Рекою времени как щепка плыть…

А они всё более натягивались, где тонко звеня в предвкушении, где лопаясь оборванными жизнями-надеждами… те самые надуманные «незримые нити» причин и следствий, что соединяли людские интересы и чаяния… группировок и отдельно стоящих, в логике необходимости и в глупых предрассудках, в традициях-инструкциях и в риске честолюбия.

Люди всегда умудрялись совмещать трезвый расчёт с личным упрямством, явным и скрытым… с которым, даже понимая его неправильность, не в состоянии совладать, вынашивая свои ошибки-бастарды.

Забросив беспилотник мыслей на высоту «взгляда со стороны», обозреваешь холст закрутившейся истории, как непростую, но узнаваемую карту, испещрённую линиями и пунктирами на материковых изгибах и оттенках состояния воды. С условными метками кораблей, людей, идей… дней.

«Ямал» неторопливо возвращался, «пережёвывая» десятку миль, непринуждённо кроша полуметровую толщину покрова. Необходимости спешить не было. А при желании «ледовая ходкость» полагала всего лишь час времени для появления эскадры Рожественского в доступности невооружённого глаза.

Переносимся на этот «час с копейками» в сторону Карских ворот – застывшие во льдах корабли не несут в себе никакого изящества или грозной суровости… если говорить о броненесущих и вооружённых. Скорее, унылое стадо, тоже «пережёвывающее», только свою «угольную жвачку». Нет ничего хуже этого беспомощного ожидания непонятно чего.

Роптали на всех кораблях, судах, но злополучно не ладилось всё на том же «Ослябе».

Впрочем, об этом чуть позже.

Всего в четырёх милях дальше на выход к Баренцеву морю отирался «Бервик». Не у самой кромки льдов… и мог бы сократить дистанцию до русских, но их и так было прекрасно видно. А зайти глубже в пролив, тогда бы борта крейсера действительно постоянно отирались о ледяные «клёцки», что дробились от ледяного поля.

И ещё дальше, уже с большим замахом… побежим-полетим мильной зеленью моря Баренца, возвращаясь в Александровск, где…

…ждал ответа из Петербурга вице-адмирал Дубасов…

…вытряхивал крупицы информации из «польского» исполнителя жандармский ротмистр, в то время как координатор иностранной разведки, укрывшись на шхуне, приписанной к порту Тромсё, «сидел на иголках», ожидая, когда, наконец, неторопливый норвежский капитан соизволит вывезти его из-под юрисдикции российских властей.

…а в палате местной больницы Константин Иванович Престин, цепляясь за свои уходящие жизненные силы, выцарапывал из беспамятства нестройные жаждущие мысли: «Как! Как же так? Мне потомки говорили (этот капитан всё же с немного бесовской фамилией), что я буду командовать “Скуратовым” вплоть до девятьсот девятого года! А значит… А значит, со мной всё будет в порядке! Верю, Господи!»

Верил, наверное, в дурмане обезболивающего морфия, не учитывая, что история пошла по-другому, как и его судьба. Однако, забегая вперёд, обмолвимся – именно эта уверенность, что «всё будет хорошо», и вытащила его из когтей «костлявой». Порадуемся за человека.

Тем не менее последуем далее. И уже от мурманских берегов повернём по компасу практически на зюйд, опустившись на шестьсот с лишним миль.

Хотя для суши морские единицы немного неуместны… так что на 1040 километров, а коль уж вовсе придерживаться реалий старинных русских мер – 970 вёрст.

И вот он – Санкт-Петербург.

Кого возьмём для начала? Например, новоприбывшую в столицу империи Богданову Наталью Владимировну.

Там где мужчины брутально напрягаются в незнакомой обстановке, иные девицы умело пользуются своей женской слабостью и непосредственностью. А где и куснуть могут… по обстоятельствам. Им, прекрасным, сие прощают!

Для женского романтизму царская Россия с благородными князьями, графьями, наверное, имеет свой очаровательный флёр, и уж какая «сопливая с косичками» ещё с детства не мечтала стать прынцессой.

У Богдановой же ко всему были ещё и профессиональные обязанности. Эксклюзивные. И останавливаться лишь на пригляде за наследником трона она не собиралась.

При её знаниях и хватке эмансипированного поколения она весьма скоро и вполне могла стать мировым светилом в медицине. Если, конечно, не ударится в основную женскую мечту – выйти замуж («выйти замуж удачно!!!»).

Так что её легализация и карьерные амбиции развивались постепенно и параллельно. Пока для конспирации прикрываясь именем Пирогова. Не без содействия и одобрения императора. Ну, а как иначе?

А монарх тут являлся центральной фигурой, своеобразным и прямым центром притяжения интересов и сил.

После посещения Севера и неоднозначного общения с потомками, а главное, ознакомления с информацией, содержащей факты, от которых волосы вставали дыбом, Романов по-иному взглянул на некоторые вещи. И на некоторых личностей. Как из ближнего своего окружения, так и не очень.

Сказать, что императора словно подменили после поездки? Ответ – нет.

Появилась не свойственная обходительному Николаю резкость, если не сказать ожесточённость.

Спровоцированное потомками (когда в исторических хрониках его правление выставлялось как не совсем удачное, и это ещё мягко сказано) царское раздражение в первую очередь отзеркалило на самих пришельцев. Тут Романов и сам не смог сказать, что на него нашло, собираясь подумать об этом позже. Но потом столько всего навалилось, что стало не до самокопания.

А уж по приезде в Петербург скверное настроение самодержца неожиданно трансформировалось и перекинулось на окружающих. В первую очередь с полной критичностью досталось министрам и прочему чиновничьему аппарату. Неудачно подвернулись под руку кое-кто из великих князей.

Сразу были отданы приказы, в том числе о поиске и задержании неких личностей с характеристиками, говорящими об их иудейском происхождении.

На рассмотрении оказались новые законы. Романов запомнил характерные фамилии – кто верховодил в развернувшейся революционной и постреволюционной вакханалии. И теперь, как бы ни клеймили заинтересованные лица российский «ценз осёдлости», по всем выкладкам для евреев в России наступали ещё более тяжёлые времена.

Кто-то может предположить, что государь наконец-то обзавёлся неким стержнем?

Но на самом деле человеком двигал страх. За свою жизнь и, главное, за жизнь своих близких.

Страусиное «лучше бы я об этом не ведал, не знал» осталось там, позади, на следующий похмельный и трезвеющий день в вагоне, в поезде, на перегоне от Вологды.

Как, кстати, и трусливое «бросить всё… отречься… уехать… тихо и незаметно дожить где-нибудь». Потому что понимал, что не получится «тихо и незаметно», а главное – «дожить».

Изменилось ли его отношение к супруге? С виду можно сказать, что нет.

В первую очередь именно ей, осторожно, поэтапно и с глубокой горечью он поведал о ближайшем (возможном) будущем. Кстати, так полностью и не решившись описать трагедию «дома Ипатьева».

Но выдал полный расклад о её наследственном «подарке», по деликатности своей ни даже намёком не посмев выразить претензии или ещё чем обидеть.

Более того, к Аликс он стал относиться ещё более трепетно, однако и сам не замечая, что полярность его чувств всё больше смещалась к жалости. Да, он её жалел, справедливо считая, что «она же не виновата». Однако заложенные с воспитанием династические установки, когда супруга является не только любимым человеком, но и несёт своё бремя и ответственность за продолжение рода (царского рода!), тихо подъедали его прежнюю искренность. Наследственная болезнь, которую несла в себе урожденная принцесса Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса Гессен-Дармштадская, делала ее словно бы… испорченной.

Она и сама это, кстати, понимала, чутко следя, прислушиваясь, всё тем же женским сердцем – не изменилось ли к ней отношение царя и супруга.

Но жалость такое скользкое чувство, эмоция-хамелеон, коварная подмена, которую по-своему несчастная (теперь) императрица отследить не смогла. И, наверное, это хорошо. А то мало ли что может натворить обиженная женщина, в осознании, что её разлюбили. Так и «мухой» стать недолго… «гессенской». И «гадить» начать. Поскольку знает она много, можно сказать – всё… по одной «большой, невероятной тайне».

И без того секретность при дворе оставляла желать лучшего, при вхожести туда многих из многочисленной романовской родни. И сования носа в дела государственные, политические… а уж в денежные так и того подавно.

Столица встретила солнечно, ночной дождь умыл улицы, сбил пыль. Принимающий вокзал был торжественен, несмотря на пожелание царя. Всё это так контрастировало с его настроениями. «Шустовский» хоть и качественный, но количество пересилило это самое качество – голова болела. Подали автомобиль… после опробованной великолепной машины «оттуда» – пыхтящая, тарахтящая, воняющая повозка.

И после «оттуда» какими-то другими показались лица встречающих.

Запутались приоритеты искренности.

Те «там» – такие независимые и циничные, глядящие с высоты опыта и знаний на сто лет вперёд.

И эти «тут» – привычные и узнаваемые, на виду улыбки, верноподданничество, благообразие… а на самом деле?

Вытянулся болванчиком кивающий начальник вокзала…

Церемонно посторонился городской голова…

Пузатый Алексей Александрович – великий князь, пыхтел самомнением и осторожным маслом в глазах: «Что же напутешествовал племянник по местам северным?»

И что-то там пробулькал даже, вопрошая… да Николай мимо ушей пропустил, не расслышав за гудком паровозным.

Самодовольством выставился князь Николай Николаевич, тоже «великий», нависший своим высоким ростом, чем всегда раздражал, наклонившийся в доверительном полушёпоте, заговоривший что-то о «пришельцах».

«В Аничков, в Аничков!» – бормотали мысли в голове расстроенного самодержца.

И уже трясясь по мостовой, подумал… вспомнил. – А чего это вдруг Николай Николаевич заговорил со мной об этом? Откуда ему знать? И Алексей Александрович… что-то по похожему поводу странно заметил…»

Ни в одном из новопоявившихся документов «гости из будущего» не фигурировали как «пришельцы», нигде тем более не упоминалось, откуда (из когда) они прибыли.

Официально они проходили под грифом «американцы», и в главную тайну были посвящены лишь немногие, почти единицы. Однако в самом начале, не осознавая всей важности, о секретности не так радели. Того же Авелана можно было ограничить лишь понятием «выходцы из русской Аляски». Но что сделано, то сделано.

И вот теперь выясняется, что каким-то образом встречавшие на вокзале самодержца великие князья неожиданно оказались «в курсе и в теме», говоря языком потомков.

Вопрос: «насколько в курсе» и «каким образом в теме»?

Уже пришла телеграмма о пожаре на «Скуратове», где снова выявился британский след – слишком уж целенаправленным был интерес английской разведки.

И наконец, сам царь внял, что имеется утечка информации и следует срочно принимать меры.

Примитивно вызывать на откровенную беседу этих двух «великих» подозреваемых Николай не стал, скорей всего не желая ложно обвинить, понимая, что в деле могли фигурировать и другие личности.

Озадаченный на разбирательство Ширинкин внутренне напрягался – дело нешуточное, если вдруг окажется, что лица́ царской крови, столь близко стоящие к трону, действуют в пользу иностранной державы. (Тут Евгений Никифорович мысленно применил иную формулировку: «работают на иностранную разведку», здраво придерживая язык.)

Далее. Ширинкину не составило труда выяснить, что великий князь Николай Николаевич попросту воспользовался отсутствием государя – «продавил» своим авторитетом (и нахрапом) все или почти все «кордоны секретности».

Алексей Александрович действовал более мягко и исподволь, опираясь на «важные дела» Морского ведомства, где являлся главным начальником.

Теперь следовало выявить «кто из…», конечно, не сбрасывая со счетов и других предполагаемых, но не выявленных.

Ещё в июне британский посол в России Ч. Гардинг с прискорбием сообщил в свой МИД, что начальник его канцелярии продал копию одного из дипломатических шифров.

Созданный в МВД России специальный секретный отдел «с целью получения доступа к иностранным миссиям в Санкт-Петербурге» продолжал «рыть», и теперь уже секретарь Гардинга обескураженно докладывал: «Сэр! Из посольства исчезают бумаги! Курьеры и другие лица, задействованные в работе нашего представительства, находятся на содержании российского департамента полиции. А также получают вознаграждение за доставку бумаг».

Но бумаги шли… в том числе и куда им там, британцам, надо.

Что ж, проследим за ними, оставив пока Петербург.

Информация так и лилась руслом британской диппочты, шифротелеграфным перестуком, самотёком личной переписки.

Потянемся вместе с шпионско-политическим циклоном в сторону запада, минуя Европу, имперскую разведку Австро-Венгрии, кайзеровский заинтригованный прищур, картавое заигрывание с «русскими» французской секретной полиции.

Перепрыгнем через Ла-Манш, ступая на берега Темзы дождливой столицы острова и империи, в слогане которой «не заходящее солнце»…

…к отороченному ползучим зелёным мхом особняку, каменная память которого могла бы рассказать о временах Кромвеля…

…за окна, за шторы, где в полумраке тлеющего камина – лорды… или пэры… короче – сэры и снобы, в витающих «броуном» летучих фракциях бренди и дорогого табака.

…где мысли-флегматики, что тот мох, ползущие по глобусу, куда простираются британские интересы…

…и неспешное обсуждение в теме последнего пакета от сэра Чарльза Гардинга.

– …из «загадочной Московии», – пошутил кто-то из…

Его не поддержали – было не до шуток.

Если посол в Петербурге не имел никаких сомнений, собирая любую информацию, вплоть до женских сплетен, то присутствующие господа испытывали неловкость друг перед другом – брать ли на веру? Какую давать оценку? Воспринимать ли всерьёз очередные сказки и мифы (хватало их из жемчужины-Индии) уже от «белых варваров»?

Вот теперь появилось нечто новое в термине – «пришельцы».

– Марсиане? – продолжал острить снова не поддержанный. – Или ошибка перевода?

Но действовали на опережение. Потому что были и факты. И не только косвенные, а и существенные. И знали – «американский ледокол» существует. Пока не обладая большей информацией, ни о его водоизмещении, ни о мощности машин. Не «вычислив», несмотря на все усилия, страну и верфь, со стапеля которой вышел этот «подозреваемый».

А потому и шпионы-агенты – на Север. И подкупы. И масло лести для дураков при императорском дворе и около. И целый крейсер – проследить за безумным походом (безумным ли?).

А в свой черёд, пока диппочта доползла от Невы до Темзы, её догнал телеграф из Норвегии, из Вадсё – вернулся «Бервик». Добрал угля и поспешил к берегам метрополии.

И что-то там с ним было не всё в порядке. В коротком шифрованном рапорте (отправленном почему-то от имени старшего артиллерийского офицера) сообщалось о пожаре на корабле, возникшем при странных обстоятельствах… без подробностей, если не сказать невразумительно. Но, вероятно, телеграфом всего не сообщишь.

Однако все неприятности с «Бервиком» (с которыми, естественно, станут разбираться по его прибытии в Скапа Флоу) затмевало сенсационное известие – русская эскадра, по всей видимости, застряла во льдах!

Об этом уже кричали заголовки норвежских печатных изданий.

Об этом уже настойчиво запрашивали из японской миссии в Лондоне: «Так ли это? Насколько выводы командира “Бервика” достоверны?»

Этой новостью уже упивались все европейские газеты, не скрывали злорадства недруги, не преминули поерничать даже почти союзники русских французы. И лишь германцы были по-деловому сдержанны.

Официальная российская сторона притихла. Словно чего-то выжидая, в то время как газеты Петербурга и других серьёзных изданий задавались вопросами, словно бы и адресованными царю: «неужели?!», «как же так?», «что же дальше?».

Одинокое возвращение «Ермака», который доковылял на одной машине до Александровска, развеяло все надежды, что «британец» навёл напраслину, и повергло общественность в уныние. Даже мальчишки-газетчики голосили без прежнего задора, раздавая на площадях пахнущую свежей типографской краской провальную весть.

Не обошлось без нагнетания страшилок: поговаривали, что одно судно затёрло льдами, и оно затонуло, что «Ослябя» потерял винты, а взбунтовавшаяся команда перебила офицеров. Усугублялось это тем, что «Ермак», ставший в Екатерининской гавани под бункеровку, взяли под охрану – никого на борт не впускали и никого (из экипажа) не выпускали. Фактически арест.

Предполагали, что будет организована немедленная спасательная экспедиция, однако «Ермак» требовал ремонта. Других столь мощных ледоколов Россия не имела.

Что докладывал капитан ледокола Рудольф Карлович Фельман адмиралу Дубасову, было неизвестно. Но вскоре «Ермак» отправился (кто-то разнюхал) на Балтийские заводские верфи. А если и задались вопросом: «зачем так далеко, не проще ли (и быстрее) провести ремонт у тех же англичан», то это всего лишь так… «разговоры-разговоры».

Дубасов же, после беседы с Фельманом, поспешил в Архангельск. И оттуда уже железной дорогой собирался везти отчёт государю лично.

Свой «арест» в Скапа Флоу получил и «Бервик» – его отвели на обособленную стоянку. Допрашивали экипаж. Изучали следы пожара.

Практически все офицеры той ночной вахты, когда случилось происшествие, погибли от ожогов. Что уже было странно (что ж за огонь-то такой?).

Удалось установить, что некоторые из людей отравились продуктами горения и умерли уже по пути домой. В том числе и командир.

Сигнальщики с юта, где в наименьшей степени распространился пожар, утверждали, свидетельствовали о разном и противоречиво.

Перед воспламенением многие слышали страшный, ни на что не похожий звук, который шёл со всех сторон и даже сверху. А один из сигнальщиков упёрся, «что именно и исключительно сверху». А также заявлял, что видел «что-то большое, похожее на летящее, грохочущее чудовище».

Состояние матроса было весьма специфично – он был крайне возбуждён, издёрган, бредил. Вскоре врачи констатировали у него помешательство.

Особых улик на палубе собрать не удалось. Установили, что крейсер не обстреливали артиллерией, не было следов минной (торпедной) атаки. Принявший командование старший артиллерийский офицер, не желая показывать потрепанный вид корабля, приказал привести его в порядок, пока они шли к Норвегии. «Бервик» выдраили так, что найдены были лишь следы нефтяного происхождения, которые вместе с остатками сажи отдали на анализ.

Впрочем, не особо надеясь на какие-то откровения.

– Итак, джентльмены. Что мы имеем? Эскадра Рожественского останавливается во льдах. Предполагаем, что она встряла. Иначе какой смысл им не следовать дальше. Между «Бервиком» и концевым кораблём русских четыре мили. Кстати, смешная дистанция для артиллерии, а русские, если заметили, в конфигурации, сравнительно с нашим кораблём, в совершенно невыгодном положении. Но речь не об этом…

Между ними ледяное поле и открытая вода. Ночью происходит нечто, после чего на нашем крейсере случается сильное возгорание. Пожар потушили только к утру, есть жертвы. Погиб в том числе и командир. Принявший командование офицер утверждает, что русская эскадра утром продолжала оставаться на своём месте, и клялся, что не увидел каких-либо для неё возможностей произвести атаку. Само же происшествие послужило веским доводом возвращаться домой. Тем более он знал, что и командир собирался уходить максимум через трое суток. То, что Рожественский застрял, подтверждает вернувшийся «Ермак», единственный вырвавшийся из ледового плена, получивший в ходе экспедиции неисправности. Звучит с натяжкой, но приемлемо. Тем не менее, я думаю, что нас хотят одурачить. Иначе куда во всю эту историю всунуть таинственный «американский ледокол»? Который, как мы знаем, существует.

По всем моим умозаключениям, именно сейчас на сцене, там он и должен появиться, дождавшись, когда наш слегка поджаренный «Бервик» уйдёт восвояси. Соглашусь, есть все основания полагать, что пожар на «Бервике» не случаен. Но даже если это русская диверсия, мы ничего не можем предъявить. Не предъявим, даже если бы русские открыли по нему огонь из орудий – потому что тут «слово против слова», и иных свидетелей в той глухомани нет. А война с русскими нам не нужна. Мало ли где, в каких далёких морях друг друга обстреляли какие-то корабли. Но лучше бы обстреляли, чёрт меня подери. А так ещё одна загадка.

Какими историями потчевали наших моряков норвежские рыбаки, это, конечно, занимательно и интересно. И пусть RegNews прекрасно стреляют из луков, могут бесшумно, незаметно появиться и напасть на чужаков, охраняя свои языческие идолы и землю. Как там её?Остров Вай Хатс – «земля смерти»! Но я реалист. И прагматик. Предположу лишь, что в темноте, в тумане головорезы Рожественского смогли подойти на катере (или катерах), с применением отвлекающих сирен (а в неоднородной плотности тумана звук может распространяться весьма специфически). И сумев не попасть под лучи прожекторов, метнули на борт зажигательные заряды. Что-то наподобие «греческого огня». Конечно, можно озадачить прессу – пусть бы подняли русофобский вой. Но, во-первых, повторюсь, открытая конфронтация с Россией нам не выгодна, во-вторых, на «Бервике» как могли, удалили все следы инцидента. А в-третьих, пусть русские думают, что мы проглотили их лживую пилюлю и строят свой сценарий. А мы пока подготовим достойный ответ. К сожалению, теперь, в плане информации, вся надежда на нашего посла в Петербурге. Только Гардинг сейчас может вызнать, что же там, на Севере, происходит… как и замыслы русского царя.

На следующий день после приезда вице-адмирала Дубасова в Петергофе состоялось Особое совещание.

Председательствовал Николай II.

Также присутствовали великие князья: генерал-адмирал Алексей Александрович, контр-адмирал Александр Михайлович (Сандро) и генерал-адъютант от кавалерии Николай Николаевич. Был приглашён министр иностранных дел Ламсдорф и, конечно, управляющий Морским министерством вице-адмирал Авелан.

В своём праве подле царя сидел начальник охраны Ширинкин.

Дубасов зачитывал доклад Рожественского… претерпевший некоторую редакцию, так как великие князья по-прежнему пребывали в ограниченной информированности.

И если Алексей Александрович и Сандро в силу занимаемых должностей во флоте уже имели какое-то представление к движениям на Севере, то Николай Николаевич тут был, так сказать, новеньким, а по сути, посторонним.

«Великий князь – посторонний на “банкете” у императора», – мысленно покрутил фразу Дубасов, который испытывал к Николаю Николаевичу скрытую неприязнь. Впрочем, и остальные князья симпатии у вице-адмирала не вызывали. Особенно после ознакомлениями с некоторыми фактами их биографии, предоставленными потомками.

И, кстати, царь Николай, почитав о делишках своей родни, по определению негативно относящийся ко всякому «тёмному денежному шельмовству», вообще хотел исключить общение… с тем же Алексеем Александровичем. Но Ширинкин посоветовал «показать ма́лое, чтобы нос в бо́льшее не совали, тем самым не навредив ненароком».

Официальная версия – никаких потомков из будущего, лишь американцы с Аляски.

«Прав Евгений Никифорович, – согласился Дубасов, взглянув на переговаривающихся меж собой князей, – трудно будет государю охолостить и приручить этих великих прихлебателей».

Короткая пауза закончилась, и Фёдор Васильевич продолжил, стараясь сохранить бесстрастность, когда зачитывая непосредственно из доклада Рожественского, когда внося пояснения «от себя» для большей ясности:

– После ухода английского крейсера, в 18:00 к эскадре Рожественского подошёл американский ледокол…

– Какое у него водоизмещение? – бесцеремонным авторитетом перебил генерал-адмирал.

Опустив голову к бумагам, чтобы скрыть гримасу раздражения, Дубасов быстро взял себя в руки:

– Точные характеристики у нас отсутствуют. Но заверяю, по возможностям «Ермака» обойдёт вдвое. Позволите продолжить? – Быстрый взгляд в сторону императора. – Так вот. Посчитав, что с такими неисправностями судно в дальнейшем будет лишь обузой, Зиновий Петрович приказал Фельману отправляться обратно. «Американец» вывел «Ермак» на открытую воду. Затем вернулся, обколол лёд вокруг кораблей и судов. Стал во главе…

– Позвольте! – снова пробасил Алексей Александрович. – Упоминалось, что ночью там опускаются туманы. Не опасна ли проводка при условиях плохой видимости?

«Вот же привязался… знаток Севера…» – мысленно выругался Дубасов. Вслух же, деланно оглядев роскошный кабинет:

– Отсюда не могу судить. Они же решают там по обстановке. Думаю, что у Рожественского были причины торопиться. Американцы эти… деньги умеют считать. Как только их ледокол взялся за проводку, плата по контракту – посуточная. И немаленькая плата. Однако тут вы угадали… с туманом.

Дубасов намеренно опустил в обращении титул князя. И понял, с чего такое пристрастие со стороны генерал-адмирала – тот хочет показаться обиженным, дескать, «его вот только сейчас подключили к делу». И придирается… и злится вдобавок. И выпячивает перед государем свою компетентность, показывая «опыт и ум».

«Вон оно как! Только я сказал, что он “угадал”, так сразу словно индюк надулся, бороду распушил и на императора косится – заметил ли?! Знал бы ты всю подоплёку, ваше высочество».

– Читайте дальше, Фёдор Васильевич, – подал голос с виду совсем равнодушный император. Однако складки на лбу и брови говорили, что государь явно не в духе.

– Спустя три часа после захода солнца туман неожиданно уплотнился до нулевой видимости. Прожекторы давали лишь белую засветку. Корма впереди идущего мателота едва угадывалась. Сигнальные огни буквально размывались в белой мути. Управлять караваном только по телеграфу было чревато столкновением, и Рожественский запросил ледокол приостановить движение. Приказал по эскадре застопорить ход. Тут Зиновий Петрович отмечает, что «туман был словно белое марево, подсвеченное полярным сиянием, но видимость от этого была только хуже». М-мда… А спустя час с небольшим туман развеяло. Однако ледокола впереди не оказалось. На ратьеры и попытки связаться по «беспроводному» он не отвечал.

– То есть как? – возмущённо не утерпел генерал-адмирал.

– Рожественский пишет… вот – дословно: «исчез»! – Дубасов мрачно прокашлялся, снова отводя взгляд. – Более того, с приходом рассвета «американца» в обозримом пространстве не обнаружилось. На запросы по беспроводному телеграфу он по-прежнему не отвечал. Благо «Ермак» оставался у Карских ворот и не вышел из зоны покрытия сигнала «искровой» связи с флагмана. Именно поэтому сейчас мы имеем возможность читать отчёт вице-адмирала Рожественского. Вот так вот, господа.

Повисла долгая тишина! В которой часто упоминают «пролетающую зудом муху». Но мухи не было – за чистотой и порядком во дворце следили добросовестно.

На самом деле она, тишина, немного шуршала бумагами – Дубасов, похрустывала костяшками пальцев – Авелан, скрипела стулом под массивным телом – генерал-адмирал.

Все ждали, что же скажет император, но тот молчал, хмурился, скорей даже как-то отстранённо. Немного сутулясь.

Пока почти едва ли не выкрикнул в своём образе князь Алексей Александрович:

– Но ведь это… Это же происки врагов! Завели эскадру к чёрту на кулички! И удрали. Бросив! Это преступно, неслыханно! Что же вы…

И замолчал, задохнувшись в негодовании, не находя слов.

А тишина упивалась… немой сценой.

История, история… Хоженая, изъезженная, выстраданная, пережитая.

Примерно с 1616 по 1620 год царь Михаил Фёдорович под страхом смертной казни запрещает торговым людям ходить морским путём из Архангельска до Мангазеи.

Сделано это было, дабы оградить регион от проникновения голландских и английских купцов.

В 1648 году Семён Дежнёв открывает пролив между Чукоткой и Аляской.

Первая Камчатская экспедиция, продлившаяся с декабря 1724 года по 1729 год, подтверждает наличие пролива между Азией и Америкой.

Затем во второй четверти XVIII века следует Великая Северная экспедиция – целая череда исследований вдоль арктического побережья Сибири, Северной Америки и Японии.

В 1874 и 1875 годах совершаются плавания от Норвегии до острова Диксон Енисейского залива, из Лондона в Тобольск через Карское море.

И только в 1914–1915 годах, за две навигации, на ледокольных пароходах «Таймыр» и «Вайгач» гидрографическая экспедиция под руководством Бориса Вилькицкого совершила первое сквозное плавание с востока на запад.

Александр Владимирович

ПЛЕТНЕВ

Шеф-редактор Алексей Сазонов

Ведущий редактор Александр Сидорович

Корректоры Ольга Смушко, Антонина Филимонова

Верстка Милены Сикпе

Подписано в печать 31.07.2018

Формат 84×108 ¹/₃₂. Гарнитура Петербург.

Печать офсетная. Усл. – печ. л. 25,2. Уч. – изд. л. 13,4.

Тираж экз. Заказ №