На другой день с утра встреча возобновилась.

То и дело полковник Адам порывался встать и уйти — думалось, что сейчас начнется сугубо доверительный разговор и ему неудобно, просто неприлично оставаться. Но всякий раз Вильгельм Пик взглядом давал понять, что Адам вовсе не мешает, пусть слушает вместе со своим командующим. Более того, сам Адам чувствовал, что ему необходимо остаться, чтобы многое понять и извлечь для самого себя.

В комнату, как всегда без стука, вошел генерал Артур Шмидт. Его рабочая блуза и руки, заляпанные землею, вовсе не выдавали в нем былого начальника штаба армии.

Он попеременно смотрел то на фельдмаршала Паулюса, то на Вильгельма Пика, о присутствии которого уже пронюхал, и проговорил с присущей ему злобой:

— Знаю, вы замышляете тут, как разбить Германию, похоронить ее. Но это от вас не зависит! Германские войска воевали и будут воевать, несмотря на потерю 6–й армии. Это, господа, еще не поражение великого рейха, так что успокойтесь. — Артур Шмидт покинул комнату.

Вильгельм Пик был поражен его наглостью, некоторое время молчал и, встав, спросил, глядя на фельдмаршал" в упор:

— Он всегда такой… рьяный нацист?

Паулюс промолчал. За него ответил с усмешкой Адам:

— Это действующая модель третьего рейха. Злой дух в натуральном виде.

— Почему злой дух? — недоуменно спросил Вильгельм Пик.

— Так звали его в армии. Неисправимый злой дух. Не обращайте на него внимания. Бог с ним!

— Как не обращать внимания? — удивился, не соглашаясь, Пик. — Вот такие, как Артур Шмидт, и повели Германию на войну, на разбой. А приведут к катастрофе, к гибели, и, надеюсь, в скором времени. И мы, политэмигранты и военнопленные, все без исключения, сообща должны поднять голос против Гитлера и его клики, обратить немецкий народ и армию против тиранов.

— Каким образом? — нетерпеливо спросил полковник Адам. В душе он начинал уважать важного гостя и при нем чувствовал себя раскованнее.

— Люди, как и воззрения их, меняются, и, надо полагать, к лучшему, вновь заговорил Пик. — Это закон развития. Рано или поздно это произойдет и с немецким народом, который, идя за своим фюрером, заблудился, и военный путь свой метит кровью.

Невысокого роста, с усталым, тронутым морщинками лицом, Вильгельм Пик легко ходил по комнате, рассуждая вслух:

— Наш народ прозреет, заплатив за тяжкие грехи большой ценою. Пелена заблуждений спадет с его глаз. А для этого… — он сделал паузу, словно давая додумать самому Паулюсу, что именно надо сделать, и добавил решительно: — Надо всем восстать против гитлеровского режима. — И замолчал, ожидая, что на это ответит Паулюс, который сидел, угрюмо насупясь.

В словах немецкого коммуниста не было половинчатости, и, говоря резко, он вовсе не собирался ни подправлять, ни тем паче как–то оздоровлять установленный нацистами режим, — нет, это было отрицание всей существующей системы, то есть фашизма. Речь шла о том, чтобы чертополох вырвать с корнем, а не поливать его и не холить ради того, чтобы он давал новые побеги и семена. И Паулюс это понимал.

— Вы, господин фельдмаршал, говорите, что, как и все солдаты, клялись и присягали служить своему отечеству, иначе говоря, Германии. Так? приблизясь к нему, спросил Пик.

— Да, я присягал в верности великой Германии и… фюреру, — добавил Паулюс.

— Я тоже присягал как депутат рейхстага, но только немецкому народу, — согласился Пик. — А что получилось на деле? Мы клялись служить отечеству, а не банкирам прусским и юнкерам, народу, а не круппам и мессершмиттам, клялись миру, а не войне, не страданиям и крови…

— Но какой же, по вашему мнению, выход? — приподнял глаза фельдмаршал.

— Вот по этому поводу я и навестил вас, — оживился Пик. — Итак, сообщу вам. Среди немцев — политических эмигрантов и военнопленных создается национальный комитет за свободу Германии. Если надумаете вступить — приглашаем. А не захотите — неволить не будем. Только советую обдумать все, взвесить. Ведь если и вы, и все мы сообща не будем активно бороться против Гитлера и нацизма, то кто же поможет нашему фатерлянду и непричастным к нацизму немцам спастись, кто? Взваливать эту миссию только на плечи Красной Армии — она и так уже несет нам избавление.

Паулюс смотрел на Вильгельма Пика выжидающе. Затем, как бы между прочим, спросил, чем будет заниматься этот комитет.

Вильгельм Пик высказал давно созревшую идею. По его мнению, комитет должен организовывать и направлять борьбу против гитлеровского режима, за скорейшее окончание войны. Предполагалось, что в национальном комитете эмигрировавшие вожди рабочего движения и представители интеллигенции, покинувшие в свое время Германию, будут тесно сотрудничать с пленными генералами, офицерами и солдатами… От нацизма и Гитлера, поставивших на карту судьбы немецкого народа, нельзя прятаться, как улитка в ракушку. Нельзя занимать позицию выжидания. Нужна борьба — активная и открытая! против свирепствующих в Европе сил фашизма… Они оба — коммунистический лидер и фельдмаршал — являются немцами. Их кровно волнует судьба родины, ее будущее.

— Я призываю вас, господин фельдмаршал, открыто выступить против Гитлера и его режима, принять участие в работе будущего комитета, — сказал Пик. — Повторяю: вас никто не принуждает, но подумайте. Примите мой добрый совет и участие в вашей личной судьбе…

Скоро пришедшие покинули комнату, и Паулюс был оставлен один со своими думами. Было уже поздно. Спать фельдмаршалу не хотелось. И мысли в голове теснились, сталкивались, отзывались в висках до боли, до ломоты.

Заглянул в комнату без стука в дверь генерал Щмидт. Изучающе прищурился, словно испытывая. Фельдмаршал пытался рассказать ему о беседе с Вильгельмом Пиком, но он не хотел и слушать.

— Знаем! От этой безродной братии ничего, кроме смуты, и не ждите, отмахнулся Шмидт и начал опять подзуживать, что боже упаси попадаться на удочку большевистской пропаганде, а вступать в какой–то национальный комитет "Свободная Германия" и думать нечего, — все, кто пойдет туда, будут преданы анафеме и прокляты…

Через недолгое время, уже в потемках попросил разрешения зайти Адам и с места в карьер трагическим голосом спросил:

— Слышали, что о нас фюрер вещает?

— Что именно? — поднося зажженную свечу к лицу, спросил Паулюс.

— Сам слышал, германское радио передает, что верные рейху генералы и офицеры 6–й армии — все до единого — погибли. И, что удивительно, вместе с ними погиб и командующий Паулюс.

— Что бы это значило? — удивился фельдмаршал.

— Опять приглашение к самоубийству, — съязвил Адам.

Лицо Паулюса передернулось в нервном тике.

— О, бог мой!.. Что они от меня хотят? — схлестнув на груди руки и горбясь, фельдмаршал заходил по комнате так, что от движения воздуха мигало пламя свечи, поставленной в плошку. Почудилось, будто его хоронят при свече.

А Шмидт, подзуживая, ловко ввернул:

— Прошлый раз мои слова были пророческими.

— Какие слова?

— Командующий должен подать пример… покончить с собой!

— Шмидт! — громко окликнул Паулюс. Он подскочил к генералу, схватил его за мундир и едва не вышвырнул из комнаты. — Если еще раз напомните мне об этом, то я прикажу пока верящим мне немецким офицерам повесить вас вон на той осинке, возле которой вы копаетесь… Уходите отсюда вон!

Шмидт изменился в лице до синевы и, пятясь, вышел.

Фельдмаршал не переставал ходить по комнате, прижав ладонями щеки, как при зубной боли.

— Что же делать, Адам? — стонал он.

— Во всем трезво разобраться. И видимо, господин фельдмаршал, без политики не прожить! — сорвалось с уст Адама. — Вильгельм Пик правильно говорит, что без политики нельзя жить. Это, если хотите, компас, которым вы пользовались в походах, и будет вашей бедою, если вы не смените этот компас на тот, который предлагает Пик. — И он вышел.

Наконец оставшись один, Паулюс мог взвесить все "за" и "против". Тяжелый был день — голова воспалена, мысли путаются… "Чем кончается политика немецких вожаков? Миллионами убитых своих и чужих людей на полях войны, сами обесславили себя и народ втянули в кровавую авантюру. Да, политика ровным счетом ничего не значит. Это простая погоня за властью, жажда ее обрести. Любой ценой. Но власть — всякая власть — зло, потому как порабощает волю человека и навязывает свою волю… Зло же бессмысленно, а значит, и политика тоже… Но какая политика? Политика войны, агрессии, которую навязал Гитлер немцам. И это привело к национальной катастрофе. Есть и другая политика — политика жизни, мира без войн… Она, видно, и откроет путь к избавлению немецкого народа от фашизма и возрождению демократических свобод нации", — думал Паулюс.