Глава 66

Может ли мозг отторгать информацию? Как инородное тело? Дорис старательно учила Линкольна играть в пинокль, а его мозг никак не усваивал правила. По счастью – а может, по несчастью, – ее это не обескураживало. Он подумывал, что удобнее есть за своим столом. И если бы он не терял надежды на встречу с Бет, то, скорее всего, так и поступил бы. Но по отношению к Дорис это было нехорошо, особенно теперь, когда мать стала посылать угощения специально для нее. Теперь Дорис на пару с ним угощалась ее пирогами.

– Некоторым трудно научиться играть, – заметила Дорис. – Я сдаю. – Она умело перетасовала карты. – Скажи-ка, а на эти выходные у тебя большие планы?

– Нет, – ответил Линкольн.

Можно в «Подземелья и драконов» поиграть. А можно в гольф с Чаком. Один из ночных редакторов пригласил его… отметить Новый год. «Мы всегда его позже празднуем, – пояснил Чак. – Эти умники из дневного издания за нас по праздникам не работают».

– Видишь ли, тот мой буфет старый я еще не вывезла, – сказала Дорис. – А я пообещала хозяину, что к тридцать первому все вывезу.

– Ах да, извините, – ответил Линкольн, – могу в субботу вечером, если вам удобно.

– В воскресенье можешь? А то в субботу у меня свидание.

Ну конечно. Почему бы и нет?

– Ладно, – согласился он. – В воскресенье.

Пока играли в гольф, Чак все уговаривал Линкольна пойти на их вечеринку.

– Я, вообще-то, не любитель, – отнекивался Линкольн.

– Да там ничего такого и не будет. Скучища всегда у редакторов.

– Уговариваешь…

– И Эмили тоже будет.

– Мне, кажется, говорили, что она с кем-то встречается.

– Нет уже. Почему Эмили тебе не нравится? Очаровашка.

– Да, милая, – не стал спорить Линкольн.

– Очаровательная, – с напором повторил Чак, – и все предлоги наизусть знает. А еще приносит тыквенный хлеб и электронный справочник крылатых фраз.

– Похоже, ты к Эмили неровно дышишь.

– Я – нет. Я стараюсь с женой помириться. А вот у тебя какая отговорка?

– А я… как бы сказать… восстанавливаюсь после неудачных отношений.

– Когда они закончились?

– Почти сразу же, как начались, – ответил Линкольн.

Чак зашелся от смеха так, что в январский воздух у него изо рта вылетали облачка пара.

– А не холодно для гольфа? – спросил Линкольн.

– На солнце у меня голова болит, – ответил Чак.

Линкольн не передумал. Ему было не до вечеринок. Не до игр. Не до людей.

Три недели… Вот уже столько времени Бет и Дженнифер не появлялись в папке WebFence.

«Вот и хорошо, – говорил себе Линкольн. – Если даже им нет смысла молчать так долго. Если даже это им совсем не свойственно. Тебе же облегчают жизнь. Тебе же».

Он решил взять напрокат кассету с фильмом «Гарольд и Мод». Эту картину он не пересматривал со старших классов школы и хотел освежить в памяти сцену, почти в самом конце, когда Гарольд сбрасывает свой «ягуар» с утеса, а потом садится и бренчит на банджо. Он очень надеялся, что никто из газеты не увидит, как он в «Блокбастере» берет напрокат эту самую кассету. Чак рассказал, что, пока они не знали, как его зовут, он проходил у них под кличкой Ухажер Дорис. Когда кто-то тронул его за локоть, он чуть не сунул кассету в карман.

– Линкольн… Линкольн, ты?

Когда видишь человека первый раз за девять лет, то в первую секунду, нет, в долю секунды кажется, что он теперь выглядит совсем по-другому, а потом оказывается, он совсем не изменился, как будто этих лет и не было.

Сэм выглядела… как Сэм. Каштановые кудри – может, сейчас чуть длиннее, не тот боб, который носила каждая вторая девчонка в колледже. Широко распахнутые глаза, такие темные, что в них почти не видно зрачков. Одежда вся черная, как будто она купила ее где-то в другом штате. Серебряные кольца на пальцах. Розовый платочек, завязанный вокруг талии вместо пояса.

А она все еще волновала его. Она взяла его за обе руки.

– Линкольн! – повторила Сэм.

Линкольн не шевелился, не говорил, но чувствовал себя, точно Киану Ривз в той сцене «Матрицы», где он замедляет время, чтобы уклониться от града пуль.

– Прямо не верится, что это ты! – Сэм сжимала его руки, тянула за куртку, прижимала свои ладони к его груди. – Ну и ну… А ты совсем не изменился. – Она все тянула к себе его куртку. Но он не спешил поддаться ей. – И даже запах от тебя все такой же – персиковый! – продолжала Сэм. – Не верю, не верю, что это ты. Как дела? – И она снова вцепилась в его куртку. – Ну, как дела-то?

– Хорошо, – просто ответил он. – Все нормально.

– Ты знаешь, это прямо судьба, что я тебя здесь встретила, – не умолкала Сэм. – Я уже месяц как вернулась и каждый день о тебе думаю. Как только вспоминаю об этом городе, сразу вспоминаю о тебе. Выхожу от родителей, выезжаю на шоссе, и сразу в голове начинает крутиться: «Линкольн, Линкольн, Линкольн». Как же все-таки хорошо, что я тебя встретила! Как у тебя дела? Нет, ну правда, как? Ты знаешь, я тут слышала, что… – У нее сделалось грустное лицо. Она все трогала его руки, плечи, подбородок. – Но так давно… Как ты теперь живешь? Что делаешь? Давай рассказывай!

– Да ты сама знаешь, – ответил Линкольн. – Я здесь. Хожу на работу. В смысле – работаю. С компьютерами. Не прямо вот здесь. Рядом.

Что еще рассказать? Что так и живет у матери? Берет напрокат фильм, который в первый раз наверняка смотрел вместе с Сэм? А она и была тем «ягуаром», который ему нужно сбросить с утеса?

Только вот она им не была. Или все-таки была?

Линкольн ощутил нечто похожее на импульс силы. Он поставил на место кассету с «Гарольдом и Мод» и втихаря стянул с полки другую – с «Лаком для волос».

– А ты как? – спросил он. – Почему вернулась?

– Ах… – произнесла Сэм, подняв глаза, как будто объяснять причину ее возвращения было долго и трудно. – Работа. Семья. Я вернулась, потому что хотела, чтобы мои мальчишки общались со своими бабушкой и дедушкой. Можешь поверить, что я мамаша? Да-да! А потом эта работа в «Плейхаусе». Развитие, сбор средств на благотворительность, чтобы богатые чувствовали свою значительность. За сценой, но вне сцены. Не знаю, это большой шанс. Большой риск. Лайам на полгода остался в Дублине – вдруг что-нибудь не выйдет. А ты знаешь, что я жила в Дублине?

– В Дублине… – повторил Линкольн. – С Лайамом. Это муж?

– По факту – да, – ответила Сэм, махнув рукой, как бы желая сказать: «Об этом тоже долго рассказывать», и продолжила: – Клянусь, больше никогда не выйду за человека с иностранным паспортом. Обжегшись на молоке… ну и так далее.

«И так далее» она произнесла чуть ли не по слогам: «И так да-ле-е». Говоря, Сэм все время жестикулировала руками с безупречными ногтями, накрашенными розовым лаком, и все время трогала Линкольна то за локоть, то за грудь.

– Как-нибудь расскажу всю эпопею, – не умолкала она, – всю-всю. Надо наверстать время. Мне всегда казалось: тем, у кого было столько общего, столько важного, нельзя терять друг друга из виду.

Последние слова прозвучали тихо, почти интимно. Со сцены – на экран.

– Это неправильно, – добавила она и вдруг оживилась. – А слушай-ка, ты сейчас сильно занят? – Сэм схватила его за куртку обеими руками, встала на цыпочки, потянулась к нему. Линкольн мысленно отшатнулся.

– Сейчас? – переспросил он.

– Давай сходим в «Фенвикс», бананового мороженого возьмем. И ты мне все-все расскажешь!

– Все… – повторил он и задумался, какую часть этого всего можно рассказать именно Сэм.

– Все! – подтвердила она и прижалась к нему. От нее пахло гардениями. Гардениями и еще чем-то сладким, вроде бы гвоздиками.

– «Фенвикс» давно уже закрыли.

– Тогда садимся в машину и едем искать банановое мороженое. Куда же? – спросила она, смеясь. – В «Остин»? В «Фарго»?

– Не могу, – ответил Линкольн. – Сегодня никак. У меня… дело.

– Дело? – растерянно проговорила она, опускаясь на пятки.

– В гости ждут.

– А, вот оно что… – Сэм порылась в черной бархатной сумочке с ручкой цвета слоновой кости. – Вот. – Она сунула ему в руку визитку. – Моя карточка. Звони. Звони вчера, Линкольн. Я серьезно.

Лицо у нее стало серьезное. Линкольн кивнул и уставился на карточку.

– Линкольн… – проговорила Сэм, многозначительно улыбаясь из-под густых ресниц. Потом взяла его за плечи и поцеловала в обе щеки. – Судьба!

И быстро пошла к выходу. Высокие каблуки ее туфель тоже были розовые. Она даже не выбрала себе кассету.

А Линкольн… Линкольн стоял как вкопанный.