Всю ночь устанавливали тротиловые заряды. Военный инженер майор Дичаров, прибывший с вечера с группой саперов, привез несколько ящиков подрывных зарядов и железных коробок мин.

— Принимайте гостинцы. От Шмелева, — сказал инженер.

— Принимаем, — заулыбался Костров и посмотрел на вылезшего следом за майором тощего парня в немецкой форме. Вид у парня был мучительно усталый и какой–то истерзанный.

— Это немецкий товарищ, переводчик, — пояснил инженер.

— Очень приятно" — сказал Костров, подавая руку.

Немец пристукнул каблуками, но руку побоялся перехватить и ответно пожать: продолжал стоять, как перед генералом.

Не мешкая, инженер занялся подсчетом потребного количества взрывчатых веществ для здания с орудиями, которое решено было разрушить раньше всего. Алексей Костров захотел обследовать здание и смежные с ним дома, опасаясь, не прячутся ли там жители. Переводчик был ему весьма кстати. Вместе с саперами подполковник Костров намерился скрытно вдоль ограды подобраться к дому. И пока собирались к вылазке, Костров успел перекинуться с переводчиком двумя–тремя фразами, которые для обоих много значили.

Узкоплечего, с обветренным и словно высушенным лицом переводчика–фельдфебеля звали Вилли Штрекером. Он служил в батальоне особого назначения, которым командовал майор Гофман. Где Гофман? О, целая история! Их батальон из Берлина был послан на Украину, стоял в Полтаве, затем кончились для него веселые денечки, когда попал в самое пекло войны — в горящий Сталинград.

— Вы были в Сталинграде? — удивился Костров, освещая лицо переводчика фонарем.

— Русский офицер тоже… Сталинград? Ах, поганая война! — Переводчик провел рукой по лицу, дотрагиваясь до красного вздувшегося рубца, пролегшего от щеки к подбородку.

— Воевали друг против друга, а теперь вместе? — снова изумляясь, переспросил Костров.

— Да, теперь вместе… Фантастично! Будем искать Гитлера.

— Надоел?

— Не понимаю, что значит "надоел"?.. А-а, плохой, плохой… Понятно, — говорил Вилли, прицокивая языком, и вне всякой связи заговорил о себе: — О-о, русские — карашо! Я понял… Лагерь Красногорск… Фантастично! Давай запись комитет "Свободная Германия" и опять давай фатерланд, чтоб кончать войну. Напросился добровольно! Переводчик.

— Значит, с прошлым порвал?

— Да, да, — закивал головой Вилли. — Я никогда не был нацистом и не разделяю их убеждений.

Будоражная стояла ночь. То там, то здесь слышались ухающие тяжелые взрывы, или откуда–либо подспудно брался стучать пулемет, вслед ему хлопки гранат. И всю ночь напролет Берлин не переставал гореть; зарево стояло вполнеба, а тут, вблизи, то и дело оживлялись, сердито шипя, огни, видимо, попадали на что–то легко воспламеняемое. Ночью становилось холоднее, зато дым и гарь не спадали, отчего щекотало и саднило в горле.

— Перебегать к дому не скопом и оружие держать наготове, предупредил Костров.

Они подкрадывались к дому, перебегая поодиночке. С ними переводчик Вилли, который держал рупор громкоговорителя.

Парадная дверь была закрыта; обитая металлом, она не поддавалась. Позади дома на высоте второго этажа свисал громоздкий балкон, солдаты кинули через перила прихваченную с собой веревку, начали подтягиваться. Скоро несколько солдат проникли через застекленную дверь в комнату, потом обшарили два нижних этажа. Странно: немцев тут не было. И когда Кострова, военного инженера Дичарова и группу саперов с ящиками взрывчатки впустили через открытую изнутри дверь, они удивились подозрительной тишине первого этажа.

— Может, немцы почувствовали опасность и вообще ушли отсюда через черный–ход? — усомнился Дичаров.

— Момент–момент! — заторопился Вилли Штрекер, и еще не успел никто выяснить его намерения, как фельдфебель побежал по приступкам лестницы вверх по этажам. Пересохшая деревянная лестница скрипела и постанывала под его тяжестью. И вдруг изнутри полоснули из автомата. Послышался звон разбитого стекла. Шаги по лестнице притихли. Тяжелое напряжение, и вдруг внутри дома раздался громовой голос. Переводчик Вилли говорил по–немецки. После его слов в ответ раздался голос без усилителя. "Значит, кто–то отвечает ему", — подумал Костров. А когда опять огласил здание громогласный рупор, немцы с верхних этажей открыли пальбу из автоматов, бросили гранату, и она, катясь по лестнице, разорвалась на полу второго этажа.

Вернулся фельдфебель Вилли Штрекер.

— На предложение о капитуляции они ответили выстрелами, вот так… показал он залитую кровью ладонь левой руки.

— Нечего с ними якшаться! — не сдержался Нефед Горюнов. — Фашист есть фашист, и его успокоит только пуля.

— Фашист долой! — заговорил Вилли. — Но есть хороший немец. Только много туман!.. — Он повертел указательным пальцем у головы.

— Времени у нас нет, — сказал Дичаров. — Чего будем медлить? Надо закладывать заряды на первом этаже и рвать!

В полной темноте, пользуясь лишь лучами фонарика, саперы начали закладывать взрывные заряды большой мощности. Тем временем переводчик Вилли, которому успели сделать перевязку, вызвался осмотреть подвалы.

— Вилли, — предостерег Костров. — Только не рисковать собой.

— Гут, гут! — понимающе кивнул Вилли.

Шаги его и сопровождавших двух наших солдат гулко раздавались из подвала, скрипели молотый щебень и стекло. Искали в темноте, окликали и, никого не найдя, вернулись.

— В подвале пусто, — доложил Вилли.

— Через полчаса будем взрывать, — сказал Костров и переспросил у инженера: — Управитесь заложить заряды?

— Управимся, — ответил Дичаров и попросил закурить, отойдя от места закладки зарядов. Затянувшись раза три крепчайшей махоркой, инженер опять принялся за дело.

Костров стоял близко от него, иногда помогая. Сейчас он насторожился, так как послышался какой–то подземный металлический стук о водопроводную трубу.

— Инженер, ты ничего не слышишь?

— Нет, а что?

— Как будто кто–то сигнал подает, нас вызывает…

— Тебе показалось, — ответил Дичаров. — Через минуту настолько уверишься в стук, что скажешь, в гости зовут. Простая галлюцинация! — и собрался было покидать помещение, так как бикфордовы шнуры, соединенные с зарядами, уже выводили наружу.

Отойдя к стене, где была вмурована отопительная батарея, Костров приложился к трубе ухом, напряженно вслушиваясь.

— Нет, ты все–таки послушай, — поманил к себе инженера Костров. — Вот опять дают сигналы.

Уверясь окончательно в том, что кто–то в подвале сидит. Костров взял с собой трех солдат, переводчика Вилли, и они поспешно спустились в подвал. Подземное сооружение этого дома оказалось довольно сложным: по потолку свисали трубы, металлические балки, какие–то провода, встречались выступы, повороты. Костров и его товарищи шли, согнувшись; освещали путь фонариком, поэтому в полумраке спотыкались. Они блуждали в поисках людей, заглядывали в подземные помещения. Костров дивился, как удобно они устроены — почти в каждом есть высокая чугунная печка, рукомойник, а то и кровать со столиком.

Но вот луч фонарика, шаря по узкому проходу, вывел Кострова и его спутников на другой конец длинного подвального убежища, скользнул по стене и остановился на обитой жестью двери. Костров подергал за ручку, дверь не подалась. Вдвоем — Костров и переводчик — взялись за медную рукоятку, нажали с силой, дверь не открылась, но затрещала. Кто–то изнутри подал голос, переводчик Вилли ответил ему вежливо, чтобы вышел. Дверь отворилась, и Костров увидел, что в освещенной неярким светом переносного фонаря подвальной комнате, прижимаясь друг к другу, сидели женщины и дети.

Завидев русских воинов, они перепугались и шарахнулись в угол, подминая друг друга. Женщины истошно голосили, дети плакали, лишь один старик с изможденным лицом скелета шагнул к порогу навстречу русским и что–то молвил по–немецки, еле шевеля губами.

На. Кострова и его товарищей смотрели огромные в своем ужасе застывшие глаза.

— Старик, — обратился к нему и ко всем обитателям подвала Костров, и переводчик повторял следом за ним. — Вероятно, вы думаете, что пришли русские и пришел ваш конец, пришла ваша смерть. Но это враки и дурман фашистской пропаганды. Красная Армия, вот мы, поверьте мне, — Костров приложил руку к сердцу, — не воюем с мирными жителями. Поэтому я предлагаю вам спокойно выйти из подвала.

Он взглянул на часы, времени было половина четвертого. "Боже мой, уже должно светать", — встревожился Костров.

Время будто подхлестнуло командира. Костров сразу представил: с утра пойдут в атаку немецкие танки, которые стоят сейчас где–то на смежных улицах, пойдут в атаку с автоматчиками и фаустниками: Путь для немцев открыт, никто их не задержит. А тут приходится возиться с этими полоумными, калеками да несмышлеными. Все решали считанные минуты, и Костров дал команду:

— Вывести людей силой!

Переводчик Вилли Штрекер грозно говорил одно и то же слово:

— Цурюк!

— Цурюк! — повторяли солдаты, подходя к немцам, чтобы вытолкнуть их вон. Вопли отчаяния раздались под сводами подвала. Женщины прижали к себе вцепившихся детей, сами защищаясь руками. Солдаты остановились в нерешительности, ни у кого не поднималась рука хоть на время отнять у матери ребенка.

— Выводить немедленно! Нечего церемониться! — натужно, через силу закричал Костров.

Немец–переводчик отчаянно схватил одну женщину за руку, вывел из тесной комнаты в проход подвала. Смелее и решительнее действовали и солдаты, хватали кого попало и тащили к выходу. Цепляясь друг за друга, за малейшие выступы, женщины упирались. Яростно защищались матери: царапались, кусались, кричали, слали проклятия тем, кто… спасал их от гибели.

Последней вынесли забившуюся в угол женщину с разметанными волосами. Она была тяжелая и какая–то рыхлая. Худыми и кажущимися необыкновенно длинными ручонками в нее вцепилась девочка, восклицая сквозь рыдания: "Мути! Мути!"

Но мать не приходила в сознание. Так и снесли, вялую, безжизненную, в палисадник соседнего дома с белыми флагами, и, когда уложили ее на траву, девочка все время хотела приподнять голову матери, чтобы она не падала так страшно и не склонялась набок. Девочка окликала, теребила за руки, за лицо, чтобы мать наконец заговорила с ней, пыталась ласкать ее, поднося ей к лицу пучок зеленой травы, — мать была мертва.

Вилли Штрекер взял девочку на руки, гладил по голове, желая успокоить, а она, ничего не понимая, хныкала: "Мути, мути", и глаза ее от страха были огромные, горящие…

Подошел инженер. Он сказал, обращаясь к переводчику, чтобы жители не боялись, так как сейчас последует взрыв дома, и добавил, чтобы скорее все прятались.

С перепугу жители хлынули в дом с белыми флагами. Немного пообвыкли, украдкой поглядывали на русских солдат, еще не переставая в душе тревожиться и ждать печального для себя конца.

Последовал огромной силы взрыв, камни кидало так далеко, что они летели через дом с белым флагом и падали на крышу, на противоположную сторону улицы. Все невольно съежились и сидели в оцепенении, опасливо поглядывая на затянутое дымами, уже развидневшееся от восхода солнца небо.

Переводчик Вилли сказал жителям, что дом взорвали потому, что в нем засели фашисты, которые, несмотря на все уговоры сложить оружие, не хотели этого делать и продолжали вести войну; что же касается вот их, выведенных из подвала, то их жизнь спасена, и им нечего дрожать за свою судьбу.

Костров уже хотел было сказать что–то всем, попрощаться, но тут вызвался все время молчавший костлявый старый немец. Он говорил тихо и неторопливо, стараясь вложить душу в свои слова. Он говорил, а женщины в знак согласия кивали головами.

— Они от всей души благодарят русского офицера, спасшего их и детей от гибели, и просят назначить цену, сколько это будет стоить, — сказал Кострову переводчик.

Костров заулыбался и ответил, что у русских, советских солдат не принято откупаться на войне деньгами или чем–либо еще и спасли жителей потому, что так было надо, иначе поступить не могли. Так как в подвале немцы просидели долго и, наверное, голодны, то их покормят, дадут консервы, а солдатам надо уходить дальше — их ждут бои.

Старшина Нефед Горюнов вынул из брезентового вещмешка три пачки галет, две банки консервов, одну — с рыбой, другую — со свиной тушенкой, нагрузил всем этим старика, у которого глаза наполнились слезами, и поспешил догонять уходящих товарищей, оглянулся и помахал на прощание рукою.