Мадам Моро ненавидела Париж.

В сороковом, после смерти мужа, она приняла на себя руководство мастерской. Это было маленькое семейное дело, которое ее муж унаследовал после Первой мировой войны и которым успешно и беспечно управлял, имея в штате трех добродушных столяров, а она вела отчетность в больших тетрадях в черных холщовых переплетах, нумеруя страницы в клетку фиолетовыми чернилами. Остальное время она вела почти крестьянскую жизнь, занималась птицами и огородом, заготавливала варенье и паштеты.

Лучше бы она все продала и вернулась на ферму, где некогда родилась. Курицы, кролики, несколько теплиц с помидорами, несколько грядок с капустой и салатом — что ей надо было еще? Она сидела бы у камина в окружении безмятежных кошек, слушала бы, как тикают ходики, капает по цинковым трубам дождь и вдалеке гудит семичасовой автобус; она согревала бы постель перед тем, как в нее лечь, сидела бы на каменной скамье, щурясь на солнышко, вырезала бы из местной газетки «Новая Республика» рецепты, которые вкладывала бы в большую поваренную книгу.

Вместо этого она занялась предприятием и начала развивать, изменять, преобразовывать. Она сама не понимала, зачем все это затеяла. Она убеждала себя, что делает это в память о муже, но муж не узнал бы свою пропахшую опилками мастерскую после того, что она с ней сделала; теперь там работали две тысячи человек: фрезеровщики, токари, слесари-сборщики, механики, монтеры, электромонтажники, браковщики, чертежники, заготовщики, макетчики, маляры, кладовщики, упаковщики, укладчики, водители, экспедиторы, бригадиры, инженеры, секретари, рекламисты, коммивояжеры, торговые агенты, изготавливающие и распространяющие ежегодно более сорока миллионов инструментов всевозможных видов и размеров.

Она была безжалостна и непреклонна. Она вставала в пять часов, ложилась в одиннадцать; она выполняла все свои дела с образцовой пунктуальностью, расчетливостью и определенностью. Властвуя и одновременно опекая, не доверяя никому, веря своей интуиции не меньше, чем своей предусмотрительности, она устранила всех конкурентов и закрепилась на рынке с легкостью, которая превзошла все прогнозы, как если бы была одновременно хозяйкой предложения и спроса, как если бы — по мере запуска на рынок новых товаров — инстинктивно находила для них необходимые каналы сбыта.

До последнего времени, еще несколько лет назад, когда возраст и болезнь не успели приковать ее к постели, она делила свою жизнь между заводами в Пантене и Роменвиле, офисами на авеню де ла Гранд-Арме и этой представительской квартирой, которая так мало ей соответствовала. Она инспектировала мастерские на бегу, терроризировала бухгалтеров и стенографисток, распекала поставщиков, не соблюдавших сроки, и с непоколебимой энергией председательствовала на директорских собраниях, где все опускали головы, едва она открывала рот.

Все это она ненавидела. Едва ей удавалось, хотя бы на несколько часов, освободиться от бремени своей деятельности, она сразу уезжала в Сен-Муэзи. Но старая родительская ферма была в запустении. Сад и огород заросли сорняками; фруктовые деревья не плодоносили. От сырости внутри дома покрывались плесенью стены, отклеивались обои, разбухали дверные и оконные рамы.

Вместе с мадам Тревен они разжигали огонь в камине, открывали окна, проветривали матрацы. Имея в Пантене четырех садовников, которые ухаживали за газонами, цветниками, бордюрами и изгородями, окружавшими завод, здесь она не могла найти ни одного человека, который бы изредка присматривал за садом. Сен-Муэзи, некогда настоящий городок с рынком, теперь превратился в аккуратный ряд отреставрированных загородных домов, по будням — пустых, а по субботам и воскресеньям — переполненных горожанами, которые, вооружившись дрелями «Моро», дисковыми пилами «Моро», складными верстаками «Моро», универсальными стремянками «Моро», таскали брусья и камни, вешали каретные фонари, обустраивали хлева и сараи.

Тогда она возвращалась в Париж, вновь надевала свои наряды от Шанель и устраивала для богатых иностранных клиентов пышные ужины на посуде, созданной специально для нее по эскизам самого известного итальянского стилиста.

Она была не скупой и не расточительной, а скорее безразличной к деньгам. Она решила стать деловой женщиной и, чтобы ею стать, с легкостью согласилась радикально изменить свой уклад, гардероб, образ жизни.

Этой концепции отвечало и обустройство ее квартиры. Она оставила себе одну комнату, спальню, распорядилась сделать в ней абсолютную звукоизоляцию и перевезти с фермы большую кровать с изогнутыми спинками, высокую и глубокую, а также кресло с подголовником, сидя в котором ее отец слушал радиоприемник. Все остальное она доверила дизайнеру, которому в двух словах объяснила, что тот должен сделать: парижскую квартиру крупного руководителя — просторный, изысканный, богатый, пышный и даже роскошный интерьер, способный произвести благоприятное впечатление как на баварских промышленников, швейцарских банкиров, японских оптовиков, итальянских инженеров, так и на профессоров Сорбонны, заместителей министров торговли и промышленности, а также на представителей сетевой дистрибуции по каталогам. Она не давала ему никаких советов, не выказывала никаких пожеланий, не ставила никаких финансовых ограничений. Он должен был заниматься всем и отвечать за все: выбирать стекла, осветительные приборы, электробытовую технику, безделушки, столовые скатерти, цветовую гамму, дверные ручки, шторы, занавески и т. д.

Дизайнер Анри Флери не просто выполнил порученное ему задание, а пошел еще дальше. Он понял, что здесь ему представилась уникальная возможность создать настоящий шедевр: если обустройство среды обитания всегда является результатом компромисса (подчас деликатного) между концепциями проектировщика и противоречивыми (зачастую) требованиями заказчика, то здесь, в этой престижной и изначально безликой обстановке он мог в полной мере проявить свой талант, адекватно применить на практике свои теории в области дизайна: моделирование пространства, управление светом, создание стиля.

Помещение, в котором мы находимся сейчас, — одновременно курительная и библиотека — достаточно показательно для его творчества. Изначально это была прямоугольная комната шести метров в длину и четырех в ширину. Флери начал с того, что сделал ее овальной, а на стенах прикрепил восемь резных деревянных панно, за которыми специально ездил в Испанию и которые предположительно происходят из дворца Прадо. Между этими панно он установил высокие стеллажи из черного палисандра с медными вставками, на широких полках которых в алфавитном порядке расставил множество книг, одинаково переплетенных в кожу табачного цвета, преимущественно альбомов по искусству. Под этими стеллажами, точно повторяя их изгибы, расставлены диваны, обитые коричневой кожей. Между диванами расположены изящные круглые столики на одной ножке из амаранта, а в центре возвышается тяжелый с четырьмя крыльями и одним центральным основанием стол, на котором лежат газеты и журналы. Паркет почти везде скрыт под толстым ковром темно-красной шерсти с треугольными узорами еще более темного красного цвета. Перед одним из стеллажей находится дубовая стремянка, позволяющая добраться до верхних полок; ее сочленения и петли сделаны из меди, а одна из стоек полностью инкрустирована золотыми монетами.

Некоторые стеллажные полки обустроены под выставочные витрины. Так, в первом стеллаже, слева, представлены старые календари, альманахи, ежедневники Второй Империи, а также несколько маленьких афиш, в том числе «Нормандия» Кассандра и «Гран-При Триумфальной Арки» Поля Колена; во втором — единственное напоминание о роде деятельности хозяйки — старые инструменты с монограммой Суэцкой Компании, применявшиеся при прокладке канала: три рубанка, два декселя, одно тесло, шесть слесарных зубил, два напильника, три молотка, три бурава, два пробойника, а также восхитительный Multum in pravo Шеффилда, на первый взгляд обыкновенный — хотя и более толстый — складной нож, укомплектованный не только напильниками различных размеров, но еще и отвертками, штопорами, кусачками, перьями, пилочками для ногтей и шилами; в третьем — различные предметы, принадлежавшие физиологу Флурансу, и в частности совершенно красный скелет поросенка от свиноматки, которую на последних 84 днях беременности ученый кормил пищей с примешанной мареной, дабы экспериментально доказать существование прямой связи между эмбрионом и матерью; в четвертом — кукольный домик прямоугольной формы, метр в высоту, девяносто сантиметров в ширину, шестьдесят в глубину, датирующийся концом XIX века и до мельчайших подробностей воспроизводящий типичный британский коттедж: гостиная с baywindow (стрельчатыми арками в двойном ланцете) и прикрепленным градусником, маленькая гостиная, четыре спальни, две комнаты для слуг, выложенная кафелем кухня с кухонной плитой, буфетная, прихожая с бельевыми шкафами, книжные полки из мореного дуба с «Encyclopaedia Britannica» и «New Century Dictionary», коллекции старинного средневекового и восточного оружия, гонг, алебастровая лампа, подвешенная жардиньерка, эбонитовый телефонный аппарат со справочником, кремовый ковер с длинным ворсом и ажурной окантовкой, ломберный столик на одной резной ножке, камин с медной фурнитурой, а на камине точные часы с вестминстерским боем, барометр-гигрометр, канапе, покрытые плюшевыми покрывалами цвета рубина, трехстворчатая японская ширма, центральная люстра с подсвечниками и хрустальными подвесками призматической формы, жердочка с попугаем и несколько сотен обиходных предметов, безделушек, посуды, одежды, воссозданных в микроскопических размерах и с маниакальной точностью: табуретки, хромолитографии, бутылки с шипучкой, висящие на вешалке пелеринки, сохнущие в прачечной чулки и носки, и даже два крохотных — меньше швейных наперстков — кашпо из красной меди, из которых торчат два пучка зеленых растений; и, наконец, в пятом стеллаже, на наклонных подставках — раскрытые ноты, в том числе титульный лист ре-минорной симфонии № 70 Гайдна в том виде, в каком она была опубликована в Лондоне Уильямом Форстером в 1782 году:

Мадам Моро никогда не говорила Флери, что именно она думает о его интерьере. Она лишь признавала, что он удачен, и была ему благодарна за подборку предметов, каждый из которых мог послужить поводом для приятной беседы перед ужином. Миниатюрный домик вызывал восхищение у японцев; ноты Гайдна позволяли блистать профессорам; старые инструменты обычно вызывали у заместителей министров торговли и промышленности несколько уместных фраз о непреходящих ценностях ручного труда и французского ремесленничества, неутомимым гарантом которых остается мадам Моро. Но, разумеется, наибольшим успехом пользовался красный скелет свинячьего детеныша Флуранса, и ей часто предлагали за него значительные суммы. Что касается золотых монет, инкрустированных в одну из стоек библиотечной стремянки, то мадам Моро пришлось их заменить простыми, имитирующими позолоту, после того, как она заметила, что чьи-то пальцы не раз пытались, а иногда даже ухитрялись их выцарапывать.

В этой комнате мадам Тревен и сиделка пили чай перед тем, как зайти в спальню к мадам Моро. На одном из столиков находится круглый поднос из вязового капа с тремя чашками, чайником, кувшином с водой и блюдцем, на котором осталось несколько крекеров. На ближайшем диване лежит газета, сложенная таким образом, что виден только кроссворд: заполнены лишь некоторые клетки, а полностью вписаны лишь два слова: второе из первой строчки по горизонтали: ЛУК и первое из восьмой строчки по горизонтали: ПОРАЗИ.

На ковре — две домашние кошки, Пип и Ла Минуш: вальяжно растянувшись, расслабленно раскинув лапы и уронив головы, они спят в той позе, которая ассоциируется с так называемой «парадоксальной» стадией сна и которая, как принято считать, соответствует тому моменту, когда спящему что-то снится.

Рядом с ними лежат осколки маленького кувшинчика из-под молока. Можно догадаться, что как только мадам Тревен и сиделка покинули комнату, одна из кошек — Пип? Ла Минуш? или же они объединились для этой преступной акции? — смахнула его быстрым, но, увы, бесполезным движением лапы, так как ковер тут же впитал ценнейшую жидкость. Пятна еще видны, из чего следует, что эта сцена произошла совсем недавно.