Глава 1. Эрика

«Если что-то заставляет тебя задуматься – остановись и пораскинь мозгами» – так говорила мне мама. Будь она жива, я бы сказала ей, что останавливаться сейчас, накануне карьерного взлета, мне никак нельзя. А она бы покачала головой и совершенно справедливо заметила: «Это твой выбор».

Надевая черную юбку и туфли на каблуках, прокручиваю в голове километровый список дел на сегодня: договор по жилому комплексу «Парк 77», сравнительный анализ продаж для оценки трехкомнатной квартиры в «Мейфэре»… Это только на утро. А потом я обещала отвезти девочек в Филадельфию.

Проверяю сообщения: вот черт… Чунг Ванг, маклер из Пекина, ответил по поводу «Плазы». Рейс у него в двенадцать. Перед вылетом хочет увидеть объект. Пишет: «Рассчитываю на вас». О нет! Только его мне сейчас не хватало! Но он из числа моих основных клиентов, и, если я откажусь, он быстро найдет мне замену. «Все будет сделано», – отвечаю ему я, а потом отправляю еще одно сообщение – агенту, представляющему интересы владельца.

Сводит живот. Как я скажу девчонкам, что не смогу отвезти их в кампус? Энни уже слышать не может мою вечную песню: «Работа прежде всего!» Да я и сама, честно говоря, устала, но выиграть конкурс брокеров нужно обязательно. Надо вытерпеть еще восемь месяцев этого безумия, и станет легче.

Выйдя из спальни, сразу слышу звон посуды и чувствую аромат гренков. Смотрю на часы: пять тридцать шесть. Кристен не ложилась. Это уже не в первый раз. Торопливо шагая по коридору, мысленно вношу в свой список еще один пункт: поговорить с Брайаном о нашей дочери. В такие периоды, когда у нее, девятнадцатилетней, настрой меняется быстрее, чем любимый плейлист, я благодарю судьбу за то, что мой бывший – врач.

Срезаю путь через столовую. На столе валяется раскрытая сумочка Кристен. Оттуда выглядывает кошелек, упаковка мятных конфеток и явно фальшивое водительское удостоверение на имя какой-то Эдисон. Эх, Кристен, Кристен… Сейчас мне некогда с тобой разбираться.

Иду дальше и останавливаюсь перед кухней. Обычно здесь образцовый порядок, но сейчас белые мраморные столешницы завалены кастрюльками и сковородками, обертками от масла и яичной скорлупой. Темные доски пола припорошены мукой и сахарной пудрой. Кристен взбивала сливки в медной миске, и даже с порога я вижу клочья белоснежной пены на блестящей плите. Остается только воображать, что прячут белые шкафчики.

Сама Кристен стоит у разделочного стола все в том же желтом платьице, которое было на ней вчера вечером. Ногти на босых ногах накрашены фиолетовым лаком. На голове беспроводные наушники. Фальшиво напевая что-то хип-хоперское, она намазывает толстые куски булки арахисовой пастой. Хочется одновременно приласкать и придушить эту дурочку.

– Доброе утро, дорогая, – говорю я.

Не переставая трясти головой в такт музыке, Кристен тонкой струйкой льет поверх пасты мед и кладет хлеб на шкворчащую сковородку. Дотрагиваюсь до ее костлявенького плеча. Она вздрагивает, но в следующую секунду на ее лице расцветает улыбка:

– Привет, мам!

Кристен сдергивает с головы наушники, из которых доносится буханье ударных. Потом нажимает кнопку на телефоне, и музыка наконец стихает.

– Готова завтракать?

Ее голубые глаза танцуют, но за этим весельем я вижу поволоку переутомления.

– Ты бы лучше прилегла. Совсем не спала сегодня?

Она пожимает плечами, отхлебывая эспрессо из крошечной чашечки:

– Сон – для детей и старушек. Погляди-ка, что я приготовила!

Я вздыхаю:

– Надеюсь, ты планируешь все тут прибрать, перед тем как… – Я замолкаю на полуслове, увидев красивый плакат, приклеенный скотчем – да, скотчем! – к шкафчикам: «До свидания, мама! Будем скучать! Целуем, обнимаем!»

– Сегодня наше последнее утро перед отъездом, – говорит Кристен, обнимая меня.

Я пячусь:

– Осторожно. А то буду красоваться в блузке с отпечатками твоих липких лапок.

– Упс! Извини. Кстати, хорошо выглядишь. Ну так вот. Я решила, что мы должны по-человечески попрощаться.

«По-человечески попрощаться»… Так говорила моя мама. Она, как любая приличная мать, согласилась бы с Кристен. Только прибавила бы, что это я должна стоять у плиты и готовить дочкам прощальный завтрак, а не наоборот.

Кристен ведет меня к столу, уже накрытому на троих. Рядом с графином апельсинового сока стоит вазочка с ярко-розовыми цветами, подозрительно похожими на пентас, который Энни весной посадила на террасе.

Отодвинув для меня стул, Кристен выскакивает в коридор:

– Энни, хватит дрыхнуть!

– Кристен, – успокаиваю ее я, хотя сама не спокойна, – потише. Хочешь перебудить всех соседей?

– Извини, – отвечает она, хихикнув. – Сейчас ты такое попробуешь! Тосты с арахисовой пастой, медом и жареным пеканом! Гастрономический оргазм обеспечен!

Я качаю головой. В этот момент в кухню входит другая моя дочь. Ей тоже девятнадцать. Симпатичное круглое личико приобрело золотисто-коричневый оттенок благодаря латиноамериканской крови и летнему солнцу. Длинные темные кудри перепутались. При своем росте в пять футов десять дюймов она все та же маленькая Энни в полосатой пижаме и мохнатых тапочках-слонятах. Я поднимаюсь и целую ее:

– Доброе утро, милая.

– Что сегодня с Крисси?

– Готовит завтрак.

Увидев срезанные цветы, Энни стонет. Потом подходит к сестре, стоящей у плиты, и снимает с ее светловолосой головы клочок сливочной пены.

– Ты что – бомбу со взбитыми сливками взорвала? – произносит Энни мягко, как будто разговаривает с кем-то очень хрупким.

– Это прощальный завтрак для вас с мамой. – Кристен лопаточкой достает со сковородки первую партию гренков.

– А для меня-то зачем? – спрашивает Энни.

Кристен поднимает глаза на нее, потом поворачивается ко мне:

– Ну да. Прощальный завтрак для мамы. Ведь мы с тобой обе уезжаем… вместе.

– В чем дело, леди? Уж не намылился ли кто-нибудь из вас продлить себе каникулы?

– Нет, конечно. – Кристен выкладывает на тосты кружочки банана, наваливает сверху горку взбитых сливок и поливает все это сиропом. – Вуаля! – Она передает сестре тарелку с таким видом, будто это жертвоприношение богам. – Доставь маме, пожалуйста.

Пытаюсь себе напомнить о том, как мне повезло: дочки устраивают для меня прощальный завтрак! Но думать могу только об одном: «Скорее бы поглотить эти две тысячи калорий и бегом на работу!»

Энни смотрит на мой телефон. Я переворачиваю его экраном вниз, предварительно отключив звук. Кристен, вальсируя по кухне, в мельчайших подробностях описывает вчерашнюю вечеринку с друзьями. Рассказ сопровождается смехом и бурной жестикуляцией. Не верится, что всего неделю назад эта девочка сидела, запершись в своей комнате, и отказывалась от еды. Видимо, у них с Уэсом все наладилось, но спрашивать я, пожалуй, не буду. Не хочу случайно проколоть воздушный шарик ее восторга.

– Я танцевала, наверное, часа четыре подряд! – Плюхнувшись за стол, Кристен насаживает на вилку кусочек банана и тут же отодвигает свою тарелку: – Что-то меня тошнит.

О господи, только не это! Я трогаю ее лоб:

– Температуры нет. Ты уже что-нибудь съела, пока готовила?

– Ложек пять арахисовой пасты, сироп и… два эспрессо, – смеется она.

Я облегченно вздыхаю.

– Во сколько сегодня выезжаем? – спрашивает Энни.

– Насчет этого… – начинаю я, но Кристен меня прерывает:

– Как здорово, что не придется ехать на поезде! Где будем обедать? Может, в «Белом псе»? Или в «Позитано»?

Нервно потираю горло. Энни внимательно смотрит на меня и преувеличенно вздыхает:

– Дай угадаю. Ты не можешь нас сегодня отвезти?

Я морщусь. Мне самой противно оттого, что приходится нарушать обещание.

– Извините, девочки. Меня в последний момент вызвали на срочную встречу. Если бы вы могли подождать до завтра…

– Не можем. У Крисси после обеда собрание, – говорит Энни, начиная есть. – Но ничего, мама. Мы понимаем. Конкурс – это очень важно.

– Прости, дорогая.

Я протягиваю руку, чтобы погладить ее по плечу, но она отстраняется.

– Мы и на поезде прекрасно доедем, – поддерживает меня Кристен, которая всегда охотнее сестры прощала мне мою занятость на работе. – Кстати, какую строчку ты сейчас занимаешь? Еще не попала в пятьдесят лучших брокеров Манхэттена?

Я выдыхаю: хотя бы одна из дочерей мной гордится.

– Пока шестьдесят третья, но на следующей неделе надеюсь заключить две сделки.

– У тебя все получится!

Мой телефон вибрирует. Я накрываю его рукой.

– Мне правда жаль.

– Давай! – говорит Кристен. – Пробейся в клуб сильнейших!

– До тридцатого апреля еще долго. Многое может измениться.

– Только к лучшему! Погоди-ка! – Кристен куда-то убегает и возвращается через минуту. – Это тебе.

Она протягивает мне бежевую карточку, на которой напечатано:

– Спасибо! – говорю я, целуя Кристен в макушку.

В отличие от Энни, которая ненавидит мою работу, она понимает, что, если я войду в число пятидесяти лучших, наша жизнь изменится. Это будет прекрасная реклама: обо мне заговорят, я приобрету вес и смогу осуществить свою давнюю мечту – открыть собственную фирму.

– Ты могла бы нарисовать какой-нибудь домик, и я бы добавила его в качестве логотипа.

Я сама уже почти забыла, что когда-то увлекалась живописью и это увлечение даже конкурировало с моими карьерными амбициями. А Кристен помнит.

Я тронута.

– Следующей осенью агентство Блэр будет уже вовсю работать! – говорит она и, издав торжествующий клич, поднимает руку: – Дай пять!

Энни молча жует гренок. Показываю ей карточку:

– Посмотри, что Кристен сделала. Первую визитку будущего агентства Блэр.

– Супер, – бурчит она, отворачиваясь. – Когда оно откроется, у тебя совсем не останется времени для нас.

Огорченно вздыхаю. Простит ли она меня когда-нибудь за то, что я ращу ее и Кристен без отца, разрываюсь между семьей и работой, пытаюсь угодить одновременно и им, и Картеру Локвуду – моему требовательному боссу, который не меньше моего хочет пропихнуть меня в список сильнейших брокеров?

– Когда я стану сама себе хозяйкой, – объясняю я, дотрагиваясь до руки Энни, – я смогу контролировать свою нагрузку. Но пока я подчиненная Картера, и мне пора ехать на работу в его агентство. Как ни печально.

– Поезжай, – говорит Кристен. – Да, мам, положишь мне денег на счет?

– Уже? А куда ты дела то, что я перевела тебе в понедельник?

Она опускает голову и поднимает на меня глаза. Это ее фирменный взгляд, означающий: «Прости, мама, я не смогла удержаться».

– На улице сидел старичок с маленьким щеночком – таким тощим и грустным…

– Ох, Кристен! – говорю я, качая головой.

Пожалуй, лучше сделать вид, будто я не заметила, что вчера вечером на ней были новые босоножки от Тори Берч, открывающие свежий педикюр. Получается, я пашу только ради того, чтобы мои дочери могли позволять себе излишества, которых не имела я сама.

– Днем я переведу тебе денег. Но это только на жизнь, не на кормление щеночков. Ясно?

– Ясно, – улыбается она.

Целую ее в щеку:

– Спасибо за вкусный завтрак. Я люблю тебя, моя сладкая горошинка. Пришли эсэмэску, когда доберешься до кампуса. Кто на свете круче всех?

– Это мы! Нас ждет успех! – произносят девочки одновременно со мной.

Наклоняюсь и обнимаю Кристен:

– Будь доброй и выкладывайся на сто процентов, – это слова, которые моя мама всегда говорила мне на прощание и которыми я всегда провожаю своих дочерей.

Поворачиваюсь к Энни, но она уже встала:

– Мама, я тебя провожу.

Я готовлюсь выслушивать лекцию о вреде чрезмерных нагрузок на работе, но, как только мы выходим из кухни, Энни переключается на другую волну.

– Мам! – шепчет она. – Ты заметила, какая Кристен взвинченная?

Я обнимаю свою заботливую дочь за плечи:

– Да, но ведь это хорошо, что ей опять весело, правда?

– Перепады ее настроения совершенно не поддаются контролю. Она ведет себя как весной, во время сессии. По-моему, это похоже на маниакально-депрессивный психоз.

Мне больно видеть печальные и испуганные глаза Энни. Беспокоиться – это дело матери, а не сестры. Убираю прядку волос с ее щеки:

– Никакого психоза у нее нет. У многих подростков часто меняется настроение. Но я понимаю твое беспокойство и попрошу папу порекомендовать какого-нибудь психотерапевта. На нее просто слишком много всего навалилось: учеба, студенческий союз, ссора с Уэсом…

– Психотерапевт? Ты действительно думаешь, он ей поможет? Я боюсь, что ей уже нужны медикаменты.

Тоже мне, доморощенный психиатр!

– Не говори так, – отвечаю я, понижая голос, и лезу в сумочку. – У нее поддельные права. Думаю, она вчера пила.

Энни наклоняет голову набок:

– То есть, по-твоему, она до сих пор пьяная?

– Может быть. Или с кофеином перебрала. Ты бы лучше помогла ей прибраться на кухне.

– Помогу, конечно.

– Спасибо, милая. – Я глажу ее по щеке. – Мне очень жаль, что планы на сегодня поменялись. Приезжай на выходные перед Днем труда, поедем в Истон.

Энни незлопамятна. К тому же она обожает наш домик на Чесапикском заливе. Поэтому смягчается:

– Здорово. Если нам повезет, опять посидим без электричества.

Мы обе улыбаемся, вспоминая спонтанную прошлогоднюю поездку. В пятницу вечером Энни с Кристен приехали домой из колледжа. На выходные обещали плохую погоду. А девочки, как назло, еще и простудились в первую неделю занятий. Мы сидели, глядя в окно на тяжелое предгрозовое небо, когда Энни вдруг предложила:

– А поехали в Истон!

– Дорогая, уже восемь часов, – сказала я.

– Ну мам, ну пожалуйста! Будет весело!

Девчонки побежали собирать рюкзаки, а я занялась едой и напитками. Через три с половиной часа мы под проливным дождем подъехали к нашему домику, где, как выяснилось, не было электричества: гроза повредила линию. Мы зажгли штук пять свечей, я развела в камине огонь. Втроем (я в середине, Энни и Кристен по бокам) мы уютно устроились на диване под грудой одеял. При свете фонаря я вслух читала девочкам «Маленьких женщин» Луизы Мэй Олкотт – любимую книжку их детства. До сих пор чувствую приятную тяжесть двух головок на своих плечах, тепло двух тел, прильнувших к моему. Огонь в камине отбрасывал отсветы на спокойные лица девочек. Когда за окном раздавался раскат грома, они прижимались ко мне еще теснее. Их веки постепенно отяжелели, мягкое дыхание стало глубоким и ровным. Я перешла на еле слышный шепот, но читать не перестала. Переворачивала страницы до трех часов. Во-первых, боялась, что Энни и Кристен проснутся, если я замолчу. А во-вторых, мне хотелось продлить драгоценное ощущение близости двух моих самых любимых на свете людей – двух девушек, стоящих на границе между детством и взрослой жизнью.

– Я и Крисси уговорю приехать, – произносит дочка, прерывая поток моих воспоминаний. – Выходные на заливе пойдут ей на пользу.

– Отлично, – соглашаюсь я, прикладывая ладонь к щеке Энни. – Что бы твоя сестра без тебя делала? Да и я тоже?

– Еды у вас в холодильнике оставалось бы больше – это уж точно.

Качаю головой: не нравится мне ее самоуничижительный юморок. Энни у меня крупная, крепкая: широкая грудь, пропорционально широкие бедра. Во многих культурах женщины такого телосложения очень ценятся. Но в Нью-Йорке, где чуть ли не каждая вторая девушка грезит модельным бизнесом, Энни, несмотря на все мои попытки поднять ее самооценку, привыкла стесняться своей фигуры. Мы с Кристен обе худые, и от этого ей, пожалуй, еще тяжелее.

– А мне нравится, что у моей девочки здоровый аппетит, – говорю я, поправляя ее кудряшки. – Кто на свете круче всех? Это мы! Нас ждет успех!

Энни смеется:

– Нам с Кристен стукнет по пятьдесят лет, а ты и тогда не перестанешь так говорить?

– Никогда не перестану, потому что вы действительно круче всех.

И мысленно прибавляю: «Не мешало бы еще, чтобы твоя сестра была серьезной и ответственной, как ты. Мне бы намного легче жилось». Подобных вещей не только вслух произносить, но даже думать о них нельзя. Если за эти мысли меня придавит какой-нибудь метеорит – так мне и надо.

– Мне спокойнее оттого, что вы поедете на поезде вдвоем. Присматривай за ней, ладно? И пришли из Филадельфии эсэмэску. – В последний раз обнимаю Энни. – Люблю тебя…

– Как киска – сливок миску, – заканчивает она.