30
Парк
— Эй, — сказал Кэл, откусывая от своего сандвича с грудинкой. — Ты должен прийти на баскетбол в четверг. И даже не пытайся сказать мне, что не любишь баскетбол, тюфяк.
— Ну не знаю…
— Ким собирается пойти…
Парк застонал.
— Кэл…
— Она будет сидеть рядом со мной, — сказал Кэл. — Потому что теперь мы совершенно точно встречаемся.
— Постой. Серьезно? — Парк закрыл рот — иначе кусок сандвича неизбежно вылетел бы наружу. — Мы говорим об одной и той же Ким?
— Трудно поверить, да? — Кэл вскрыл пакет молока и отпил, как из чашки. — Ты ей был не особо-то и нужен, ты в курсе? Она просто скучала и считала тебя тихим и таинственным — ну, типа как течение в глубине стоячей воды. Я сказал ей, что иногда стоячая вода — это просто стоячая вода.
— Спасибо.
— Но теперь она запала на меня, так что ты можешь потусить с нами, если хочешь. Баскетбол — это круто. Они там продают кукурузные чипсы и все такое.
— Я подумаю, — сказал Парк.
Он не собирался об этом думать. Он не пойдет никуда без Элеаноры. А она была не из тех людей, которым нравится баскетбол.
Элеанора
— Эй, подруга, — сказала Дениз после физкультуры. Они были в раздевалке, переодеваясь в уличную одежду. — Ты же пойдешь с нами на «Sprite Nite» на этой неделе? Джонси починил машину, и в четверг у него выходной. Мы собираемся делать это круто-круто-круто всю ночь-ночь-ночь.
— Ты же знаешь, меня не отпустят.
— Я знаю, что тебе и к твоему парню домой нельзя ходить, — сказала Дениз.
— Я тоже слышала, — вставила Биби.
Элеанора не должна была говорить им о доме Парка, но она умирала от желания кому-нибудь рассказать (вот так люди оказываются в тюрьме, совершив идеальное преступление).
— Бог ты мой! Придержи язык, — сказала она.
— Ты должна пойти, — сказала Биби. У нее было идеально круглое лицо с такими глубокими ямочками, что, улыбаясь, она выглядела как простеганная подушка. — Мы отлично повеселимся. Могу поспорить: ты никогда раньше не танцевала.
— Ну, не знаю, — протянула Элеанора.
— Это из-за твоего парня? — спросила Дениз. — Так если что, он тоже может пойти. Он не займет много места.
Биби захихикала — и Элеанора тоже. Она не могла представить Парка танцующим. Вообще-то у него бы это отлично вышло — если только от песен из топ-40 его уши не завянут. Парк все делал отлично.
И все же… Элеанора не могла представить, как они двое пойдут куда-то с Дениз или Биби. Или с кем-то еще. Пойти с Парком куда-то на публику — все равно что снять шлем скафандра прямо в космосе.
Парк
Мама сказала, что если они намерены зависать вдвоем каждый вечер (а они были намерены), то неплохо бы перед этим делать домашнее задание.
— Возможно, она права, — сказала Элеанора в автобусе. — Я всю неделю халтурила на английском.
— И сегодня тоже? Серьезно? Не похоже.
— Мы занимались Шекспиром в прошлом году в моей старой школе… Но вот по математике халтурить я не могу. И не могу даже… Что там противоположно халтуре?
— Я могу помочь тебе с математикой, ты же знаешь. Я уже прохожу алгебру.
— Черт, Уолли, это было бы волшебно.
— Или нет, — сказал он. — Я не могу помочь тебе с математикой.
Даже ее злобная, самодовольная ухмылка сводила его с ума.
Они пытались заниматься в гостиной, но Джош хотел смотреть телевизор, так что пришлось уйти с вещами на кухню.
Мама сказала, что они ей не мешают. Потом сказала, что у нее есть дела в гараже…
Элеанора шевелила губами, когда читала…
Парк аккуратно запихнул ее под стол и набросал клочков разорванной бумаги ей в волосы. Они никогда не оставались наедине, а вот теперь они были почти одни. И это все приводило его в состояние некоторого легкого безумия.
Он толкнул ручкой ее учебник по алгебре и уронил его.
— Вот так, да? — Элеанора попыталась снова открыть его.
— Нет, — сказал он, потянув учебник на себя.
— Я думала, мы делаем уроки.
— Я знаю. Я просто… мы одни.
— Типа того…
— Так что мы можем заняться тем, что делают наедине.
— Вот сейчас это прозвучало как-то гадко.
— Я имел в виду — разговаривать.
Парк не был уверен, что имел в виду именно это. Он заглянул под стол. Учебник по алгебре был покрыт надписями; слова одной песни обвивались и загибались вокруг названия другой. Он видел свое имя, написанное крошечными буквами (твое собственное имя всегда выделяется) и спрятанное среди слов песен «The Smiths».
Он ухмыльнулся.
— Что? — спросила Элеанора.
— Ничего.
— Чего.
Парк снова посмотрел на ее учебник. Он собирался подумать об этом позже — после того, как Элеанора уйдет. Подумать об Элеаноре, сидящей в классе, думающей о нем, аккуратно пишущей его имя — там, где, по ее мнению, никто его не увидит. Кроме нее самой.
А потом он заметил кое-что еще. Написанное маленькими аккуратными строчными буквами: «ты провоняла спермой потаскуха».
— Что там? — поинтересовалась Элеанора, пытаясь отобрать учебник. Парк вцепился в него. Он ощущал, как кровь Брюса Бэннера бросилась ему в лицо.
— Почему ты не сказала мне, что все продолжается?
— Что продолжается?
Парк не хотел этого говорить, не хотел на это указывать. Не хотел, чтобы они одновременно смотрели на это.
— Вот это, — сказал он, ткнув в сторону надписи.
Элеанора перевела взгляд на учебник и тут же принялась зачеркивать дрянь ручкой. Ее лицо стало молочно-белым, а шея покраснела и пошла пятнами.
— Почему ты мне не сказала? — повторил он.
— Я не видела, что оно там.
— Я думал, они прекратили.
— Почему ты так решил?
Почему он так решил? Потому что теперь Элеанора была с ним?
— Я просто… почему ты не сказала мне?
— А почему я должна была тебе говорить? Это гадко и стыдно.
Она все еще чиркала ручкой по учебнику. Парк положил ладонь на ее запястье.
— Я постарался бы тебе помочь.
— Как? — Она подтолкнула к нему книгу. — Вдаришь по ней ногой?
Парк стиснул зубы. Элеанора забрала учебник и сунула его в сумку.
— Ты знаешь, кто это делает?
— Собираешься побить их ногами?
— Возможно…
— Ну… — сказала она. — Если ограничить крут подозреваемых теми, кому я не нравлюсь…
— Это не может быть кто угодно. Это должен быть человек, который имеет доступ к твоим учебникам, когда тебя нет поблизости.
Десять секунд назад Элеанора была зла, как кошка. Теперь она выглядела подавленной — опустилась на стул, прижав пальцы к вискам.
— Я не знаю. — Она покачала головой. — Кажется, это всегда случается в те дни, когда у нас урок физкультуры.
— Ты оставляешь книги в раздевалке?
Она обеими руками потерла глаза.
— Ты нарочно задаешь глупые вопросы? Ты худший на свете детектив.
— Кто в твоем физкультурном классе тебя не любит?
— Ха! — Она по-прежнему закрывала лицо руками. — Кто меня не любит?..
— Ты не должна этого спускать, — сказал Парк. — Нужно отнестись серьезно.
— Нет. — Элеанора стиснула кулаки. — Относиться серьезно как раз не надо. Потому что именно этого хочет от меня Тина и ее курицы. Если они поймут, что добились этого, они никогда не оставят меня в покое.
— Причем тут Тина?
— Она королева тех людей, которые меня не любят. И она ходит со мной на физкультуру.
— Тина никогда не делала ничего настолько гадкого.
Элеанора посмотрела на него тяжелым взглядом.
— Ты шутишь? Тина — настоящий монстр. Она — то, что получится, если дьявол женится на злой ведьме и они окунут своего отпрыска в миску с толченым злом.
Парк подумал о Тине, которая сдала его в гараже и издевалась над людьми в автобусе… А потом вспомнил случаи, когда Стив прискребался к нему, а Тина их растаскивала.
— Я знал Тину с детства, — сказал он. — Она не плохая. Мы дружили.
— Вы не кажетесь друзьями.
— Ну, теперь она встречается со Стивом.
— А почему это важно?
Парк не смог ответить.
— Почему это важно? — Глаза Элеаноры превратились в темные щелки. Если он сейчас солжет ей, Элеанора никогда его не простит.
— Да нет, неважно… — сказал он. — Просто ерунда… Мы с Тиной встречались в шестом классе. Не то чтобы мы с ней далеко зашли или делали что-то…
— Тина? Ты встречался с Тиной?
— Это было в шестом классе. И ничего особенного.
— Но вы считались парой? Вы держались за руки?
— Я уже не помню.
— Ты ее целовал?
— Сейчас это все уже неважно.
Но это было важно. Потому что Элеанора смотрела на него как на незнакомца. И Парк чувствовал себя незнакомцем. Да, Тина — та еще стерва, но она не зашла бы так далеко. Что он знал об Элеаноре? Не так уж много. И, похоже, она не хотела, чтобы Парк узнал ее лучше. Чувства к Элеаноре переполняли его, но что он на самом деле о ней знал?..
— Ты всегда пишешь такими маленькими буквами… — Казалось, Парку пришла в голову отличная идея… но лишь до тех пор, пока слова не слетели с языка. Однако он договорил. — Может, ты сама это написала?
Лицо Элеаноры из белого стало пепельным. Будто вся кровь из ее тела в единый миг прилила к сердцу. Веснушчатые губы приоткрылись.
А потом она начала собирать книги.
— Если б я решила написать послание себе самой, называя себя грязной шлюхой, — сказала она сухо, — то не стала бы использовать заглавные буквы, тут ты прав. Но я определенно поставила бы запятую перед обращением… и точку в конце предложения. Я вообще большой фанат знаков препинания.
— Перестань, — попросил он.
Элеанора покачала головой и встала. Парк понятия не имел, как теперь ее остановить.
— Я не знаю, кто пишет на моих учебниках, — холодно сказала она. — Но думаю, мы только что выяснили, почему Тина так меня ненавидит.
— Элеанора…
— Нет. Я больше не хочу говорить.
Она вышла из кухни — как раз в тот миг, когда мама Парк вернулась из гаража. Она глянула на Парка с выражением, которое он уже научился узнавать: и что только ты нашел в этой несуразной белой девушке?
Парк
Этой ночью Парк лежал в постели, думая об Элеаноре, думавшей о нем и писавшей его имя в своем учебнике. Возможно, она уже и его зачеркнула.
Почему он кинулся защищать Тину?
Почему ему так важно, виновата Тина или нет? Элеанора была права: они с Тиной не были друзьями. Даже близко не были. Даже в шестом классе.
Тина захотела, чтобы Парк гулял с ней, и он не возражал. Потому что всякий знал: Тина — самая популярная девчонка в классе. Гулять с Тиной было… престижно.
Статус первого парня Тины давал Парку возможность не быть парией в глазах соседей. Пусть они считали его странным, и желтым, и не таким, как все, но не смели назвать фриком, или китаезой, или пидором. Ну, во-первых, конечно, из-за отца-здоровяка и ветерана войны. Но было еще «во-вторых». Во-вторых: в какое положение это поставило бы Тину?..
А Тина никогда не обвиняла Парка ни в чем и не притворялась, что его не было в ее жизни. Более того: порой казалось, что Тина… ну… не прочь возродить былые отношения.
К примеру, несколько раз, словно бы по ошибке, она приходила делать прическу, хотя ей было назначено на другой день. И в итоге оказывалась в комнате Парка, пытаясь найти какую-нибудь тему для разговора.
В день школьного бала она зашла к Парку — узнать, что он думает о ее открытом синем платье. И попросила распутать цепочку кулона, зацепившуюся за волосы.
Парк упорно делал вид, что ничего не замечает.
Стив убьет его, если узнает, что он путается с Тиной.
К тому же Парк и не хотел путаться с Тиной. У них не было ничего общего — вообще ничего — и это было не то «ничего», которое может оказаться экзотическим и возбуждающим. Это было просто скучно.
В глубине души он полагал, что Тина ничего к нему не чувствует. Скорее уж Тина просто не желала его отпускать, не желала, чтобы Парк перестал страдать по ней. И — если совсем честно — Парк, в свою очередь, не хотел, чтобы Тина перестала страдать по нему.
Приятно сознавать, что самая популярная девчонка в классе бегает за тобой и делает более чем прозрачные намеки…
Парк перекатился на живот и уткнулся лицом в подушку. Похоже, он слишком печется о том, что о нем подумают люди. Парк надеялся, что любовь к Элеаноре изменит это, но…
Но нет. Глубоко внутри него по-прежнему обитал этот мелочный страх. И он по-прежнему искал возможность предать Элеанору.
