Глава 78
Обхохочешься…
Узнал, что Бет одна, но это ничего не меняло. Уже несколько недель, как она одинока. Практически – несколько месяцев.
Ну и что это меняло? Ничего, правда? Точно ничего.
– Ты меня слушаешь? – обратилась к нему Дорис.
Они играли в карты и жевали сэндвичи с мясом, сыром и салатом, купленные в автомате: Дорис никогда и ничего бесплатно не брала. Линкольн опять ночевал в своей съемной квартире и прямо оттуда пришел на работу.
– Я все пытаюсь сказать о десятке, – заметила Дорис.
Не в Крисе была проблема. По крайней мере, не самая большая проблема. И вообще, это больше не имело значения.
– Не так уж это сложно, – продолжала Дорис.
Ничего не изменилось. Ничего…
– Слушай-ка, – не отставала Дорис, – мне нужно с тобой кое о чем поговорить. Сегодня твоя мама звонила.
– Зачем?
– Хотела рассказать, как делает ту курицу с морковью, помнишь? Там еще сельдерей был. И рис. Так вот, начала она с этого, а закончила тем, что волнуется за тебя. Сказала, что ты перестал появляться по вечерам дома. А ты ведь не говорил мне, что квартира – это секрет. Не говорил, что не хотел маму посвящать в то, что ты от нее уезжаешь.
– Да не уезжаю я. Я даже ничего не перевез.
– Глупый разговор! Это из-за той девушки?
– Какой еще девушки?
– Мама рассказала мне, чтó она с тобой сделала. Та, артистка.
– А, Сэм? Ничего она со мной не сделала, – возразил Линкольн.
– Разве она не бросила тебя к чертям ради того пуэрториканца?
– Нет, – ответил Линкольн, – вернее, не совсем…
– И теперь названивает тебе домой.
– Сэм названивает?
– Правильно твоя мама делает, что ни слова тебе не говорит, – заметила Дорис. – Сам подумай – у тебя от нее секреты какие-то появились. Ты, может, с этой девицей на квартире встречаешься?
– Нет.
– Тогда хоть понятно было бы, почему ты такой тормоз в последнее время. И почему не замечаешь ни одной юбки.
– Нет! – чуть не крикнул Линкольн и прижал ладонь к затылку, чтобы не вышло совсем уж по-детски. – Вы маме не сказали о квартире?
– Стара я, мой дорогой, чтобы врать мамам, – ответила Дорис.
Линкольн пришел домой к ночи, и говорить с матерью было уже слишком поздно.
Когда наутро он спустился вниз, мать была уже на кухне – резала картошку. На плите пыхтела кастрюля. Линкольн склонился над столом рядом с ней.
– Ах, – произнесла мать, – я и не знала, что ты здесь.
– А я здесь.
– Есть хочешь? Сейчас позавтракать приготовлю. Но ты, наверное, в спортзал торопишься.
– Нет, – ответил Линкольн, – не хочу. И не тороплюсь. Я все надеялся, что мы поговорим.
– Я суп с картошкой собралась варить, – сказала она, – но немножко бекона могу тебе оставить. Хочешь, яичницу с беконом сделаю?
И мать, не теряя времени, разбила в миску яйца, добавила молока, принялась взбивать.
– У меня и булочки к чаю есть. Хорошие… – Она не смотрела на него.
– Я правда не очень проголодался, – ответил Линкольн. Он положил ладонь на ее руку, и она чиркнула вилкой о сковороду.
– Мамочка… – начал он.
– Как странно… – отозвалась та. По ее голосу он не понял, то ли она расстроилась, то ли рассердилась. – Я еще помню, когда нужна была тебе каждую минуту. Ты совсем маленький был, котенок просто, и чуть я тебя на секунду оставлю – ты сразу в рев. До сих пор удивляюсь, как я ухитрялась в ду́ше помыться или обед приготовить. А может, я этого и не делала – боялась, как бы ты о плиту не обжегся.
Линкольн пристально смотрел на яичницу. Он терпеть не мог, когда мать в таком настроении. Все равно что случайно застать ее в ночной сорочке.
– Как думаешь, почему я это помню, а ты нет? – продолжала она. – Что с нами природа делает? Как это помогает эволюции? Ведь тогда был самый важный возраст в моей жизни, а ты совсем ничего не помнишь. Ты даже не можешь понять, почему мне так тяжело тебя отдавать. Хочешь, чтобы я вела себя как ни в чем не бывало.
– Ты меня не отдаешь. Никого у меня нет.
– А та девушка? Ужасная.
– Нет никакой девушки. Не встречаюсь я с Сэм.
– Линкольн, она звонит сюда. Незачем изворачиваться.
– Я с ней не говорил. И не был здесь, и на звонки ее не отвечал. Прости, что не сказал об этой квартире. Но с Сэм я не встречаюсь. И ни с кем не встречаюсь. Хотя надо бы уже. Мне скоро двадцать девять. Да и ты хотела бы…
Мать тяжело вздохнула.
– Я хочу показать тебе квартиру, – сказал он.
– Незачем.
– А я хочу. Хочу, чтобы ты посмотрела.
– Поешь, а потом будем разговаривать.
– Мамочка, ну сказал же: не голоден. – Он потянул ее за руку. – Поехали?
Мать неохотно села в машину Линкольна. Она не любила ездить на пассажирском сиденье, говорила, что ее укачивает. Ив уверяла, укачивает ее оттого, что она боится даже на полминуты потерять контроль над ситуацией. Мать молчала, пока Линкольн вез ее к дому – езды было всего несколько миль – и парковал машину на стоянке.
– Вот и приехали, – сказал он.
– Что ты хочешь от меня услышать? – спросила она.
– Услышать – ничего. А вот чтобы ты посмотрела – хочу.
Линкольн вышел из машины, и мать не успела возразить. Шла она медленно, останавливалась то у машины, то на дорожке, то прямо перед подъездом. Он не ждал ее, так что ей волей-неволей нужно было поторапливаться. Вошла, поднялась по ступенькам, перешла площадку.
– Добро пожаловать! – произнес Линкольн, открыв дверь нараспашку.
Мать сделала несколько шагов в квартиру, огляделась, посмотрела на потолок, подошла к окнам. Косые золотые лучи солнца падали в комнату. Она подняла руку, повернула ее ладонью к свету.
– Посмотри, какая кухня, – чуть помолчав, предложил Линкольн и закрыл дверь. – Ну, вот такая. Отсюда все видно. А вот спальня.
Мать прошла за ним, бросила взгляд на новый матрас.
– Ванная вон там. Правда, крошечная.
Она вошла в ванную, осмотрелась, опустилась на сиденье у окна.
– Хорошо, правда? – спросил он.
Мать посмотрела на него и кивнула:
– Красиво. Я и представить не могла, что здесь ты можешь найти такую квартиру.
– Я тоже.
– И потолки какие высокие…
– Даже на третьем этаже.
– А окна… Это здесь жила Дорис? – (Линкольн кивнул.) – Тебе она больше подходит.
Он хотел улыбнуться, на душе было гораздо легче, но в матери было что-то такое – в голосе, в том, как она сидела, – что подсказывало ему: не надо.
– Не понимаю только, – заговорила она, прислоняясь к стеклу, – зачем…
– Что – зачем?
– Хорошо здесь, – продолжала она, – красиво. Не понимаю только, зачем ты съехал, ведь необходимости никакой не было. Девушки нет. Зачем же ты выбрал одиночество? – (Линкольн не знал, что ответить.) – Пока живешь дома, можешь хоть на что-нибудь деньги откладывать, – сказала она, – места тебе хватает, делать можешь что хочешь. Я нужна – я всегда рядом. Зачем же? Только не говори, – заторопилась она, – что все так делают. Потому что… какая разница, кто как делает? И потом, это даже не правда. Это недавно пошла такая мода – западная. Разрывать семью на кусочки. А вот если бы тебе некуда было податься, когда ты из Калифорнии приехал? Если бы я сказала тебе то же самое, что сказала мне моя мать, когда я ушла от отца Ив? «Ты девочка большая, – услышала я тогда, – все, выросла». Большая… А мне двадцать лет всего было. И одна… Я то в одном доме ночевала, то в другом, на диванах спала, как собачонка. Да еще с дочкой, совсем крошечной. Ив такая маленькая была. Так и спала здесь, – она показала себе на грудь, – я все время боялась, что она свалится или в подушках задохнется. Нельзя, Линкольн, отгораживаться. Не нужно быть одному. Почему тебе этого хочется?
Линкольн прислонился к стене спальни и съехал вниз, усевшись на чугунную батарею.
– Просто потому… – начал он.
– Почему же?
– Что мне нужно жить своей жизнью.
– А сейчас ты своей жизнью не живешь? – спросила мать. – Вот уж точно – я никогда не лезу с советами, что и как тебе делать.
– Да, это правда, только…
– Что только?
– Я не чувствую, что живу своей жизнью.
– Как это?
– Пока я живу дома, я живу твоей жизнью. Как будто я еще маленький.
– Ну и глупо, – заметила она.
– Может, и глупо.
– Твоя жизнь начинается с рождения. А если уж совсем точно, то даже раньше.
– Понимаешь, пока я с тобой, я не буду… Я не… Ну, как Джордж Джефферсон.
– Из телесериала?
– Вот именно. Джордж Джефферсон. Пока он играл во «Всей семьей», эта история про Арчи Банкера оставалась более-менее интересной. У него не было ничего своего. Ни сцен, ни второстепенных героев. Я не знаю, кто видел его дом. Но как только Джордж начал играть сам, как только у него появилась комната, кухня и еще, по-моему, спальня и даже лифт, ему стало где развернуться. Вот так и с этой квартирой. Хоть что-то мое.
– Ну, не знаю… – Мать с недоверием посмотрела на Линкольна. – Никогда не смотрела «Джефферсонов».
– А «Роду»? – спросил он.
Она нахмурилась:
– Значит, ты говоришь, что хочешь стать звездой шоу. Что же мне теперь – начинать стареть?
– Да нет же. Не закрыли же «Всей семьей», когда начались «Джефферсоны».
– Хватит о телевидении. Перестань говорить мне, что на что похоже.
– Ладно, – согласился Линкольн, стараясь мыслить как можно яснее. – Я хочу жить своей жизнью. А ты чтобы жила своей жизнью. Отдельно.
– Но ты и есть моя жизнь! – взорвалась мать и сердито заплакала. – Как родился – сразу и стал моей жизнью. Ты и Ив – самое важное для меня. Как мне от вас отделиться?
Линкольн молчал. Мать, выходя из комнаты, прошла мимо него. Он сполз по стене на пол и закрыл лицо руками.
Линкольн просидел так минут двадцать, пока не заметил, что усталость сильнее вины и гнева. Он поднялся и прошел в гостиную. Мать сидела там на полу, уставившись на подсвечник.
– Возьми с застекленной террасы диван, – сказала она, – тот, коричневый. У нас мебели и так много. Он здесь хорошо встанет. В этом свете будет казаться почти бордовым. – (Он кивнул.) – В комиссионке я тебе хороших тарелок присмотрю. Не покупай эту пластиковую дрянь. Знаешь, она ведь проникает в кровь и помогает вырабатывать эстроген. Он находится в жировых клетках и вызывает рак груди, а у мужчин не знаю, что делает. Если бы я раньше знала, что тебе нужны тарелки. Вчера я видела в «Гудвилле» целый сервиз, с масленкой, солонкой и прочим. С миленькими такими голубыми маргаритками. Рисунок не очень мужской, но все-таки…
– Я не капризный, – заметил Линкольн.
Она закивала:
– Из своей комнаты бери что хочешь, а можешь все оставить. Эта комната останется твоей, как у Ив. Когда захочется – приходи, я всегда тебя жду. Это и твой дом, и мой.
– Хорошо, – ответил он. – Спасибо.
Линкольн подошел к матери и, протянув руки, поднял ее с пола. Она встала и принялась разглаживать свою длинную юбку.
– Сестра, конечно, уже знает, – сказала она.
– Нет, – возразил он.
– А, вот и хорошо. Может, я ей позвоню. Может, она захочет помочь мне купить тебе все для кухни.
– Конечно, – ответил Линкольн, крепко обнял ее, прижал к себе и пожалел, что не додумался до этого раньше.
– А квартира и правда очень красивая, – кивнула мать.
Ив позвонила Линкольну на работу на следующий день. Она сказала только: «Вот и молодец» – и еще: «Я тобой горжусь». Сестра предложила помощь Джейка-старшего. «Да там только диван», – ответил Линкольн. «Все равно», – настояла Ив. Везти было и правда немного: только вещи да компьютер.
На следующей неделе он каждый день заезжал к матери домой поужинать, а уезжал от нее с коробками тарелок и стаканов. Или с журнальным столиком, который еле умещался на заднем сиденье. Или с вышитыми вручную полотенцами.
– Какое старье! – воскликнула Ив, когда оказалась наконец у него. – Как будто ты снял квартиру после смерти чьей-то бабушки.
– А мне нравится, – возразил он.
– Я тебе куплю что-нибудь из нержавейки, – пообещала она, – что-нибудь совсем-совсем холостяцкое.
