32
Элеанора
Коробка с ананасом прибыла в канун Рождества. Можно было подумать, что Санта-Клаус появился в человеческом обличии с сумкой игрушек для каждого из детей.
Бен и Мэйси уже дрались над коробкой. Мэйси хотела заполучить ее для своих кукол Барби. Бену нечего было туда положить, но Элеанора все же надеялась, что он победит.
Бену уже сравнялось двенадцать, и Ричи сказал, что он слишком взрослый, чтобы делить комнату с девочками и их куклами. Он принес матрас и расположил его в подвале. Теперь Бену следовало спать там — вместе с собакой и гантелями Ричи.
В старом доме Бен не заходил в подвал даже чтобы положить одежду в стиральную машину. А тот подвал был по крайней мере сухим и в основном благоустроенным. Бен боялся мышей — обычных и летучих — пауков и всего, что начинало двигаться, едва выключался свет. Ричи уже дважды наорал на него за попытки спать на верхней ступеньке лестницы.
Ананас прибыл вместе с письмом от их дяди и его жены. Мама первой прочитала письмо и прослезилась.
— О, Элеанора! — возбужденно сказала она. — Джофф предлагает тебе приехать на лето. Он пишет: у них в университете есть программа, лагерь для одаренных старшеклассников…
Элеанора даже не успела подумать о том, что это означает — Сент-Пол, лагерь, где никто ее не знает и где никто не будет Парком, — как Ричи тут же встрял.
— Ты не можешь отпустить ее одну в Миннесоту.
— Там мой брат.
— И что он знает о девочках-подростках?
— Я ведь жила с ним, когда училась в старших классах.
— Угу. И он допустил, чтобы ты залетела.
Бен лежал поверх ананасной коробки, а Мэйси пинала его по спине. Оба орали.
— Это всего лишь гребаная коробка! — рявкнул Ричи. — Если б я знал, что на Рождество вы хотите получить коробки, то сэкономил бы кучу денег.
И все вдруг замолчали. Никто не ждал, что Ричи купит рождественские подарки.
— Я хотел подождать до утра Рождества, — сказал он, — но меня тошнит от всего этого.
Ричи сунул в рот сигарету и надел ботинки. Они услышали, как открывается дверь его фургона, а потом Ричи вернулся с большим пакетом из «ShopKo» и принялся выкидывать на пол свертки.
— Маус, — сказал он.
Грузовик с дистанционным управлением.
— Бен.
Большой игрушечный гоночный трек.
— Мэйси… раз уж ты любишь петь… — Ричи достал детский синтезатор. Кроме шуток: игрушечный электронный синтезатор. Он был, видимо, не самой лучшей марки, но все же. Ричи не бросил его на пол, а протянул Мэйси.
— И Ричи-младший… где Ричи-младший?
— Я его уложила поспать, — сказала мама.
Ричи пожал плечами и швырнул на пол плюшевого медведя. Сумка была пуста, и Элеанора ощутила холодок облегчения.
Потом Ричи открыл бумажник и вытащил банкноту.
— Вот, Элеанора, держи. Купи себе какую-нибудь нормальную одежду.
Она взглянула на мать, стоявшую в дверях кухни, бледную. Потом подошла и взяла деньги. Пятьдесят долларов.
— Спасибо, — ровно сказала Элеанора. Вернулась к дивану и села. Младшие открывали свои подарки.
— Спасибо, папа, — беспрестанно повторял Маус. — О боже, папа, спасибо!
— Да не за что, — сказал Ричи. — Не за что. Это ведь Рождество.
На следующий день Ричи остался дома и наблюдал, как дети возятся со своими игрушками. Возможно, «Сломанный Рельс» был закрыт в Рождество. Элеанора ушла в спальню, желая убраться подальше от него. И подальше от нового синтезатора Мэйси.
Она устала скучать по Парку. Ей просто хотелось увидеть его. Даже если он считал ее психопаткой, которая пишет сама себе неграмотные гадости. Даже если в прошлом он целовался взасос с Тиной. Ничто из этого не было настолько ужасным, чтобы Элеанора расхотела видеться с ним. И так ли оно ужасно само по себе? — размышляла она.
Может, ей просто пойти к нему прямо сейчас и сделать вид, что ничего не случилось? Не исключено, что она бы так и сделала, не будь это канун Рождества. Интересно, почему Иисусу нет до нее дела?
Через некоторое время мама сообщила, что они едут в магазин — за продуктами для рождественского обеда.
— Я присмотрю за детьми, — сказала Элеанора.
— Ричи хочет, чтобы мы поехали все вместе, — сказала мама, улыбаясь. — Всей семьей.
— Но мам…
— Не надо, Элеанора, — мягко сказала она. — У нас хороший день.
— Мам, перестань. Он же весь день бухал.
Мама покачала головой.
— Все будет в порядке. Ричи отлично водит.
— А ты оправдываешь его вождение в пьяном виде.
— Ты просто не можешь смириться? — сказала мама тихо и зло. Вошла в комнату и закрыла за собой дверь. — Послушай. Я знаю, что у тебя… сложный период в жизни. Но у всех остальных в этом доме сегодня отличный день. Мы семья, Элеанора. Все мы. И Ричи тоже. Мне жаль, что это причиняет тебе боль. Мне жаль, что наша жизнь не идеальна. Но это теперь наша жизнь. Перестань постоянно делать козью морду. И не пытайся разрушить эту семью. Я тебе не позволю.
Элеанора стиснула зубы.
— Я должна думать обо всех, — продолжала мать. — Ты понимаешь? Я должна подумать о себе. Через несколько лет ты станешь сама себе хозяйка, но Ричи — мой муж.
Это звучит почти разумно, подумала Элеанора. Если только не знать, что мамина рациональность — обратная сторона безумия.
— Поднимайся, — сказала мать, — и надевай пальто.
Элеанора надела пальто и новую шапку и следом за братьями и сестрой залезла в кузов «Исудзу».
Они приехали в «Food 4 Less», Ричи остался в машине, а остальные отправились в магазин. Оказавшись внутри, Элеанора сунула скомканную пятидесятидолларовую бумажку в руку матери.
Та не сказала «спасибо».
Парк
Они делали покупки для рождественского обеда, и это заняло целую вечность, потому что мама всегда нервничала, когда собиралась готовить для бабушки.
— Какие начинки любит бабушка? — спросила она.
— «Пепперидж Фарм», — отозвался Парк, толкая тележку.
— «Пепперидж Фарм ориджинал»? Или «Пепперидж Фарм зерновой»?
— Не знаю… ориджинал.
— Так не говори, если не знаешь… Слушай, — сказала мама, глядя поверх его плеча. Там твоя Элеанора.
«Эл-ла-но»…
Парк резко обернулся и увидел Элеанору. Она стояла возле мясного прилавка в компании остальных рыжих детей. Хотя по яркости волос им было далеко до Элеаноры. Им всем.
К тележке подошла женщина и положила туда индейку. Видимо, мама Элеаноры, подумал Парк. Она выглядела точно так же, только более осунувшейся и мрачной. Как Элеанора, только выше. Как Элеанора, только усталой. Как Элеанора, пережившая падение.
Мама Парка тоже смотрела на них.
— Мам, пойдем, — прошептал он.
— Разве ты не хочешь поздороваться?
Парк покачал головой, но не отвел взгляд. Едва ли Элеанора будет рада его видеть. И даже если будет — он не хотел создавать ей проблемы. Что, если ее отчим тоже здесь?
Элеанора выглядела иначе. Более блеклой, чем обычно. Ничего не торчит из волос, ничего не обматывает запястья…
Но она по-прежнему была красива. Глаза Парка скучали по ней так же сильно, как и все остальное в нем. Ему хотелось подбежать к ней и сказать… сказать, как ему жаль и как сильно она нужна ему.
Элеанора его не заметила.
— Мам… — прошептал Парк, — пойдем.
Парк полагал, что в машине мама захочет обсудить все это, но она молчала. Когда они приехали домой, мама заявила, что устала. Попросила Парка отнести покупки на кухню, а сама ушла к себе в комнату и закрыла дверь.
Ближе к вечеру отец зашел проведать ее, а часом позже оба вышли, и отец сказал, чтобы они едут ужинать в «Pizza Hut».
— В канун Рождества?! — изумился Джош.
В канун они всегда делали вафли и смотрели кино. Они уже взяли напрокат «Билли Джека».
— В машину, — сказал отец. У мамы покраснели глаза, и она не подновила макияж перед выходом.
После ужина, когда все вернулись домой, Парк пошел прямиком к себе в комнату. Он хотел побыть один и подумать об Элеаноре, но через несколько минут вошла мама. И решительно села на кровать.
В руках она держала рождественский подарок.
— Это… для твоей Элеаноры, — сказала она. — От меня.
Парк посмотрел на сверток. Взял его, но покачал головой.
— Я не знаю, будет ли возможность его передать.
— Твоя Элеанора… — сказала мама. — У нее большая семья.
Парк осторожно потряс подарок.
— Я сама из большой семьи. Три младшие сестры и три младших брата. — Она подняла руку, словно поглаживала шесть маленьких головок.
Она выпила за ужином алкогольный коктейль, и, похоже, он возымел действие. Мама почти никогда не говорила о Корее.
— Как их зовут? — спросил Парк.
Мама мягко опустила руки на колени.
— В большой семье, — сказала она, — всё… все растут очень тонкими. Тонкими как бумага, понимаешь? — Она сделала жест, словно разрывала что-то. — Понимаешь?
Возможно, два коктейля.
— Не уверен, — ответил Парк.
— Всем чего-то не хватает, — сказала она. — Никто не получает то, что ему нужно. Ты всегда голоден, голод живет у тебя в голове. — Она постучала себя по лбу. — Понимаешь?
Парк не знал, что сказать.
— Нет, ты не понимаешь. — Мама покачала головой. — Да я и не хочу, чтобы ты понимал это. Прости.
— Не извиняйся.
— Мне жаль, что я так приветила твою Элеанору.
— Мам, все в порядке. Ты не виновата.
— Кажется, я неправильно сказала…
— Все в порядке, Минди, — сказал отец, вырастая в дверях. — Пойдем в постель, милая. — Он подошел к кровати и помог маме подняться, обняв ее. — Твоя мама просто хочет, чтобы ты был счастлив, — сказал он Парку. — Не ссы, все будет нормально.
Мама нахмурилась, словно не была уверена, не сказал ли отец нехорошее слово.
Парк дождался, пока в комнате родителей не умолкнет телевизор. Потом подождал еще полчаса. А потом схватил пальто и выскользнул через заднюю дверь в дальней части дома.
Он бежал до самого конца аллеи.
Элеанора была так близко.
Машина ее отчима стояла на подъездной дорожке. Может, оно и к лучшему. Парку не хотелось бы, чтобы отчим приехал домой, когда он стоит тут, у дверей. Дом был темным. И собаки нигде не видно.
Он поднялся по ступеням так тихо, как только мог.
Парк знал, где комната Элеаноры. Она рассказывала ему, что спит у окна и что ее постель — на втором ярусе кровати. Он встал сбоку от окна — так, чтобы не отбрасывать тени. Парк намеревался осторожно постучать и, если кто-то другой, а не Элеанора выглянет наружу, — бежать без оглядки.
Парк постучал в стекло. Ничего не случилось. Занавеска — или простыня, или что там это было — не шевельнулась.
Возможно, она спит. Он постучал чуть громче и приготовился бежать. Край простыни отодвинулся на волосок, но Парк не видел, что творится внутри.
Бежать?.. Спрятаться?..
Он вышел и встал перед окном. Простыня отодвинулась. Парк увидел лицо Элеаноры. Она выглядела испуганной.
— Уходи, — прошептала она.
Парк покачал головой.
— Уходи, — снова прошептала Элеанора и кивнула в сторону улицы. — Возле школы, — произнесла она. По крайней мере, Парку почудилось, что она сказала именно это.
Он побежал прочь.
Элеанора
Все, о чем могла думать Элеанора: если кто-то пытается вломиться через окно, как она сбежит или позвонит в 911?
Вряд ли полиция приедет сюда после того случая. Но, по крайней мере, можно разбудить этого урода Гила.
Меньше всего она ожидала увидеть Парка.
Ее сердце прыгнуло к нему прежде, чем она успела осознать, что происходит. Парк угробит их обоих! В ее воображении уже грохотали выстрелы.
Он пропал из виду, и Элеанора сползла с кровати — точь-в-точь как дурацкий кот. В темноте надела лифчик и ботинки. Она спала в огромной растянутой футболке и старых пижамных штанах отца. Пальто висело в гостиной, так что Элеанора натянула свитер.
Мэйси уснула перед телевизором, поэтому перелезть через кровать и выбраться в окно не составило труда.
На сей раз он вышвырнет меня из дома навеки, думала Элеанора. Это будет лучшее Рождество в его жизни.
Парк ждал на ступеньках школы. Там, где они сидели, читая «Хранителей». Увидев Элеанору, он вскочил и побежал к ней. Действительно побежал. В буквальном смысле.
Подбежал. Взял ее лицо в ладони. И стал целовать, прежде чем она успела сказать «нет». И Элеанора целовала его в ответ, прежде чем успела напомнить себе, что больше не собиралась ни с кем целоваться. И уж точно не с ним. Потому что — каким же ничтожеством надо быть, чтобы так себя вести.
Она плакала, и Парк тоже. Элеанора положила ладони на его щеки. Они были мокрыми.
И теплыми. Каким же он был теплым!
Она откинула голову назад и целовала его как никогда прежде. Так, словно больше не боялась сделать это неправильно.
Парк оторвался от нее, чтобы попросить прощения, а Элеанора покачала головой. Да, она и правда ждала от него извинений. Но сейчас хотела только одного: целовать его еще и еще.
— Прости, Элеанора. — Они почти соприкасались губами. — Я был не прав во всем. Во всем.
— И ты меня прости, — сказала она.
— За что?
— За то, что постоянно рычу и злюсь на тебя.
— Все в порядке. Иногда мне это даже нравится.
— Но не всегда.
Он покачал головой.
— Я не знаю, почему так делаю, — сказала она.
— Это не важно.
— И я не прошу прощения за то, что разозлилась из-за Тины.
Он прижался лбом к ее лбу, так что стало больно.
— Не произноси ее имя. Она ничего не значит, а ты… ты — это всё. Ты всё для меня, Элеанора.
Парк снова потянулся к ней губами, и Элеанора приоткрыла рот.
Они сидели у школы, пока совсем не озябли. Парку больше не удавалось втереть тепло в ее руки. Губы онемели от холода и поцелуев.
Парк хотел проводить ее домой, но Элеанора не позволила: это было бы самоубийством.
— Приходи ко мне завтра, — сказал он.
— Не могу. Рождество же.
— Тогда послезавтра.
— Послезавтра, — сказала она.
— И послепослезавтра.
Элеанора рассмеялась.
— Вряд ли твоей маме это понравится. Кажется, она меня недолюбливает.
— Ты ошибаешься. Приходи.
Элеанора поднималась по ступенькам, когда услышала, как Парк шепчет ее имя. Она обернулась, но не увидела его в темноте.
— Счастливого Рождества, — сказал он.
Элеанора улыбнулась, но не ответила.
