлял оружие коммунистической армии Мао Цзэдуна, чтобы она сражалась против Чан Кайши. Правда, все делалось скрытно, с соблюдением конспирации. Оружие военная разведка передавала китайским коммунистам через третьи руки, чтобы у правительства Чан Кайши не было формального повода для протеста.

В военной разведке Артузов проработал всего год с небольшим. Когда Генрих Ягода потерял пост наркома внутренних дел и начали убирать его людей, закачалось кресло и под Артузовым. Меньше всего Артур Христианович мог считаться «человеком Ягоды», но ко всем чекистам, присланным в разведупр, теперь относились с подозрением.

Артузов пробовал объясниться с собственным начальником. 20 декабря 1937 года написал Семену Урицкому личное письмо:

«Прихожу к заключению, что Вы начинаете менять свое прежнее безупречное, глубоко партийное отношение к группе товарищей-чекистов, пришедших со мной. Не по моему ходатайству меня направили в Разведупр. Вы это знаете…»

Артузов жаловался на предубежденность Урицкого к бывшим чекистам, на то, что он дает указания отделам через голову своего первого заместителя, демонстрируя нежелание работать с теми, кто пришел из иностранного отдела ГУГБ НКВД. Вместо ответа Урицкий 11 января 1937 года вызвал Артузова и сказал, что нарком обороны распорядился заменить его более молодым и выносливым работником.

По поводу выносливости обиженный Артузов писал Сталину:

«Я действительно уезжал в три часа ночи с работы, а Урицкий еще оставался на работе…»

Но судьба Артузова была решена не потому, что он покидал свой кабинет раньше двужильного начальника. Сталин остался недоволен работой военной разведки в Польше, которую по-прежнему считал главным противником.

Артузова освободили от должности и вернули в аппарат НКВД. Зачислили на унизительно маленькую должность научного сотрудника 8‑го (учетно-регистрационного) отдела главного управления государственной безопасности НКВД (на правах помощника начальника отдела). Не зная, чем его занять, поручили писать книгу об истории органов госбезопасности к двадцатилетию ВЧК-ОГПУ-НКВД.

Артузов написал длинное письмо Сталину, перечисляя свои заслуги и подчеркивая разногласия с уже снятым Ягодой. Ответа не получил.

18 марта 1937 года Артузов выступил на активе руководящего состава НКВД. Его обвинили в том, что он проглядел польских агентов внутри иностранного отдела. Артузов взял слово, оправдывался, но безуспешно. На товарищеском ужине в Кремле Сталин пил за здоровье каждого из приглашенных. Когда дошел до Артузова, спросил:

– Как поживают ваши источники или, как вы их там называете, не дезинформируют ли они нас?

Вождь считал, что Артузов вместе со своими людьми сознательно снабжает Политбюро дезинформацией. Последнее, что сделал в НКВД Артур Христианович, – отправил письмо новому наркому внутренних дел Николаю Ивановичу Ежову, в котором сообщил, что в архивах внешней разведки находятся донесения закордонных агентов, сообщавших об антисоветской деятельности маршала Михаила Николаевича Тухачевского и о существовании в Красной армии троцкистской организации.

Что можно сказать об этом поступке Артузова? Он в свое время руководил операцией «Трест», и это его подчиненные позаботились о распространении на Западе сведений о том, что Тухачевский будто бы настроен антисоветски.

Агенты ИНО ОГПУ установили связи с лидерами военной эмиграции, с эстонской и польской разведками, обещая им информацию о состоянии Красной армии. Они утверждали, что в состав подпольной организации входит немалое число военных, которые готовятся к государственному перевороту. Для того чтобы представить мнимую подпольную организацию авторитетной и могущественной, руководители иностранного отдела ОГПУ приняли решение сообщить через свою агентуру, что Тухачевский привлечен к «Тресту» и полностью на стороне заговорщиков.

Распространением сведений о принадлежности Тухачевского к заговору занимался Владимир Андреевич Стырне. Он с 1923 года работал в контрразведывательном отделе ОГПУ, ведал «Трестом» и был крайне заинтересован в том, чтобы операция получила как можно большие масштабы. Мнимое участие в подпольной организации такой фигуры, как Тухачевский, повышало ее привлекательность для белой эмиграции и иностранных разведок. В 1931 году, после чистки особого отдела ОГПУ, Стырне отправили сначала на Урал, потом перевели в Иваново. Два года комиссар госбезопасности 3‑го ранга Стырне возглавлял управление НКВД по Ивановской области. В октябре 1937 года его арестовали и меньше чем через месяц расстреляли…

Осенью 1923 года посланные Кутеповым его доверенные лица Захарченко и Радкович настолько попали под влияние агентов ОГПУ, что подтвердили: Тухачевский тоже входит в антисоветское подполье! Вот и пошли в эмиграции разговоры о том, что Тухачевский – это красный Бонапарт, который готовится прийти к власти.

В какой-то момент в Москве сообразили, что нельзя компрометировать столь крупного военачальника. Артузов получил указание прекратить распространение слухов, компрометирующих Тухачевского. Вместо того чтобы сообщить, что он отказался от антисоветской деятельности, на Запад сообщили, что внутри подполья возникли склоки, Михаила Николаевича оттеснили другие военные и он ушел из монархической организации вместе с частью своих сторонников…

Таким образом, на Западе сохранилось представление о Тухачевском как о стойком враге советской власти. Эту тему уже открыто стала обсуждать западная пресса. Вся эта информация возвращалась назад в ОГПУ (а затем и в НКВД) по разведывательным каналам как агентурные данные и докладывалась Сталину, укрепляя его в том мнении, что Тухачевский – опасный человек.

Я всегда с изумлением читаю рассказы об агентах влияния, о дьявольских замыслах иностранных разведок, которые будто бы способны на все, могут даже государство развалить. Нет уж, ни одна иностранная разведка не способна нанести такой ущерб стране, как собственные спецслужбы. История Тухачевского это подтверждает…

В 1937 году судьба самого Артузова висела на волоске. Отставленный от дел, бывший начальник разведки был готов любыми средствами доказать своему начальству, что еще может пригодиться.

Получив письмо Артузова, начальник особого отдела НКВД Леплевский распорядился составить план активной разработки крупных военных:

«Собрать все имеющиеся материалы на Роговского, Орлова, Шапошникова и других крупных военных работников, проверить материалы, наметить конкретный план их разработки и взять их разработку под повседневный непосредственный контроль начальника 5‑го отдела…

Особое внимание обратить как в Москве, так и на переферии на выявление фашистских группировок среди военнослужащих».

13 мая 1937 года сотрудники особого отдела представили наркому Ежову справку по материалам, имевшимся в НКВД, на маршала Тухачевского. Вот так и родилось это дело, жертвами которого стали виднейшие командиры Красной армии.

Но Артузову помощь в создании этого липового дела не помогла. Поздно вечером 12 мая 1937 года Артузов был на партийном активе в клубе НКВД. Вернулся в свой кабинет за полночь сам не свой. Новый первый заместитель наркома внутренних дел Михаил Петрович Фриновский, который начинал свою карьеру в особом отделе 1‑й конной армии, публично назвал Артузова шпионом.

Артур Христианович ходил по кабинету, возмущаясь тем, что ему не позволили ответить. Примерно через полчаса, когда уже наступило 13 мая (то есть за девять дней до ареста Тухачевского), сотрудники оперативного отдела пришли за Артузовым.

21 августа он был приговорен «тройкой» НКВД (председатель военной коллегии Верховного суда армвоенюрист Василий Васильевич Ульрих, заместитель наркома внутренних дел комиссар госбезопасности 2‑го ранга Лев Николаевич Бельский, заместитель прокурора СССР Григорий Константинович Рогинский) к расстрелу.

В тот же день приговор привели в исполнение. Артузова расстреляли вместе с шестью другими разведчиками. В феврале 1938 года Комиссия партийного контроля при ЦК задним числом исключила Артузова из партии.

Сестре Артузова, Евгении Христиановне, которая сама побывала в ссылке, после смерти Сталина сообщили, будто ее брат умер 12 июля 1943 года в лагере. Это было вранье. В последней попытке скрыть масштабы репрессий в 1955 году решили сообщать семьям расстреляных, что их родственник был приговорен к десяти годам лишения свободы и умер в заключении. Дату и причину смерти придумывали любую.

Начальник Артузова по военной разведке продержался немногим дольше. В июне 1937 года Семена Урицкого назначили заместителем командующего войсками Московского военного округа, а 1 ноября арестовали. Меньше чем через год, 1 августа 1938 года, комкор Урицкий был расстрелян как участник мнимого военного заговора…

Назад: Станислав Мессинг. Охота на вредителей
Дальше: Абрам Слуцкий. Чай с отравой

Антон
Перезвоните мне пожалуйста по номеру 8(812)454-88-83 Нажмите 1 спросить Вячеслава.
Антон
Перезвоните мне пожалуйста, 8 (950)008-79-33 Антон.
Антон
Перезвоните мне пожалуйста по номеру. 8 (904) 555-73-24 Антон
Евгений
Перезвоните мне пожалуйста по номеру. 8 (499) 322-46-85 Евгений.