Флаер пожарной службы набрал высоту и сделал последний круг над пепелищем. Можно сказать, не напрасно сгоняли на вызов. Возгорание в тайге было зафиксировано со спутника, но к прилёту команды огонь потушили местные. Здесь, оказывается, кто-то обитал, хотя по всем данным людей в этих непролазных чащах не числилось. Но капитан Капылофф нисколько не жалел времени, потраченного на вызов: и «полётные» положены, и новую информацию раздобыл, а ещё впервые увидел жилой деревянный дом. Вроде немудрено найти его посреди леса – из чего строить, если не из подручного материала, – но на Земле уже лет пятьдесят пользовались только «живым бетоном», который позволял за считаные часы возвести удобный и надёжный модуль, способный к тому же самовосстанавливаться. Капитан искренне не понимал, зачем отказываться от преимуществ прогресса, если дерево способно вот так вспыхнуть и сгореть в одночасье. Правда, пострадал только сарай, а избу отстоял хозяин, сумрачный высокий мужик. Капылофф подивился, откуда, из каких глубин памяти выскочило это забытое слово – «мужик», ведь оно уже много лет как выпало из обихода, а натуралов неопределённого возраста обычно называли мэн. Но к этому неухоженному типу, бородатому, со шрамом через щёку, с широкой сухой спиной, не шло ничего другого. Чистовец, что с него взять.

В конце двадцать первого учёные по локоть залезли в человеческий геном и копались там с наслаждением. Казалось, будто перед ними электрическая схема с множеством проводков и массой неизвестных возможностей. Переключи красненький, и вспыхнут лампочки, перережь зелёный, и всё к чертям взорвётся. Как? Почему? – неведомо. Но интересно до жути.

Анджей Зигманчик был не первым, кто обнаружил синенький проводок, ответственный за «устойчивость системы» – иммунитет. Но предыдущие попытки с ним поработать приводили к стремительному дисбалансу всех функций, и подопытный организм так или иначе уничтожал себя сам. И только этому парню удалось скомпенсировать отрицательные эффекты и перенастроить машинку так, чтобы она служила в разы дольше и не глючила. Ну, почти.

Никто толком не понял, как это было сделано, однако метод разработали, применили, и очень скоро человечество получило возможность избавиться от всех мыслимых болячек. И кто же от такого откажется? В кратчайшие сроки необходимым изменениям подверглось почти всё население Земли, кроме исчезающе малого числа упрямцев, которым какая-нибудь экзотическая вера не позволяла пользоваться благами цивилизации. И за следующий век они действительно почти исчезли, а в мире воцарилось здоровье, долголетие и средний возраст.

Ну да, люди старели очень медленно. Так медленно, что снижение рождаемости поначалу никого не напугало. На свете и без того полно народу, а перенаселённость давно была отчаянной проблемой. И потому тот факт, что теперь далеко не каждая женщина способна родить далеко не от каждого мужчины, никого особенно не шокировал. Поначалу.

Но постепенно в обществе возникло беспокойство – «а вдруг мы вымрем?!». Уже поговаривали, что Зигманчика следует вычеркнуть из Списка Благодетелей Человечества и занести в Список Врагов, будто он змей-искуситель, который обманом завлёк людей в западню. Это, конечно, несправедливо, лучше бы сами заранее подумали, ведь примитивная логика подсказывала, что если прежде процесс эволюции был нацелен на выживание вида и не слишком заботился об отдельных индивидуумах, то с перестановкой приоритетов ситуация обязана измениться.

Вторым после тревоги преобладающим чувством сделалась скука. Для множества людей дети были развлечением, объектом гордости, радостью, связующим звеном в браке, вкладом в будущее, реализацией собственных несбывшихся амбиций – да мало ли чем взрослые нагружают малышей, помимо обыкновенной нехитрой любви. И теперь это бремя стало некому нести.

Правительства, конечно, не допускали окончательного уныния – кому охота командовать депрессивными народами. Поэтому СМИ усердно подбрасывали новые игрушки и новые фетиши – например, зрелую сексуальность и безопасность. Культ молодости давно изгнали со страниц глянца как огорчительный (точно так же, как полтора столетия назад объявили бойкот хрупким красавицам в пользу ординарных толстушек). Теперь в чести очаровательные морщинки, умудрённый взгляд, мягкое тело и неторопливые движения, а гладкую упругость и порывистость оставили мячикам.

Что касается безопасности, то, несмотря на удлинившуюся жизнь, страх смерти буквально воцарился в сердцах. Во-первых, на кону стояло долгое здоровое будущее, жаль терять десятилетия зрелой активности, которыми раньше наслаждались, допустим, с двадцати до пятидесяти, теперь этот срок как минимум удвоился. А во-вторых, с отсутствием потомства собственная смертность ощущалась особенно остро. Дети раньше как-то позволяли «сохраниться перед дверью», а теперь из неё тянуло бессмысленностью и холодом.

И потому любые упоминания о смерти считались дурным тоном. Её прекратили поэтизировать, готы умылись и переоделись в разноцветное, сказочки о вампирах предали забвению – слишком похожи на правду оказались выдумки об этих мёртвых, бесплодных и жадных существах. Безопасность стала важнейшей характеристикой любого продукта и процесса, будь то автомобиль или дом, путешествие или общение. Скорости снизились в пользу надёжности, красотой жертвовали ради неуязвимости. Подсознательные идеалы воплощали то ли черепахи, то ли роботы.

Кстати, о роботах: немного стесняясь, люди постепенно смирялись с тем, что дети могут быть… эээ… не совсем настоящими. Сначала это казалось почти извращением, но с тоской пришлось как-то бороться, и к концу двадцать второго богатые могли купить очень хорошенького андроида, с широким набором функций, неплохим словарным запасом и почти совсем убедительного.

А самые богатые имели возможность усыновить настоящего живого ребёнка. Традиционно в Азии и Африке с младенцами обстояло чуть лучше, чем в остальном мире, и при очень большом желании, выраженном в виде чека с кучей нулей, удавалось заполучить крошечного цветного наследника.

Для бедных оставалась только надежда как-нибудь случайно зачать, совокупляясь как можно чаще и с кем попало, – вдруг да повезёт найти подходящего партнёра.

Имеющихся детей берегли, как… нет, не зеницу ока. Глаз можно заменить, а тут речь шла скорее о бессмертной душе (с которой, по большому счёту, человек так и не научился как следует обращаться). Малышей охраняли, оснащали чипами, прятали, обожествляли. Единственное преступление, за которое полагалась смертная казнь, это нанесение вреда ребёнку (в том числе и киднеппинг). В смысле доходности «чёрное усыновление» далеко опередило торговлю оружием, и только наркотики могли с ним как-то сравниться.

При этом ситуация с рождаемостью не была уж совсем катастрофической, но истерика вокруг неё постепенно приняла вселенские масштабы.

Таким образом, большая часть населения погрязла в неврозах и беспорядочном сексе.

Но где-то в глуши ещё оставались потомки тех, кто отказался подвергнуться изменению. Они проживали обычный человеческий срок, со всеми положенными недугами, рожали, умирали. Их поселения были крошечными и тщательно спрятанными, потому что иметь дело со взбесившимся человечеством они не желали. Называли себя чистовцами, имея в виду, что кровь их чиста, а быт свободен от высокотехнологических штучек, которые всё равно не принесли счастья остальному миру.

Капылофф со всей очевидностью понял, что перед ним чистовец. Закон запрещал чинить им неудобства и разглашать координаты убежищ, но государственных служащих обязали докладывать начальству, если кого-то удавалось обнаружить, ведь это не просто люди, но хранилища бесценного генетического материала. Случалось, чистовцы пытались убивать случайных свидетелей, поэтому пожарные были вооружены и вылетали на лесные вызовы командой.

Этот выглядел мирным и одиноким. Капылофф цепко осмотрел двор, но не заметил следов какой бы то ни было семьи. Может, вдовец, хотя кладбища поблизости не видно – капитан с отвращением вспомнил, что эти извращенцы относились к смерти так спокойно, что могли закапывать трупы неподалёку от своих домов, а потом приходить на могилы и проводить там значительное время, заботливо их украшая, вместо того чтобы обставлять смерть как можно незаметней.

Мысль казалась настолько неприятной, что Капылофф приказал пилоту немедленно взлетать. И лишь для порядка они сделали этот последний круг над уцелевшим домом, над выжженным чёрным пятном и небольшим аккуратным огородом.

Вдруг штурман выругался и быстро застучал по клавишам управления аэросъёмкой.

– Что? – Капылофф заглянул в монитор и тут же приказал: – Так, хорош, уходим, пока они не поняли. Теперь бы не спугнуть.

Потому что оптика показала то, чего они сами не смогли бы углядеть с высоты: тропинку, полускрытую кронами берёз и осин, по которой к дому двигались несколько фигурок, одна побольше и три, целых три, поменьше.

Выжидали до самой зимы. Все участники полёта сидели «с заклеенными ртами», подписку о неразглашении с них взяли такую, что лучше бы сжевать собственный язык, чем проболтаться. Им запретили обсуждать находку даже между собой, и Капылофф уже начал думать, что никаких последствий, кроме десятикратных премий всему экипажу, не будет.

Но в конце ноября, когда снег окончательно лёг, на базе появился гость из центра, очень тихий и очень значительный, судя по количеству неразговорчивой охраны, которая за ним следовала. Гость намеревался посетить чистовцев, но для начала встретился с капитаном.

– Поделитесь своими впечатлениями о хозяине. Как его зовут?

– Он не представился, господин… – Капылофф, повинуясь жесту, опустился на стул под лампой.

– И я не стану, уж извините. – Гость сидел за столом, прячась в тени, но капитан различал узкое лицо с длинным носом, унылый рот и непроницаемый тяжелый взгляд, контрастирующий с общей вялостью физиономии. – Так какой он?

– Запущенный мэн, лет семьдесят, хотя, кто их разберёт, чистовцев. Я смотрел старые фотографии, раньше уже под пятьдесят так выглядели. Крепкий, плечи – во, хотя сухой. Судя по коже, белка в рационе маловато. На левой щеке натуральный шрам, очевидно, в прошлом была травма, которой никто не занимался.

Капылофф внутренне содрогнулся. Он не считал себя кисейной барышней, его служба подразумевала некоторый риск. Конечно, пожары тушили исключительно с воздуха, а защитным костюмам могли позавидовать астронавты. Но всё равно это вам не кабинетная профессия. И тем не менее ему было неприятно даже представить, какой опасности этот человек подверг себя однажды, раз заработал такое, и как вообще можно существовать вдали от экстренной медицинской помощи.

– Темперамент?

– Закрытый, неприветливый тип.

– Решительный, опасный?

– Решительности ему не занимать, сарай вон сам потушил. Насчёт агрессивности не скажу, но чистовцы по сути дикие.

– Что ж, спасибо за информацию. Если ещё что-нибудь всплывёт, сообщайте.

Капылофф коротко поклонился и вышел, испытывая заметное облегчение. Вот уж кто был опасен, так этот тихий столичный гость с рыбьим взглядом и монотонным голосом.

Для визита выбрали ранний вечер. Гость взял с собой только пилота, и это казалось неслыханной смелостью. Флаер бесшумно опустился на пятачок возле дома, оставшийся после пожара, – за осень хозяин так и не отстроился заново. Гость приказал пилоту не выходить из машины без команды и выбрался из кабины. Снегу, казавшегося голубоватым в наступающих сумерках, намело по колено, а значит, в лесах и того больше. «Если спугнём, – думал гость, – идти им некуда». В доме светилось одно маленькое окно, и он постучал сначала в него, а потом в дверь.

Не меньше пяти минут прошло, прежде чем послышались шаги, и низкий голос без интонации произнёс:

– Кто.

– Откройте, нужно поговорить. Я один.

Время тянулось, как патока, но всё же раздался скрежет отодвигаемого засова, дверь приоткрылась, и гость вошёл, вдохнул тёплый запах сеней, учуял какую-то живность, взятую в дом на зиму. Следуя за хозяином, оказался в комнате с большой печью, столом и лавками, с отгороженным закутком, в котором действительно дремала коза с парой беленьких детёнышей. Огляделся – будто в старинный сказочный фильм попал. Тёмные образа в углу, которым гость, не зная, как выразить уважение, кивнул; антикварный самовар на грубом столе, коричневые глиняные кружки, две штуки.

Сели.

– Меня зовут Влад.

– Егор. Ну?

Гость помедлил.

– Я пришёл сказать тебе, что ты был прав. – Хозяин выразил недоумение одним лишь коротким взглядом. – Точнее, вы были правы, ну, ваши, чистовцы.

– Я знаю.

– Мы просрали будущее. Ты бы знал, что творится сейчас в большом мире. Тоска, страх и скука.

– Я знаю.

– Да откуда? Сидишь тут, окопался…. Хотя нет, ты-то знаешь, раз тебе и твоим хватило мудрости предвидеть всё это. Мы пытаемся исправить ситуацию, откатить, но Анджей давно на том свете, а второго такого гения пока не родилось, а может, и не будет уже, их ведь один на миллиард выходит, а где теперь тот миллиард новорожденных взять. И сейчас, Егор, я пришёл к тебе, потому что нам нужна твоя помощь.

Опять повисло молчание. Хозяин смотрел в маленькое слепое окошко и ждал.

– Ну?

– Ваши гены бесценны. Кто у тебя, мальчики, девочки?..

– Девки.

– Нам известно около двух десятков чистых детей – у нас, в Америке ещё, но большинство из них раскиданы по миру и никогда не встретятся, если мы об этом не позаботимся. Мальчикам нужны невесты, девчонкам – женихи. Кроме того, они могут стать донорами спермы, яйцеклеток…

– Нет.

– Егор, в этом нет греха, мы не собираемся превращать детей в инкубаторы, каждый из них сможет вести счастливую мирную жизнь среди себе подобных, а донорство – это пустяк, почти незаметная процедура.

– Я сказал, нет.

Влад приготовился возразить, но вгляделся в лицо хозяина и закрыл рот. Узкая физиономия гостя совсем заострилась, став похожей на крысиную мордочку, и если бы не твёрдый взгляд и высокий лоб, могло показаться, что это слабое безвольное существо. Но Влад был достаточно крепким, чтобы принять отказ.

– Что ж, нет, значит, нет. Мы всё равно за тобой присмотрим, вдруг понадобимся или передумаешь. Я сейчас уйду, только сделай милость, покажи мне… покажи мне их. Я очень давно не видел детей.

Егор встал, взял со стола чадящую свечку и мотнул головой – пошли. В сенях нагнулся, открыл люк в полу и поманил Влада. Они по очереди спустились по лесенке, Егор поднял свечу повыше и осветил просторный подпол. Сухие травы, картошка, вяленое мясо, бочка с соленьями – запасов немного, но перезимовать можно. Влад с любопытством осматривался и даже не сразу заметил женщину в домотканом платье, что забилась в угол, прикрывая от его взгляда детей.

– Гашка, не бойся.

Она подняла голову и мрачно глянула из-под платка. Помоложе мужа, но тоже усталая, неприветливая и, как сказал бы Капылофф, запущенная. Но Влад смотрел за её плечо, туда, где жались три маленькие девочки. Лет по пять, светловолосые близняшки, поразительно похожие между собой. У одной, правда, Влад приметил следы умственной отсталости.

Егор будто прочитал его мысли и без всякого смущения пояснил:

– Надька глупая у нас уродилась.

«Наверняка следствие близкородственных браков», – подумал Влад.

– Пошли.

Они выбрались в сени, и Влад только на пороге спросил:

– Как зовут твоих девочек?

– Верка, Надька и Любка. А жену Агафьей. Прощай.

– До свидания.

Увязая в снегу, побрёл к флаеру, стараясь наступать в собственные следы, которые уже слегка занесло. Перепуганный пилот заметно обрадовался его возвращению.

– Я уж беспокоился. Стартуем?

– Давай.

«Так, отлично. Одна, допустим, выбраковка, но другие две – отличный материал. Будем дожимать».

Капылофф возвращался домой в отличном настроении. Впереди его ждали долгие новогодние праздники, отдых на тёплом море с красивыми женщинами, почти целый месяц свободы и развлечений. Он намеревался удрать от холодной зимы как можно дальше, раз уж его финансовые дела сейчас так хороши.

Взбежал на крыльцо, отпер дверь, зашарил по стене в поисках выключателя, но краем глаза уловил в темноте какое-то движение, а потом разом накатила дурнота и беспомощность.

Очнулся в собственном кресле, обмотанный скотчем, как посылка. Рот ему, впрочем, не заклеили. Это и понятно, из дома на улицу всё равно не донеслось бы ни звука, отличная система звукоизоляции. Система охраны, кстати, тоже замечательная и очень надёжная, как его уверяли. «Надеюсь, у меня будет шанс подать рекламацию», – подумал Капылофф. Он не впал в панику – хотели бы убить, убили бы сразу, а остальное не так страшно, можно выкрутиться.

Напротив, на диванчике, сидели двое мужчин в чёрных куртках, люди без особых примет, в перчатках и лёгкой бесшумной обуви. Сзади, кажется, был кто-то ещё.

– Капитан, нам нужны координаты чистовца.

– Какого именно?

К виску прикоснулось что-то холодное, острое лезвие легко коснулось кожи, очертило ухо вокруг, и Капылофф почувствовал, как по щеке и затылку заструилась кровь.

– Ещё один глупый вопрос, и вам его совсем отрежут.

Было не больно, а только как-то возмутительно и не по-настоящему.

– Почему вы думаете, что я их не забыл?

– Это не очень глупый вопрос. Всего лишь нахальный, – собеседник кивнул, и вокруг второго уха запылала кровавая полоска, – но я отвечу. Координаты вы обязаны были запомнить, когда вылетали на вызов, таковы правила. А забыть потом вряд ли захотели после всего, что там увидели. У вас пока ещё есть нос. Трудновато вам будет обольщать марроканских красоток без носа.

Капылофф собрался с духом:

– Но меня же уничтожат, я подписку давал.

– Вот билет на самолёт, – человек помахал разноцветной бумажкой. – Если уедете на неделю раньше, никто особенно не удивится. А потом можно не возвращаться. Решайтесь, либо сдохнуть сейчас, после нескольких часов крайне неприятных пыток, либо поискать счастья в тёплых краях. О деньгах мы позаботимся.

– Что ж. Записывайте.

И Капылофф продиктовал цифры. Человек потребовал повторить и поднялся.

– Что ж, счастливого путешествия, капитан.

Капылофф успел почувствовать, как лезвие входит во впадинку на затылке, снизу вверх. Это было даже не особенно больно.

Дальнейшие события развивались стремительно. В заданный квадрат вылетели два флаера чёрных усыновителей, и почти сразу же их засекли госслужбы – за районом пристально наблюдали. Егор был во дворе, когда услышал надвигающийся гул и заметил в тёмном небе две машины.

– Гашка, – закричал он, – беги, Гашка, началось!

Оба понимали, что это может произойти в любой момент, в сенях с самого лета стоял заплечный мешок со всем необходимым, а глубоко в тайге была отрыта землянка как раз на такой случай, и Агафья знала, как её найти по им одним ведомым знакам. Но всё же не верила, что однажды это произойдёт. Бестолково метнулась, крикнула девочкам, которые выскочили почти сразу же, бросила каждой по пуховому платку, подхватила тревожный мешок и вдруг остановилась.

– Ты-то как?

– Я задержу их, Гашка. Пока до меня доберутся, ты успеешь уйти. Беги, дура!

И она побежала.

Егор вытолкнул на крыльцо козу с козлятами, задвинул засов и начал действовать очень быстро. Достал несколько промасленных тряпок, запалил от свечки и бросил на пол и на стол. Сухие доски почти сразу же занялись, дом стал наполняться дымом. Потом спустился в подпол и заперся изнутри. Он рассчитывал, что некоторое время понадобится, чтобы сломать дверь, потом его будут безуспешно искать в дыму, и, может, если дом успеет выгореть, их сочтут погибшими. Если же его найдут, что ж, у Гашки будет немного времени, чтобы скрыться.

Скоро, гораздо скорей, чем он надеялся, над головой раздался топот. Егор покрепче перехватил топор и отступил в темноту. Но тут наверху послышалась стрельба, а через несколько минут в подполе посветлело: кто-то открыл люк и повёл фонарём по стенам.

– Вылезай, дубина, а то сгоришь. Это я, Влад.

Егор бросился к нему.

– Я же говорил, мы наблюдали. Где семья, с тобой?

– Ушли.

– А, чёрт, то-то двое чёрных с собаками в лес понеслись. Перемудрил ты, парень.

Егор оттолкнул его и кинулся в чащу, выбирая одному ему известный маршрут. За ним устремились несколько солдат.

Он нёсся какими-то нечеловеческими скачками, и ни снег, ни спутанные ветки, казалось, не мешали ему. Так иногда бежишь во сне, заранее зная, что уже не успеть.

Он нашёл их на поляне. Двое чёрных стояли, вскинув оружие, собаки рвались с поводков, девочки замерли, прижавшись друг к другу, а у их ног лицом вниз лежала Гашка, и на спине её расцветало красное пятно, такое яркое на сером домотканом платье.

Чёрные начали медленно оборачиваться, и прямо в их перекошенные лица ударили пули, собаки взвизгнули, Влад заорал: «Не стрелять, идиоты, детей берегите!», а Егор всё продолжал свой долгий прыжок к телу жены и выкрикивал её имя, а голос не шёл.

Потом он переворачивал её, пытался заглянуть в глаза, баюкал её голову на груди – проделывал все те обычные и страшные движения, которые совершает каждый, кто встречается со смертью своей любви.

Влад стоял чуть в стороне, смотрел молча и вдруг спросил куда-то в пространство:

– Девочки… почему он не подошёл к девочкам? – обернулся и позвал: – Врача детям, быстро.

Почти сразу же появились солдаты с грудой одеял и человек с санитарной сумкой, который подбежал к девочкам и начал кутать их в тёплое, ощупывать, но вдруг отшатнулся.

– Шеф, это…

– Чёрт. Ладно, я понял.

Влад подошёл к Егору и толкнул в плечо. Тот поднял глаза, продолжая укачивать Агафью.

– Что ты с ними сделал, гад?

– Виноват я. Знал, что нельзя веру отцовскую предавать, знал, что потеряю её, а всё же пять годков у нас после было.

В то лето Любка с Веркой клещей наловили. Слыхал, что такое бывает, но сам не видел. За две недели обе сгорели. Когда Любку ломать начало, я не стерпел, за помощью кинулся. Ходы знаю, в четыре дня могу до людей дойти. Доктора добыл, прилетели, а тут Гашка сидит, девок к себе прижимает и молчит, а они холодные обе. Доктор мне и сказал про клеща. А потом ещё сказал, что Гашка гляди того умом тронется. Девок больше жизни любила. Надьку не так, она глупая, что с неё. Сидела сиднем на лавке, слюни пускала. Зато жива осталась.

И доктор сказал, надо Гашку вытаскивать. И способ есть – куклы эти. Я поначалу не верил, но чего терять-то. Он Гашку усыпил-успокоил, мы погрузились все и полетели. И кукол нам сделали, я посмотрел, правда, как живые. Мне мастер батарейки для них на много лет запас, по одной в год всего-то и надо.

Потрясённый Влад пробормотал:

– Так андроиды каких денег стоят, где ж ты взял столько?

– Я Надьку им отдал, мне сказали, в городе и таким рады. А они сделали троих.

– Ну ты и гад. Не жалко дитя своё?

– Гашку надо было вытаскивать, ты пойми. Уходила она. А так вернулась и пожила ещё со мной, целых пять годков.

– А что же, не видела она, что дети не растут, не едят…

– Она, Влад, тоже жить хотела. Увидела бы, так и ушла бы сразу, вот и не смотрела она туда. И ещё бы пожила, если бы вы на нас не вышли.

Над поляной повисла чистая ледяная тишина. Влад не нашёл слов, чтобы её нарушить, поэтому просто сделал знак солдатам, развернулся и пошёл к флаерам. «Перемудрил, это я перемудрил. А такая двухходовка красивая намечалась: чёрные нападают, а тут мы все в белом – спасаем, вывозим и далее по плану. Не судьба».

Егор поднялся, подхватил на руки жену и обернулся к девочкам:

– Ладно, пошли жить, куклы. Горе одно от вас.

Он отнёс её туда, где уже пять лет лежали девки, под большой камень, на котором сам нацарапал в своё время: «Вера, Любовь», а теперь ещё добавил «и мать их Агафья».

– А дурочка Надежда живучей всех оказалась, надо же.