Известие о ложной беременности и ночь в кунацкой примирила молодоженов. Утром на прощание Карина подарила мужу томный поцелуй, от которого тот чуть не забыл про все дела и хлопоты грядущего дня.

Прежде всего, он заехал в Черкизово к Татевосяну. Ювелир просидел ночь в своей мастерской, но обещание выполнил: пять новеньких крестиков-модуляторов поблескивали на его ладони, неотличимые от оригинала. Еремеев ещё и сам толком не знал, как использовать этот нечаянно открытый секрет пасхального яйца, однако посчитал полезным запастись дубликатами ключей от чьих-то жизней, может быть, даже от их с Кариной тоже. Во всяком случае, сегодня он, конечно, блеснет, когда вручит шефу на борту «Санта-Марины» вожделенную пропажу. Надо придумать, как обыграть этот момент поизящнее.

– Слушай, а номера тоже ставить? – спросил ювелир.

– Какие номера?

– Вот здесь, смотри… – Леонид подал лупу.

Все четыре крестика были пронумерованы чуть заметными римскими цифрами.

– Ставь…

Еремеев задумался… Крестики вынимались только из боковых луковок. В центральном – главном – куполе крест держался прочно. По православному архитектурному канону, пятиглавие храма символизирует Христа и четырех апостолов-евангелистов. Герман Бариевич, надо было полагать, отождествлял себя со Спасителем человечества. Его крест на главном куполе незыблем. Боковые башенки – это четыре его ближайших доверенных лица, четыре апостола, чьи жизни и были закодированы в крестиках-модуляторах. Кто они, эти ближайшие помощники? Он, Еремеев? Карина? Леонкавалло? Кто четвертый?

Нет. Они с Кариной неофиты, новички, на роли апостолов никак не тянут. Да и кресты-модуляторы были задуманы и изготовлены наверняка до того, как Гербарий поставил на них свои охранные клейма.

Леонкавалло? Может быть… А кто остальные трое? Представители фирмы, которые приедут завтра? Предположим, что так… Но как персонифицировать «ключи смерти»? Чью жизнь оборвет этот модулятор? А этот? А тот?

Он выписал имена евангелистов римскими буквами и сопоставил им римские цифры. Бросилось в глаза, что начальная буква имени апостола Иоанна в латинице (Ioann) совпадает с римской цифрой «I». Может быть, это код к шифру?

Он выстроил начальные буквы апостольских имен в том порядке, в каком они шли в Новом Завете: М (Матфей), М (Марк), L (Лука), I (Иоанн). По принципу обратной нумерации получалась такая колонка:

Но каждая из этих латинских букв была и римской цифрой, обозначавшей соответствующие числа: М – 1000, L – 50. Их общая сумма составляла 2051. Странное, ничего не говорящее число… Может быть, это дата какого-то события, предреченного Евангелием в XXI веке?

И все-таки надо вернуться в наше грешное время. Итак, примем за аксиому, что крестик-модулятор, отмеченный цифрой «II» – это навершие главки апостола Иоанна. Тогда цифра «I» будет обозначать главку Луки, «III» и «IV» соответствовать Марку и Матфею. Остается только установить, кого из своих приближенных помощников Гербарий числит Лукой, Иоанном, Марком и Матфеем.

Остается…

Еремеев расплатился с ювелиром и аккуратно уложил крестики в кармашек бумажника.

В яхт-клуб он прикатил за два часа до «выхода в море».

Ветер шумел всю неделю. Москва меняла атмосферу, как змея шкуру. Прогулка под парусом обещала быть лихой. «Одним галсом можно до бухты Радости долететь», – подумал Еремеев, глядя, как свежий норд-вест полощет кроны облетающих берез.

К величайшему его удивлению, на яхте никого не оказалось. Дверь в салон была заперта на ключ. Он открыл в надежде найти записку на столе, но нигде никаких записок не нашел, а стол и диваны были завалены коробками с разнообразной снедью и пластиковыми бутылками. В гнезде для телевизора стоял радиотелефон. Это постарался Леонкавалло. Но куда же подевались Тимофеев с Артамонычем? Неужели подались в Хотьково?

Ну, конечно же, сегодня День танкиста, поехали отмечать, а, значит, жбанить. А «яйцо Беранже» с собой увезли? Скорее всего. Вот черти!..

Еремеев перерыл все рундучки и шхеры, но ничего не обнаружил. Тут пришла Ленка-майорша с Дельфом и все отчасти прояснилось. Леонкавалло увез друзей в Засенежье.

– Зачем! – вырвалось у Еремеева.

– Так вы же велели им срочно приехать!

– Я?!

– Ну, так сказали… Они собрались и на белом «мерседесе» к вам поехали.

– Ладно. Займемся пока делом.

Еремеев проверил дизель, пополнил соляром расходный бак, закрепил по штормовому вещи в каюте и салоне, поддел под куртку толстый свитер. С тревогой посмотрел на небо. Погода портилась, ветер свежел. По глади водохранилища гуляли барашки… Как бы вообще не запретили выход.

В салоне запиликал радиотелефон. «Хорошо бы его оставили после совещания», – подумал Еремеев, снимая трубку.

– Олег Орестович? – голос Гербария был торжественно взволнован. – Встречайте нас на Дмитровке у поворота к Долгопрудному. Четыре черных «мерседеса». Покажите дорогу.

– Есть.

Он велел Лене отвезти Дельфа в Москву на Большую Черкизовскую, отдал ей ключи от квартиры и подбросил к станции электропоезда.

– Если хочешь, можешь у нас переночевать. Я тебя отвезу завтра на лекции.

– Хорошо.

– Все, что найдешь в холодильнике, – твое. Белье в шкафу. Вода в ключах, голова на плечах!

Он чмокнул ее в щеку, потрепал Дельфа и покатил на шоссе.

Недобрые предчувствия глушил скоростью. Какого черта Леонкавалло увез ребят неведомо куда? Ведь в Засенежье они так и не приехали. Может, случилось что с машиной. В аварию попали?

Четверка черных «мерседесов» прибыла на поворот за полчаса до полудня. Еремеев возглавил колонну и отлидировал ее до автостоянки яхт-клуба. Из первой машины вылез Герман Бариевич, из остальных три совершенно одинаковых господина в черных костюмах-тройках под распахнутыми плащами одного фасона, в темных очках, с бородами «а ля моджахед», с одинаковыми черными «дипломатами» в руках. Сопровождал их Леонкавалло в щегольской джинсовой куртке, подбитой мехом. Он был довольно фамильярен, во всяком случае, с одним из трех чернобородых «близнецов».

– Ты, сеньор Мартинелли, как там погодка в Риме?!

И «сеньор Мартинелли» отвечал на чистейшем русском языке, какая невыносимая жара стоит в Риме и как он рад лицезреть «молочного» братана.

Еремеев привычным взглядом пробежался по номерам черных «мерседесов». Один из них показался знакомым: «МК 20–51». Ну конечно же «библейское число» 2051. Случайное совпадение… Но эта случайность его просто потрясла. Ведь он же нынешним утром сам вывел это число, и вот оно на номерном знаке, даром, что разделенное дефисом. А «МК»? Это ли не сокращенное «Марк»?! Но остальные-то не имеют ничего общего с его исчислениями. Ерунда все это, с какой стати и кто будет маркировать их автомобили библейской символикой? Гербарий и без машинных номеров знает, кто из них Матфей, кто Иоанн. Тем не менее «молочного» брата Леонкавалло он обозначил для себя Марком.

Тем временем шеф и гости спустились в салон, закрыли за собой дверь.

– Трогай! – распорядился охранник и прыгнул в кокпит. Еремеев нажал кнопку стартера, дизелек взрокотал и мягко забубнил, выбрасывая выхлопы в воду. Пройдя под мостом, Еремеев поднял штормовой грот, и ветер бросился на парус, словно бык на плащ тореро. Яхту положило на правый борт, и она резво пошла вдоль берега в ярко-рыжих осенних красках.

Леонкавалло сидел на левом борту кокпита, спустив ноги на сиденье рундука и курил, повернувшись спиною к ветру. Навстречу шел речной состав – длинная баржа с песком, ее толкал буксир, и Еремеев уходил с фарватера, сжимая румпель. Шеф безопасности сам начал этот разговор, который Еремеев намеревался завязать, как только судоходная обстановка слегка разрядится.

– А зачем твои люди залезли к Гербарию? – спросил он, выщелкнув окурок в воду.

– Ты что, спятил? – вскинулся на него Еремеев.

– С видаками это понятно. Но зачем они выкрали пасхальное яйцо?

– Издеваешься?

Еремеев мог бы и не спрашивать. Леонкавалло не просто издевался, он наслаждался смятением давнего врага.

– Я уже доложил шефу, что нашел яйцо, а воры отправлены на разборку…

Еремеев чуть не выпустил румпель из рук. Может, блефует? Непохоже… Нет, этого не может быть…

– Но он еще не знает, кто это сделал. А я не знаю, зачем они это сделали. Может, ты мне скажешь, а?

Леонкавалло закурил новую сигарету. Он сидел на наветренном борту. Сейчас пора ложиться на новый галс. Надо сказать ему, чтобы спустился вниз, иначе его ударит гиком. Если резко переложить руль, ветер перешвырнет грот, и деревянный гик врежет ему в лоб. Еремеев смерил глазами размах гика и силу удара на таком ветру – верная смерть… рука напряглась – ну же!

Но тут открылась дверца салона, и показалось бледно-зеленое лицо Гербария.

– Давай обратно! Мы тут все укачались…

– Есть! – отрапортовал капитан и пошел на оверштаг. Грот хлопнул, как петарда, и в ту же секунду трехметровый брус гика перелетел на левый борт. Леонкавалло не успел и вскрикнуть. В воздухе мелькнули лишь грязные подошвы его кроссовок.

– Боже! – ахнул Герман Бариевич. – Спасайте его! Спасайте.

Еремеев переложил руль на плавную циркуляцию, но яхту уже изрядно унесло от места падения. В кокпит вылезли чернобородые близнецы. Началась суматоха, кто-то полез на крышу рубки за спасательным кругом. Но он был совершенно бесполезен. Леонкавалло плавал лицом вниз и не подавал признаков жизни. Очень скоро верхняя часть тела, утяжеленная бронежилетом, ушла под воду, и на поверхности голубел толстый зад, обтянутый джинсами.

Еремеев сунул румпель одному из таинственных джентльменов и впрыгнул в салон за багром. Раздвижной багор лежал под диваном левого борта. Он приподнял сиденье. Из-под спинки дивана что-то соскользнуло в рундук. Калькулятор? Да, это был тот самый приборчик, который выскользнул из гербариевского пиджака в Вене.

Еремеев сунул его в карман и достал багор, столь же бесполезный уже, как и спасательный круг. Зад шефа безопасности скрылся под водой.

– Боже, какой кошмар! – причитал потрясенный Герман Бариевич. – Так все быстро…

Он совсем спал с лица, и его уложили в каюте. Джентльмены-близнецы понуро переговаривались в салоне. Еремеев спустил парус, включил дизель, подцепил багром спасательный круг и взял курс на яхт-клуб.

Небо было затянуто темно-серой, почти черной наволочью, будто зеркало в доме покойного. Неужели Тимофеева с Артамонычем уже нет? При одной этой мысли в глазах закипали слезы. Выходило, что и он отчасти виноват в их гибели, подставив друзей с проклятым яйцом. Как могло быть: они сидели в салоне, отмечали День танкиста, пасхальное яйцо стояло на столе – любовались, показывали Лене… Приехал Леонкавалло с коробками, увидел, понял, заманил… Нет, этого не может быть! Майор парень не промах, и Артамоныч стреляный воробей. Но если набрались? Им вдвоем любое море по колено. Поехали к нему, позвал ведь. Может, яйцо понадобилось. Очень вероятно… Ну что ж, этот скот уже получил свое. Но ребят-то, ребят не вернуть…

Он достал из кармана «калькулятор», очень похожий на пульт дистанционного переключателя телепрограмм. Первый попавшийся крестик-модулятор вошел в приемный паз, как патрон в патронник. Нажать кнопку? Но кого поразит этот электронный залп? Может, Карину? А может, его самого?

«Санта-Марина» входила в яхтенную гавань. Он осторожно подошел к деревянному пирсу, ошвартовался. Близнецы-джентльмены резво выскочили на берег. Герман Бариевич распрощался с ними в салоне. Он сидел на диване, привалившись к спинке, бледный от морской болезни и пережитого потрясения.

– Сейчас, сейчас, сейчас поедем, – забормотал он, увидев заглянувшего в салон Еремеева. – Собирайтесь. Сейчас поедем. Дайте в себя прийти.

Олег выбрался в кокпит. Три черных «мерса» разворачивались на площадке, увозя посланцев дьявола. Дьявола – в этом не было больше сомнений!

«Он пожрал моих людей, я уберу твоих…» Древнее как мир вино мести – зуб за зуб – ударило в голову.

Еремеев достал «калькулятор» и навел его на отъезжавшие машины. Сеньор Мартинелли замешкался у закрытой дверцы. Шофер перегнулся через сиденье, чтобы открыть ее. Открыл. Но в этот момент Еремеев нажал кнопку. «Апостол Марк» грузно осел на мокрые листья, не выпуская ручку дверцы. Шофер поспешно втащил его в машину и бешено рванул с места.

Еремеев сменил модулятор, даже не взглянув на номер крестика. Нажал убийственную кнопку. Затем еще. Еще… Он не видел, что происходило там, в салонах элегантных лимузинов. Но черные «мерседесы» один за другим превращались в черные катафалки, увозя трупы своих засекреченных пассажиров.

Он вез обмякшего раскисшего шефа в «джипе» с одной яростно неотступной мыслью: «Если ребят и в самом деле угробили, брошу его живьем в бассейн с пираньями».

Герман Бариевич вдруг захлопал себя по карманам.

– Надо срочно вернуться! Я забыл одну важную вещь.

– Вот она, – Еремеев достал «калькулятор» и вышвырнул его в окно. – Я разрываю наш контракт!

Гербарий все понял, сжался и затих.

Еремеев снял трубку радиотелефона и, набрав номер дежурного охранника, передал бывшему шефу:

– Скажите ему, чтобы вся охрана ехала к вам на Солянку.

– Что вы собираетесь делать?

– Побеседовать с вами с глазу на глаз. Без посторонних лиц. Ну, же!

Голос Еремеева не оставлял никаких надежд на иной исход их отношений.

Герман Бариевич отозвал охрану.

В Засенежье они въехали, когда уже стемнело. Железные ворота Еремееву пришлось открывать самому.

Он втолкнул Гербария в пустую кунацкую. Под телефонным аппаратом нашел записку Карины: «Я в Москве. Позвони!» Оборвал телефонный шнур. Огляделся по сторонам. Комната без окон. Камера, а не комната. Черта с два отсюда выберешься. Сам не раз приглядывался.

– Ключи!

– В плаще…

Он отыскал в кармане брошенного на кресло плаща связку ключей и запер кунацкую на два оборота мощного замка. Пробежал по остальным комнатам. Дом был пуст.

В кабинете шефа остановился перед сейфом, отыскал в связке нужный ключ. Бронированная дверца плавно отошла в сторону… Кубическое нутро поразило его своей пустотой. Лишь в самом углу лежали две пачки стодолларовых купюр. Зато в «секретке» он обнаружил пластиковый футлярчик из-под зубоврачебных боров. Вместо сверл в промаркированных гнездах поблескивали стерженьки-модуляторы. Разбираться в обозначениях было некогда, хотя там наверняка хранился электронный ключ и от его жизни. Еремеев сунул футлярчик в карман и вытащил из «секретки» еще одну вещицу – агатовую шкатулку, заполненную на две трети золотыми зубными коронками и обручальными кольцами… Золотые слепки чьих-то сгинувших тел…

Он бросился вниз, в бункер. Его колотила нервная дрожь. Еще в коридоре услышал воющий гул костомолки. Распахнул дверь.

– Наиль! Вчера не привозили дв… – и осекся. Между пакетов с костной мукой стоял поколенный протез. «Made in Кандагар» чернела выжженная на пластмассовой голени надпись. И чуть пониже «I love Lena». В углу, в груде разношерстной одежды, валялась знакомая куртка-камуфляжка. Он пошарил в карманах и вытащил блокнот. Бывший майор Тимофеев писал стихи.

Он пролистал страницы. Строчки плыли, двоились в глазах:

Он сунул блокнот в карман и выключил дробильный барабан.

– Кончай работу, пошли со мной! – крикнул полуоглохшему Наилю. Парень охотно двинулся за ним в коридор. Они вошли в отсек-«аквариум». Шарпей, опустившись на четвереньки, разглядывал, как пляшет под водой очередной скелет. Он даже не оглянулся на вошедших.

– Так его, так! – подзадоривал он хищных рыбок. – Работайте, милые, рабо…

И полетел в бассейн от мощного пинка под зад. Вой санитара-садиста перекрыл лязг железной двери. Еремеев каблуком забил задрайки до отказа.

В операционной, к счастью для хирургов, никого не было. Погром, который Наиль с Еремеевым устроили в четыре ноги и четыре руки, мог сравниться лишь с взрывом гранаты.

Выскочили наверх. И вовремя. В открытых воротах помигивали стоп-сигналы черного «мерседеса», того самого, что привез Германа Бариевича в яхт-клуб и теперь увозившего его невесть куда.

Как он выбрался? Кто его выпустил?

У машины крутился сенбернар, царапая лапами заднюю дверцу. Радик? Он тоже в машине?! Как он мог забыть про него?! Приехал на своем псе и открыл кунацкую? В самом деле, что стоило Гербарию соединить жилы оборванного шнура и позвонить своему компаньону…

Растяпа!

Еремеев бросился к «джипу». Наиль за ним, вскочили, взревел мотор – за «мерсом»!

Очень скоро Еремеев убедился, что «джип» весьма уступает в скорости «мерседесу», а сам он – в шоферском искусстве – водителю Гербария. Правда, на одном из поворотов ему удалось почти догнать ускользающую машину, фары высветили в заднем стекле крохотную головку Радика. Но едва они выбрались на ленинградку, как «мерс» рванул вперед черной молнией.

Еремеев гнал его до поворота на Шереметьево, и только там понял безнадежность погони. В аэропорту их не взять. Там они под охраной закона.

Обратно ехали вдвое медленнее – не хотелось рисковать на мокром асфальте. Наиль сидел рядом, еще не веря в свое избавление, жадно разглядывая осень, пылавшую по обочинам купинами осин. И дождь, нудный, серый, как сумерки, дождь, должно быть, казался ему самым прекрасным из всех дождей.

Еремеев включил приемник, отыскал программу «Ретро».

Дай бог, чтобы твоя страна Тебя не пнула сапожищем. Дай бог, чтобы твоя жена Тебя любила даже нищим!

Наиль сделал песню погромче. В эту минуту она обоим показалась небесным откровением, которое звучало на этом забитом машинами шоссе только для них.

Перед въездом в Москву дождь кончился, будто иссяк, иссушенный дурным теплом огромного города.

– Отвези меня к дому, – попросил Наиль.

– Куда?

– На Самотеку. Только ты первый зайди, а то мать умрет от радости.

Так и сделали. Еремеев ткнул почему-то незапертую дверь в старом, жаждущем ремонта краснокирпичном доме. Вышла старуха башкирка в стеганом домашнем халате.

– Гульфия Хамзеевна? У меня для вас добрые вести. Только поберегите сердце…

– Наиль? – вскрикнула старуха.

Сын не выдержал этого крика и бросился к матери. Откуда-то повыскакивали сестры, вошли мужчины и деды. Еремеев и представить себе не мог, сколько родственников может быть у одного человека. Сами собой сдвинулись и накрылись столы. Заиграл курай… Под общий шум и радостный гвалт Еремеев выбрался из квартиры.

С тяжелым сердцем отправился на Преображенку. Ноги сами собой принесли его к старинному храму Ильи Пророка. Поставил свечи за упокой души новопреставленных рабов Божьих Анатолия и Павла, Тимофеева и Артамоныча. Потом заказал на свечном ящике панихиду по обоим воинам.

Он встретил Карину возле дома – она выгуливала Дельфа, взял у нее поводок, и пошли вместе к Архиерейским прудам. Дельф азартно мышковал в осенних листьях, разгребал их передними лапами, фыркал и улыбался от уха до уха.

– Можешь меня поздравить, – сказал Еремеев, – да и себя тоже: с сегодняшнего дня мы оба уволены. И без выходного пособия.

– На что же мы станем жить?

– Спроси лучше, зачем мы станем жить!

– Зачем?

– Кто-то из великих сказал: а еще жизнь прекрасна потому, что можно путешествовать. Не забывай, нас ждут в Хайфе. И в Афоне надо побывать… Отстроим за зиму дом в Хотькове, сдадим твою квартиру, наберем богатых туристов – и айда в Средиземное море. Наиля в матросы возьму. Дельфа в боцманы.

– А меня?

– Старшим помощником капитана. Завтра поедем в Водники ставить «Санта-Марину» на зиму. Навигации конец.

Он нащупал в кармане футлярчик с модуляторами и зашвырнул его в пруд. Булькнув, ключи от чьих-то жизней и их собственных сердец ушли в темную воду, в густой ил бывшей реки…

Ночью сквозь память отца ему снилось свое… Бетапротеин без новых инъекций почти истаял в крови… Он видел рейхстаг посреди вернисажа. Ступени бывшей нацистской твердыни были завалены тужурками советских офицеров, шинелями, фуражками, портупеями, сапогами, шлемофонами, плащ-палатками, касками, красными знаменами с нашивными портретами Ильича. Вся эта амуниция продавалась туристам из Европы, но торговали почему-то турки за дойч-марки. Казалось, несколько полков пришли к рейхстагу, разделись зачем-то до трусов и голыми скрылись в тенистых кущах Тиргартена. Возможно, оружие они унесли с собой (чтобы продать кому-то на стороне втихаря, чтобы накупить на вырученные марки видеоплейеры, крупповские кофеварки, японские телевизоры, газовые баллончики, порновидеокассеты, джинсы, слаксы, баксы). Но все подходы к Рейхстагу и со стороны Шпрее, и со стороны площади Республики были завалены планшетками, фляжками, погонами всех родов войск, знаками «Отличник Советской Армии», «Специалист 1-го класса», «Летчик-снайпер», «Ударник коммунистического труда», «Воин-спортсмен»… Великая армада полегла в Берлине не костьми, а мундирами, и посреди этого бесславного торжища продавались деревянные куклы-пустышки в виде последнего Главковерха с выразительным пятном на лысине.

Красные знамена, которые турки разложили на ступенях рейхстага, престранным образом напоминали свалку таких же красных, но черносвастичных штандартов у подножия Мавзолея полвека назад. По счастью, отец, лейтенант Еремеев, ничего этого не видел. Он победно палил из пистолета в дымное небо майского Берлина. И рядом, меж исклеванных пулями, исписанных углем, мелом, кирпичом колонн на выщербленных ступенях и балюстрадах, разряжали в небо автоматы сотни небритых, смертельно усталых, но счастливых солдат, орущих нараспев, на все лады одно-единственное слово:

«По-о-бе-да-а!..»

…«Санта-Марина» проплыла под альтхафенским мостом Трех Русалок. Олег, Карина, Тимофеев и Артамоныч отчаянно махали трем бойцам, стоявшим наверху. Олег знал их по именам – ефрейтор Лозоходов, капитан Сулай, лейтенант Еремеев. Но они ничего не замечали и не слышали…

Больше чужие сны ему не снились.