Каждое утро генерал–фельдмаршалу Паулюсу приносили отпечатанную на машинке сводку боевых действий с театра войны, и его уже не удивляли ни поражения германских войск, ни размах движения советских армий. Но то, что увидел он сегодня на карте, когда Адам принес ее и прикрепил кнопками к стене, потрясло до глубины души.

Подавленный и удрученный, фельдмаршал стоял, разглядывая карту: вся она испещрена красными стрелами ударов на разных стратегических направлениях, и эти стрелы готовы были вот–вот врезаться в Германию. Белоруссия, большая часть Украины, Прибалтики и Молдавии были уже отняты у германских войск, освобождены, а стрелы ударов нацеливались и уходили все дальше на запад.

Стрелы, стрелы… Вся огромная карта в красных стрелах…

Война ломилась в ворота стран, которые блокировались с Германией: того и гляди, выйдет из кровавой бойни Финляндия, сбросит с себя военные тяготы и запросит перемирия Румыния… Уже полыхают бои на территории Польши. А что–касается Югославии, то она и сама в красных стрелах, там всю войну клокочет партизанская битва. Народно–патриотические силы Болгарии и Чехословакии поднимаются на борьбу и ждут не дождутся прихода русских братьев…

Морщился поначалу Паулюс, переживая за свои войска, за германские армии, но постепенно лицо его обрело спокойствие, почти просияло. "Чего я пекусь за армии Гитлера?" — подумалось фельдмаршалу, а вслух он сказал, обращаясь к Адаму:

— Если так и дальше пойдут дела, главного наездника очень скоро выбьют из седла.

— Похоже, — поддакнул Адам. — Поторопиться бы и нам не мешало… — Он не докончил, но и без того намек был понятен.

В комнату, постучав, вошел комендант лагеря, сегодня он был в очень уж приподнятом настроении.

— Фельдмаршал Паулюс, рад сообщить важные новости.

— Какие? — вскинул белесые брови Паулюс.

— Во–первых, наши союзники, американцы и англичане, открыли второй фронт, шагнули наконец через Ла—Манш и совершили успешную высадку в Северной Франции.

Комендант лагеря изучающе смотрел на фельдмаршала, ожидая, как он оценит событие со своей вышки. Паулюс, щурясь, вгляделся в верхний угол карты, мысленным взором провел прямую стрелу до Берлина и сел на стул, уронив голову на грудь. Потом встал, прошелся по комнате, скрестив на животе руки, будто чувствуя себя пойманным, и сказал со стоном в голосе:

— Война на два фронта всегда была гибельной для Германии. Об этом предостерегал Гитлера тот же бывший начальник генштаба генерал Бек… Гитлер не внял его памятной записке, наоборот, изгнал самого из генштаба… Этот азартный игрок понадеялся на свою интуицию, на гороскоп и предсказания гадальщика, который пророчил ему великий успех в войне…

— Неужели в наш век, в век просвещения и науки ваш фюрер мог верить предсказаниям шарлатанов? — подивился комендант лагеря.

— Гитлер всегда был мистиком, — ответил Паулюс. — Он уверял, что его, Адольфа Гитлера, ниспослало на германскую землю провидение, и мы уже всерьез подумывали вручить ему жезл провидения. — Паулюс вернулся к мысли о том, с чего начал: — Затевая эту кампанию, он заверял нас, генералов, что войны на два фронта не будет, что англичане и американцы никогда не поладят с большевиками и между ними коалиция будет невозможна. Откровенно говоря, я сам до последнего времени, даже после Тегеранской встречи, как вы пишите, "Большой тройки", объявившей об открытии второго фронта, не верил в это… находился под гипнозом фюрера. Обожаемого фюрера, — поддел он с явной иронией и продолжал: — Теперь же невероятное стало фактом. Второй фронт открылся, и никакие сверхмеры, никакие гороскопы не уберегут Германию. Она идет к краху.

— Да, крах империи Гитлера не за горами, — проговорил комендант и счел уместным сообщить другую новость: — Приглашают нас, то есть прежде всего вас, господин фельдмаршал, понаблюдать шествие.

— Какое еще шествие?

— На днях проведут по Москве колонну пленных немецких генералов и офицеров.

Паулюс болезненно скривил лицо. Ему подумалось, что соберут из лагерей всех немецких генералов и офицеров, в том числе и его, фельдмаршала, и поведут, как на позор, по улицам… И, угадав его настроение, комендант поспешил успокоить:

— Нет, господин фельдмаршал, вас не тронут…

— Позвольте знать, кто же они, с каких фронтов? — скупо обронил за Паулюса адъютант.

— Как говорят у нас, горяченькие, — улыбнулся комендант. — В Белоруссии пленены. И проведут их по Москве.

— Так что же вы хотите от меня? — спросил Паулюс.

— Просто приглашают лично вас поглядеть на них. Представляю, какое внушительное зрелище! Поедемте?

— Нет, нет! — отмахнулся Паулюс. — Избави бог. Хватит с меня позора… Пусть те… рыцари, которые еще верили фюреру и воевали, пройдут и увидят презрение. Презрение народа.

— Ну, как угодно. Неволить не будем.

И когда комендант ушел, Паулюс сказал раздраженно:

— Что это? Приглашение к позору, к бесчестию? Зачем мне видеть битых, обтрепанных и калеченых генералов и офицеров? У меня самого до сих пор в ушах звенит, и стыд жжет глаза!

— Вы благодарите, что насильно нас не заставили идти. А ведь могли провести заодно с этими, свежими…

— Упаси нас от позора. Упаси… — простонал Паулюс. Он до того нервничал, что попросил адъютанта налить ему в мензурку валерьяновых капель, затем прилег на кушетку, велев на время оставить его одного.

Лежал Паулюс навзничь, глядел в потолок бессмысленно и тупо. И полчаса не пролежал, как встал, точно бы проминаясь, заходил по комнате. По привычке рассуждал вслух.

Что же его, фельдмаршала, удерживает и сковывает волю? Прошлое? Он уже переступил через свое прошлое, и возврата к нему нет. Внутренний разлад с тяжким прошлым, с тем, что содеяно им и его армией, тот разлад, который возник еще там, среди бушующего огня, когда, казалось, плавились камни, и позже, когда начали сдаваться солдаты пачками, массово, — этот разлад, вылившийся в несогласие с фюрером, но еще удерживаемый жестокой силой привычек, режима и приказов этого фюрера–тирана, сейчас, в плену, уже зреет в душе Паулюса, и ему хочется в полный голос протестовать. Так что же еще удерживает выразить этот протест публично, на весь мир? Присяга? Да, поколения немецких офицеров и генералов считают присягу, принесенную главе государства, самым святым атрибутом солдатской чести. Долг чести, повиновение, прусская железная логика муштры и дубинки — в крови это у немца. Хочешь не хочешь, а повинуйся, кровью изойди, но исполни волю господина.

Но а если господин губит войска, целые армии ради утверждения собственного престижа — тогда что? Тоже повиноваться? Умереть, пулю себе в лоб, как этого хочет "злой дух" от него, фельдмаршала? Но теперь–то, находясь в плену, разве нельзя отделить честь присяги от фюрера — и кто дал ему право олицетворять свою личность, свою персону, свою гадкую челку со святыней присяги. Ведь доходит до смешного, — и об этом сейчас подумал Паулюс, — разбуди ночью немецкого солдата или офицера, и он, еще не протерев глаза и не напялив брюки, рявкнет: "Хайль Гитлер!" Это послушание, доведенное до слепого повиновения, было использовано Гитлером для возвеличивания своей личности и нацистского режима. Нравилось и Паулюсу, ласкал его слух возглас приветствия: "Хайль Гитлер!" Теперь же, на расстоянии, от этих слов его мутило.

Происходила переоценка ценностей, начиналось прозрение, но шло оно медленно, как заметил ему однажды генерал Зейдлиц: "Мы, будто слепые котята, ничего невидим. Пора бы прозреть!" Он сказал "мы", но, конечно, прежде всего имел в виду самого Паулюса. Ведь от него, старшего по званию в плену, фельдмаршала, зависит, как поведут себя многие пленные солдаты, офицеры и даже генералы. Это сознавал и Паулюс. Стоило генерал–фельдмаршалу сказать "да", сделать смелый поворот к новому, как за ним шагнут другие. Даже здесь, в плену, где, казалось бы, каждый волен поступать, как велит совесть.

Он, Паулюс, не только физически, но и морально уже порвал с Гитлером и его режимом. Честь повиновения фюреру, как это понимается в немецкой армии, для Паулюса стала анахронизмом. "Довольно для меня этой ложной чести. Сыт по горло", — думал он.

Но какой же путь избрать и что сделать сегодня, завтра? Нет, завтра будет уже поздно. Надо немедленно действовать. Само бездействие фельдмаршалу Паулюсу показалось уже бесчестием, преступлением.

Он тотчас прошел к полковнику Адаму, но комната его была закрыта. Паулюс вышел на улицу, увидел адъютанта в огороде. Тот держал в руках пучки редиски и салата.

— Хороша закуска, второй сбор за этот год, — похвалился Адам, ожидая, что его радение оценят.

Паулюс рассеянно кивнул, но сказал другое:

— Помоги мне, Адам, собраться. Проехать в Лунево… Буду выступать перед генералами, перед всеми немцами. Хватит медлить! И захвати карту.

Полковник Адам был удивлен и обрадован такому шагу генерал–фельдмаршала. Ведь больше года молчал и вдруг решил ехать в Лунево, в центр борьбы — туда, где немецкие антифашисты создали национальный комитет "Свободная Германия" и "Союз немецких офицеров".

Была подана легковая машина. В полдень приехали в Лунево — благо это недалеко, под Москвой. Фельдмаршал попросил администрацию собрать всех, кто пожелает его слушать.

К вечеру просторное помещение клуба начали заполнять пленные генералы и офицеры, эмигранты, в свое время бежавшие из фашистской Германии, перебежчики через линию фронта, были тут даже и немецкие священники в черных и длинных сутанах…

Паулюс был удивлен размахом антифашистского движения. Он увидел стоявшего в окружении военных и гражданских лиц — все они были немцы коммунистического лидера Вильгельма Пика и сам шагнул к нему навстречу, первым протянул руку. Вильгельм Пик, кивнув поседевшей головою, улыбнулся фельдмаршалу и сказал:

— Я был убежден, что вы будете с нами. — И начал поочередно представлять своих товарищей — закаленного коммуниста, депутата рейхстага, с бородкой клинышком Вальтера Ульбрихта, коммуниста–писателя, плотно скроенного Вилли Бределя, врача и писателя из Штутгарта Фридриха Вольфа, поэта Иоганнеса Бехера…

— В свое время мы вынуждены были уйти от фашизма, чтобы бороться с фашизмом, — сказал Вильгельм Пик. — Изгнание — это жестокая наука борьбы, кто ее выдерживает, тот побеждает.

— Вы, господин Пик, не военный, но при встречах преподали мне стратегию борьбы, научили быть политиком, — сказал Паулюс.

— Иначе и не могло быть, — ответил Пик. — В век классовых битв аполитичным быть нельзя. Проглотят за милую душу свои же фюреры…

Фельдмаршала попросили к столу, размещенному на сцене. Развесили карту, привезенную Адамом.

Слово предоставили фельдмаршалу Паулюсу. При упоминании его имени повставали сидящие в задних рядах, желая рассмотреть получше, и дивились: он ли, известный Паулюс?

Да, это был он, в фельдмаршальской форме и при всех регалиях.

— Соотечественники, — обратился он твердым, внушающим доверие голосом. — Время работает на тех, кто борется, и против тех, кто занимает пассивную позицию выжидания. Упущенного не вернуть, и, чем скорее каждый немец придет к этой истине, тем чище будет наша совесть. — Фельдмаршал взял в руки указку, подошел к карте. — Говорят, история учит… Когда немецкое и советское оружие скрестилось в этой войне, вопрос стоял прямо: "Кто кого?" У нас была лучшая организация ведения войны, и мы, побив русских, вышли на Волгу. Но русские оказались стойкими и живучими в оборонительных сражениях, они обрели опыт наступления и 19 ноября 1942 года преподали нам тяжкий урок войны, кончившийся не для одной 6–й армии для всех немецких вооруженных сил катастрофой. Я не снимаю с себя ответственности за поражение на Волге. Но я обвиняю Гитлера и его окружение, которые предали солдат на фронте, и таким образом обрекли тысячи на гибель, — фельдмаршал, волнуясь, продолжал возвышать голос, и он приобрел железную силу приговора: — События последнего времени сделали для Германии продолжение войны равнозначным бессмысленной жертве… Для Германии война проиграна. Красная Армия стучится в ворота, империи с центра, она обложила немецкие войска с севера и заходит с юга. — Паулюс прокладывал указкой истинное начертание линии фронта. — Военное положение Германии стало шатким… Финляндия, как союзница по блоку, откалывается от Германии. Королевская Румыния, судя даже по тому, как румынские солдаты сдавали позиции на Дону, тоже отворачивается от войны. Балканский фронт накануне развала. Война берет саму Германию в тиски. Англо–американские экспедиционные войска, высадившись в Северной Франции, грозят вторжением с запада… Германия Гитлера, не хотевшая войны на два фронта, потому что это было бы для нее смертельной опасностью, получила второй фронт и теперь в огненном кольце… — Паулюс передохнул и заговорил еще более гневно: — В состоянии поражения Германия оказалась в результате преступного руководства авантюриста Гитлера. К тому же методы обращения с населением в занятых областях со стороны карательных органов и частей Гитлера преисполняют отвращения каждого настоящего солдата и каждого настоящего немца и вызывают во всем мире гневное осуждение, если вообще не презрение к немцам как нации.

Если немецкий народ сам не остановит эти преступные действия и не осудит их, он будет вынужден нести за них полную ответственность. Кончая, Паулюс бросил в зал: — Германия должна отречься от Адольфа Гитлера и установить новую государственную власть, которая прекратит войну и создаст нашему народу условия для дальнейшей жизни и установления мирных, дружественных отношений с нашими теперешними противниками…

Так один из зачинателей войны призывал к прекращению войны.

Пройдет время, отгремят последние залпы над поверженной Германией, и перед судом народов предстанут главные военные преступники. И тогда же, в Нюрнберге, в зал Международного военного трибунала войдет как свидетель обвинения генерал–фельдмаршал Паулюс. Появление его будет столь неожиданным и страшным, что на какое–то время нацистские главари оцепенеют.

И мы прочитаем в стенограммах заседаний трибунала:

"Г е н е р а л Р у д е н к о. Как и при каких обстоятельствах было осуществлено вооруженное нападение на Советский Союз, подготовленное гитлеровским правительством и верховным командованием немецких войск?

П а у л ю с. Нападение на Советский Союз состоялось… после длительных приготовлений и по строго обдуманному плану. Войска, которые должны были осуществить нападение, сначала были расставлены на соответствующем плацдарме. Только по особому распоряжению они были частично выведены на исходные позиции и затем одновременно выступили по всей линии фронта — от Румынии до Восточной Пруссии…

Был организован очень сложный обманный маневр, который был осуществлен в Норвегии и с французского побережья. Эти операции должны были создать видимость операций, намечаемых против Англии, и тем самым отвлечь внимание России. Однако не только оперативные неожиданности были предусмотрены. Были также предусмотрены все возможности ввести в заблуждение противника. Это означало, что, запрещая производить явную разведку на границе, тем самым допускали возможные потери во имя достижения внезапности нападения. Но это означало также и то, что не существовало опасений, что противник внезапно попытается перейти границу.

Все эти мероприятия говорят о том, что здесь речь идет о преступном нападении…

Г е н е р а л Р у д е н к о. Кто из подсудимых являлся активным участником в развязывании агрессивной войны против Советского Союза?

П а у л ю с. Из числа подсудимых, насколько я их здесь вижу, я хочу здесь назвать следующих важнейших советников Гитлера: Кейтеля, Йодля, Геринга — в качестве главного маршала и главнокомандующего военно–воздушными силами Германии и уполномоченного по вопросам вооружения…"

Пройдет еще некоторое время, и генерал–фельдмаршал Паулюс будет возвращаться к себе в Дрезден, в новую, демократическую Германию. И от имени военнопленных–антифашистов, волнуясь, он заявит:

— В Советский Союз мы въезжали врагами, а уезжаем друзьями…