«Фейсбук» принёс: «Когда Мужчина называет свою Женщину “солнышко” — она светится. Когда называет “любимая” — она любит. Когда называет “моя нежная” — она задаривает ласками. А когда мужчина молчит — она становится равнодушной. Всё очень просто… женщины взаимны до невозможности».

Так если кто в постели сучкой называл, это он намекал, чтобы я дом охраняла?! Вот извращенец.

Узнала также, что в ФБ существует Дамский клуб «Я — грязная сучка». Дамский, понимаете? Там, должно быть, только породистые леди.

Интересно, что для вас выносимей — женская глупость или мужская тупость?

Я всегда была терпеливей к женщинам и уже думала, что самочки просто в среднем милее, но постепенно поняла, что источник моей толерантности — «мне с этим не спать». Дура (да и просто чем-либо неприятная баба) — это не моя проблема; но стоит представить мужчину с тем же набором характеристик, который теоретически может ко мне приблизиться на расстояние вытянутой руки, так сразу хочется кричать от ужаса и отвращения.

Полжизни тратишь, чтобы не быть похожей на мамочку, а потом внезапно замечаешь в зеркале взгляд, от которого всё детство шерсть на загривке вставала дыбом.

Мамина манера обращаться с мужчинами возмутительна, её любимые фразы, эталон абсурда, я храню в сердце до сих пор:

«Не спорь со мной, раз я права»

и

«Будь мужиком, не возражай женщине».

И, понимаете, я до скольких разов клялась себе «никогда в жизни», а потом вдруг слышу, что сама, вот этим ртом, говорю:

«Сделай, как я хочу, и всё будет по-твоему».

Причём изнутри это звучит ужасно логично и очень честно. Здравствуй, мама.

Моя бабушка, умный и одинокий социофоб, всю жизнь прикидывавшийся крестьянкой, писала своим детям письма, которые начинались так: «Здравствуйте, дорогие мои дураки». Мама страшно злилась. Она была её невесткой, какое-то время искала одобрения свекрови, а натыкалась на ясность, иронию и терпение.

У нас с ней одинаковые руки и взгляд, мы вообще очень похожи.

Я недавно заметила, что мои самые нежные любовные высказывания если не впрямую, то весьма прозрачно намекали на интеллектуальную недостаточность адресата. Люди, конечно, злились, потому что явно не дураки и зачастую умней меня. Просто они не имели в голове калькулятора, который у меня вшит в операционку по умолчанию, — но счётная машинка ещё не мозги, это же очевидно. А я никогда не умела объяснить, что это наш фамильный способ любить: увидеть, принять как есть, удивиться, что человек не может так же, — и всё равно любить. Не «ты глуп», а «ты не видишь; ну ладно, ты не видишь».

Противные мы с бабулей, чего уж, и взгляд тяжеловат, даже в любви. Особенно в любви.

Мои лучшие романтические истории сводились к тому, что я приезжала к какому-нибудь мужчине и принималась у него страстно спать. Так и определялась любовь — спит, значит, любит. Известно, что прадедушка Алексис был бродячий цыган, укравший себе жену где-то на юге. В связи с вышеизложенным полагаю, что прабабушкой была цирковой медведь, которого вечно выпинывали из спячки и заставляли танцевать в юбочке. Ничем иным не могу объяснить, почему мои главные новости жизни обычно о том, как мало и не вовремя я сегодня спала, а главный навык — умение красиво крутить ногами диванный валик.

Ужасно люблю, как малоопытные в любовных делах мужчины пишут о женщинах — примерно как я бы написала, доведись мне некоторое время рассматривать вблизи утконоса: острое любопытство и осторожное недоумение, оттенённое восхищением и брезгливостью в равных дозах. Конечно, в таком случае об утконосе можно наговорить много глупостей, но иногда получается увидеть больше, чем удаётся самым пристальным его исследователям.

Как-то журналист Соколов-Митрич заметил, что утконосы в поисках надёжности стали тянуться к сереньким мужчинам. По мне, так «лучше умереть, чем есть цветную капусту». И не сказать, что я не хотела бы стабильности. Просто я себя знаю — удавлюся. Другое дело, что разумные утконосы в нестабильных условиях нипочём не станут размножаться. Откладывать яйца в коробку из-под телевизора не наш метод, а у любимых авантюристов обычно ничего больше нет.

Есть женские томления из разряда непристойных — и это не когда она мечтает сидеть на цепи в подвалах МИФИ, удовлетворяя противоестественные вожделения распалённых физиков, например. Это грёзы об отношениях. Разумная взрослая женщина время от времени откладывает вышивание, устремляет взор в бесконечность и думает:

— …а потом он скажет: я искал тебя всю жизнь и теперь хочу, чтобы ты никогда не беспокоилась, я всё возьму на себя и решу; ты больше не должна ни о чём думать, я сделаю тебя счастливой.

Или:

— …и тогда мы сбежим и станем грабить караваны! Он будет в чёрной маске, а я в махонькой кожаной юбочке и с вооот такенной пушкой! Пыщ! Пыщ! Отдача в плечо, я красиво дёргаюсь, но попадаю! А потом так небрежно дууую в дымящийся этот, как его, ствол…

Если мыслить в формате сказочек про принцесс, то первый вариант — это принцесса и рыцарь (или принцесса и дракон, когда хочется брутальности), а второй — это пара дракон и дракон. Бонни и Клайд, если угодно, или Ханни Банни и Мистер Пумкин. Когда «мы» не просто партнёры, но и бойцы «спина к спине против остального мира».

Я-то полагаю, что и того, и другого можно возжелать только от незрелости или крайней жизненной усталости. Но мне интересно — вот андроиды, андроиды, мечтают ли они об электрических овцах? В смысле, есть ли мужчины, которые готовы всерьёз произнести реплику из первого варианта или натурально грабить караваны вместе с любимым существом (не с конём)? Мне всё больше попадались такие, которые грезят о чём-то среднем — «чтоб понимала», но слишком далеко за рамки традиционного гендерного предназначения не выходила. Ни принцесса-паралитик, ни женщина-боец особым спросом не пользуются.

Или мне опять не повезло с андроидами.

Мужчина, чтобы разжечь угасающую страсть, вспоминает, как он первый раз увидел и захотел эту женщину.

Никогда я не понимала механизм — ведь мы тогда были совершенно чужие, для меня мужик тогда ещё был никто, его знаки внимания ничего не стоили. А они, видимо, таким образом воскрешают прелесть новизны.

А женщины, кажется, подогреваются воспоминаниями о припадках взаимной нежности. Либо, если такие, как я, «какой он был красивый», крутой, хищный, ну или что я там себе придумала для этого конкретного человека. Тоже о пике восхищения, но у меня он приходится не на самое начало знакомства, а когда я этого человека более или менее присвоила. Посторонние красавцы как-то не задевают.

Со временем это превращается в «когда он ещё был мой» или «когда он мне ещё нравился», в зависимости от течения связи.

Как-то раз в несусветную рань мне позвонили с какого-то радио и спросили, как правильно расставаться. И в пустой утренней голове неожиданно нашлась довольно рабочая мысль:

— Честный человек должен чётко сформулировать партнёру понятную причину своего ухода. Желательно такую, чтобы он мог сказать «вот зараза!» и забыть. Это элементарная вежливость, несложная в исполнении, — ведь «понятная» не значит «правдивая».

Это общий случай, а некоторых людей, чьё самолюбие воспалено, надо бросать так, чтобы они не сомневались, что ушли сами. Это тоже вежливо.

Вдруг поняла, что понятие «мой бывший», столь важное для женского эпоса, для меня ничем не наполнено. Если я переживаю о человеке, какой же он бывший, он — сейчас. А если нет, чего бы я о нём думала. Бывший мужчина — больше не мужчина.

Известно, что лучшей частью мужского организма я считаю кубики. Это результат юношеского импринтинга: в раннем возрасте я была влюблена в качка. Очень хороший был человек, ай-кью чуть больше, чем два объёма бицепса, но заметно меньше, чем выжимал от груди лёжа, а уж кубики, так и вовсе играть не переиграть. Он меня волновал до помутнения в глазах, и после расставания я страшно о нём тосковала. И один только был способ избыть эту тоску: кассета с видеоуроком по накачиванию пресса, там показывали живот, как у мальчика моего.

И я медитировала, медитировала, да и вымедитировала, что первичны тут кубики, а всё остальное вокруг них такие пустяки, что можно смело выбросить из головы этого конкретного юношу и сосредоточиться на поиске подлинных ценностей, на ком бы они ни росли.

А вы говорите — сиськи.

Ибо что есть сиськи? Два комка жировой ткани. Кубики же — это усилие, порыв и вдохновение, это бугры и впадины, поэзия и огонь чресел.

Однажды я осталась без мужчины всей жизни и очень горевала. Чтобы меня утешить, этот добрый человек на прощание подарил кассету с музыкой, и много ночей я засыпала под шепот одного кроулианца:

Шшш, детка, прекрати реветь и спи, повторяла я за ним, go to sleepy, little baby. Но более всего мне нравилось:

Когда ты проснёшься, тебе достанутся все симпатичные маленькие лошадки. Обещаю. Чёрные и гнедые, пятнистые и серые, бормотала я, симпатичные маленькие лошадки… Гнедые жеребцы и чёрные кони, ты обязательно покатаешься на них. Только перестань плакать сейчас, а потом у тебя их будет сколько пожелаешь.

И постепенно как-то перемоглась и утешилась.

И с тех пор, конечно, да. И каждый раз, если вдруг что, я думаю: blacks and bays, dapples and greys, ничаво, ничаво, как-нибудь.

Постепенно поняла, что одно из проявлений виктимности — готовность существовать без взаимности.

Любые односторонние обязательства — я тебя люблю, а ты нет, но я буду рядом; начальство не уважает и не ценит, зато у меня есть работа; всем плевать на меня в этой компании, но хоть побуду среди крутых чуваков, вдруг пригожусь — превращают человека в удобную жертву. Изнутри это ощущается как смирение. А на самом деле вредно не получать то, на что имеешь право в принципе, об этом её фея-крестная говорила.

Я знаю, чем кризис среднего возраста отличается от обычного неврозика с тревожностью.

В случае невроза всё время преследует страх, что жизнь подкрадётся с неожиданной стороны и учинит какую-то непредсказуемую подлость.

Кризис среднего возраста характеризуется предчувствием непредсказуемой подлости, которую способен учинить ты сам.

Забавно, как меняется представление о количестве подходящих сексуальных партнёров со временем. Пока ты юное существо, кажется, что крайне сложно найти восхитительного любовника или любовницу — тот неумел, эта не даёт или даёт и сбегает. Потом взрослеешь, и оказывается, что мир, как мешок Деда Мороза, полон разноцветных подарков: по-настоящему недоступных мало, стоит только захотеть достаточно сильно, а совсем богоравных можно заменить симпатичным дженериком.

Этот благословенный период длится, пока не начнёт зашкаливать разборчивость, после чего потихоньку возвращаешься к подростковым фрустрациям. Ну да, ты по-прежнему всех можешь, но то неинтересно, это нарушает твой, прости господи, энергетический баланс, это ты не любишь, или оно тебя не любит — что раньше совсем не мешало, а это всем прекрасное, но дурак. Остаются полтора человека, с которыми и можно, и хочется, ты начинаешь дорожить и цепляться, но это так неловко и неприятно, что ну его к чёрту. Потом, видимо, ты умрёшь.

Правда, в промежутке будут примерно сорок прекрасных лет, но тэг #безысходность требует именно такого финала.