Книга: 23 главных разведчика России (гроссмейстеры тайной войны)
Назад: Письмо товарища Зиновьева
Дальше: Деревянный молоток

Вечный доброволец

Горбачёвская перестройка на мгновение сделала героями тех, кого преследовал Сталин, но их немедленно накрыла новая волна ненависти. Тех, кого еще вчера осуждали за «антисоветизм», сегодня предают анафеме за «преданность Советской власти».

Лев Троцкий, который считался символом антисоветизма, отвергнут новой Россией как творец большевицкого переворота и командующий Красной армией.

Владимир Ленин, о возвращении к которому мечтали все антисталинисты, вычеркнут из российского пантеона как злейший враг русского народа, к тому же шведско-еврейско-татарского происхождения.

Русские дети десятилетиями играли в красных командиров и ловили белых бандитов. Теперь они играют в белых офицеров и ловят красных комиссаров.

Историческая чистка началась среди русской эмиграции. Похвалы заслуживают только те, кто упорно отвергал любые контакты с Советской Россией, и даже те, кто присоединился к Гитлеру в борьбе со Сталиным.

Сотрудничавшие с Советской Россией «коллаборационисты» подвергаются осуждению. В их числе Сергей Эфрон и косвенно его жена – поэт Марина Цветаева. «Вина» Сергея Эфрона усугублена тем, что его считают агентом советской разведки, причастным как минимум к одному политическому убийству.

Что за злосчастная судьба выпала Сергею Эфрону! Добрый и открытый, счастливый в друзьях и в любви, смелый и честный, одаренный от бога, он стал жертвой трагических событий русской истории XX века.

Его имя вошло бы в русскую историю только из-за того, что он был мужем Марины Цветаевой, одного из лучших русских поэтов первой половины XX века. Она, как сказал о ней другой поэт, «поэт для немногих, удел хотя и горький, но достойный». Любовь Марины к Сергею была бесконечна. Она уехала за ним из ленинской России в 1922 году, чтобы разделить с ним горький хлеб эмиграции, и вернулась вслед за ним в сталинскую Россию в 1939 году, чтобы носить ему передачи в тюрьму.

Сергей и Марина встретились совсем юными и сразу полюбили друг друга.

Младшая сестра Марины Анастасия, написавшая на склоне лет толстую книгу воспоминаний, говорит о любви Марины и Сергея Эфрона:

«Он пошел в ее руки как голубь… В ее стихах он понимал каждую строку, каждый образ. Было совсем непонятно, как они жили врозь до сих пор».

Сын известной левой террористки, Сергей Эфрон, родившийся 26 сентября 1893 года в Москве, рано ощутил отчуждение, отверженность от общества – чувство, которое будет сопровождать его всю жизнь. Окружающим он всегда будет казаться «чужим», и рядом с ним будет очень мало «своих».

Сам Эфрон вспоминал, что «еще в семь лет прятал бомбу в штанах». В 1910 году его мать повесилась в Париже на одном крюке со своим младшим сыном – братом Сергея. Мог ли он предположить, что таким же образом через тридцать один год уйдет из жизни и его обожаемая жена Марина Цветаева?

Когда началась Первая мировая война, Эфрон оставил университет. Он хотел пойти добровольцем, но медицинская комиссия его забраковала как туберкулезника. Тогда он поехал на фронт с санитарным поездом, а потом все-таки добился права поступить в 1‑ю Петергофскую школу прапорщиков. Он получил офицерское звание в июле 1917 года, когда это стало опасным для жизни. После большевистской революции в ноябре 1917 года он присоединился к Добровольческой армии, которую на Дону формировали генералы Михаил Васильевич Алексеев, Лавр Георгиевич Корнилов и Антон Иванович Деникин.

Эфрона зачислили прапорщиком в полк генерала Сергея Леонидовича Маркова, потом произвели в подпоручики. Генерал Марков, старый друг Деникина, был смертельно ранен снарядом с бронепоезда. Деникин переименовал полк, которым командовал Марков, в 1‑й офицерский генерала Маркова полк. На Дону к добровольцам отнеслись плохо. В середине января 1918 года Корнилов перевел части армии в Ростов, но и здесь добровольцев встретили враждебно. Корнилов решил уходить на Кубань. Все шли пешком, даже Корнилов. Поход стали называть ледовым из-за того, что в марте у станицы Ново-Дмитровской офицерский полк сумел переправиться ночью в чудовищную погоду, в снегопад, через реку, которая покрывалась льдом, и штыковой атакой выбили красных, не ожидавших появления белых.

Офицеров, которые все это преодолели, называли первоходниками, они пользовались особым уважением в Белой армии. К ним принадлежал Сергей Эфрон. Приказом Деникина Эфрон был награжен «Знаком отличия Первого Кубанского похода». Он участвовал в неудачном наступлении на Москву, в котором погибли почти все офицеры марковского полка. Он состоял в пулеметной команде. В 1920 году, когда остатки Белой армии отступили в Крым, он был произведен в поручики.

Вместе с остатками разгромленной большевиками Белой армии он вынужден был бежать из России в 1920 году. После эвакуации из Крыма войска были высажены на залитое дождем пустынное поле за полуразрушенным турецким городком Галлиполи. «Галлиполийское сидение» продолжалось до конца 1921 года, после этого части армии генерала Врангеля были переведены в Болгарию и в Югославию.

В течение многих лет Галлиполи оставался символом стойкости, исполнения долга и верности избранному пути. Галлиполийские общества вместе с полковыми объединениями Добровольческой армии заполнили собой все уголки русского зарубежья. Сергей Эфрон провел в Галлиполи восемь месяцев, потом уехал в Константинополь. Томаш Масарик, основатель Чехословацкой республики, проявил особое сочувствие к эмигрантам из России, широко раскрыв перед ними двери своей страны. Эфрону как бывшему студенту была предоставлена возможность продолжить образование в Праге.

Во время Гражданской войны Марина и Сергей потеряли друг друга. Цветаева ничего не знала о муже. Окружающие скрывали от нее слух о том, что офицера Эфрона красные расстреляли в Крыму.

Зимой 1919 года в голодной Москве детей нечем было кормить. Старшая Ариадна была тяжело больна. Марина устроила дочерей в Кунцевский приют, опекаемый Красной армией. Для этого ей пришлось написать заявление о том, что дети не её, а беженцев, и она нашла их у себя в квартире. Старшую спасли, младшая трехлетняя Ирина умерла в феврале от голода.

«Спасти обеих я не могла, нечем было кормить, – расскажет потом Марина сестре, – Я выбрала старшую, более сильную, чтобы помочь ей выжить».

Она кормила старшую и говорила ей:

– Ешь. И без фокусов. Пойми, что я спасла из двух – тебя, двух не смогла. Тебя выбрала… Ты выжила за счет Ирины.

Осенью 1921 года, вспоминал философ и журналист Федор Степун, вместе с Цветаевой они шли вниз по Тверскому бульвару:

«На ней было легкое затрепанное платье, в котором она, вероятно, и спала. Мужественно шагая по песку босыми ногами, она просто и точно рассказывала об ужасе своей нищей, неустроенной жизни, о трудностях как-нибудь прокормить своих двоих дочерей. Мне было страшно слушать ее, но ей было не страшно рассказывать: она верила, что в Москве царствует не только Ленин в Кремле, но и Пушкин у Страстного монастыря. «О, с Пушкиным ничто не страшно». Идя со мною к Никитским воротам, она благодарно чувствовала за собою его печально опущенные, благославляющие взоры».

Илья Григорьевич Эренбург в 1921 году одним из первых советских граждан поехал за границу. «Цветаева попросила меня попытаться отыскать ее мужа, – вспоминал Эренбург, – Мне удалось узнать, что С. Я. Эфрон жив и находится в Праге; я написал об этом Марине. Она воспрянула духом и начала хлопотать о заграничном паспорте».

Паспорт ей дали сразу. В 1922 году из Советской России еще выпускали. В наркомате по иностранным делам ей сказали:

– Вы еще пожалеете о том, что уезжаете…

В 1925 году воссоединившаяся семья перебралась из Чехии в Париж. В Париже поэзия Цветаевой имеет большой успех. Весной 1926 года возникает ставшая знаменитой тройственная переписка великих поэтов – Райнера-Мария Рильке, Бориса Пастернака и Марины Цветаевой.

А ее муж занялся политикой. В эмиграции таким, как Сергей Эфрон, стало казаться, что они совершили роковую ошибку, выступив против новой власти в России, – служение Родине превыше всего. Сергей Эфрон присоединился к евразийцам, которые выступили против слепого подражания Западу, за особый путь России, который соединил бы все лучшее, что можно взять и у Европы, и у Азии.

Евразийцы распались на три группы, одна из них, возглавляемая князем Святополк-Мирским, признала большевистскую революцию и стремилась к возвращению в Россию. Князь преподавал русскую литературу в Лондонском университете, вступил в коммунистическую партию Великобритании и вернулся в Россию в 1932 году. В 1937 году как «иностранный шпион» он был осужден и погиб в одном из сталинских лагерей.

Эфрон в конце двадцатых – начале тридцатых годов издавал журнал «Версты» вместе с князем Святополк-Мирским и другим зачинателем евразийского движения Петром Сувчинским, музыковедом с мировым именем, другом композитора Игоря Стравинского. Эфрон, разносторонне талантливый человек, много писал, играл в театре. В его журнале участвовала и Марина Цветаева.

В Париже Сергей Эфрон вступил в Союз возвращения на Родину. Этот союз, опекаемый советским посольством, был создан в 1924 году (в 1937‑м переименован в Союз друзей Советской Родины). Он попросил принять его в советское гражданство. Полагают, что в Союзе возвращения у Эфрона и завязались какие-то отношения с агентами НКВД. Более того, его считают причастным к убиству пытавшегося бежать на Запад советского разведчика Игнатия Порецкого, более известного под фамилией Рейсс.

Игнатий Станиславович Порецкий, он же Натан Маркович Порецкий, он же Игнатий Рейсс, кличка «Людвиг», был одним из самых известных перебежчиков. С 1920 года он работал в советской военной разведке. В начале тридцатых стал заместителем Вальтера Германовича Кривицкого (настоящее имя – Самуил Гершевич Гинзберг). В середине тридцатых Кривицкий возглавлял крупную нелегальную резидентуру советской военной разведки в Западной Европе.

Летом 1937 года Игнатий Порецкий заявил, что уходит на Запад. Он встретился с сотрудницей советского постпредства в Париже и вручил ей пакет, в котором был орден Красного знамени (странно, что орден оказался у Порецкого с собой – разведчикам не полагалось брать с собой за границу подлинные документы и награды) и письмо Сталину.

В письме говорилось:

«Я возвращаю себе свободу. Назад к Ленину, его учению и делу… Только победа освободит человечество от капитализма и Советский Союз от сталинизма. Вперед к новым боям за социализм и пролетарскую революцию! За организацию Четвертого Интернационала!»

Полтора десятка лет на службе в разведке странным образом не избавили Порецкого от революционного романтизма. Порецкий, как и Вальтер Кривицкий, всю жизнь был солдатом мировой революции и от Сталина ушел к Троцкому, считая его подлинным наследником ленинского дела. Для Сталина письмо Игнатия Порецкого было личным оскорблением, высланный из России и утративший всякое влияние в родной стране Лев Троцкий оставался в параноидальном мозгу Сталина врагом номер один.

Характерно, что и по сей день в советской военной разведке Порецкого считают предателем, похитившим казеные деньги и секретные документы.

Он был убит 4 сентября 1937 года.

Об убийстве Порецкого существует большая литература.

Вдова Порецкого Элизабет написала воспоминания, которые в 1969 году вышли в Лондоне, а теперь изданы и в России – «Тайный агент Дзержинского». Несколько авторов подробно изложили результаты расследования, проведенного швейцарской полицией.

Вальтер Кривицкий, который через месяц после убийства своего заместителя тоже решил бежать на Запад, написал в своей книге «Я был агентом Сталина»: в Париж срочно приехал заместитель начальника иностранного отдела НКВД Сергей Шпигельглас, который и руководил операцией по уничтожению Рейсса. Об истории убийства Рейсса рассказал и Александр Орлов (настояшее имя Лев Фельдбин), бывший резидент советской политической разведки в Испании, бежавший на Запад летом 1938 года. Он утверждал, что за Игнатием Рейссом послали передвижную группу управления специальных операций НКВД. Недостаток всех этих книг состоит в том, что их авторы пишут об убийстве Порецкого с чужих слов или строят предположения, выдавая их за бесспорную истину.

К сожалению, до сих пор соответствующее досье так и не извлечено из архивов внешней разведки. Поскольку времена, когда архивы открывались, позади, то, возможно, мы уже никогда не узнаем правду. А строить предположения, не имея достаточной информации, опасно. Легко ошибиться.

Например, русская эмиграция и историки полвека считали, что похищение русского эмигранта генерала Александра Павловича Кутепова в Париже в 1930 году организовал для советской разведки другой бывший генерал Николай Владимирович Скоблин, ставший агентом Москвы. На самом деле к этому похищению Скоблин не имел ни какого отношения: Кутепова похитили в январе 1930 года, советский вербовщик впервые встретился со Скоблиным осенью 1930‑го…

Расследуя убийство Порецкого, швейцарская полиция установила следующее.

В ночь на четвертое сентября 1937 года в стороне от дороги, ведущей из Лозанны на Шамблан, обнаружили тело неизвестного мужчины в возрасте примерно сорока лет. Пять пуль ему всадили в голову и семь в тело. Полиция быстро нашла брошенный автомобиль со следами крови в кабине, и арестовала женщину, которая взяла этот автомобиль напрокат. К удивлению полиции она не пыталась скрыться после убийства.

Эту женщину звали Рената Штайнер, и она не могла понять, куда делись ее друзья, которым она передала этот автомобиль. Полиция идентифицировала «друзей» Штайнер и восстановила предполагаемую картину убийства Порецкого. Но никого, кроме Ренаты Штайнер, полиции найти не удалось. Полагают, что московской опергруппе помогла Гертруда Шильдбах (урожденная Нойгебауэр), член компартии Германии, бежавшая из страны после прихода нацистов к власти.

Шильдбах дружила с Порецким. Полиция пришла к выводу, что Шильдбах уговорила Порецкого встретиться. Они поехали в загородный ресторан. После обеда пошли гулять, и тут, на заброшенной дороге, появился автомобиль, из которого выскочило несколько человек. Они запихнули Порецкого в машину, где застрелили его. Труп выбросили на дорогу.

Рената Штайнер назвала и имя Эфрона. По ее словам, он был агентом НКВД.

В 1932 году Рената Штайнер познакомилась с людьми, близкими к коммунистам, а в 1934‑м пробыла шесть недель в Москве, пишет историк Петер Хубер, основательно исследовавший «швейцарский след» убийства Порецкого. В Париже, как рассказала Рената Штайнер швейцарской полиции, она сотрудничала с организацией русских эмигрантов Союз возвращения на Родину. В союзе, рассказала Штайнер, она познакомилась с Сергеем Эфроном. Эфрон попросил ее следить за сыном Троцкого Львом Седовым.

В дальнейшем ее регулярно просили оказывать «небольшие услуги», обычно следить за какими-то людьми. Штайнер уверяла, что Эфрон участвовал в слежке за Порецким. Швейцарская полиция обратилась за помощью к французским коллегам. Но к этому времени Сергей Эфрон уже покинул Францию, и допросить его не смогли.

Зато допросили Марину Цветаеву, которая заявила, что Эфрон через пять недель (а не сразу, как поступил бы преступник!) после убийства Порецкого уехал в Испанию, а те недели, когда шла подготовка к убийству и во время убийства они вместе находились на берегу Атлантического океана.

Алиби для мужа?

«Лично я не занимаюсь политикой, – откровенно сказала Цветаева полицейским, – но мне кажется, что мой муж связан с нынешним русским режимом».

То есть Цветаева не сочла нужным скрыть, что ее муж поддерживает открытые отношения с официальными представителями СССР.

«Мы с мужем не высказывали по поводу дела Рейса ничего, кроме возмущения, осуждая любой акт насилия, с какой бы стороны он ни исходил», – сказала Цветаева на допросе.

Непросто представить себе, что великая поэтесса Марина Цветаева, человек, пребывающий в мире высоких чувств, изворачивается, врет, выгораживает мужа по заранее составленному плану. Может быть, Марина просто не знала, чем занимался ее муж?

И это трудно предположить. Как показывает история разведки, жена всегда знает о том, что муж занимается этим тайным бизнесом.

Она уехала в Советскую Россию, вслед за Сергеем.

В Цветаевой, писал Эренбург, «поражало сочетание надменности и растерянности; осанка была горделивой – голова, откинутая назад, с очень высоким лбом; а растерянность выдавали глаза: большие, беспомощные, как будто невидящие – Марина страдала близорукостью… Марина многих в жизни называла своими друзьями; дружба внезапно обрывалась, и Марина оставалась с очередной иллюзией… Жилось ей очень плохо: «Муж болен и работать не может. Дочь вязкой шапочек зарабатывает пять франков в день, на них вчетвером (у меня сын 8‑ми лет, Георгий) живем, то есть медленно подыхаем с голоду».

Версия убийства Игнатия Порецкого, которой полвека оперируют историки, в принципе, вызывает у меня серьезные сомнения. Это было не первое и не последнее политическое убийство, совершенное НКВД за рубежом. Неограниченность в силах и средствах давала возможность Москве тщательно организовывать эти убийства.

Такого рода акции, требующие подготовки, выполнялись кадровыми работниками госбезопасности. Оперативные группы перебрасывались из России за рубеж (НКВД располагал любыми фальшивыми документами всех стран). К услугам местных и ненадежных агентов старались не прибегать. Генерала Кутепова в 1930 году и генерала Миллера в 1937‑м похитили в Париже сотрудники резидентуры внешней разведки и прибывшие к ним на помощь оперативные работники НКВД.

Порецкого, наверняка, убили совсем не те люди, которых запутали в это дело.

Первоначально убрать Порецкого поручили майору госбезопасности Теодору Малли (в иностранном отделе его называли Теодором Степановичем, оперативный псевдоним «Манн»), который дружил с перебежчиком.

«Это был высокий, красивый мужчина с голубыми доверчивыми глазами и очаровательной улыбкой, которая отличает людей от природы застенчиых, – вспоминала вдова Порецкого Элизабет. – Он проявил себя преданным другом, на которого можно было положиться».

Теодор Малли с весны 1936 года был руководителем нелегальной резидентуры в Лондоне, работал с Кимом Филби и его друзьями. Сергей Шпигельглас, приехав в Париж, вызвал к себе Малли. Шпигельглас предложил два варианта на выбор. Либо ударить Порецкого утюгом по голове в его гостиничном номере и инсценировать ограбление. Либо отравить во время совместной трапезы в кафе и распрощаться раньше, чем тот уйдет в мир иной. Малли отказался в этом участвовать.

Теодора Малли отозвали в Москву. Он был венгром, католическим священником. В Первую мировую служил в австро-венгерской армии и попал в плен. После октябрьской революции вступил добровольцем в Красную армию, потом его взяли в ВЧК. Его арестовали 7 марта 1938 года вместе с большой группой венгерских коммунистов во главе с Бела Куном, которые нашли убежище в Советском Союзе после падения Венгерской советской республики. 20 сентября 1938 года его приговори к смертной казни и в тот же день расстреляли…

Вместо Малли из Москвы вызвали специалистов по «мокрым делам». Они просто застрелили Порецкого. Павел Анатольевич Судоплатов, который, занимаясь в НКВД именно такими делами, дослужился до звания генерал-лейтенант, в своих воспоминаниях даже назвал имена убийц Порецкого, двух сотрудников иностранного отдела, которые получили по ордену Красного знамени. О роли Сергея Эфрона генералу Судоплатову ничего не было известно.

Только два года прожил Сергей Эфрон в Советской России. 10 октября 1939 года его арестовали в Москве вместе с группой бывших эмигрантов, вернувшихся на родину.

В 1928 году во Франции сняли мелодрамму «Мадонна спальных вагонов». Действие фильма переносится в Советскую Россию. Герой, князь, оказывается в советской тюрьме и слышит, как из соседней камеры человека выводят на рассстрел. Приговоренного к смерти сыграл Сергей Эфрон. В фильме эпизод длится всего четырнадцать секунд. В реальной тюрьме он ждал смерти два года.

Сразу же после ареста чекисты провели первый допрос.

Лейтенант госбезопасности Кузьминов, оформивший еще 2 октября 1939 года постановление на арест, нашел, что Эфрон «во время Октябрьской революции находился в Москве и вместе с юнкерами принимал активное участие в боях против рабочих и солдат. После революции уехал на Юг, поступил добровольцем в Белую армию, принимал участие в борьбе против Красной Армии во всех походах в московском направлении. После разгрома армии Врангеля эвакурировался в Турцию. До 1937 года был в эмиграции, где принимал активное участие в белогвардейских организациях, ведущих работу против СССР».

Сергею Эфрону предъявили стандартное обвинение по 58‑й статье уголовного кодекса, которая поставляла основной контингент заключенных ГУЛАГа: измена Родине, террор, призывы к свержению Советской власти…

В обвинительном заключении говорилось:

«В НКВД СССР поступили материалы о том, что из Парижа в Москву по заданию французской разведки прибыла группа белых эмигрантов, с заданием вести шпионскую работу против СССР… Обвиняемый по этому делу Эфрон в 1920 году бежал за границу и принимал там активное участие в антисоветской работе белогвардейских организаций».

Эфрон, занимая руководящее положение в так называемой просоветской организации в Париже (в «Союзе возвращения на Родину») и пользуясь исключительным к себе доверием со стороны бывшего вражеского руководства 5‑го отдела НКВД, по заданию французской разведки засылал в СССР шпионов, диверсантов и террористов».

Итак, в приговоре сталинского суда тоже говорится о сотрудничестве Эфрона с разведкой! Значит, это правда?

В этом утверждении скорее всего столько же правды, сколько и во всем обвинительном заключении, в котором соответствуют истине только имена и даты рождения обвиняемых. Тех, кто допрашивал Эфрона, уже тоже нет в живых. Но по опыту множества других таких процессов можно предположить, что о связях с советскими чиновниками в Париже говорил следователям сам Эфрон, наивно пытаясь убедить следователей в нелепости предъявленного ему обвинения. И следователи охотно подхватили эти слова!

В архиве КГБ я читал дело агента-вербовщика советской разведки Петра Ковальского, тоже бывшего офицера белой армии. Он несколько лет работал на советскую разведку в разных европейских странах. В 1937 году, в разгар массовых репрессий в СССР, его арестовало местное управление НКВД в украинском городе, где он жил в промежутке между выполнениями заданий московской разведки, и обвинило в шпионаже в пользу Польши. Петр Ковальский, разумеется, ссылался на свою службу в ОГПУ-НКВД, но малограмотный следователь, плохо владевший родным языком, и не подумал обратиться за справкой к коллегам в разведку, а просто написал в обвинительном заключении:

«Видно, что Ковальский при использовании по линии иностранного отдела имеет ряд фактов, подозрительных в проведении им разведывательной работы в пользу Польши».

Отсутствие доказательств вины при Сталине никак не могло помешать вынесению смертного приговора…

Ковальского расстреляли, а центральный аппарат разведки еще целых два года искал его по всему Советскому Союзу, чтобы отправить за границу с новым заданием!

В то время, когда шло следствие по делу Эфрона, в соседних кабинетах НКВД заканчивалось уничтожение руководящих кадров внешней разведки.

Любые слова «французского шпиона» Эфрона о контактах с советскими людьми в Париже, среди которых каждый второй работал на разведку, должно быть, встречались следователями на «ура». Слова в эфроновском приговоре о «бывшем вражеском руководстве 5‑го отдела НКВД» были нужны не для того, чтобы усугубить вину Эфрона; это была заготовка следователей НКВД для процесса над сослуживцами из разведки.

Сергей Эфрон несколько лет ждал советского паспорта. Нет сомнений, что он исполнял поручения сотрудников посольства, которые в реальности были разведчиками. Он, скажем, помогал отправке добровольцев в республиканскую Испанию.

Свою лепту в создание образа «Эфрона-агента НКВД» сыграла его дочь Ариадна, арестованная с ним по одному делу. В июле 1940 года ее приговорили как агента французской разведки к восьми годам лагерей. Когда этот срок кончился, ей добавили новый и отправили в ссылку в Сибирь. В 1954 году, когда началась реабилитация сталинских жертв. Ариадна Эфрон написала генеральному прокурору СССР с просьбой сообщить о судьбе отца.

На это письмо ссылаются, когда ищут доказательства работы Эфрона на советскую разведку:

«В 1939 году в Москве был арестован органами государственной безопасности мой отец Сергей Яковлевич Эфрон, бывший долгие годы работником советской разведки за границей, в частности во Франции. Его дальнейшая участь мне неизвестна.

Зная своего отца как человека абсолютно честного и будучи уверенной в его невиновности, прошу вас, товарищ генеральный прокурор, сообщить мне то, что о нем было известно, то есть жив ли он, статью, по которой он был осужден, и срок наказания».

Тем временем в феврале 1955 года военная коллегия Верховного Суда реабилитировала саму Ариадну. Из ссылки ее освободили. Она пишет письмо в Верховный Суд, которое, должно быть, поразит молодого читателя:

«Дорогие товарищи, на днях я получила справку о том, что определением Военной Коллегии Верховного Суда дело мое за отсутствием состава преступления прекращено.

Я 16 лет ждала этого дня и дождалась его.

Приношу свою глубокую благодарность работникам военной прокуратуры и Военной Коллегии Верховного Суда, разбиравшим мое дело, желаю им счастья и успехов в их благородном труде, заверяю их в том, что весь остаток своей жизни буду стараться оправдать оказанное мне доверие.

Спасибо советскому правосудию!»

Эта несчастная женщина, которая половину своей жизни (в 1939 году, когда ее арестовали, ей было двадцать семь лет) провела в тюрьме, лагере и ссылке, писала и говорила то, что надо было писать и говорить в те времена.

Пытаясь что-то узнать о своем отце, она тоже использует тот аргумент, который в тот момент казался ей убедительным: предполагаемую службу отца на советскую разведку. Откуда же было знать Ариадне Эфрон в 1955 году, что через несколько десятилетий Сергея Эфрона осудят вновь – на сей раз не суд, а общественное мнение!

Впоследствии, когда хлопоты по реабилитации отца закончились, Ариадна Эфрон признается друзьям, что на самом деле ей ничего не известно о работе отца на НКВД… Вернувшись из ссылки в Москву, Ариадна Эфрон встретила женщину, которая знала ее родителей. Это Елизавета Хенкина, дочь генерала царской армии, в прошлом актриса. Она уехала из Советской России в 1923 году, а вернулась в 1941‑м.

В Париже, в Союзе возвращения на Родину, она руководила кружком любителей театра и, как впоследствии уверяла московских знакомых, оказывала особые услуги советским представителям. Обрадованная неожиданной встречей с человеком, который может засвидетельствовать преданность ее отца советской власти, Ариадна Эфрон пишет письмо помощнику главного военного прокурора:

«Елизавета Хенкина знала Шпигельгласа, хорошо помнит, как и кем выполнялось задание, данное Шпигельгласом группе, руководимой моим отцом, как и по чьей вине произошел провал этого дела. Помнит она и многое другое, что может представить интерес при пересмотре дела отца. Лично знала она и большинство товарищей отца, арестованных вместе с ним… Несмотря на свой возраст, она сохранила ясную память, может быть, сможет быть Вам полезной.

Второй человек, знавший моего отца приблизительно с 1924 года, может быть, и ранее, это Вера Александровна Трайл, также принимавшая большое и активное участие в нашей заграничной работе. Сейчас она находится в Англии. Адрес ее имеется у Хенкиной…»

Имена, которые называются в этом письме, кажутся веским подтверждением причастности Эфрона к делам НКВД.

Расстрелянный перед войной Сергей Михайлович Шпигельглас был несомненно умелым и эффективным разведчиком, он дорос до должности заместителя начальника 5‑го отдела главного управления государственной безопасности НКВД. Его отчеты, подписанные псевдонимом «дуче», хранятся в личном деле крупного советского агента, бывшего генерала белой армии Николая Скоблина, которое я имел возможность изучить в архиве внешней разведки.

Бумаги, подписанные Шпигельгласом, выдают в нем смелого и решительного оперативника и резко отличаются от сухих и лишенных налета интеллекта донесений его коллег по разведке. Многие годы Сергей Шпигельглас руководил борьбой с русской эмиграцией и в середине тридцатых годов подолгу нелегально жил в Западной Европе, в том числе и в Париже.

Но могли ли Сергей Эфрон и Елизавета Хенкина действительно знать Шпигельгласа?

По своему положению руководителя крупной нелегальной резидентуры Шпигельглас непосредственно общался только с самыми важными агентами, такими, как генерал Скоблин, поставлявшими первоклассную информацию о планах эмигрантской верхушки. Ни Эфрон, ни Хенкина, даже если принять версию об их сотрудничестве с советской разведкой, к числу таких агентов не относились. Советская разведка имела в Париже огромный и разветвленный аппарат, с мелкими агентами (а их только в среде эмиграции насчитывалось многие десятки) встречались столь же мелкие работники.

Шпигельглас жил за границей под чужим именем. Его настоящую фамилию в Париже знали только несколько кадровых работников резидентуры советской разведки, которые работали под дипломатическим прикрытием. А Елизавета Хенкина, и все остальные услышали эту фамилию только после того, как ее назвал бежавший на Запад Вальтер Кривицкий (Шпигельглас к этому времени уже был рассстрелян), и она замелькала в газетах.

Веру Гучкову-Трайл, упоминающуюся в письме Ариадны Эфрон, тоже считают причастной к убийству Игнатия Порецкого. Швейцарский историк Петер Хубер пишет, что она получила из Москвы чек на десять тысяч франков и передала его матери предполагаемого убийцы Порецкого – исчезнувшего Ролана Аббиата.

Вера была дочерью крупного российского промышленника Александра Ивановича Гучкова, военного министра в первом после февральской революции российском правительстве. В 1935 году она вышла замуж за Роберта Трайла, сына промышленника из Глазго. Роберт принадлежал к известному типу британских левых интеллектуалов, искавших счастья в коммунистических идеях. В 1934–1936 годах он жил в Москве и работал в пропагандистской газете «Москоу ньюс». Это, видимо, и дало основание полагать, что Вера была связана с НКВД…

Но Сергей Эфрон хорош знал Веру Трайл не «по совместной службе в НКВД», а потому что ее первым мужем был евразиец Петр Сувчинский, с которым Эфрон издавал журнал «Версты»…

В деле генерала Скоблина, хранящемся в архиве советской разведки, я нашел секретный документ, имеющий отношение к Сергею Эфрону.

Один из советских журналистов обратился в КГБ с просьбой разрешить ему написать о «замечательном советском разведчике Сергее Эфроне». Это письмо по установленому порядку попало в пресс-бюро КГБ. Начальник пресс-бюро доложил о просьбе своему начальнику – заместителю председателя КГБ, тот переадресовал просьбу в первое главное управление (внешняя разведка). В секретном письме заместитель начальника разведки доложил руководителю КГБ, что «Сергей Эфрон по картотеке учета советской внешней разведки не числится». Этот документ предназначался только для глаз высшего руководителя КГБ (журналисту ответили стандартно-бессмысленой формулой: «Публикация о Сергее Эфроне не представляется целесообразной»).

Итак, Сергей Эфрон сотрудником советской разведки никогда не был. Но что же было?

Первое поколение советских разведчиков нисколько не походило на тех людей, которые потом будут действовать на Западе. Первое поколение состояло из космополитов, в основном восточноевропейских евреев, знавших множество языков, образованных и хорошо понимавших западную жизнь. Для таких людей искренний и честный Эфрон был легкой добычей. Он был рад любой возможности что-то сделать для родины. В советском посольстве ему объяснили: «Вы очень виноваты перед Родиной. Прежде чем думать о возвращении, вам нужно искупить грехи и заслужить прощение».

Он и пытался искупить свои грехи и заслужить прощение. Расспросы о положении дел внутри эмиграции, о настроениях тех или иных эмигрантов казались совершенно естественными. Ведь ему задавал вопросы официальный представитель Советского Союза. Наивный в таких делах Эфрон слишком поздно понял, что его использует НКВД…

Сталинский суд приговорил «французского шпиона» Эфрона к смертной казни, когда нацистская Германия уже напала на Советский Союз. Судьба страны висела на волоске, но машина репрессий продолжала действовать. Расстреляли его 16 ноября 1941 года.

А 31 августа 1941 года его жена Марина Цветаева в состоянии тяжелой депрессии повесилась в провинциальном городке Елабуге, куда эвакуировалась из Москвы, к которой стремительно приближались немцы. В Елабуге Цветаева жила в доме на улице, названной именем члена Политбюро Андрея Жданова, который прославился гонениями на писателей.

Марина не разделяла увлечения Эфрона Советской Россией. В эмиграции многое знали о происходящем на Родине. Но и она никак не ожидать, что ее мужа и дочь арестуют по нелепому обвинению, а она сама и будет снимать угол в чужом доме, оставшись без денег, работы, друзей и надежды. До войны, когда она приехала из Парижа, ей помогал Борис Пастернак, доставал ей заказы издательств на переводы иностранных поэтов – единственно возможный для нее источник заработка.

Получив известие о смерти Цветаевой, Борис Пастернак писал жене:

«Мне сказали, что Марина повесилась. Если это правда, то какой же это ужас! Позаботься тогда о ее мальчике, узнай, где он и что с ним. Какая вина на мне, если это так!.. Я всегда знал, что заботу обо всех людях на свете должен символизировать в лице Жени, Нины и Марины. Ах, зачем я от этого отступил!»

Сын Марины, о котором писал Пастернак, Георгий Эфрон по прозвищу Мур после расстрела отца, самоубийства матери и ареста сестры оказался в конце ноября 1941 года совершенно один. Он учился в девятом классе, голодал. В начале 1944 года его призвали в армию. Как хорошо умеющего писать и рисовать его назначили в штаб писарем – это был шанс выжить на этой кровавой войне. Но ему было стыдно отсиживаться в штабе, и он попросился на передовую. В июле 1944 года он был смертельно ранен.

Георгий Эфрон тоже стал добровольцем, как и его отец.

Желание служить честно и бескорыстно самое важное в их семейном характере.

В 1929 году Марина Цветаева писала поэму «Перекоп» – о последних эпизодах борьбы Красной и Белой армий в Крыму. Главным источником поэтического вдохновения был бывший офицер Белой армии и ее муж Сергей Эфрон.

Ему и посвящена поэма (как и многие другие ее стихотворения) – «Моему дорогому и вечному добровольцу». Эти слова кажутся мне самым точным определением личности Эфрона. Лучше поэта никто не скажет. Марина Цветаева знала и понимала своего мужа глубже, чем кто бы то ни было.

Смогла бы Марина Цветаева продолжать любить тайного агента сталинской разведки и последовать за ним в Советский Союз, которым в отличие от своего мужа отнюдь не восхищалась? Мог ли вечный доброволец Сергей Эфрон быть секретным агентом? Разве соответствует это его характеру – следить за кем-то, вербовать других агентов, готовить убийство?

Все, кто знал его, считали Эфрона человеком добрым, приятным.

«Я знал в Париже старшего брата Сережи – актера Петра Яковлевича Эфрона, больного туберкулезом и рано умершего, – писла Илья Эренбург. – Сережа походил на него – был очень мягким, скромным, задумчивым…»

Потом, конечно, появились воспоминания, в которых его называют человеком со стальной волей. Но сестра Марины Анастасия, которая хорошо знала их обоих, не раз заметит в своих «Воспоминаниях»: «Его огромные добрые глаза»…

Сергей Эфрон, оказавшийся сначала с белыми, а потом с красынми, всякий раз бескорыстно сражался под тем знаменем, которое казалось ему символом чести и справедливости. Платным наемником и бесчестным предателем он не был.

Назад: Письмо товарища Зиновьева
Дальше: Деревянный молоток

Антон
Перезвоните мне пожалуйста по номеру 8(812)454-88-83 Нажмите 1 спросить Вячеслава.
Антон
Перезвоните мне пожалуйста, 8 (950)008-79-33 Антон.
Антон
Перезвоните мне пожалуйста по номеру. 8 (904) 555-73-24 Антон
Евгений
Перезвоните мне пожалуйста по номеру. 8 (499) 322-46-85 Евгений.