Маршал Жуков чувствовал себя неспокойно. Он знал, что главный театр войны сейчас, вот в эти дни, перенесся на Курский выступ, сюда стянуты основные силы воюющих сторон. И то, что германское командование в сражениях под Москвой получило по зубам, проиграло Сталинградскую битву, кончившуюся пленением 6–й армии во главе с ее командующим, потерпело крах в донских степях и частично на Украине, — все это тешило маршала, но и не давало повода для восторгов. Война продолжалась, армии Гитлера сумели пополниться, в Берлине тотальная мобилизация резервистов объявлена. Разведданные предостерегали: огромная концентрация войск противника наблюдается именно здесь, под Курском, и в районе Орла; агентурная разведка и партизаны доносили даже о дне и часе наступления немецко–фашистских войск.

Знал Жуков и другое: цепь частных неудач и поражений неприятеля еще не означает полного поражения в войне, которая по своим масштабам не имеет себе равной в истории. Бывает, на отдельных участках фронта в цепи сражений рвутся звенья, и противник достигает успеха. Нигде так не подстерегают капризы случайностей, как на войне, и, не предвидя это, можно поплатиться дорогой ценою. Судя по всему, немецкое командование, концентрируя главные ударные силы на Курском выступе, пытается именно здесь дать решающий бой. "Реванш, хотят взять реванш за прежние поражения", — подумал Георгий Константинович.

То, чем живет фронт, состояние духа армии маршал Жуков постигал от самих солдат. Он был убежден, что никакие схемы, карты и оперативные планы, будь они блестяще исполненными, и ни умные головы в штабах, ни властные командующие — никто и ничто не решит исход сражения до тех пор, пока не заявит о себе сам солдат. Только он, солдат.

Объезд фронтовой полосы маршал зачастую начинал с передовой. А на этот раз сперва решил побывать в штабе 1–й танковой армии, у Катукова.

Завидев подъехавшую машину и выпрыгнувшего из кабины маршала, генерал Катуков собирался отдать рапорт, но тот взмахом руки прервал его и уставился на него колючими глазами.

— Ни рыбки, ни чешуйки! — пошутил маршал, не меняя строгого выражения лица.

Катуков остолбенел.

— Наябедничал тот… — с недовольством проговорил он.

— Кто?

— Из ваших представителей, этот независимый…

— Почему независимый? — спросил Жуков. — Если он что–то не так делает, можно и поправить его, проще говоря, одернуть.

— Попробуй одерни, — усмехнулся Катуков. — Сразу накропает в генштаб, а то и Верховному.

— Довольно плакаться в жилетку. Танкисты, они народ непробиваемый, и тебя тоже голыми руками не возьмешь! — проговорил Жуков. — Показывай свои экипажи…

— Пожалуйста. Только не хотите ли отобедать, в семейном кругу с нами посидеть?

— Как в семейном? — не понял Жуков и пошевелил подбородком, что было верным признаком вспыхнувшего негодования. — С собой женщину возите?

Генерал Катуков потупился, жалея, что слишком разоткровенничался.

— Со мной жена, Катерина. — И, желая раздобрить маршала, который питает слабость к рыбным блюдам, добавил, играя улыбкой на широком крестьянском лице: — Уха есть. Свежую рыбку подаст на сковородке пальчики оближешь!

Как и следовало ожидать, от рыбы маршал не отказался, но ел торопливо, поглядывая в проем двери палатки на машину. Между тем Катуков счел уместным предложить:

— А может, отдохнете с дороги? У нас трофейные киноленты, взятые в разгромленной немецкой роте пропаганды. Можно посмотреть. Любопытные вещи выясняются из этих кадров.

— Что именно? — заинтересовался Жуков.

— Во всех видах обнажается рейх и Гитлер, — сказал Катуков. — Я, грешным делом, не верил, особенно нашему юмору, когда писали, что фюрер бесноватый и чуть ли не психопат, а посмотрел их же ленты, и нацисты сами себя этими кадрами высекли.

— Что же посмотрел? — спросил Жуков.

— Вся жизнь его запечатлена. И даже как держит себя на трибуне: то говорит властно, чувствуется, именно фюрер германский, а то вдруг закатит глаза, как одержимый или сумасшедший, то неожиданно начнет махать руками, весь сгибается от гнева, едва до пола не достает.

— Наэлектризовывает обывателей, своих генералов и партию нацистов, заметил Жуков.

— Верно, — кивнул Катуков. — А вы бы посмотрели захват фашистами власти… Штурмовики на бронированных машинах… Ревут сирены… По ночам огромные костры на площадях, сжигают неугодную для них литературу… Крупным планом дано факельное шествие, а спустя годы — марширующие солдаты рейха в лобастых касках, захват городов и стран Европы, расстрелы неповинных людей, виселицы…

— Это страшно смотреть, — вмешалась в разговор Катерина. — Так они утверждались во власти. И что самое удивительное, есть кадры: замуровывают плиту, похожую на книгу, и на ней надпись золотым тиснением в память о тысячелетии третьего рейха.

— Замуровывают. Обещают третьему рейху как минимум тысячу лет, строго проговорил Жуков. — Ну и змеи. — Вставая, жестко добавил: — Одного только не учли: мы этот фашистский рейх в ближайшие времена похороним. Похороним, как падаль!.. Пора двигать!

Поездку в войска, занимавшие оборону здесь, в среднерусской полосе, не впервые совершал маршал Жуков, приезжал и в марте и в апреле. Ему бы не стоило утруждать себя и тратить время в такой сложной обстановке, когда с часу на час может грянуть битва. Впору бы занять место на командном пункте и ждать, когда загромыхает артиллерия. Сколько раз обследовал он вот эти пригорки, речки с низкими берегами, доступными для прохождения танков, лощины, овраги с крутыми откосами, тощие редковатые рощи, в которых не то что укрыть боевые машины и артиллерию, а и скачущим по кустам вертким сорокам негде спрятаться. Недаром же пришлось маршалу затребовать отовсюду со складов и с других фронтов целые вагоны маскировочных средств. Лично им были уже объезжены и исхожены места и районы обороны, протянувшейся на обширных пространствах, но, как и месяцем раньше, маршал все это вновь объездил, исходил, не гнушаясь ни пылью дорог, ни жарою, от которой порой изнывал до гнетущего состояния. "Надо!" — внушал он себе и, переспав короткую летнюю ночь, вновь с рассветом отправлялся в путь. И, приехав на место в тот или иной район, маршал с повышенной придирчивостью выявлял и подмечал то, что иные не могли увидеть и понять. Бывало, не раз обрушивал на иных свой гнев, и после его отъезда летели звездочки с плеч, а то и вовсе погоны с начальников–ротозеев. Маршал был строг, но его строгость диктовалась военным временем и не выходила за рамки справедливости. Он подумал сейчас о том, что, может, и напрасно порой был слишком резок, делали же намек знакомые, равные ему в звании начальники, что не следует рубить сплеча.

— Так надо. Не мне лично, а в интересах дела требую, — подумал он вслух, и генерал Катуков невольно поежился, спросив:

— У вас какое–то замечание, товарищ маршал?

— Нет. И откуда вы взяли? — отозвался Жуков и опять задумался.

Они проехали уже километров десять, и маршал видел мелькавшие перед глазами траншеи, окопы, блиндажи, противотанковые рвы. Полоса второго эшелона еще не кончилась, а за ней пойдут укрепления полосы первого эшелона, и маршал Жуков удовлетворенно подумал, что в тяжелейших земляных работах, в насыщении обороны инженерными укреплениями и огневыми средствами, в лабиринтах траншей и окопов — труд и труд военных и местных жителей. Он, маршал, был причастен к тому, что здесь с весны создана на всю глубину многополосная оборона. Никто другой, а именно он, маршал Жуков, после тщательного анализа данных о противнике, соотношении войск своих и неприятельских, после разгаданных замыслов немецкого командования пришел к мысли, что на огромном Орловско—Курском выступе немцы с начала лета предпримут мощное наступление, чтобы взять реванш за прежние поражения, и именно здесь маршал предложил встретить наступающие ударные силы противника из оборонительных позиций. Еще в первых числах апреля Жуков письменно сообщил свои предложения в Ставку.

Пространная записка кончалась категорически:

"Переход наших войск в наступление в ближайшие дни с целью упреждения противника считаю нецелесообразным. Лучше будет, если мы измотаем противника на нашей обороне, выбьем его танки, а затем, введя свежие резервы, переходом в общее наступление окончательно добьем основную группировку противника".

В Ставке не раз обсуждали эти предложения Жукова. Были и противники занимать оборону. К примеру, генерал Ватутин отстаивал мнение, что следует сорвать наступление противника и нанести ему первыми упреждающий удар. Ватутин был вдумчивый и решительный полководец. Юго—Западный фронт под его руководством 19 ноября 1942 года нанес сокрушающий удар по противнику на Дону, прорвал его оборону, захлопнув в котле отборные войска 6–й армии. Ватутина уважал Сталин, прислушивался к мнению растущего талантливого командующего.

В звании и по служебному положению Жуков был на голову выше Ватутина. По праву заместителя Верховного главнокомандующего маршал упорно стоял 4а своем.

Верх в споре одержал Жуков, и это налагало на него особую личную ответственность. Ведь Ставка не только приняла, его предложение, но и возложила на него и начальника Генерального штаба Василевского руководство подготовкой обороны и координацию действий фронтов…

— Мы приехали, — вполголоса сказал Катуков, поглядев на рощу, спускающуюся в пойменный луг.

В низких берегах извивалась виднеющаяся с пригорка река. Земля по берегам чернела, и сама вода тоже была дегтярно–черная.

— Приехали, товарищ маршал, — повторил Катуков, кивая на одетые маскировочными сетями танки.

— Ну, показывай свою боеготовность, — попросил маршал.

— Разрешите объявить экипажам боевую тревогу?

— Больно горяч. Не следует, — возразил маршал. — Просто собери ребят, потолкуем.

Танкисты в черных комбинезонах, пропахшие горючим, скоро кучно обступили приезжих, некоторые облокотились на борта танка, сняли было шлемы, так как стояла жара. Они знали своего командующего Катукова, человека покладистого и добродушного, а вот кто был с ним — плотный, кряжистый, одетый в синий комбинезон, без знаков отличия — им было неведомо. И вольность, допущенная одним стоявшим чуть в стороне танкистом, который позволил себе громко выругаться, заставила генерала Катукова возмутиться:

— Поосторожней, а то уши натреплю! Среди вас маршал Жуков.

Танкисты разом подобрались, застегнули комбинезоны, нахлобучили шлемы.

— Ничего, чувствуйте себя свободно. Жуков тоже солдат, — улыбчиво сверкая карими глазами, заметил маршал и спросил: — Готовы вступить в дело?

— Само собой, товарищ маршал, — бойко ответил молоденький, видимо только из училища, лейтенант.

— Как это понять?

— Будем жечь, как нас учили.

Жукову понравился ответ, но он озабоченно заметил:

— Немец, по нашим данным, "пантеры" наготовил, "тигры" выпустит на поле боя… Все это — новейшие его танки. Вам об этом известно?

— Известно. Пусть не устрашают названиями, металл все равно горит, по–прежнему самоуверенно отвечал лейтенант.

— С какого расстояния бьет наша "тридцатьчетверка"?

— Прямым выстрелом попадает с расстояния в тысячу метров.

— На километр, значит?

— Да.

— Но "тигры" и "пантеры" сжигают танк с двух тысяч метров. Есть разница? — в упор глядя на лейтенанта, спросил маршал.

— Есть, — ответил лейтенант.

— Как же выйдете из положения?

Лейтенант смутился, не ответив.

— А чтобы подбить в борт эту "пантеру" или "тигра", о которых мы еще мало знаем, нашему Т-34 придется бить с расстояния трехсот метров. Такова толщина брони самых уязвимых мест у этих танков… Как же поступить, чтобы жечь их? — допытывался маршал, еще больше озадачивая вконец сникшего лейтенанта.

За него взялся ответить средних лет танкист со скошенным подбородком — от шрама на лице. Он сделал шаг вперед и проговорил:

— Позвольте внести коррективы для ясности? — И, получив утвердительный ответ маршала, сказал: — Мы будем скрестись бортами о борта.

— То есть как это скрестись? — не понял маршал.

— А так… Ежели пойдут, саданем из засад. А ежели и такая тактика не поможет пересилить, то тогда подожмемся вплотную… впритык… чтобы бока да брюхо ихним "пантерам" и "тиграм" вспарывать… Немец хоть и в броне, а побоится принять сближение.

— Вы имеете в виду ближний бой? — не переставал расспрашивать маршал. — Пойдете на таран?

— Можно и на таран, нам не привыкать.

— Хотите учинить рубку, настоящее танковое побоище, так я вас понял? — спросил маршал.

— Как ни назовите, а схлестнуться придется люто, — отвечал танкист с обезображенным подбородком. — Помню, на Березине была мялка… Такая мялка, что свет белый померк в дыму, глохли от скрежета и грохота… Танки в танки ударялись. Смешались и наши и немецкие… И вот памятная на всю жизнь метка.

Жуков до того расчувствовался, что подошел и обнял танкиста:

— Спасибо тебе, всем вам отеческое спасибо, родные. Действуйте, как велит совесть и опыт.

Они уехали.

Допоздна в тот день Жуков объезжал позиции обороны.

Где–то в стороне погромыхивала артиллерия. Ночь зрела грозами.