Площадь перед университетом раскинулась под слепящими лучами полуденного солнца. Воздух был прозрачный и голубой, а над крышами кружила беспокойная стайка ласточек. Керн стоял на краю площади, ожидая Рут.

Первая группа студентов вышла из широких дверей и стала спускаться по лестнице. Керн привстал на цыпочки – не мелькнет ли ее коричневый берет. Обычно она появлялась в числе первых. Но сегодня он не увидел ее. Потом студенты почему-то перестали выходить из здания, а некоторые из вышедших вернулись обратно. Видимо, что-то случилось.

И вдруг, словно от удара взрывной волны, из дверей вырвалась плотно сбившаяся группа студентов. Они дрались.

Керн услышал выкрики: «Евреи, вон!», «Бей моисеевых сынов по кривым рожам!», «Гоните их в Палестину!»

Он быстро пересек площадь и встал у правого крыла здания. Ему не следовало вмешиваться в потасовку, но хотелось быть поближе к выходу, чтобы вытащить Рут, как только она покажется.

Десятка три студентов-евреев пытались пробиться. Плотно прижавшись друг к другу, они проталкивались вниз по ступенькам, окруженные доброй сотней погромщиков, со всех сторон осыпавших их ударами.

– Расшибите эту кучу! – заорал высокий черноволосый студент, больше похожий на еврея, чем многие избиваемые. – Хватайте их поодиночке!

Он стоял во главе ватаги, которая с криком и улюлюканьем вклинилась в группу евреев, раздробила ее и, выхватывая их поодиночке, выталкивала на расправу. Тут же принимались обрабатывать жертву кулаками, связками книг и палками.

Но где же Рут? Керн тревожно следил за побоищем. Рут нигде не было видно, и он решил, что она укрылась в здании университета. Наверху на ступеньках стояли только два профессора. Один из них – румяный, с расщепленной седой бородкой а-ля Франц-Иосиф – широко улыбался и довольно потирал руки. Другой – худощавый и суровый на вид – стоял неподвижно и сосредоточенно смотрел на избиение.

На площади показались три полицейских. Торопливым шагом они подошли к университету. Шедший впереди остановился неподалеку от Керна.

– Стоп! – скомандовал он двум другим. – Не вмешиваться! – Оба других тоже остановились.

– Евреи, да? – спросил один.

Первый кивнул. Заметив Керна, он пристально посмотрел на него. Керн сделал вид, будто ничего не расслышал. Он обстоятельно закурил сигарету и, словно невзначай, сделал несколько шагов в сторону. Полицейские, скрестив руки, с любопытством наблюдали за дракой.

Одному невысокому студенту-еврею удалось вырваться. На мгновение он остановился, точно ослепленный. Потом, увидев полицейских, подбежал к ним.

– Идите! – крикнул он. – Быстрее! Помогите же! Ведь их убьют!

Полицейские молча глазели на него, точно перед ними возникло какое-то диковинное насекомое. С минуту он растерянно смотрел на них. Затем, не сказав ни слова, повернулся и направился обратно к свалке дерущихся. Он не прошел и десяти шагов, как два студента отделились от толпы и ринулись на него.

– Ах ты, жидовская морда! – орал бежавший впереди. – Плакаться пошел! Справедливости захотел! Вот тебе справедливость!

Ударом кулака он сбил его с ног. Маленький студент попытался было встать, но другой нападавший пнул его башмаком в живот. Затем оба схватили его за ноги и, как тачку, поволокли за собой по брусчатке. Коротыш тщетно старался уцепиться пальцами за камни. Его белое лицо, словно маска отчаяния, было обращено к полицейским. Изо рта, зиявшего черной дырой, заливая подбородок, текла кровь. Но он не кричал.

У Керна пересохло в горле. Он понимал, что сейчас же, немедленно должен броситься на обоих громил, но полицейские не спускали с него глаз, и он это чувствовал. Охваченный судорожным бешенством, с трудом передвигая негнущиеся ноги, он зашагал к противоположному углу площади.

Оба студента протащили свою жертву совсем близко от него. Их зубы сверкали, они беспечно хохотали, но на их лицах не было и тени злобы. Физиономии их так и светились от искреннего, невинного удовольствия, словно они занимались любимым спортом, а не волочили по камням окровавленного человека.

Помощь пришла неожиданно. Какой-то высокий светловолосый студент, до сих пор безучастно взиравший на происходящее, внезапно весь передернулся от отвращения, – он увидел, как хулиганы тащат свою жертву по площади. Слегка подтянув рукава куртки, он сделал несколько медленных шагов вперед и двумя короткими, мощными ударами свалил обоих мучителей на мостовую.

Схватив перепачканного кровью малыша за шиворот, он поставил его на ноги.

– Вот так! А теперь улепетывай! – буркнул он. – Только быстро!

Потом, так же медленно и как бы размышляя, двинулся к свалке. Оглядев черноволосого вожака, он нанес ему сокрушительный удар кулаком в нос и тут же, почти незаметно, навесил еще удар – в челюсть. Вожак грузно плюхнулся на брусчатку.

В этот момент Керн заметил Рут. С непокрытой головой – видимо, потеряла берет – она стояла около свалки.

– Скорее, Рут! Скорее! Надо убираться отсюда!

В первое мгновение она не узнала его.

– Полиция!.. – заикаясь, вымолвила она, бледнея от возбуждения. – Полиция… должна помочь!..

– Полиция не поможет! А нам нельзя попадаться ей в руки! Надо уходить, Рут!

– Да… – Рут посмотрела на него, словно пробудившись ото сна. Лицо ее переменилось. Казалось, вот-вот она разрыдается. – Да, Людвиг, – проговорила она странным, надломленным голосом. – Давай уйдем!..

– Быстро!

Керн схватил ее за руку и потащил за собой. Сзади послышались крики. Группе еврейских студентов все-таки удалось прорваться, и они побежали через площадь. Толпа сместилась, и вдруг Керн и Рут очутились в самой ее середине.

– А, Ревекка! Сарра! – Один из погромщиков схватил Рут.

Керну почудилось, будто в нем молниеносно распрямилась туго сжатая пружина. Он был крайне удивлен, заметив, как парень обмяк и медленно опустился на мостовую. Он даже не осознал, что ударил его.

– Отличный прямой! – одобрительно произнес кто-то рядом. Это был высокий светловолосый студент. Он держал за вихры двух молодчиков, которых только что столкнул головами.

– Ничего страшного! Благородные части тела невредимы! – заявил он, отпуская их. Оба повалились на землю, словно мокрые мешки. Блондин тут же схватил двух других.

Керна ударили тростью по руке. Озверев, он рванулся вперед, в какой-то красный туман, и начал яростно бить вокруг себя. Он раздробил чьи-то очки, кого-то сшиб с ног. Потом раздался страшный гул. И красный туман стал черным.

Керн очнулся в полицейском участке. Его воротник был разорван, из щеки шла кровь, голова все еще гудела. Он привстал.

– Привет! – сказал кто-то рядом. Это был снова тот самый студент-блондин.

– Проклятие! – ответил Керн. – Где мы?

Блондин рассмеялся:

– В заключении, дорогой мой. Через день-два они нас отпустят.

– Меня не отпустят. – Керн огляделся. Всего в камере находилось восемь человек. Кроме студента-блондина, сплошь евреи. Рут здесь не было.

Студент опять рассмеялся:

– Что это вы так внимательно приглядываетесь? Думаете, посадили не тех, кого надо? Ошибаетесь, дорогой! Виноват не нападающий, а пострадавший! Он, и только он – причина всех огорчений. Такова моднейшая психология.

– Вы не знаете, что сталось с девушкой, которая была со мной? – спросил Керн.

– С девушкой? – Блондин задумался. – Видимо, она не пострадала. Да и что могло с ней случиться? Ведь при драках девушек не трогают.

– Вы в этом уверены?

– В общем, да… А кроме того, ведь сразу появилась полиция.

Керн неподвижно смотрел в одну точку. Полиция, подумал он. Вмешалась все-таки! Но ведь паспорт Рут пока еще действителен. Ничего плохого они ей не сделают. Впрочем, и случившегося более чем достаточно.

– Кроме нас арестовали еще кого-нибудь? – спросил он.

Блондин отрицательно покачал головой:

– Думаю, что нет. Меня взяли последним. Правда, ко мне они подступились не без опаски.

– Значит, больше арестованных не было? Наверняка?

– Наверняка. Иначе они были бы здесь с нами. Мы ведь пока еще в участке.

Керн облегченно вздохнул. Видимо, они оставили Рут в покое.

Студент-блондин иронически разглядывал его:

– Небось тошнехонько вам, а? Так бывает всегда, когда ты ни в чем не виноват. Уж лучше сидеть за дело. Кстати, я тут единственный, кого посадили в строгом соответствии с добрыми старыми законами. Ведь я добровольно вмешался в потасовку. Потому-то мне и весело.

– Это было очень порядочно с вашей стороны.

– Подумаешь, порядочно! – Блондин небрежно махнул рукой. – Я сам старый антисемит. Но разве можно оставаться спокойным, когда видишь этакое избиение? Между прочим, вы нанесли великолепный короткий удар. Четкий и молниеносный. Занимались когда-нибудь боксом?

– Нет.

– Тогда стоит поучиться. У вас неплохие данные. Только не надо горячиться попусту. Будь я верховным жрецом евреев, я бы предписал им ежедневный обязательный час бокса. Посмотрели бы вы тогда, как эти молодчики зауважают вас.

Керн осторожно ощупал свою голову.

– В данный момент мне как-то не до бокса.

– Это они вас резиновой дубинкой огрели, – деловито пояснил студент. – Наша доблестная полиция! Всегда на стороне победителей! Но не беда. К вечеру ваш черепок поправится. Тогда и начнем тренировку. Ведь надо же чем-то заняться. – Он забрался длинными ногами на койку и огляделся. – Вот уже два часа, как мы торчим здесь! Дьявольски скучное заведение! Были бы хоть карты! Сыграли бы в подкидного, что ли. Надеюсь, кто-нибудь из вас играет… – Он смерил еврейских студентов насмешливым взглядом.

– У меня есть при себе колода. – Керн сунул руку в карман. Штайнер подарил ему карты, которые получил от шулера. С тех пор он постоянно носил их с собой как своего рода амулет.

Студент одобрительно посмотрел на него:

– Вот это здорово! Только, ради Бога, не говорите, что вы играете в бридж! Почему-то все евреи играют только в бридж. Больше ничего не знают.

– Я полуеврей. Играю в скат, тарок, ясс и покер, – ответил Керн не без некоторой гордости.

– Великолепно! Тогда вы превзошли меня. В ясс я играть не умею.

– Это швейцарская игра. Если хотите, могу вас научить.

– Ладно. За это я дам вам урок бокса. Так сказать, обмен духовными ценностями.

Они играли до вечера. Тем временем студенты-евреи беседовали о политике и справедливости, но ни до чего не договорились. Керн и блондин играли сначала в ясс, затем в покер. Керн выиграл семь шиллингов – Штайнер не зря обучал его… Голова постепенно прояснилась. Он старался не думать о Рут. Сделать для нее что-нибудь он не мог, а предаваться сейчас бесплодным размышлениям значило бессмысленно растрачивать силы. Хотелось поберечь нервы – предстоял допрос у судьи.

Блондин перетасовал карты и выплатил Керну долг.

– А теперь начинаем второе отделение, – заявил он. – Ну-ка, давайте! Я сделаю из вас второго Демпсея.

Керн встал. Он был еще очень слаб.

– Боюсь, ничего не выйдет, – сказал он. – Сегодня моя голова не выдержит еще одного удара.

– Однако у вас была достаточно ясная голова, чтобы отнять у меня семь шиллингов, – ухмыльнулся блондин. – Не робейте! Вперед! Подавите в себе труса! Пусть заговорит в вас арийская кровь забияки! И вообще, нанесите удар по вашей гуманной еврейской половине!

– Я ударяю по ней вот уже целый год.

– Отлично! Итак, для начала побережем голову. Начнем с ног. Главное в боксе – это легкость в ногах. Научитесь пританцовывать. Пританцовывая, можно выбить противнику все зубы. И даже очень просто! Так сказать, прикладное ницшеанство!

Блондин стал в позицию, качнулся в коленях и сделал несколько мелких шагов вперед и назад.

– Повторите за мной!

Керн повторил.

Еврейские студенты прекратили свою дискуссию. Один из них, в очках, поднялся.

– Не согласитесь ли вы поучить и меня? – спросил он.

– Пожалуйста! Скиньте очки, и за дело! – Блондин похлопал его по плечу. – Вскипи, о древняя кровь Маккавеев!

Нашлись еще два ученика. Остальные продолжали сидеть на койках, сдержанные, но полные любопытства.

– Два справа, два слева! – дирижировал блондин. – А теперь переходим к молниеносным ударам! Необходимо воспитать в себе подлинного громилу! Этой стороной вашего развития пренебрегали тысячелетиями! Есть что наверстать! Значит, запомните – бьет не рука, бьет весь корпус!

Он снял с себя куртку. Ученики сбросили пиджаки. Затем последовало краткое объяснение работы корпуса и небольшая репетиция. Все четверо старательно подпрыгивали в полутемной камере.

Блондин отечески поглядывал на вспотевшую стайку своих учеников.

– Так! – проговорил он через некоторое время. – Этому вы научились! Вот и тренируйтесь, пока не отсидите неделю за то, что возбудили расовую ненависть у истых арийцев. А теперь дышите глубоко. Несколько минут. Переведите дух. Тем временем я покажу вам короткий и пружинистый прямой удар – коронный прием бокса!

Он показал, как надо бить. Потом взял свою куртку, скомкал ее и, держа на уровне лица, приказал бить по ней. Тренировка была в самом разгаре, как вдруг отворилась дверь – появился служитель с подносом, на котором стояли дымящиеся миски.

– Ведь надо же!.. – Он быстро поставил поднос и крикнул в коридор. – Охрана! Скорее сюда! Эти бандиты дерутся даже в полиции!

Мгновенно примчались два полицейских. Студент-блондин спокойно положил куртку на койку. Четыре ученика-боксера разбежались по углам.

– Бегемот! – авторитетно заявил блондин, обращаясь к служителю. – Болван! Общипанная тюремная метла! – Затем повернулся к полицейским: – То, что вы здесь видите, всего лишь урок современного гуманизма. Поэтому ваше появление и жажда пустить в ход резиновые дубинки совершенно излишни, понятно?

– Нет, – ответил один из полицейских.

Блондин с сожалением посмотрел на него:

– Физическая закалка! Гимнастика! Вольные упражнения! Теперь вам понятно?.. А это вы что – всерьез называете ужином?

– Конечно, – подтвердил служитель.

Блондин наклонился над одной из мисок и с отвращением выпрямился.

– Сейчас же убрать! – неожиданно и грозно рявкнул он. – Вы осмеливаетесь приносить сюда подобное дерьмо? Ополоски для сына президента сената? Или вы хотите, чтобы вас понизили в чине? – Он строго посмотрел на полицейских. – Я буду жаловаться! Я желаю немедленно переговорить с начальником полиции района! Отведите меня к начальнику городского полицейского управления! Завтра мой отец задаст жару министру юстиции! Из-за вас! Ну и будет же вам баня!

Оба полицейских тупо уставились на него, не зная, стоит ли грубить или лучше быть поосторожнее. Блондин так и сверлил их взглядом.

– Послушайте, господин, – неуверенно проговорил старший, – но ведь это обычная тюремная пища.

– А разве я в тюрьме? – Блондин негодующе развел руками. – Я под стражей! Известно ли вам, что это разные вещи?

– Известно, известно… – Теперь полицейский окончательно оробел. – Вы, конечно, можете питаться за свой счет, сударь! Это ваше право. Если дадите денег, служитель принесет вам гуляш…

– Наконец-то я слышу разумные слова! – смягчился блондин.

– А то, быть может, еще и пива…

Блондин снисходительно взглянул на полицейского:

– Вы мне нравитесь! Замолвлю за вас словечко! Как вас зовут?

– Рудольф Эггер.

– Очень хорошо! Продолжайте действовать в том же духе! – Студент достал деньги и дал их служителю. – Две порции говяжьего гуляша с картофелем. Бутылку сливовицы…

– Распитие алкогольных напитков… – начал было полицейский Рудольф Эггер.

– Разрешается, – договорил за него блондин. – И две бутылки пива. Одну для полицейских, другую для нас!

– Премного благодарен… низко кланяюсь… – пролепетал Рудольф Эггер.

– Если пиво не будет свежим и холодным, как лед, – обратился сын президента сената к служителю, – я отпилю тебе ступню. А если будет хорошее, возьмешь себе сдачу.

Лицо служителя расплылось в радостной ухмылке.

– Сделаю все как полагается, господин граф! – Он сиял. – Какой истинно венский юмор! Просто удовольствие слушать вас!

Принесли еду. Блондин пригласил Керна разделить с ним ужин. Сначала Керн отказался – он видел, как евреи с серьезными лицами поглощают ополоски.

– Будьте предателем! Это вполне современно! – подбодрил его студент. – Кроме того, мы ужинаем просто как партнеры по игре в карты.

Керн подсел к нему. Гуляш был хорош. В конце концов, подумал он, ведь у каждого из них есть паспорт, а у меня нет. К тому же я метис.

– Вашему отцу известно, что вы здесь? – спросил Керн.

– Господь с вами! – Блондин расхохотался. – Мой отец! Он владелец бельевого магазина в Линце.

Керн удивленно посмотрел на него.

– Дорогой мой, – спокойно сказал студент. – Кажется, вы еще не заметили, что мы живем в эпоху сплошного блефа. Демократию сменила демагогия. Вполне естественная последовательность. Давайте выпьем!

Он откупорил бутылку сливовицы и предложил рюмку студенту в очках.

– Благодарю вас, я не пью, – растерянно проговорил тот.

– Ну конечно! Я так и думал! – заявил блондин и выпил рюмку. – Уже из-за этого одного они вас будут вечно преследовать! Ну а мы с вами, Керн? Разопьем бутылку на пару?

– Давайте!

Они распили бутылку и легли на койки. Керну казалось, что он будет крепко спать, но через каждые несколько минут он просыпался. «Что же все-таки они сделали с ней? И сколько они продержат меня за решеткой?»

Суд приговорил его к двум месяцам тюрьмы за нанесение телесных повреждений, подстрекательство, сопротивление государственной власти и повторное нелегальное проживание в Вене… Обвинений было так много, что Керн удивился, почему ему не дали десять лет.

Он простился с блондином, которого освободили в день суда. Затем Керна повели вниз. Пришлось сдать личные вещи в каптерку и получить арестантскую робу. Стоя под душем, Керн вспомнил о чувстве унижения, когда на него надели наручники; казалось, это было бесконечно давно. Теперь же тюремная одежда представлялась вполне практичной: она помогала сохранить собственный костюм.

Его соседями по камере были вор, мелкий растратчик и какой-то русский профессор из Казани, осужденный за бродяжничество. Все четверо работали в тюремной портняжной мастерской.

В первый вечер было трудно. Керн вспомнил слова Штайнера, что, мол, и к тюрьме можно привыкнуть. Но это не утешало, и он сидел на койке, уставившись в стенку.

– Вы говорите по-французски? – неожиданно спросил его профессор, лежавший напротив.

Керн вздрогнул.

– Нет, не говорю.

– Хотите научиться?

– Хочу. Начнем хоть сейчас.

Профессор встал.

– Надо, знаете ли, чем-нибудь заняться! А то окончательно изведетесь от разных мыслей.

– Да. – Керн кивнул. – Кроме того, язык мне пригодится. Когда выпустят, придется, пожалуй, перекочевать во Францию.

Они уселись рядом на нижней койке. Над ними копошился растратчик. Огрызком карандаша он разрисовывал стену непристойными картинками. Профессор был очень худ. Тюремный костюм болтался на нем, как балахон. У него была рыжая спутанная борода и детское лицо с голубыми глазами.

– Начнем с самого прекрасного и самого напрасного слова на земле, – сказал он с очаровательной улыбкой и без всякой иронии, – со слова «свобода» – «la libert».

Керн многому научился за это время. На четвертый день, выйдя на очередную прогулку во двор, он уже умел, не шевеля губами, переговариваться с заключенными, шедшими спереди и сзади.

В портняжной мастерской он тем же способом затверживал французские глаголы. По вечерам, когда он уставал от занятий языком, вор обучал его искусству делать отмычки из проволоки и объяснял, как утихомирить сторожевого пса. Он рассказывал также о сроках созревания всех полевых плодов и о том, как незаметно забраться в копну сена, чтобы хорошенько выспаться. Растратчику удалось протащить в тюрьму несколько номеров журнала «Элегантный мир». У них только и было чтива что Библия да этот журнал. Из него они и черпали подробные сведения об этикете дипломатических приемов, узнали, в каких случаях вдевать в петлицу фрака красную или белую гвоздику. В одном вопросе вор ни за что не давал себя переубедить: он решительно утверждал, что к фраку полагается только черная бабочка, и ссылался на пример множества кельнеров, которых видел в различных кафе и ресторанах.

Когда наутро пятого дня их выводили на прогулку, служитель внезапно так сильно толкнул Керна, что тот ударился о стенку.

– Будь повнимательнее, осел! – заорал тюремщик.

Керн притворился, будто не может удержаться на ногах. Он хотел упасть и, как бы невзначай, ударить служителя по голени. Это могло сойти безнаказанно. Но он не успел выполнить свое намерение – служитель дернул его за рукав и быстро шепнул:

– Через час попросись в уборную. Скажешь, мол, живот свело… Вперед! – крикнул он затем. – Ждать тебя, что ли, будем?

Во время прогулки Керн прикидывал, не хочет ли служитель подложить ему свинью. Оба терпеть не могли друг друга. Потом, придя в портновскую, он почти беззвучным шепотом обсудил этот вопрос с вором, крупным специалистом по тюремным делам.

– Попроситься в уборную можно всегда, – заявил вор. – Это твое человеческое право. Уж тут он к тебе никак придраться не сможет. Одни выходят чаще, другие реже, – все дело в природе. Ну а там уж держи ухо востро.

– Хорошо. Посмотрим, чего ему надо. Во всяком случае – хоть какое-то развлечение.

Керн сделал вид, будто мается животом, и служитель вывел его. Он привел его к уборной и оглянулся.

– Сигарету хочешь? – спросил он.

Арестантам запрещалось курить. Керн рассмеялся:

– Так вот оно что! Нет, дорогой, на этом меня не поймаешь!

– Да заткнись ты! Думаешь, копаю под тебя? Штайнера знаешь?

Керн изумленно уставился на него.

– Нет, не знаю, – сказал он через секунду, заподозрив подвох против Штайнера.

– Так, значит, не знаешь Штайнера?

– Не знаю.

– Ладно, тогда слушай. Штайнер велел передать тебе, что Рут в безопасности. Можешь не беспокоиться за нее. Когда выйдешь на волю, попроси, чтобы тебя выслали в Чехословакию, и сразу же вернись обратно. Теперь ты знаешь его?

Вдруг Керн почувствовал озноб.

– Дать сигарету? – спросил служитель.

Керн кивнул. Тот достал пачку «Мемфис» и картонку со спичками.

– На, возьми! От Штайнера. Но если попадешься, помни – я тебе ничего не давал. А сейчас войди в уборную и покури. Дым выпускай в окошко. Я посторожу.

Керн достал сигарету, разломил ее надвое и закурил половинку. Он курил медленно, глубоко затягиваясь. Рут в безопасности. Штайнер следит за ним. Он смотрел на грязную стену с похабными рисунками, и ему казалось, что эта тюремная уборная – самое прекрасное место на свете.

– Почему же ты мне не сказал, что знаешь Штайнера? – спросил служитель, когда он вышел.

– Возьми сигарету, – сказал Керн.

Служитель отрицательно покачал головой:

– Об этом и речи быть не может!

– А ты-то откуда его знаешь? – спросил Керн.

– Однажды он вызволил меня из беды. Из большой беды. А теперь пошли!

Они вернулись в мастерскую. Профессор и вор посмотрели на Керна. Он кивнул и сел на свое место.

– В порядке? – беззвучно спросил профессор.

Керн снова кивнул.

– Тогда продолжаем, – прошептал профессор в свою рыжую бороду. – Aller. Неправильный глагол. «Je vais, tu vas, il…»

– Нет, – возразил Керн. – Возьмем сегодня другой глагол. Как по-французски «любить»?

– Любить? «Aimer». Но это правильный глагол.

– Вот именно поэтому, – сказал Керн.

Профессора выпустили через месяц. Вора – через полтора. Растратчика – через несколько дней после вора. В последние дни растратчик пытался склонить Керна к гомосексуализму, но Керн был достаточно сильным, чтобы не подпускать его к себе. Однажды он нокаутировал его коротким прямым хуком – уроки бокса не пропали даром. После этого растратчик унялся.

Несколько суток Керн провел в одиночестве. Потом в камеру привели двух новых заключенных. Он сразу понял, что это эмигранты. Старший молчал. Младшему было лет тридцать. На обоих были поношенные, но тщательно вычищенные и отутюженные костюмы. Едва войдя в камеру, старший лег на койку.

– Откуда вы? – спросил Керн младшего.

– Из Италии.

– Как там?

– Раньше было хорошо. Я прожил там целых два года. Теперь все кончилось. Везде строжайший контроль.

– Два года! – сказал Керн. – Это что-нибудь да значит!

– Да, а тут меня схватили на восьмой день. Неужели со всеми так?

– За последние полгода здесь стало намного хуже.

Новичок подпер голову руками.

– Везде стало хуже. И то ли еще будет?.. А как в Чехословакии?

– И там скверно. Слишком много народу понаехало. Вы были в Швейцарии?

– Швейцария слишком мала. Только приедешь, и уже ты у всех на виду. – Мужчина неподвижно смотрел перед собой. – И почему я не подался во Францию?

– Вы говорите по-французски?

– Конечно, говорю. – Он провел рукой по волосам.

– Хотите, поговорим немного по-французски? – предложил Керн. – Я только-только немного научился этому языку и не хочу ничего забыть.

Мужчина удивленно взглянул на него.

– Разговаривать по-французски? – Он сухо рассмеялся. – Нет, этого, извините, не могу! Тебя бросили в тюрьму, а ты веди светские беседы на французском языке! Абсурд какой-то! У вас какие-то странные идеи!

– Вовсе нет. Просто я поневоле веду довольно странный образ жизни.

Керн подождал еще немного, надеясь, что тот уступит. Потом забрался на койку и принялся повторять неправильные глаголы. Наконец он уснул.

Он проснулся оттого, что кто-то тряс его. То был мужчина, не желавший говорить с ним по-французски.

– Помогите! – прохрипел он. – Скорее! Он повесился!

Заспанный Керн привстал на постели. В бледно-сером свете раннего утра в проеме окна висела темная фигура с опущенной головой. Он вскочил с койки.

– Нож! Быстро!

– Нет у меня ножа. А у вас?

– Проклятие, тоже нет! Отняли! Я приподниму его, а вы выньте голову из петли!

Керн встал на койку и попытался приподнять тело. Оно было тяжелым, как мир. Куда тяжелее, чем выглядело. Одежда самоубийцы тоже была холодна и мертва, как и он сам. Керн напряг все силы и приподнял висевшего.

– Скорее! – сказал он, задыхаясь. – Расслабьте ремень. Долго мне его не продержать…

– Сейчас…

Другой забрался на койку и начал возиться с ремнем.

Вдруг он опустил руки и пошатнулся. Его стошнило.

– Вот свинство! – крикнул Керн. – Неужели это все, что вы можете? Снимите с шеи ремень! Живо!

– Я не могу смотреть… Глаза! Язык!..

– Тогда держите его вы! Я сам сниму ремень!

Он передал другому грузное тело и выпрямился. Зрелище было и вправду страшное. Отекшее бледное лицо, выпученные, словно лопнувшие глаза, толстый черный язык. Керн попытался просунуть пальцы под тонкий ремень, глубоко врезавшийся во вздувшуюся шею.

– Выше! – скомандовал он. – Поднимите его выше!

В ответ послышался какой-то гортанный звук – того снова вырвало, и он отпустил тело. От рывка у самоубийцы еще больше выкатились язык и глаза; казалось, покойник издевается над беспомощностью живых.

– Проклятие! – Керн мучительно думал, как бы привести в чувство своего горе-помощника. Вдруг, словно вспышка молнии, в памяти возникла сцена, разыгравшаяся между студентом-блондином и тюремным служителем.

– Если ты, жалкая тварь, сейчас же не возьмешься за дело, – заорал он, – я тебе все кишки выдавлю! Живо, сволочь трусливая!

Одновременно он ударил его ногой и почувствовал, что попал куда надо. Он снова ударил его изо всех сил.

– Череп расшибу! – рявкнул он. – Поднимай сейчас же!

Мужчина молча приподнял повесившегося.

– Выше! – орал Керн. – Выше, мразь вонючая!

Тот поднял самоубийцу еще чуть повыше. Керну удалось распустить петлю и снять ее с головы несчастного.

– Вот, а теперь опустить.

Они уложили обмякшее тело на койку. Керн расстегнул жилет и брюки.

– Позовите охрану! – сказал он. – А я займусь искусственным дыханием!

Он опустился на колени позади черноволосой с проседью головы и, взяв холодные, мертвые кисти в свои теплые, полные жизни руки, начал работать. Грудная клетка самоубийцы опускалась и поднималась. Слышалось хрипение и бульканье. Время от времени Керн останавливался и прислушивался. Дыхание не появлялось. Мужчина, не пожелавший говорить по-французски, отворил фортку в двери и закричал:

– Охрана! Охрана!

Крик отдался в камере мгновенным эхом и замер.

Керн продолжал действовать, помня, что искусственное дыхание делают часами. Но вскоре он прекратил это занятие.

– Дышит? – спросил другой.

– Нет. – Вдруг Керн почувствовал страшную усталость. – Все это бессмысленно. Да и к чему стараться? Ведь человек хотел умереть. Зачем же мешать ему?

– Бог с вами, что вы такое говорите?..

– Вы вот что… успокойтесь! – произнес Керн тихо и с какой-то угрозой в голосе. Каждое лишнее слово казалось ему теперь просто невыносимым. Он знал заранее все, что тот мог бы сказать. Но он также знал, что лежавший перед ним эмигрант повесится снова, даже если его и удастся спасти.

– Попробуйте сами, – сказал он немного спустя уже более спокойно. – Уж он-то знал, зачем в петлю полез. Значит, не мог иначе.

Появился полицейский-охранник.

– Чего разорались? С ума, что ли, посходили? – строго спросил он через фортку.

– Тут один повесился.

– Господи ты Боже мой! Ну и хлопот с вами! Он еще жив?

Полицейский отворил дверь. От него несло сервелатом и вином. В его руке вспыхнул фонарик.

– Мертв?

– По-видимому.

– Тогда до утра спешить нечего. Старший разберется. Пусть у него болит голова за это. А мое дело сторона.

Он хотел было уйти.

– Стойте! – сказал Керн. – Немедленно вызовите санитаров! Из «Скорой помощи».

Надзиратель недоуменно уставился на него.

– Если через пять минут вы их не приведете, будет крупный скандал! Вы рискуете должностью!

– Может быть, его еще удастся спасти! – воскликнул второй заключенный, едва различимый в глубине камеры. Он продолжал поднимать и опускать руки повесившегося.

– Хорошо начинается денек, нечего сказать… – буркнул полицейский и удалился.

Через несколько минут пришли санитары и унесли труп. Вскоре снова пришел полицейский.

– Приказано отнять у вас подтяжки, ремни и шнурки.

– Я не повешусь, – сказал Керн.

– Все равно приказано отнять.

Они отдали требуемое и забрались на койки. В камере стоял кислый запах блевотины.

– Скоро рассветет, – сказал Керн. – Тогда приберете за собой.

В горле у него пересохло. Очень хотелось пить. Было такое ощущение, будто все в нем высохло и покрылось пылью, словно он наглотался угля и ваты…

– Как это все ужасно, правда? – сказал второй заключенный немного погодя.

– Ничуть, – заметил Керн.

На следующий вечер их перевели в большую камеру, где уже сидело четверо арестованных. Керну показалось, что все они эмигранты, но это его уже не трогало. Чувство усталости заглушило все, и он улегся на койке. Сон не приходил. Он лежал с открытыми глазами, уставившись в небольшой квадрат зарешеченного окна. В полночь привели еще двух заключенных. Керн не видел их. Только слышал, как они устраивались на ночь.

– Сколько нас могут здесь продержать? – послышался в темноте неуверенный голос одного из вновь прибывших.

С минуту все молчали.

Потом раздался бас:

– Все зависит от того, что вы натворили. Если, скажем, убийство с ограблением – значит, пожизненное заключение, а если, к примеру, политическое убийство, – выпустят через восемь дней.

– У меня нет паспорта. Поймали второй раз.

– Это хуже, – пророкотал бас. – Считайте, месяц, не меньше.

– Вот беда-то! А у меня в чемодане курица. Жареная курица! Ведь пока я выберусь, она сгниет!

– Вне всякого сомнения! – подтвердил бас.

Керн насторожился.

– А у вас уже не было однажды курицы в чемодане? – спросил он.

– Да! Это верно! – удивленно откликнулся тот. – А откуда вы знаете?

– Вас тогда тоже арестовали, не так ли?

– Арестовали! Но кто меня спрашивает? Кто вы такой? Откуда вы это знаете, господин? – спросил взволнованный голос в темноте.

Вдруг Керн расхохотался, да так, что едва не задохнулся. Это был какой-то непроизвольный хохот, болезненный, судорожный. В нем растворилось все, что копилось два месяца, – ярость за то, что он арестован и одинок, тревога за Рут, вся его энергия и готовность защищаться, жуткое воспоминание о повесившемся… Керн хохотал. Хохот вырывался из него толчками, и он никак не мог остановиться.

– Курица! – проговорил он, с трудом переводя дух. – Ведь это действительно та самая курица!.. И опять в чемодане!.. Вот так совпадение!..

– И вы называете это совпадением? – злобно закудахтала курица. – Это мой страшный рок, а не какое-то случайное совпадение!

– Видимо, жареные куры приносят вам несчастье, – поучительно заметил бас.

– Да замолчите вы наконец! – раздраженно сказал кто-то. – Черт бы побрал всех ваших жареных кур! Разжигать такой аппетит! У человека без родины! Да еще ночью, в тюрьме! И так от голода кишки сводит! Пропади вы пропадом!

– Но быть может, между ним и жареными курами существует более глубокая взаимосвязь, – пророчески заявил бас.

– Пусть попробует жареных деревянных лошадок! – заорал человек без родины.

– Пошли ему Бог рак желудка! – заржал кто-то высоким тенором.

– Может, в прежней своей жизни он был лисицей, – предположил бас. – Вот теперь все куры и мстят ему.

Снова прорвался голос курицы:

– Гнусно и подло издеваться над человеком, когда он попал в беду!

– А когда же еще? – елейно спросил бас.

– Замолчать! – крикнул охранник из коридора. – Здесь вам не бордель, а приличная государственная тюрьма.

Керн поставил свою подпись на втором предписании о высылке его из Австрии. То был уже пожизненный запрет на возвращение в эту страну. На сей раз он уже не ощутил ничего, а только подумал, что завтра, вероятно, снова будет в Пратере.

– Есть у вас в Вене какие-нибудь вещи, которые вы хотели бы взять с собой? – спросил чиновник.

– Ничего у меня нет.

– Известно ли вам, что вы рискуете тремя месяцами тюрьмы, если вздумаете снова появиться в Австрии?

– Известно.

С минуту чиновник испытующе разглядывал Керна. Потом достал из кармана кредитку в пять шиллингов и подал ему.

– Вот вам! Выпейте что-нибудь. Ведь не могу же я изменять законы. А что до вина, то рекомендую гумпольдскирхнер. Из нынешнего розлива лучшего не сыщете. А теперь собирайтесь!

– Благодарю вас! – удивленно сказал Керн. До сих пор в полиции ему еще ничего не дарили. – Очень признателен! Эти деньги мне пригодятся.

– Ладно, ладно! Ступайте! Конвоир уже ждет вас в приемной.

Керн спрятал деньги. Их хватало не только на пол-литра гумпольдскирхнер, но и на оплату части проезда от границы до Вены. Ехать поездом было менее опасно.

Они поехали так же, как и в первый раз, когда его высадили вместе со Штайнером. Ему казалось, что это было десять лет назад.

От станции они пошли пешком и вскоре добрались до трактира, где подавали молодое вино. В палисаднике у дороги стояло несколько столиков и стулья. Керн вспомнил совет чиновника.

– Не выпить ли нам по стаканчику? – спросил он конвоира.

– Чего именно?

– Гумпольдскирхнера. В этом сезоне лучше не сыскать.

– Что ж, можно! Все равно до темноты мы на таможню не попадем.

Они сели за столик и выпили терпкое, прозрачное вино.

Все вокруг дышало тишиной и покоем. Ясное, высокое небо светилось слабым зелено-яблочным светом. В сторону Германии летел самолет.

Хозяин принес свечу в подсвечнике с защитным колпачком. Это был первый вечер Керна на воле. Целых два месяца он не видел ни неба, ни открытого пейзажа, и ему казалось, что он впервые в жизни дышит свободно. Он сидел не шевелясь, наслаждаясь короткой передышкой, нечаянно выпавшей на его долю. Еще час-другой, и снова начнутся заботы, снова он почувствует себя затравленным и гонимым.

– Это действительно ужасно! – неожиданно заявил его провожатый.

Керн понимающе взглянул на него:

– И я так считаю!

– Нет, я в другом смысле.

– Могу себе представить, что в другом.

– Я говорю о вас, эмигрантах, – хмуро пояснил полицейский. – Ведь именно из-за вас наша профессиональная честь начисто подорвана. Только и знаем, что сопровождаем эмигрантов! Каждый день одно и то же – от Вены до границы! Ну что за жизнь за такая! То ли дело конвоировать преступников! Настоящих преступников, с наручниками! Вот это я понимаю – честная работа!

– Может, через год или два вы начнете надевать наручники и на нас, – сухо заметил Керн.

– Тоже сравнили! – Конвоир смерил его презрительным взглядом. – Ведь с полицейской точки зрения, вы – ничто! Мне приходилось эскортировать четырехкратного убийцу – грабителя Мюллера П. Едешь с ним, а сам держишь в руке револьвер со спущенным предохранителем… Или вот еще: только два года назад я конвоировал Бергмана – так тот резал исключительно женщин; а потом Бруста, который вспарывал брюхо своих жертв бритвой… Не говорю уже о Тедди Блюмеле – этот занимался труположеством… Да, были времена! А тут с вами возись! Просто подыхаем от тоски! – Он вздохнул и допил свой стакан. – Но вы хоть в винах разбираетесь! Давайте закажем еще. Только теперь, чур, плачу я!

– Идет!

Они неторопливо выпили еще по бокалу и пустились в путь. Уже стемнело. Над дорогой мелькали ночные бабочки и летучие мыши.

Таможня светилась яркими огнями. Дежурили все те же чиновники. Конвоир передал им Керна.

– Посидите пока в той комнате, – сказал один из них. – Еще слишком рано.

– Знаю, – ответил Керн.

– Вот как, вы и это уже знаете?

– Конечно. Ведь границы – наша вторая родина.

На рассвете Керн был снова в Пратере. Он не рискнул постучаться в фургон Штайнера – мало ли что могло произойти с тех пор. Он принялся расхаживать по парку. По-весеннему пестрые деревья стояли в предутреннем тумане. Керн постоял немного перед каруселью, затянутой серым брезентом. Затем задернул край полотнища, забрался внутрь и уселся в гондоле. Здесь он чувствовал себя в безопасности от патрулирующих полицейских.

Чей-то смех разбудил его. Было светло – брезент убрали. Он мгновенно вскочил на ноги. Перед ним в синем комбинезоне стоял Штайнер.

Керн выпрыгнул из гондолы и сразу же почувствовал себя дома.

– Штайнер! – воскликнул он, просияв. – Хвала Господу – я опять здесь!

– Вижу! Блудный сын вернулся из полицейских подземелий. Ну-ка, дай поглядеть на тебя! Чуть побледнел и слегка отощал на тюремных хлебах! Почему не пришел в фургон?

– Не знал, найду ли тебя там.

– Пока все еще по-прежнему. Но сначала пойдем позавтракаем, и тогда весь мир преобразится! Лило! – крикнул Штайнер в сторону фургона. – Людвиг вернулся! Ему нужно как следует подкрепиться! – Он снова обернулся к Керну.

– Подрос и возмужал! Ты научился чему-нибудь за это время, малыш?

– Да. Научился тому, что надо быть двужильным, если не хочешь подохнуть. Теперь меня голой рукой не возьмешь! Кроме того, научился шить мешки и говорить по-французски. Выяснил также, что иной раз лучше приказывать, чем просить.

– Это немало! – Штайнер одобрительно улыбнулся. – Совсем немало, малыш!

– Где Рут? – спросил Керн.

– В Цюрихе. Ее выслали. Но она в полном порядке. У Лило лежат письма для тебя. Она – наш почтамт: ведь, кроме нее, ни у кого из нас нет настоящих документов. Поэтому Рут писала тебе на ее имя.

– Значит, в Цюрихе… – сказал Керн.

– Да, малыш. А что тут страшного?

Керн посмотрел на него:

– Страшного ничего.

– Она остановилась там у знакомых. Скоро и ты поедешь туда, вот и все. Здесь, между прочим, тоже запахло жареным.

– Чувствую…

Пришла Лило. Она поздоровалась с Керном так, словно он вернулся после непродолжительной прогулки. Для нее два месяца не были сроком, о котором стоило говорить всерьез. Она жила уже около двадцати лет вне родины. Не раз ей приходилось встречать людей, которые приезжали из Китая и Сибири после десяти или пятнадцати лет отсутствия, когда о них не было ни слуху ни духу. Она спокойно поставила на стол поднос с чашками и кофейником.

– Дай ему письма, Лило, – сказал Штайнер. – Он все равно не сядет за стол, пока не прочитает их.

Лило показала на поднос – письма лежали на нем. Керн быстро вскрыл конверты. Он начал читать и позабыл обо всем. В первый раз он держал в руках письма от Рут. Первые любовные письма в его жизни. И словно по волшебству все куда-то исчезло – горечь, вызванная ее отсутствием, беспокойство, страх, неуверенность, одиночество… Он читал, и черные строки стали светиться и фосфоресцировать… Где-то был человек, который тревожился о нем и был в отчаянии от всего, что произошло, человек, говоривший, что любит его… Твоя Рут! Твоя Рут! Боже мой, подумал он, – твоя Рут! Твоя!.. Это казалось почти невозможным. Твоя Рут. Разве принадлежало ему что-нибудь до сих пор? Что принадлежало ему до сих пор? Несколько флаконов духов, десяток кусков мыла и вещи, которые он носил. А теперь у него есть человек? Целый человек? Тяжелые черные волосы, глаза… Это казалось почти невозможным!

Он огляделся. Лило ушла к фургону. Штайнер курил.

– Ну как, все в порядке, малыш? – спросил он.

– Да. Пишет, чтобы я не приезжал. Чтобы, мол, не рисковал из-за нее еще раз.

Штайнер рассмеялся:

– И чего только не пишут женщины! – Он налил Керну чашку кофе. – А теперь позавтракай!

Прислонившись к фургону, он смотрел, как Керн пил и ел. Сквозь тонкий белесый туман просвечивало солнце. Керн ощущал тепло, и ему казалось, будто он вдыхает аромат тонкого вина. Еще вчера утром он сидел в вонючей камере и хлебал из погнутой жестяной миски тепловатую баланду. Теперь же дул легкий, свежий утренний ветерок. Керн ел отличный хлеб и запивал его кофе, в кармане шуршали письма Рут, а рядом, прислонившись к фургону, стоял Штайнер.

– Все-таки тюрьма имеет свои преимущества, – сказал Керн. – Выйдешь из нее, и все кажется таким чудесным!

Штайнер кивнул.

– Ты небось хотел бы уехать сегодня же вечером, а? – спросил он.

Керн внимательно посмотрел на него.

– Хочется уехать, хочется остаться здесь… Если бы мы могли отправиться в путь втроем!

Штайнер дал ему сигарету.

– Поживи у нас два-три денька, – сказал он. – Вид у тебя довольно жалкий. Тюремные харчи сделали свое дело. Откормись хоть самую малость. Силенки тебе еще ох как понадобятся – ведь опять уходишь в плавание! Правда, побудь немного здесь, а то еще свалишься на полпути, и снова сцапают. Швейцария – это тебе не игрушки. Чужая страна – надо быть начеку!

– А что мне тут делать?

– Можешь помогать в тире. А по вечерам – на сеансах ясновидения. Правда, пока тебя не было, пришлось нанять другого человека. Но с двумя помощниками еще лучше.

– Ладно, – сказал Керн. – Ты, конечно, прав. Надо немного прийти в себя. Я почему-то все время испытываю страшный голод. Не только в желудке – в глазах, в голове, везде… Пусть все встанет на свои места.

Штайнер рассмеялся:

– Это правильно! А вот и Лило с горячими пирожками. Наешься досыта, малыш. Я тем временем пойду будить Потцлоха.

Лило поставила перед Керном блюдо с пирожками. Он продолжал есть с удвоенным аппетитом, время от времени нащупывая в кармане письма Рут.

– Вы остаетесь здесь? – медленно спросила Лило. Она говорила по-немецки с характерным для русских акцентом. Керн кивнул.

– Только ничего не бойтесь, – сказала Лило. – Вы не должны тревожиться за Рут. Она не пропадет… Я хорошо разбираюсь в человеческих лицах.

Керн хотел было ответить, что этого он как раз и не боится, но беспокоится, как бы ее не арестовали в Цюрихе до его приезда… Однако, взглянув на мрачное, овеянное какой-то нездешней печалью лицо русской, он запнулся и ничего не сказал. Рядом с этим все казалось мелким и незначительным. Но Лило словно уловила его мысль.

– Не страшно, – сказала она. – Пока жив друг – ничто не страшно.

Это случилось два дня спустя, перед вечером. К тиру не спеша приблизилось несколько человек. В это время Лило обслуживала группу молодых парней, а вновь подошедшие обратились к Керну:

– Ну-ка, давай мы постреляем!

Керн подал первому винтовку. Сначала они стреляли по фигуркам, которые шумно опрокидывались, и по шарикам из тонкого стекла, плясавшим на струе маленького фонтана. Затем принялись изучать таблицу призов и потребовали поставить мишени для главных выигрышей.

Первые два стрелка выбили тридцать четыре и сорок четыре очка. Они выиграли плюшевого мишку и посеребренный портсигар. Третий, коренастый человек с волосами ежиком и густой рыжей щеточкой усов, целился долго и тщательно и выбил сорок восемь очков. Его друзья восторженно загалдели. Лило незаметно посмотрела на Керна.

– Еще пять патронов! – потребовал удачливый стрелок и заломил шляпу на затылок. – Из той же винтовки! Заряжай!

Керн зарядил. Мужчина выбил тремя выстрелами 36 очков. Всякий раз он попадал в круг с цифрой двенадцать. Керн понял, что над «невыигрываемой» серебряной корзиной для фруктов, этой наследственной фамильной реликвией, нависла величайшая угроза. Тогда он взял один из «счастливых» патронов директора Потцлоха, и следующая пуля угодила в шестерку.

– Вот те на! – Мужчина положил винтовку на барьер. – Тут что-то не так! Я целился безукоризненно.

– Может, вы слегка вздрогнули, – сказал Керн. – Винтовка-то та же самая.

– Я никогда не вздрагиваю! – раздраженно возразил мужчина. – Старый полицейский фельдфебель не вздрагивает! Уж мне-то известно, как я стреляю!

На сей раз вздрогнул Керн. Любой полицейский, даже если он и был в штатском, действовал ему на нервы. Стрелок посмотрел на него в упор.

– Тут что-то неладно! Вы слышите? – угрожающе произнес он.

Керн ничего не ответил. Он снова подал ему винтовку. Теперь он зарядил ее нормальным патроном. Прежде чем начать целиться, фельдфебель еще раз глянул на него. Потом выстрелил. Снова двенадцать. Он переложил винтовку в правую руку.

– Ну, что? – ехидно спросил он.

– Бывает, – ответил Керн.

– Бывает?! Никогда так не бывает! Четыре раза двенадцать, и вдруг шестерка! Небось сами этому не верите, а?

Керн молчал. Мужчина приблизил к нему свое красное лицо.

– Где-то я вас видел…

Друзья прервали его. Они зашумели, требуя добавочного бесплатного выстрела и утверждая, что шестерка недействительна.

– Что-то у вас с патронами не так, друзья! – крикнул один из них.

Подошла Лило.

– В чем дело, господа? – спросила она. – Не могу ли я вам помочь? Этот молодой человек работает здесь недавно.

Все заговорили наперебой. Полицейский молчал, пристально вглядываясь в Керна и силясь что-то вспомнить. Керн выдержал его взгляд, припоминая все уроки, преподанные ему беспокойной жизнью. Он научился притворяться.

– Пойду поговорю с директором, – небрежно бросил он. – Я здесь ничего не решаю.

Он уже решил было дать полицейскому еще один бесплатный патрон, но спохватился, вообразив, как разбушуется Потцлох, коли наследственная семейная реликвия его жены полетит к чертям. Он очутился между Сциллой и Харибдой. Медленно достав сигарету, он закурил, железным усилием воли уняв дрожь в руках. Затем повернулся и вразвалку направился к рабочему месту Лило.

Лило заменила его. Она предложила компромиссное решение: пусть полицейский сделает еще пять выстрелов. Разумеется, бесплатно. Вся компания бурно запротестовала. Лило взглянула на Керна. Он был бледен, и она поняла, что дело не только в споре о волшебных патронах Потцлоха, но и в чем-то гораздо более существенном. Вдруг она мило улыбнулась и уселась на столе, прямо против полицейского.

– Такой шикарный мужчина, как вы, будет стрелять хорошо и во второй раз, – сказала она. – Давайте попробуйте! Вам – королю стрелков – пять бесплатных выстрелов!

Польщенный полицейский вытянул шею из крахмального воротничка.

– У кого такая верная рука, тому бояться нечего, – добавила Лило, положив узкую ладонь на сильную, поросшую рыжими волосами руку фельдфебеля.

– Бояться! Я и слова такого не знаю! – Полицейский ударил себя кулаком в грудь и рассмеялся деревянным смехом. – Только этого не хватало!

– Так я и думала! – Лило восхищенно оглядела его и подала ему винтовку.

Полицейский взял оружие, тщательно прицелился и выстрелил. Двенадцать. Он удовлетворенно посмотрел на Лило. Та улыбнулась и снова зарядила винтовку. Полицейский выбил пятьдесят восемь очков.

Лило просто сияла от восторга.

– Много лет мы не видели такого стрелка, – заявила она. – Если кому-нибудь действительно нечего бояться, так это вашей жене!

– У меня еще нет жены.

Она посмотрела на него в упор:

– Видно, только потому, что вы не желаете вступить в брак.

Он ухмыльнулся. Его друзья окончательно расшумелись. Лило пошла за фруктовой корзиной для полицейского. Он ее честно выиграл. Полицейский разгладил усы и неожиданно посмотрел на Керна холодными маленькими глазками:

– А с вами я разберусь! Как-нибудь приду сюда еще раз. Но уже в форме!

Затем, снова ухмыльнувшись, взял корзину и пошел со своими друзьями дальше.

– Он вас узнал? – быстро спросила Лило.

– Не знаю. Кажется, не узнал. Я его никогда не видел. Но может, он меня…

– Пока что уходите. Лучше, чтобы он больше не видел вас. Скажите обо всем Штайнеру.

В этот день полицейский не появился снова. Но Керн решил уехать вечером.

– Надо смываться, – сказал он Штайнеру. – Иначе быть беде. Предчувствие у меня такое. Я здесь уже два дня и, по-моему, набрался сил. Как ты считаешь?

Штайнер кивнул:

– Уезжай, малыш. Через несколько недель двинусь и я. С моим паспортом лучше жить где угодно, но только не в Австрии. Положение здесь явно обостряется. В последние дни мне рассказали кое о чем. Пойдем-ка с тобой к Потцлоху.

Потеря серебряной корзины вызвала неимоверную ярость директора.

– Уплыли вещи общей стоимостью в тридцать шиллингов, молодой человек! Вы тут устроили форменную оптовую распродажу, – гремел он. – Этак я окончательно разорюсь!

– Но он же уходит от вас, – сказал Штайнер в объяснил директору, как развертывались события. – То была вынужденная самооборона в чистом виде, – заключил он. – Ваша фамильная драгоценность была так или иначе обречена.

Потцлох снова содрогнулся. Но тут же лицо его прояснилось.

– Ну, если она все равно была обречена, тогда – другое дело! – Он уплатил Керну гонорар и затем подвел его к тиру. – Молодой человек, – сказал он, – а теперь вы узнаете, кто такой Леопольд Потцлох, последний из друзей человечества. Выберите себе что-нибудь из этих вещей! На память! Точнее говоря, для последующей продажи! Порядочный человек никогда не хранит сувениры. Они только отравляют жизнь. Все равно вам придется чем-нибудь торговать, не так ли? Вот и выбирайте! На свое усмотрение…

Он исчез в направлении «Панорамы всемирных сенсаций».

– Не отказывайся, – сказал Штайнер. – Барахло всегда можно загнать. Возьми небольшие, легкие вещи. И не мешкай, а то он еще передумает.

Но Потцлох не передумал. Напротив, в дополнение к пепельницам, гребешкам и игральным костям, взятым Керном, он дал ему еще трех обнаженных богинь из поддельной бронзы.

– Для маленьких городов лучшего товара и не придумать! – пояснил он и, разразившись ироническим хохотком, поймал на лету пенсне. – Провинциалам, знаете ли, свойственно этакое смутное, тягучее томление по женской красоте. Правда, я имею в виду те городишки, где нет борделей… А теперь, Керн, с Богом! Спешу на конференцию протеста против высоких налогов на развлечения. Налоги на развлечения! Как это типично для нашего века!.. Вместо того чтобы премии нам давать!..

Керн упаковал свой чемодан и сел ужинать с Лило и Штайнером.

– Печалься, малыш, горюй! – сказал Штайнер. – Это твое право. Древнегреческие герои плакали куда больше, чем современные сентиментальные дуры. Греки знали, что горе подавлять не следует. А наш идеал – неколебимая отвага мраморной статуи. Ни к чему это! Погорюй как следует и скорее избавишься от тоски.

– Иной раз печаль – высшее счастье, – спокойно проговорила Лило, подавая Керну тарелку борща со сметаной.

Штайнер улыбнулся и погладил ее голову.

– А для тебя, – обратился он к Керну, – пусть пока что высшим счастьем остается хороший обед. Это старая солдатская мудрость. А ведь ты – солдат, не забывай об этом. Ты – патруль. Часовой, высланный гражданами мира в дозор. На самолете можно за день перелететь десяток таможенных границ. И каждая из них посягает на другую, и все они вооружаются до зубов железом и порохом. Но так будет не всегда. Ты, Людвиг, один из лучших европейцев – не забывай этого. Гордись этим!

Керн улыбнулся:

– Все это хорошо, и я, конечно, очень горд. Но что же я буду делать сегодня вечером, когда останусь один.

Он уехал ночью, купив билет четвертого класса в самом дешевом поезде. Поезд шел по боковым веткам и в конце концов прибыл в Инсбрук. Отсюда Керн пошел пешком, надеясь, что кто-нибудь подбросит его на машине. Но машины не попадались. Вечером, зайдя в придорожный трактир, он съел порцию жареного картофеля. Это было сытно и дешево. На ночь забрался в стог сена, применив способ, усвоенный от вора, соседа по тюремной камере. Он действительно отлично выспался. На следующее утро его подвезли на машине до Ландека. Владелец автомобиля купил у него за пять шиллингов одну из богинь директора Потцлоха. Вечером пошел дождь. Керн остановился в небольшом заезжем дворе и сыграл в тарок с двумя лесорубами. Он проиграл три шиллинга. Это так огорчило его, что до полуночи он не мог заснуть. Потом он расстроился еще больше, подумав, что уплатил целых два шиллинга за ночлег, а ему все не спится; но в конце концов сон сморил его. Утром он пошел дальше и вскоре остановил машину. Однако водитель роскошного автомобиля – «аустродаймлера» стоимостью в пятнадцать тысяч шиллингов – потребовал с него пять шиллингов за проезд. Керн отказался. Потом он проехал несколько километров на телеге какого-то крестьянина. Тот дал ему большой кусок хлеба с маслом. Ночью Керн опять забрался в стог сена. Шел дождь, и он долго прислушивался к его монотонному шуму, вдыхая пряный и возбуждающий аромат мокрого преющего сена. На другой день, изнемогая от усталости, он взошел на Арльбергский перевал и преодолел его. Не успев перевести дух, он неожиданно набрел на жандарма-самокатчика. Тот задержал его. Пришлось пройти с ним обратно до Сант-Антона, где его заперли на ночь. Керн не спал ни минуты – все боялся, как бы они не выведали о его высылке из Вены и не вернули туда для нового предания суду. Но жандармы поверили, что он намерен перейти границу, и утром отпустили его. Теперь он отправил чемодан багажом до Фельдкирха, решив, что с чемоданом в руках снова привлечет внимание жандарма. Через сутки он дошел до Фельдкирха, забрал чемодан, дождался темноты, разделся на берегу Рейна и, неся высоко над головой свой скарб, перешел реку вброд. Так Керн очутился в Швейцарии. Он крался по дорогам еще две ночи, пока самые опасные места не остались позади. Затем вновь сдал чемодан в багаж и на попутной машине доехал до Цюриха.

Под вечер Керн явился на главный вокзал, получил чемодан и сдал его в камеру хранения. Адрес Рут был ему известен, но идти к ней засветло не стоило. Некоторое время он провел на вокзале, затем посетил несколько еврейских магазинов, наводя справки об организациях помощи беженцам. В чулочной лавке ему дали адрес религиозной общины, и он направился туда.

Молодому человеку, встретившему его, он объяснил, что вчера перешел границу.

– Легально? – спросил молодой человек.

– Нет.

– А документы у вас есть?

Керн удивленно посмотрел на него:

– Будь у меня документы, я не пришел бы сюда.

– Еврей?

– Нет. Полуеврей.

– Религия?

– Евангелическая.

– Ах вот как! Тогда мы мало что сможем для вас сделать. Средства наши весьма ограничены, и, будучи религиозной общиной, мы главным образом… сами понимаете… помогаем евреям, то есть людям нашей веры.

– Понимаю, – сказал Керн. – Из Германии меня выгнали потому, что мой отец еврей. Здесь вы не можете мне помочь, потому что моя мать христианка. Странный мир!

Молодой человек пожал плечами:

– Очень сожалею. Но в нашем распоряжении только частные пожертвования.

– Тогда скажите хотя бы, где здесь можно прожить несколько дней без регистрации, – сказал Керн.

– Увы, этого сказать не могу. Не только не могу, но и не имею права. Теперь действуют очень строгие положения, и мы обязаны неукоснительно их выполнять. Вам надлежит явиться в полицию и попросить разрешение на проживание.

– Что ж, – ответил Керн, – в этих делах у меня уже есть некоторый опыт!

Молодой человек пристально посмотрел на него.

– Подождите, пожалуйста, еще минуточку. – Он зашел за конторку, стоявшую в глубине, и вскоре вернулся. – В виде исключения мы даем вам двадцать франков. К сожалению, больше ничего для вас сделать не можем.

– Очень благодарен! Так много я и не ожидал!

Керн тщательно сложил кредитку и спрятал в бумажник. Других швейцарских денег у него не было.

На улице он остановился, не зная, куда идти.

– Ну, так как же, господин Керн? – чуть насмешливо спросил кто-то за его спиной.

Керн резко обернулся. Он увидел молодого, довольно элегантно одетого человека примерно одних с ним лет. Тот улыбнулся:

– Не пугайтесь! Я тоже только что оттуда. – Он показал на дверь религиозной общины. – Вы впервые в Цюрихе?

С минуту Керн недоверчиво смотрел на него.

– Да, – сказал он затем, – впервые. До сих пор я в Швейцарии не бывал.

– Так я и думал. Не обижайтесь, но скажу вам прямо – вы не очень-то ловко изложили свою историю. Незачем было говорить, что вы евангелического вероисповедания. Но вам все-таки оказали помощь. Если хотите, могу разъяснить вам кое-что. Меня зовут Биндер. Не выпить ли нам по чашке кофе?

– С удовольствием. Есть тут что-нибудь вроде кафе для эмигрантов?

– Есть, и не одно. Лучше всего пойти в кафе «Грайф». Оно недалеко отсюда, и полиция пока что не особенно присматривается к нему. По крайней мере там еще не было ни одной облавы.

Оба направились к кафе «Грайф». Оно напоминало кафе «Шперлер» в Вене.

– Откуда прибыли? – спросил Биндер.

– Из Вены.

– Тогда вам нужно слегка переучиться. Слушайте внимательно! Конечно, в полиции вам дадут разрешение на краткосрочное проживание. На два-три дня. Потом, разумеется, придется уехать. Шансы на такое разрешение при отсутствии документов в настоящий момент составляют менее двух процентов. Шансы на немедленную высылку – около девяноста восьми. Хотите рискнуть?

– Ни в коем случае.

– Совершенно правильно! Помимо всего прочего вы рискуете еще и тем, что вам запретят въезд в страну – на год, на три года, на пять лет или даже больше, – в зависимости от обстоятельств. Если после этого вас снова схватят – сядете в тюрьму.

– Знаю, – сказал Керн. – Как и везде…

– Все это можно отсрочить, оставшись здесь нелегально. Но если попадетесь – точка! Сразу же выдворят! Так что все зависит от ловкости и везения.

Керн понимающе кивнул.

– Как тут насчет работы?

Биндер рассмеялся:

– Исключено! Швейцария маленькая страна. Своих безработных хоть отбавляй.

– В общем, обычная картина: легально или нелегально подыхать с голоду или нарушать законы.

– Совершенно точно! – убежденно и поспешно ответил Биндер. – Теперь к вопросу о зонах. В Цюрихе опасно. Очень ретивая полиция. Вдобавок все они ходят в штатском, что тоже неприятно. Здесь удерживается только самый матерый народ. У дилетантов ничего не выходит. Сейчас хорошо жить во французской Швейцарии. Особенно в Женеве – социалистический муниципалитет. Неплохо и в Тессине, но там очень уж маленькие городишки. Как вы работаете? Просто или промышляете?

– Не понимаю вас.

– Я хочу сказать, хотите ли вы получать пособие, и только, или же, кроме того, подрабатывать на мелкой торговле?

– Я хотел бы немного торговать.

– Это считается опасной работой. Ваши действия наказуемы вдвойне: нелегальное проживание плюс нелегальная работа. А уж если кто-нибудь на вас донесет, тогда дело совсем дрянь.

– Кто же это донесет на меня?

– Дорогой мой, – ответил многоопытный Биндер, терпеливо продолжая свои поучения, – не будьте наивны. На меня однажды донес один еврей, у которого больше миллионов, чем у вас однофранковых монет. Я попросил у него денег на билет до Базеля, а он, видите ли, возмутился! Итак, если займетесь торговлей, продавайте только мелочь: карандаши, шнурки, пуговицы, школьные резинки, зубные щетки и все такое прочее.

Никогда не таскайте с собой чемодан, ящик или даже портфель. На этом попадались уже многие. Самое лучшее – рассовать барахло по карманам. Теперь все легче: настала осень, и вы можете ходить в пальто. Чем вы, собственно, торгуете?

– Мылом, духами, туалетной водой, гребешками, английскими булавками…

– Это хорошо. Чем дешевле вещь, тем больше на ней зарабатываешь. Лично я не торгую. Принципиально. Я из так называемых «тигров», то есть тех, кто живет на всяческие пособия. Поэтому мне не пришьешь статью о нелегальном заработке. В худшем случае привлекут за попрошайничество и бродяжничество. Скажите, есть у вас какие-нибудь адреса?

– Какие еще адреса?

Биндер откинулся на спинку стула и изумленно посмотрел на Керна.

– Господь с вами! – воскликнул он. – Ведь это самое главное! Я имею в виду адреса людей, которым можно предлагать свой товар. Не станете же вы ходить наугад из одного дома в другой! Этак вам и трех дней не продержаться. Донесут.

Он предложил Керну сигарету.

– Я дам вам несколько вполне надежных адресов, – продолжал он. – Тут есть три категории – набожные евреи, христиане и, так сказать, смешанные. Адреса вы получите от меня бесплатно. В свое время мне пришлось уплатить за них двадцать франков. Конечно, часть этих людей уже порядком устала от нашествия нашего брата, но, во всяком случае, они не причинят вам неприятностей.

Он осмотрел костюм Керна.

– Ваша одежда в порядке. В Швейцарии это крайне важно. Из-за сыщиков. Пусть будет хотя бы хорошее пальто. Под ним нетрудно скрыть потрепанный костюм, который мог бы вызвать подозрения. Правда, немало людей отказываются помочь человеку, даже если он прилично одет. Есть ли у вас толковая легенда, способная разжалобить слушателей?

Биндер уловил настороженный взгляд Керна.

– Отлично представляю себе, дорогой мой, о чем вы сейчас подумали, – сказал он. – Когда-то я и сам так рассуждал. Но поверьте, отстоять себя в беде – огромное искусство. Благотворительность – это корова, которая плохо доится и дает очень мало молока. Я знаю людей, имеющих в запасе по три варианта историй: вариант сентиментальный, вариант жестокий и вариант деловой. Все зависит от того, что именно желает услышать человек, готовый подбросить вам несколько франков. Вы ему, естественно, врете. Потому что вынуждены врать. В основе каждой истории всегда одно и то же: нужда, бегство и голод.

– Знаю, – сказал Керн. – Ничего плохого я о вас не подумал. Просто я ошеломлен: вы знаете так много и так точно!

– Концентрированный опыт трех лет напряженной и, я сказал бы, внимательной борьбы за существование. Я человек тертый, это верно. Таких не так уж много. Мой брат, например, тот был совсем иным. Год назад он застрелился.

На мгновение лицо Биндера исказилось болью, но тут же снова стало спокойным. Он встал.

– Если вы не знаете, куда податься, можете сегодня переночевать у меня. Мне посчастливилось найти на целую неделю вполне безопасную комнату. Она принадлежит одному из моих цюрихских знакомых. Он сейчас в отпуске. В одиннадцать я приду сюда. В двенадцать начинается полицейский час. Будьте особенно осторожны после двенадцати – все улицы буквально кишат сыщиками.

– По-видимому, в Швейцарии дела обстоят очень неважно, – сказал Керн. – Слава Богу, что я встретил вас. А то, чего доброго, попался бы в первый же день. Сердечно благодарю вас! Вы мне здорово помогли!

Биндер сделал протестующий жест.

– Это само собой разумеется среди людей, оказавшихся на дне. В среде нелегальных эмигрантов чувство товарищества развито почти так же, как между преступниками. Любой из нас может завтра же сесть на мель, и тогда ему тоже понадобится помощь… Значит, если хотите – в одиннадцать на этом же месте!

Он расплатился за кофе, пожал Керну руку и вышел изящной, уверенной походкой.

Керн просидел в кафе «Грайф» до темноты. Он попросил план города и набросал на листке маршрут к дому, где жила Рут. Затем поднялся и вышел на улицу, беспокойный и напряженный. Через полчаса пришел на место, в тихий район города, изрезанный узкими улицами. Большой белый дом мерцал в лучах луны. Керн остановился у парадного, взглянул на широкую латунную ручку, и беспокойство как рукой сняло. Все было как-то неправдоподобно: Рут и он разделены только лестницей. Вот он поднимется и… Но после таких трудных месяцев это казалось чересчур простым. А простое давно уже стало непривычным. Он оглядел ряды окон. Может, ее нет дома. Может, уже уехала из Цюриха…

Керн зашагал дальше. Пройдя два-три квартала, он увидел табачную лавчонку и вошел в нее. Из-за прилавка вынырнула женщина довольно хмурого вида.

– Пачку «Паризьен», – попросил Керн.

Женщина пододвинула ему сигареты. Потом нагнулась, достала из ящика под прилавком спички и положила их сверху. То были две слипшиеся картонки. Заметив это, хозяйка отодрала одну и бросила обратно в ящик.

– Пятьдесят раппенов, – сказала она.

Керн расплатился.

– Можно от вас позвонить? – спросил он.

Хозяйка кивнула.

– Телефон слева в углу.

Керн принялся листать телефонную книгу. Нойман… Казалось, в этом городе сотни Нойманов. Наконец, найдя нужного, он снял трубку и назвал номер. Хозяйка стояла за прилавком и наблюдала за ним. Керн разозлился и повернулся к ней спиной. Он долго ждал. Наконец ему ответили.

– Можно попросить фрейлейн Холланд?

– Кто это говорит?

– Людвиг Керн.

Голос в трубке замер.

– Людвиг… – сказала она затем, словно у нее перехватило дыхание. – Это ты, Людвиг?..

– Да… – У Керна бешено заколотилось сердце. – Да… Это ты, Рут? Я не узнал твой голос. Мы с тобой еще ни разу не говорили по телефону.

– Где же ты? Откуда звонишь?

– Я здесь. В Цюрихе. В табачной лавке.

– Здесь?

– Да, на твоей улице.

– Почему же ты не пришел? Что-нибудь случилось?

– Нет, ничего. Я только сегодня приехал. Боялся, что тебя уже нет в Цюрихе. Где мы можем встретиться?

– Здесь! Приходи скорее! Ты знаешь мой дом? Я живу на втором этаже.

– Да, знаю. Но удобно ли это? Я говорю о твоих хозяевах.

– Никого нет. Я одна. Все уехали на уик-энд. Приходи!

– Иду!

Керн повесил трубку и с отсутствующим видом огляделся. Он не понимал, где находится. Теперь лавчонка выглядела совсем иначе. Затем он вернулся к прилавку.

– Сколько я вам должен за разговор? – спросил он.

– Десять раппенов.

– Всего десять раппенов?

– Это не так мало. – Женщина взяла никелевую монетку. – Не забудьте взять с собой сигареты.

– Ах да… конечно…

Керн вышел на улицу. Ни за что не побегу, подумал он. Если человек бежит – это уже подозрительно. Надо быть сдержанным. Штайнер – тот ни за что не побежал бы. Пойду лучше шагом, чтобы никто не обратил на меня внимания. Но ведь можно идти быстро. Я умею ходить очень быстро. Так же быстро, как если бы бежал…

Рут стояла на лестнице. Было темно, и Керн плохо видел ее.

– Будь осторожна! – торопливо и хрипло проговорил он. – Я грязный! Все вещи на вокзале. Мне не удалось ни умыться, ни переодеться.

Рут ничего не ответила. Она стояла на лестничной площадке, свесившись через перила, и ждала его. Он взбежал по ступенькам, и вдруг она очутилась в его объятиях, теплая и осязаемая, сама жизнь и даже больше чем жизнь.

Она боялась шелохнуться. Керн слышал ее дыхание, ощущал ее волосы. Он тоже оставался неподвижным. Все замерло, и казалось, что лишь смутный мрак колышется вокруг него. Вдруг он заметил, что она плачет, и нерешительно поднял руку. Рут встряхнула головой у его плеча.

– Не обращай внимания… Сейчас пройдет…

Внизу отворили дверь. Осторожно и почти незаметно Керн наклонился, чтобы увидеть всю лестничную клеть. Затем внизу щелкнул выключатель и стало светло. Рут испугалась.

– Идем! Скорее идем! – Она затащила его в квартиру.

Они сидели в гостиной семейства Нойман. Впервые после долгого перерыва Керн оказался в квартире. Комната была обставлена в буржуазном стиле: солидная мебель из красного дерева, современный персидский ковер, два кресла в чехлах из репса и несколько ламп с пестрыми шелковыми абажурами. Но Керну все это показалось каким-то волшебным видением мирной жизни и островком безопасности.

– Когда кончился срок твоего паспорта? – спросил он.

– Семь недель назад.

Рут достала из буфета две рюмки и бутылку.

– Ты пробовала его продлить?

– Да. Приехав в Цюрих, пошла в консульство. Но мне отказали. Собственно, я другого и не ожидала.

– Правильно. Ожидать было нечего. Хотя я почему-то всегда надеялся на чудо. Ведь мы – враги государства. Опасные враги! И это, пожалуй, дает нам основание чувствовать себя важными персонами. Ты не находишь?

– Мне все равно, – сказала Рут и поставила рюмки и бутылку на стол. – Теперь у меня нет никаких преимуществ перед тобой, а в этом что-то есть.

Керн рассмеялся и обнял ее.

– Что это такое? Коньяк? – спросил он, показывая на бутылку.

– Да. Лучший коньяк семейства Нойман. Я хочу выпить с тобой – ведь мы снова вместе. Знал бы ты, как мне было страшно без тебя. Как страшно было знать, что ты в тюрьме. Эти мерзавцы избили тебя! И виновата во всем я!

Рут с улыбкой посмотрела на него, но Керн видел, что она взволнована. Голос ее звучал почти гневно, и, когда она наливала рюмки, ее рука дрожала.

– Это было страшно! – повторила она и подала ему рюмку. – Но теперь ты опять со мной.

Они чокнулись.

– Ничего страшного не было, – сказал он. – Правда ничего!

Рут выпила рюмку залпом и поставила на стол. Потом, притянув к себе голову Керна, поцеловала его.

– Теперь я тебя больше не отпущу, – пробормотала она. – Никогда!

Керн смущенно поглядел на нее. Такой он ее еще ни разу не видел. Рут совершенно преобразилась. Какой-то барьер отчужденности, порой неясно обозначавшийся между ними, исчез. Теперь Рут словно вся раскрылась, и впервые он почувствовал, что она принадлежит ему. Раньше он в этом не был уверен.

– Рут! – сказал он. – Вот если бы потолок раскололся надвое и прибыл самолет! Мы улетели бы с тобой на далекий остров, где пальмы и кораллы, где никто не знает, что такое паспорт или вид на жительство!

Она снова поцеловала его.

– Боюсь, и там все это уже известно. Среди пальм и кораллов наверняка имеются укрепления, и пушки, и военные корабли, и напряжение еще больше, чем в Цюрихе.

– Да, безусловно! Выпьем еще по рюмке. – Керн взял бутылку и налил себе и ей. – Но и в Цюрихе стало небезопасно. Долго тут прятаться нельзя.

– Тогда давай уедем!

Он оглядел гостиную, парчовые портьеры, кресла и желтые шелковые абажуры.

– Рут, – сказал он, – уехать с тобой – это, конечно, чудесно. Ни о чем большем я и не мечтаю. Но знай, что тогда всего этого не будет, – он обвел рукой салон. – Будут только дороги и сеновалы. Будут убогие комнатки в дешевых пансионах. Будет страх перед полицией. И это еще счастье, потому что ведь может быть и тюрьма.

– Все знаю. Мне это не важно, и ты за меня не тревожься. Так или иначе, я должна отсюда уехать. Больше оставаться нельзя. Мои хозяева смертельно боятся полиции – ведь я там не заявлена. Они будут только рады, если я уберусь. Есть у меня еще немного денег. Кроме того, буду помогать тебе торговать. Расходы на меня невелики, и вообще, кажется, я достаточно практична.

– Значит, у тебя остались кое-какие деньги и ты намерена помогать мне в торговле!.. Довольно! Еще слово, и я разревусь, как старая баба… Вещей у тебя много?

– Нет, немного. Все ненужное оставлю здесь.

– Ладно. А как быть с книгами? Особенно с толстыми учебниками по химии? Их ты тоже временно оставишь здесь?

– Книги я продала. Последовала совету, который ты дал мне еще в Праге: не брать с собой ничего из прежней жизни. Ничего! И не оглядываться – от этого только устаешь и теряешь силы. Книги принесли нам несчастье, и я их продала. К тому же они слишком тяжелы…

Керн улыбнулся:

– А ведь верно – ты практична, Рут! Я думаю, для начала мы направимся в Люцерн. Это мне посоветовал Георг Биндер, большой специалист по Швейцарии. В Люцерне множество иностранцев, поэтому там можно оставаться незаметным, да и полиция, говорят, не слишком лютует. Когда двинемся в путь?

– Послезавтра утром. А пока можно пожить здесь.

– Хорошо. Впрочем, у меня есть место для ночлега. Только до двенадцати я должен быть в кафе «Грайф».

– Ни в какое кафе «Грайф» ты не пойдешь, Людвиг! Останешься здесь! До послезавтра мы вообще не выйдем на улицу! Иначе я умру от страха!

– А разве это возможно? Разве тут нет горничной или еще кого-нибудь, кто мог бы нас выдать?

– Горничную отпустили до понедельника. Она приедет поездом в одиннадцать сорок. Остальные вернутся к трем часам дня. А до тех пор хозяева – мы!

– О великий Боже! – сказал Керн. – Значит, мы можем распоряжаться этой квартирой почти двое суток?

– Именно так.

– И можем жить в ней, как будто она целиком принадлежит нам, – с этой гостиной, со спальней, и столовой, и белоснежной скатертью, и фарфором, и, вероятно, еще и серебряными вилками и ножами, и еще какими-нибудь особенными ножиками для фруктов, и мы будем пить кофе-мокко из крохотных чашечек, и слушать радио…

– Все это будет! А я стану варить и жарить и специально для тебя надену одно из платьев Сильвии Нойман!

– Тогда я сегодня же обязательно наряжусь в смокинг господина Ноймана! Пусть он мне будет велик, не важно! В тюрьме я читал журнал «Элегантный мир» и теперь знаю, как следует одеваться!

– По-моему, смокинг придется тебе как раз впору!

– Блестяще! Давай устроим праздник! – Керн в восторге вскочил на ноги. – Вероятно, я могу принять горячую ванну и намылиться несколько раз? Давно этого со мной не бывало. В тюрьме мы обливались из душа каким-то раствором лизоля.

– Конечно, можешь! Горячая ванна, ароматизированная всемирно известными духами «Керн – Фарр»!

– Я их уже распродал.

– Но у меня остался флакон! Помнишь, ты подарил мне его в Праге, когда мы смотрели фильм. В наш первый вечер. Я сохранила его.

– Это – вершина счастья! – заявил Керн. – Благословляю тебя, о Цюрих! Рут, ты просто ошеломила меня! Наша встреча началась неплохо!