К тому времени, как Мордред добрался до Каэрлеона, волнения мало-помалу улеглись. Узнав об убийстве Ламорака, король пришел в ярость, и Агравейну, безусловно, повезло, что из-за раны он вынужден был задержаться на севере вместе с Гахерисом. Друстан в должный срок послал Артуру сообщение о происшедшем, но вести доставил не королевский гонец, а Гарет; и младший из оркнейских принцев, братьев никоим образом не оправдывая, упросил-таки короля помиловать близнецов. Защищая Гахериса, Гарет ссылался на то, что брат одержим безумием: ведь Гахерис любил Моргаузу – и убил ее. Гарет догадывался, что происходило в изломанном сознании брата, когда тот стоял на коленях в материнской крови. А Агравейн, как всегда, выступил щитом и кинжалом рядом с мечом своего двойника. Но теперь Ламорак мертв, заклинал Гарет; так что Гахерис наверняка сумеет отрешиться от кровавого прошлого и снова станет преданным вассалом. А Друстан, даже будучи жестоко оскорблен, удержал-таки руку, так что очень возможно, что раскачивающийся маятник мщения еще удастся остановить.

Но заступничество Гарета нежданно встретило решительный отпор со стороны Бедуира. Бедуир весьма сокрушался по поводу кровных уз, связывавших Артура и братьев-оркнейцев, не питал к сыновьям Моргаузы ни приязни, ни доверия и не упускал возможности предостеречь против них короля. При дворе знали: он использует все свое немалое влияние, чтобы не допустить возвращения близнецов. «А где, интересно, был Мордред? – с растущим подозрением вопрошал Бедуир. – Что, если и он помогал убийцам и скрылся прежде, чем на сцене событий появились Друстан с Гаретом?» Мордред прибыл в Каэрлеон как раз вовремя, чтобы прояснить свою роль в происшедшем, и в конце концов, несмотря на возражения Бедуира, Гарета снова отослали на север с наказом привезти братьев ко двору, как только оба исцелятся душою и телом.

Вскорости после того, как двор перебрался в Камелот, а Гахерис с Агравейном все еще находились на севере, ненадолго возвратился Гавейн. Его ждала долгая беседа с Артуром, затем еще одна – с Мордредом. Сводный брат описал оркнейцу все то, что видел своими глазами: убийство Ламорака и его последствия, – и в заключение настоятельно посоветовал брату внять призыву короля, по примеру Друстана выказать самообладание и не добавлять очередного камня на кровавый курган мести.

– У Ламорака остался младший брат, Дриан; он состоит в отряде Друстана. Исходя из вашей логики, он теперь вправе убить любого из твоих братьев либо тебя. Даже Гарета, – добавил Мордред, – хотя это маловероятно. Друстан наверняка позаботится о том, чтобы Дриан узнал о случившемся и о том, что – благодарение Богине! – Гарет сохранил трезвую голову и вел себя как человек здравомыслящий. Он видел – как, впрочем, любой из тех, кто там был, – что Гахерис повредился в уме. Если мы станем упирать на это обстоятельство, возможно, что, когда он возвратится исцеленным, его оставят в покое. – И многозначительно добавил: – Полагаю, отныне близнецам на доверие короля рассчитывать нечего, но если ты сумеешь простить Гахерису смерть нашей матери или, по крайней мере, не станешь принимать против него никаких мер, тогда тебе, может, и удастся, вместе с Гаретом и мною, удержаться в пределах королевской милости. Для нас с тобой славное будущее еще не заказано. Ты ведь хочешь править этим своим северным королевством, а, Гавейн?

Мордред знал, с кем имеет дело. Гавейн ревниво радел о том, чтобы сохранить свои права на Оркнеи и со временем – на королевство Лотиан. Но оба титула гроша ломаного не стоили бы без неизменной поддержки Артура. Так что дело уладилось, но когда близнецам пришло время возвращаться, король позаботился о том, чтобы старшего брата в Камелоте не оказалось. Королева Моргана, живущая в Кастель-Ауре, в Уэльсе, обеспечила превосходный предлог. Гавейна отослали туда с поручением рассмотреть жалобы поселян на то, что стражи Морганы якобы злоупотребляют властью, – чтобы оставался там, от греха подальше, покуда страсти, разбуженные гибелью Ламорака, не улягутся.

Однако Мордред видел: подозрения Бедуира на его собственный счет рассеялись не до конца. Вместо сдержанной дружбы, что королевский конюший выказывал до сих пор, Мордред отметил возвращение к настороженному недоверию; точно так же Бедуир относился к Агравейну и кое-кому еще из числа «молодых кельтов».

Прозвание «молодые кельты» поначалу употреблялось в шутку, по отношению к юнцам-чужестранцам, что неизменно держались вместе, но теперь стало своего рода кличкой, столь же четко определенной, как звание королевских рыцарей-сотоварищей. Случалось, что обе линии пересекались: Агравейн вошел в оба сообщества, и Гахерис тоже; а со временем и Мордред. Едва близнецы вернулись ко двору, Артур, как Мордред и предвидел, призвал сына к себе и попросил приглядеть за сводными братьями, а заодно и за «молодыми кельтами» в целом. К некоторому своему удивлению, Мордред обнаружил, что, хотя недовольство некоторыми мерами Артуровой внутренней политики по-прежнему дает о себе знать, изменнических разговоров кельты не ведут. Почтение к имени и славе Артура до поры сдерживало юнцов; Артур по-прежнему оставался вождем и полководцем, в ореоле величия и власти, и этого хватало, чтобы заручиться их верностью. Рассуждения Артура о грядущих войнах еще сильнее располагали кельтов в пользу короля. Но к Бедуиру отношение было враждебное. Оркнейцы, приехавшие на юг, дабы присоединиться к сыновьям Лота в Артуровой свите, а также и вновь прибывшие из Лотиана, что видели в Гавейне будущего правителя (и держали зло в силу мелких обид, настоящих или вымышленных, на нортумбрийского лорда Бенойка), знали, что Бедуир им не доверяет и сделал все, чтобы помешать возвращению Агравейна и Гахериса ко двору; более того, настоятельно советовал сослать их на родные острова. Так что когда, как это неизбежно случалось среди молодежи, разговор заходил о Бедуире и королеве, Мордред вскоре понял, что подсказаны сплетни главным образом ненавистью к Бедуиру и стремлением опорочить его перед королем. Когда Мордред, со всей возможной осторожностью, дал понять, что не прочь внять уговорам и примкнуть к клике недовольных, «молодые кельты» решили, что движет им вполне объяснимая ревность королевского сына: ведь если удастся сместить Бедуира, он, скорее всего, станет правой рукою отца. И в этом качестве Мордред окажется для заговорщиков весьма ценным приобретением.

Так что его приняли и со временем стали считать одним из вождей – все, даже Агравейн и Гахерис.

В королевском дворце Камелота у Мордреда были свои покои, но с год назад или около того он обзавелся также и уютным домиком в городе. Хозяйство вела нестрогих правил девица; всякий раз, когда Мордреду удавалось выкроить для нее время, принца ждал самый радушный прием. Сюда же время от времени наезжали «молодые кельты» – якобы отужинать либо поохотиться в болотах, а на самом деле потолковать о делах. А Мордред внимательно слушал.

Собственно говоря, купить дом предложил не кто иной, как сам король. Если Мордреду предстояло поучаствовать в происках клики, дворцовые покои казались не самым подходящим для того местом. В особняке своей любовницы, в непринужденной обстановке, Мордреду проще было проследить за направлением мыслей мятежных юнцов.

В этот-то дом однажды вечером нагрянул Агравейн вместе с Коллесом и Мадором и прочими «молодыми кельтами». После ужина, едва девица принесла вина и ушла, Агравейн резко перевел разговор на ту самую тему, что с некоторых пор не давала ему покоя:

– Уж этот мне Бедуир! В королевстве шагу ступить нельзя, никуда пробиться невозможно без его одобрения! Да король просто одурманен. Друзья детства, тоже мне! Скорее уж любовники детства! И ведь по-прежнему прислушивается, когда бы милорд Бедуир, великий и всевластный, ни соизволил слово молвить! Что скажешь, Коллес? Уж мы-то знаем, что почем, так? Так?

Агравейн, как это водилось за ним в те дни, был вдрызг пьян, хотя вечер только начинался. Даже он обычно не позволял себе настолько распускать язык. Коллес, подающий надежды подхалим, на сей раз неловко попытался отговориться:

– Ну так всем известно, что они много лет сражались бок о бок. Собратья по оружию… и все такое прочее. Оно дело понятное…

– Куда уж понятнее! – Агравейн не то икнул, не то рассмеялся. – Собратья по оружию, это ты верно сказал! И в объятиях королевы тоже… Ты последнюю байку не слыхал? В прошлый раз, когда королю пришлось отлучиться от двора, не успел его конь отъехать от Королевских ворот, как милорд Бедуир уж и расположился по-хозяйски в постели королевы!

– Откуда ты взял? – резко отозвался Мадор.

– Ну да, ты рассказывал, – отозвался Коллес, явно оробев. – Но это только пересуды, и правды в них ни на грош. Во-первых, король не такой дурак, и если он доверяет Бедуиру… и ей доверяет, если на то пошло…

– Не дурак? Дураки-то как раз и доверчивы! Вон Мордред не даст соврать. Верно, братец?

Мордред, повернувшись спиной к гостям, наливал себе вина. Все слышали его короткое «да».

– Если это правда… – мечтательно протянул кто-то, но тут снова вмешался Мадор:

– Сам ты дурак, ежели разболтался о таком, не имея доказательств! Правды тут и впрямь ни на грош. Да разве они бы осмелились, даже если бы и хотели? Ведь дамы королевы неотлучно при ней, даже ночью…

Агравейн оглушительно заржал. Гахерис, вальяжно развалившись рядом с братом, широко ухмыльнулся:

– Ах ты, бедный невинный ягненочек! Да ты рассуждаешь в точности как мой святоша-братец Гарет! Ты что, скабрезных пересудов вообще не слушаешь? Агравейн уже с месяц как спит с одной из горничных Гвиневеры. Кому и знать последние сплетни, как не ему!

– И девица уверяет, что он побывал там ночью? То есть Бедуир?

Агравейн кивнул над чашей с вином.

– Тогда он в наших руках! – ликующе заорал Гахерис.

– Она сама его видела? Своими глазами? – настаивал Коллес.

– Нет, – вызывающе обернулся к нему Агравейн. – Но мы-то знаем, что за толки ведутся уж давным-давно; знаем и то, что дыма без огня не бывает. Так давайте заглянем за дымовую завесу и потушим пламя. Если я и впрямь добуду доказательства, вы все меня поддержите?

– Поддержать? Но в чем?

– В том, чтобы оказать королю услугу и избавиться от Бедуира: закроем ему путь к королевскому ложу и королевскому доверию!

– То есть просто рассказать обо всем королю? – с сомнением протянул Калум.

– А как еще? Артур разъярится, да и кто бы на его месте не вышел из себя, но после непременно спасибо скажет! Любой мужчина захочет знать…

– Но королева? – Это произнес юнец по имени Киан, приехавший с родины Гвиневеры, из Северного Уэльса. – Артур убьет ее. Любой мужчина, обнаружив…

Он вспыхнул и замолчал. Видно было, что в сторону Гахериса он предпочитает не смотреть.

Агравейн, уверенный в собственной правоте, пренебрежительно отмахнулся:

– Королеву он и пальцем не тронет. Вы разве не слышали историю о том, как Мельвас из Летней страны похитил ее и сутки удерживал в охотничьем домике на одном из островов Стеклянного озера? Только не говорите мне, что распутник с ней не позабавился! Однако король принял Гвиневеру назад, ни слова не говоря, и пообещал ей, что ни за это, ни даже по причине бесплодия никогда ее от себя не отошлет. Нет, Артур ее не обидит. Мордред, ты ведь знаешь короля едва ли не лучше нас всех и половину времени проводишь с королевой. Что скажешь?

– Что до доброго отношения короля к ней, здесь я согласен. – Мордред отставил кувшин с вином, откинулся назад, опираясь на край стола, и обвел собеседников взглядом. – Но ведь все это чистой воды вздор, нет? Да, слухи ходят, и я их слышал, но сдается мне, что исходят эти сплетни главным образом отсюда, и доказательств нет. Ровным счетом никаких! А пока доказательства не найдены, пересуды так и останутся пересудами, состряпанными из пожеланий и амбиций, но не из фактов.

– А ведь он прав, – согласился Мелион, брат Киана. – Все это только досужие байки, без которых не обойтись, ежели дама так хороша собою, как королева, а муж ее часто и надолго покидает брачное ложе, как в случае короля.

– Альковные сплетни, вот как я это называю, – подхватил Киан. – А ты предлагаешь нам опуститься на колени прямо в грязь и подглядывать в замочные скважины?

Поскольку именно к этому Агравейн, по сути дела, и вел, он принялся возмущенно отрицать подобное предположение. Он был не настолько пьян, чтобы не заметить: собравшиеся не потерпят и мысли о том, чтобы повредить королеве. И с благородным достоинством прибавил:

– Вы меня неправильно поняли, господа. Ничто не заставит меня причинить зло прекрасной даме. Но если бы удалось измыслить способ сокрушить Бедуира, не задев ее…

– То есть поклясться, что он ворвался в спальню силой? Овладел королевой против ее воли?

– Почему бы нет? Такое тоже возможно. Моя девчонка скажет что угодно, если мы ей заплатим, и…

– Как насчет Гарета? – переспросил кто-то.

Известно было, что Гарет ухаживает за Линеттой, одной из придворных дам королевы, прелестной девушкой, и притом столь же неподкупной, как он сам.

– Ну хорошо, хорошо! – Раскрасневшись, Агравейн обернулся к Мордреду. – Многое еще предстоит обдумать, но, клянусь темной Богиней, начало положено, и мы знаем, кто с нами, а кто против! Мордред, как ты? Если мы измыслим способ, позволяющий не впутывать королеву, ты нас поддержишь? Уж тебе-то менее всего пристало водить дружбу с Бедуиром!

– Мне? – Мордред холодно улыбнулся краем губ – только эта улыбка и осталась в нем от Моргаузы. – Водить дружбу с Бедуиром, королевским конюшим, лучшим из рыцарей, правой рукою короля в битве и в зале совета? С регентом, в отсутствие Артура облеченным всей полнотою власти? – Молодой человек помолчал. – Сокрушить Бедуира? Что мне на это сказать, господа? Что мысль эту я решительно отвергаю?

Раздался смех, стук чаш о стол, оглушительные крики:

– Мордреда в регенты! А почему бы и нет? Кого еще? Валерия? Нет, слишком стар. Может, Друстана? Или Гавейна? – И наконец срывающиеся, хриплые голоса слились в единодушии: – Мордреда в регенты! Кого же еще? Он – один из нас! Мордреда!

Затем вошла девица, и крики стихли, и разговор свернул на безобидную тему завтрашней охоты.

Когда гости разошлись, а девица осталась убирать со стола завалы объедков и вытирать пролитое вино, Мордред вышел на свежий воздух.

Несмотря ни на что, сам разговор и заключительная акколада глубоко потрясли принца. Бедуира не станет? А сам он неоспоримо – правая рука короля и, в отсутствие Артура, регент, наделенный безоговорочной властью? А тогда стоит ему выказать себя умелым бойцом и управителем, и более чем вероятно, что Артур назовет его своим наследником? До сих пор этого не случилось: преемником короля по-прежнему остается Константин Корнуэльский, отпрыск того самого герцога Кадора, которого Артур, за неимением законного принца, провозгласил престолонаследником. Но в ту пору он еще не знал, что сын, плоть от плоти его, будет – да нет, уже зачат. Законный? Какое это имеет значение, ежели сам Артур – дитя прелюбодеяния?

Девица тихонько окликнула любовника, и Мордред обернулся. Она выглядывала из окна спальни, мягкий свет падал на длинные золотые волосы, на оголенное плечо и грудь. Он улыбнулся, сказал: «Сейчас», собеседницы, по сути дела, не видя. Перед его мысленным взором, на фоне тьмы, стояла королева.

Гвиневера. Златокудрая дама, по-прежнему прелестная, обладательница огромных серо-голубых глаз, напевного голоса, неизменной улыбки, а в придачу к ним – мягкое остроумие и веселость, радостным светом озаряющие ее приемный зал… Гвиневера, которая со всей очевидностью любила своего господина и супруга, но знала и страх, и одиночество и в силу понимания этого приветила испуганного, неприкаянного мальчика, помогла ему подняться над тьмой детских воспоминаний и научила любить с легким сердцем. И дружеские прикосновения ее рук раздули неуемное пламя, в то время как порочные губы Моргаузы не пробудили даже искры.

Мордред любил ее. Совсем по-иному, даже на ином дыхании, нежели прочих женщин. А их в жизни Мордреда перебывало немало, от девушки с островов, с которой он в четырнадцать лет развлекался в вересковой лощине, до нынешней его любовницы. Но мысли его о Гвиневере в такую форму даже не облекались. Мордред знал лишь одно: он ее любит, и если слухи справедливы, тогда, свидетельница ему Геката, он порадуется падению Бедуира! Молодой человек не сомневался: король ничем не повредит Гвиневере, но может статься – ведь может же такое статься! – дабы честь его не потерпела урона, Артур отошлет жену от себя…

Дальше этого бастард не заглядывал. Да и вряд ли сознавал, что зашел настолько далеко. Как ни странно, но Мордред, рассудочный философ, на сей раз затруднился бы облечь мысли в слова. Он сознавал лишь, что гнусные перешептывания, пятнающие имя королевы, приводят его в ярость и он еще менее склонен доверять близнецам и их безответственным приятелям. Во власти дурных предчувствий, принц отлично сознавал, в чем состоит долг королевского наблюдателя (королевского соглядатая, ехидно поправился он), подосланного к «молодым кельтам». Ему следует предупредить короля об опасности, нависшей над Бедуиром и королевой. Артур вскорости доберется до истины, и ежели понадобится принять меры, это забота самого короля. Вот что подсказывает ему, Мордреду, долг, а также и доверие короля.

А что же Бедуир, если окажется, что он и впрямь злоупотребил этим доверием?

Мордред решительно отогнал эту мысль и, повинуясь внезапному порыву – сам он ни за что его бы не признал, даже если бы и разгадал, – возвратился в дом и предался любви с исступленным неистовством, совершенно ему не свойственным, равно как и давешний хаос в мыслях. Так что на следующий день пришлось откупаться золотым ожерельем.

Ближе к ночи, когда в городе и во дворце все стихло, Мордред отправился к королю.

В те дни Артур засиживался за работой допоздна. Белый пес Кабаль лежал у его ног – этого самого щенка король выбрал в тот день, когда к нему впервые привели Мордреда. Теперь пес состарился, украсился рубцами и шрамами – памятками не одной славной охоты. При появлении Мордреда он приподнял голову и замолотил хвостом об пол.

Слуга ушел, а вслед за ним король кивком отослал секретаря.

– Ну как жизнь, Мордред? Рад, что ты зашел. Я собирался послать за тобой утром, но нынче вечером оно еще лучше. Ты знаешь, что мне вскорости предстоит ехать в Бретань?

– Да, слухи ходят. Так это правда?

– Да. Пора мне повидаться с кузеном, королем Хоэлем. Да и хотелось бы самому поглядеть, как там обстоят дела.

– Когда вы едете, сир?

– Через неделю. К тому времени распогодится.

Мордред оглянулся на окно: резкий, порывистый ветер трепал занавеси.

– Никак пророки наобещали?

Король рассмеялся:

– Я обращаюсь к источникам более надежным, нежели алтари или даже Нимуэ в Яблоневом Саду. Расспрашиваю пастухов с холмов. Они никогда не ошибаются. А про тебя-то, мой мальчик-рыбак, я и позабыл! Может, стоило бы и тебя спросить?

Мордред с улыбкой покачал головой:

– На островах я бы отважился на предсказание-другое, хотя там даже старики порою дают маху; но здесь – нет. Это иной мир. Иное небо.

– А по прежнему ты уже не тоскуешь?

– Нет. У меня есть все, что нужно. – И добавил: – Мне бы хотелось посмотреть на Бретань.

– Тогда извини. Я, собственно, собирался сообщить, что намерен оставить тебя здесь, в Камелоте.

Сердце юноши так и подскочило в груди. Мордред опасался, не глядя на Артура, как бы отец ненароком не прочел его мыслей.

Словно и впрямь заглянув ему в душу – а с Артуром такое было вполне возможно, – король продолжал:

– Бедуир, разумеется, тоже остается. Но на этот раз я хочу, чтобы ты не просто наблюдал за происходящим. Ты будешь заместителем Бедуира, а он – моим.

Наступила пауза. Артур с недоуменным интересом отметил, что Мордред побледнел как полотно и замялся, точно не зная, что сказать. И наконец спросил:

– А мои… прочие оркнейские принцы? Они поедут с вами или останутся здесь?

Неправильно истолковав его слова, Артур изрядно удивился. Он и не думал, что Мордред ревнует к сводным братьям. Если бы речь шла о военном походе, он бы, возможно, взял с собою Агравейна с Гахерисом, дабы поумерить их энергию и недовольство, но сейчас он ответил решительно и не задумываясь:

– Нет. Гавейн в Уэльсе, сам знаешь, и пробудет там еще некоторое время. У Гарета свадьба на носу: ежели я умыкну его из Камелота, мальчик мне спасибо не скажет. Остальным двоим на мое благоволение рассчитывать нечего. Вот пусть и сидят здесь.

Мордред промолчал. Король завел речь о предполагаемом путешествии, о том, что предстоит обсудить с королем Хоэлем, затем о роли Мордреда в качестве заместителя регента. Пес проснулся, принялся вычесывать блох. Огонь понемногу угасал; Мордред, по знаку отца, подбросил в очаг полено из корзины. Но вот король договорил. И оглянулся на юношу:

– А ты все молчишь, словно воды в рот набрал. Ну же, Мордред, будут еще поездки на твою долю! А в один прекрасный день Бедуир отправится со мной, а ты останешься и на время подменишь короля. Тебя эта возможность так пугает?

– Нет. Нет. Я… благодарю за честь.

– Тогда в чем дело?

– Если я попрошу, чтобы Бедуир на этот раз поехал с вами, а я остался здесь, вы решите, что я зашел слишком далеко: ведь даже честолюбию принца есть пределы. Но я прошу об этом, милорд король.

Артур изумленно поднял глаза:

– Это еще что такое?

– Сегодня я пришел к вам сообщить, о чем говорится в среде «молодых кельтов». Нынче вечером они собрались у меня дома. Разговор шел главным образом о Бедуире. У него есть враги, безжалостные враги, которые станут плести интриги, дабы его уничтожить. – Принц замялся. Он знал, что придется нелегко, но насколько, даже не догадывался. – Сир, прошу вас, не оставляйте Бедуира здесь, в то время как сами покидаете страну. Не потому, что сам я мечтаю о регентстве. Но потому, что ходят слухи – про него и… – Мордред умолк. Облизнул губы. И неловко докончил: – У Бедуира есть враги. Разные ходят слухи.

Глаза Артура превратились в черный лед. Он встал. Мордред тоже поднялся на ноги. И к вящему своему негодованию, понял, что дрожит. Он так и не узнал, что все, на кого обращался этот жесткий, ледяной взгляд до него, ныне мертвы.

Ровным, словно доносившимся с далекого расстояния голосом король проговорил:

– Слухи ходят всегда. Есть те, кто болтает, а есть и те, кто слушает. Мои люди не принадлежат ни к тем ни к другим. Нет, Мордред. Я отлично тебя понимаю. Я не глух, и я не слеп. За пересудами ровным счетом ничего не стоит. И обсуждать тут нечего.

Мордред сглотнул:

– Я ничего такого не сказал, милорд.

– А я ничего не слышал. Ступай.

Король отрывисто кивнул – еще более сухо, чем слуге, – давая понять, что аудиенция окончена. Мордред поклонился и направился к выходу.

Он уже коснулся двери, когда голос короля заставил его остановиться:

– Мордред.

Молодой человек обернулся:

– Милорд?

– Ничего не изменилось. Ты остаешься заместителем регента.

– Милорд.

Уже иным тоном король произнес:

– Мне следовало помнить, что именно я попросил тебя прислушаться к разговорам, так что я не вправе осуждать тебя ни за это, ни за то, что передаешь услышанное мне. Что до Бедуира, он знает об амбициях своих недругов.

Артур опустил взгляд: подушечки его пальцев чуть касались поверхности стола. Наступила пауза. Мордред выжидал. Не поднимая глаз, король добавил:

– Мордред, есть на свете вещи, о которых лучше не поминать, о которых лучше вообще не знать. Ты меня понял?

– Думаю, да, – отозвался Мордред.

И в самом деле, неправильно истолковав слова короля, как тот, в свою очередь, неправильно судил о сыне, принц полагал, что и впрямь все понял. Артур со всей очевидностью знал о том, что говорится про Бедуира и королеву. Знал – и предпочел пропустить мимо ушей. А означает это только одно: правдивы слухи или нет, но Артур не желает принимать решительных мер. Стремится избежать смуты, что неминуемо начнется, если против королевского регента и королевы открыто выдвинут подобное обвинение. И до сих пор Мордред был прав. Но к выводам пришел ошибочным, ибо судил с позиций мужчины, а не принца: он решил, что Артуру все равно и он склонен закрыть глаза на происходящее из гордости, равно как и из соображений политики.

– Думаю, да, сир, – повторил принц.

Артур поднял взгляд, улыбнулся. Мрачные складки разгладились, но теперь в лице его отражалась бесконечная усталость.

– Тогда не теряй бдительности ради меня, сын мой, и служи королеве. И знай, что Бедуир – твой друг и мой преданный слуга. А теперь – доброй ночи.

Вскоре после этого король покинул Камелот. Мордред обнаружил, что обязанности заместителя регента включают в себя немало: череда дней, когда с утра до вечера приходилось выслушивать прошения в Круглом зале, сменялась выездами на войсковые маневры, а каждый вечер, после публичной трапезы в пиршественном зале (причем зачастую к столу на возвышении подносились новые петиции), заканчивался в королевском рабочем кабинете над горой бумаг и табличек.

На людях Бедуир, как и прежде, занимал место короля подле королевы, но, насколько Мордред, мимоходом приглядываясь, имел возможность убедиться, регент не искал предлогов для частных бесед с Гвиневерой, и ни он, ни королева не пытались избавиться от присутствия Мордреда. Каждое утро регент беседовал с королевой, и Мордред неизменно находился рядом; за ужином Мордред усаживался по левую руку от королевы; Мордред держался слева от нее, когда королева прогуливалась в саду в обществе Бедуира, в окружении придворных дам.

Работать с Бедуиром оказалось на удивление легко. Старший годами, он изо всех сил старался дать своему заместителю больше свободы действий. Вскоре три разбирательства из пяти доставались на долю Мордреда, с одной-единственной оговоркой: приговоры обсуждались в частном порядке, а потом уже объявлялись во всеуслышание. Несогласия почти не возникали, и со временем Мордред обнаружил, что решения все чаще и чаще исходят от него. Заметно было и другое – теперь, когда до возвращения Артура оставались считаные дни, – работа, ожидающая короля по приезде, существенно сократилась в сравнении с предыдущими отлучками.

Заметно было также, что, несмотря на уменьшение нагрузки, Бедуир как-то притих и изнервничался. На лице резче обозначились морщины, взгляд потемнел. За ужином, с застывшей на губах улыбкой прислушиваясь к нежному голосу королевы, он почти не ел, но пил много. Позже, в рабочем кабинете, он надолго забывался в молчании, глядя в огонь, пока Мордред или кто-нибудь из секретарей не обращался к нему с вопросом, напоминая о насущном деле.

Все это Мордред зорко подмечал про себя. Для него близость Гвиневеры означала и радость, и муку. Промелькни между нею и Бедуиром хоть один понимающий взгляд, касание, жест, Мордред непременно бы его заметил или просто почувствовал. Но ничего не было – только молчание Бедуира, да ощущение скованности, исходящее от него, да еще, может статься, чрезмерная веселость в болтовне и смехе королевы, когда она и ее дамы удостаивали своим присутствием придворную церемонию. И в том и в другом случае все это можно было списать на треволнения и заботы, сопряженные с высоким саном, и напряженность, вызванную отсутствием Артура. В конце концов Мордред, памятуя о последней беседе с королем, выбросил из головы сплетни «молодых кельтов».

И вот однажды поздним вечером, спустя несколько часов после ужина, когда королевской печатью воспользовались в последний раз, секретарь вернул ее в ларец, пожелал двоим оставшимся доброй ночи и ушел, в дверь постучали и слуга объявил о прибытии гостя.

Им оказался Борс, один из старейших рыцарей-сотоварищей: вместе с Артуром и Бедуиром он прошел через всю великую войну, сражался с ними плечом к плечу у горы Бадон. Бесхитростный и недалекий, Борс верой-правдой служил королю, но известно было, что и он на все лады проклинает вынужденное безделье – под стать «молодым кельтам». К придворной жизни непривычный, он не выносил церемоний и тосковал о простоте и подвижности полевой жизни.

Борс по-солдатски отсалютовал Бедуиру и, по своему обыкновению, отрывисто произнес:

– Тебя требует королева. Хочет показать какое-то письмо.

Последовала короткая, недоуменная пауза. Затем Бедуир поднялся на ноги:

– Но ведь уже очень поздно. Королева наверняка легла? Должно быть, дело срочное.

– Так она и сказала. Иначе бы меня не послали.

Мордред встал заодно с Бедуиром:

– Письмо? Его гонец привез?

– Думаю, да. Посыльный изрядно запоздал, вы же знаете. Ведь вы и остальную почту получили только что.

Это соответствовало истине. Гонца ждали на закате, но он задержался в пути – река разлилась после дождей – и прибыл в Камелот не так давно. Поэтому и пришлось засидеться за работой допоздна.

– Гонец ни словом не упомянул про письмо к королеве, – заметил Мордред.

– А с какой стати? – резко отозвался Бедуир. – Если письмо к королеве, это не наше дело, разве что она сочтет нужным обсудить послание со мной. Хорошо, Борс. Я уже иду.

– Известить королеву о том, что ты придешь?

– Нужды нет. Я пошлю Ульфина. Ты ступай спать, и ты, Мордред, тоже. Доброй ночи.

Не договорив, он уже застегивал пояс, отброшенный было в сторону, когда мужчины уселись за вечернюю работу. Слуга подал ему плащ. Краем глаза Бедуир подметил, что Мордред задержался у порога, и повторил, на сей раз – резче:

– Доброй ночи.

Делать было нечего. Мордред вышел в коридор вслед за Борсом.

Борс поспешал вперед размашистым уличным шагом. Мордред бросился вдогонку и не услышал, как Бедуир торопливо сказал слуге:

– Ступай сообщи королеве, что я сейчас буду. Скажи ей… Наверняка ее дамы удалились на покой вместе с нею. Позаботься о том, чтобы королева встретила меня в окружении свиты. Не важно, что прислужницы спят. Разбуди их. Ты понял?

Ульфин состоял старшим дворецким короля уже много лет.

– Да, милорд, – коротко отозвался он и ушел.

Мордред и Борс, вместе идя через сад внешнего двора, видели, как дворецкий спешит к покоям королевы.

– Не по душе мне все это, – коротко заметил Борс.

– Но ведь пришло письмо!

– Я никакого письма не видел. А гонец прибыл при мне. Если он и в самом деле привез письмо королеве, зачем бы ей обсуждать послание с регентом прямо сейчас? Дело-то к полуночи. До завтра не могли подождать? Говорю, не по душе мне все это!

Мордред искоса глянул на собеседника. Возможно ли, чтобы слухи дошли даже до этого преданного служаки?

А Борс тем временем добавил:

– Ежели бы что-то случилось с королем, тогда, уж верно, и Бедуира бы известили напрямую. Что им такого понадобилось обсуждать наедине и в полночь?

– И в самом деле, что? – подхватил Мордред.

Борс внимательно глянул на собеседника, но проворчал только:

– Ну ладно, ладно, пойдем-ка мы спать, а в чужие дела лезть нечего.

Когда они добрались до зала, где ночевало большинство холостяков, оказалось, что многие еще не спят. Гахерис был трезв, но уже на грани, Агравейн – пьян, как всегда, и изрядно словоохотлив. Гарет играл с Коллесом в триктрак, и еще двое развлекались партией в кости у потухающего очага.

Борс пожелал спутнику доброй ночи, а Мордред, который в отсутствие короля жил и спал во дворце, двинулся было через зал к лестнице, уводящей в его покои. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как один из молодых рыцарей, валлиец по имени Киан, ворвался внутрь со стороны внешнего двора, оттолкнув с порога Борса. Он постоял там минуту, моргая, пока глаза его после темноты привыкали к свету. Гахерис, догадавшись, где тот был, отпустил скабрезную шутку, а Коллес, хрипло расхохотавшись, отметил, что платье юноши все еще в беспорядке.

Но Киан пропустил насмешки мимо ушей. Он стремительно вышел на середину зала и взволнованно объявил:

– Бедуир у королевы. Я сам его видел. Он вошел через потайную дверь, а в окне ее спальни горит светильник.

Агравейн вскочил на ноги:

– Клянусь Господом, неужели!

Гахерис, пошатываясь, выпрямился. Рука его легла на меч.

– Так, стало быть, слухи правдивы! Мы все это знали! А теперь посмотрим, что скажет король, когда узнает, что супруга его возлежит с любовником!

– Зачем ждать? – вступил Мадор. – Давайте захватим их прямо сейчас!

Мордред, от подножия лестницы, настойчиво возвысил голос над шумом и гвалтом:

– Королева за ним послала. Гонец привез письмо. Возможно, от короля. В послании оказалось нечто такое, что следовало обсудить с Бедуиром. Борс передал поручение. Да скажи им, Борс!

– Это правда, – ответил старик, но в голосе его по-прежнему звучало беспокойство, и Мадор проницательно отметил:

– Тебе это тоже не по душе, так? Ты тоже наслушался пересудов? Ну что ж, если они держат совет над письмом короля, давайте и мы присоединимся! Какие тут могут быть возражения?

– Да остановитесь, безумцы! – закричал Мордред. – Говорю вам, я там был! Это правда! Вы что, все с ума посходили? Подумайте о короле! Чего бы мы ни обнаружили…

– Верно, чего бы мы ни обнаружили, – хрипло подхватил Агравейн. – Если это и впрямь совет, мы тоже поучаствуем, как верные вассалы короля…

– А если это свидание похотливых любовников, – вступил Гахерис, – мы послужим королю по-другому…

– Вы не посмеете ее тронуть!

Мордред, вне себя от страха, протолкался сквозь толпу и ухватил Гахериса за плечо.

– Ее? Только не в этот раз, – рассмеялся Гахерис, и в глазах его заметались призраки. Несмотря на винные пары, на ногах он стоял вполне твердо. – Но Бедуир… ах, если Бедуир и впрямь там, где мне думается, как королю не поблагодарить нас за ночные труды?

Борс что-то кричал, но голос его тонул в общем гуле. Мордред, не выпуская Гахериса, говорил быстро и рассудительно, пытаясь обуздать разгоряченную толпу. Но юнцы изрядно перепились, горели желанием действовать и ненавидели Бедуира. Остановить их было невозможно. Мертвой хваткой вцепившись в рукав Гахериса, Мордред почувствовал, что его тащат заодно со всеми – смутьянов набралось уже около дюжины, включая подхваченного толпою Борса, а бледный как полотно Гарет замыкал шествие – через затененные аркады, обрамляющие сад, и сквозь портал, выходивший на отдельную лестницу к покоям королевы. Заспанный слуга, не вовсе утратив бдительность, отделился от стены и собирался уже окликнуть чужаков. Но тут он заметил Мордреда, заколебался, и Коллес, воспользовавшись минутным промедлением, оглушил часового рукоятью кинжала.

Это первое насилие точно спустило туго натянутую тетиву. С воплями молодые люди хлынули в проем и вверх по лестнице к покоям королевы. Коллес, оказавшись перед дверью первым, забарабанил по дереву рукоятью меча, громко крича:

– Отворите! Отворите! Во имя короля!

Застряв в толчее на лестнице, Мордред тщетно пытался пробиться вперед.

Предостерегающе закричала женщина; затем изнутри послышались и другие голоса, пронзительные и настойчивые, но их тут же перекрыли возобновившиеся вопли заговорщиков:

– Отворяйте дверь! Измена! Измена королю!

И вдруг – так быстро, что стало ясно: на замок ее не запирали, – дверь широко распахнулась.

Створки придерживала девушка. Комнату освещали лишь ночники. Внутри обнаружились три-четыре женщины, с ног до головы задрапированные: видимо, в спешке повскакивали с кроватей как были, в ночных сорочках. Одна из них, пожилая матрона с растрепавшимися седыми волосами – похоже, ее разбудили неожиданно, – подбежала к дверям во внутренний покой, где спала королева, и загородила вход:

– Это что еще такое? Что случилось? Коллес, что за непотребство… И вы, принц Агравейн? Если вам нужен лорд Бедуир…

– Отойдите, матушка, – выдохнул кто-то, женщину оттолкнули в сторону, а Коллес и Агравейн, крича: – Измена, измена королю! – бросились, с мечами наголо, к двери королевы.

Сквозь шум, стук, испуганные вопли женщины пробился срывающийся голос Гарета:

– Линетта? Ничего не бойся. Борс уже пошел за стражей. Отойди в сторону и держись сзади. Все будет хорошо…

Затем, в промежутке между двумя оглушительными ударами, дверь внезапно распахнулась: на пороге стоял Бедуир.

Опочивальня королевы была ярко освещена подвесным серебряным светильником в форме дракона. Это застало нападавших врасплох: одного беглого взгляда хватило, чтобы оглядеть всю комнату.

У дальней стены стояла широкая кровать. Покрывала были смяты, но ведь королева уже легла, когда доставили письмо – если таковое и впрямь было. Как и ее дамы, Гвиневера утопала в просторном теплом одеянии из белой шерстяной ткани с синим поясом. На ногах – тапочки, опушенные белым горностаем. Золотые волосы, перевитые синей лентой, спадали на грудь. Она казалась совсем девочкой. И видно было: ей очень страшно. Королева чуть привстала со скамеечки, держась за руки перепуганной фрейлины, что сжалась на подушечке у ее ног.

Бедуир, придерживающий дверь, был в том же платье, в каком Мордред видел его совсем недавно, но без меча и кинжала. Хотя и полностью одетый, лицом к клинкам, на языке воинов он считался «обнаженным». И двигался он с молниеносностью воина. Коллес, по-прежнему в авангарде, ринулся к нему с мечом, Бедуир, отбив лезвие в сторону рывком своего тяжелого плаща, ударил нападавшего в шею. Тот отшатнулся назад, Бедуир вырвал меч из его руки и проткнул противника насквозь.

– Развратник! Убийца! – заорал Агравейн.

Голос все еще звучал хрипло от выпитого вина или ярости, но меч он держал уверенно. Мордред с предостерегающим криком вцепился в него, но Агравейн отшвырнул от себя братнюю руку и прыгнул вперед, перехватив меч ближе к середине, прямиком к Бедуиру. Тело Коллеса перегородило дверной проем, и на краткий миг Агравейн оказался один на один с мечом Бедуира. За это мгновение Бедуир, ветеран тысячи сражений, играючи отбил сверкающий клинок противника и пронзил Агравейна в самое сердце.

Даже эта смерть не сдержала нападавших. Мадор, следуя по пятам за Агравейном, почти пробился через заслон Бедуира, прежде чем тот успел высвободить лезвие. Гарет, чей юный голос дрожал от отчаяния, кричал:

– Он пьян! Ради бога… – И затем – пронзительный, исполненный муки панический возглас: – Гахерис, нет!

Ибо Гахерис, погубитель женщин, перепрыгнул через распростертое тело Агравейна, мимо вращающихся клинков, где сражался Бедуир, и занес меч над королевой.

Она не двинулась с места. Вся схватка длилась не долее нескольких секунд. Гвиневера застыла недвижно, не сводя глаз со смертоносного блеска металла вокруг Бедуира; перепуганная прислужница скорчилась у ее ног. Если королева и заметила Гахериса и исходящую от него опасность, то ничем не подала виду. Она даже не подняла руки отвести от себя лезвие.

– Шлюха! – заорал Гахерис, с размаху опуская меч.

Клинок его отлетел вверх. Мордред подоспел вовремя. Выругавшись, убийца обернулся. Меч Мордреда скользнул по клинку Гахериса, гарды сцепились. Противники сошлись в ближнем бою. Гахерис, отступая назад, натолкнулся на скамеечку королевы и опрокинул ее. Прислужница взвизгнула, королева наконец-то очнулась и с криком метнулась к стене. Гахерис с проклятием замахнулся кинжалом. Левой рукой Мордред выхватил свой и рукоятью изо всех сил ударил сводного брата в висок. Гахерис рухнул как подкошенный. Задыхаясь, Мордред обернулся к королеве и встретил клинок Бедуира и его беспощадный взгляд.

В запале боя Бедуир разглядел сквозь алый туман – кровь сочилась из неглубокого пореза на лбу, – как нападавшие вдруг ринулись к королеве и у скамьи ее закипела борьба. Он принялся прорубаться к ней, охваченный отчаянием и бешенством, почти не размышляя. С падением Агравейна Гарет оказался открыт, и, все еще исступленно повторяющий «он пьян!», был повержен и умер в луже собственной крови у самых ног королевы. Затем смертоносный клинок, обагренный по рукоять, скрестился с мечом Мордреда; времени для слов не осталось и для отступления – тоже, и принц сражался не на жизнь, а на смерть.

Краем уха он уловил новый шум. Одна из дам, не обращая внимания на опасность, вбежала в спальню и бросилась на колени рядом с Гаретом, жалостно выкликая его имя. Из коридора, куда прочие бросились за помощью, доносился визг. Бедуир, продолжая бой, выкрикнул какой-то приказ; Мордред понял, что позвали стражу и стража явилась. Гахерис распростерся на полу, пытаясь подняться. Рука его соскальзывала в крови Гарета. Стража схватила и уволокла прочь вопящего Мадора. Кое-кто еще пытался сопротивляться, но силы были неравны: одного за другим заговорщиков обезоружили и увели. Королева кричала что-то, но слова тонули в общем гвалте.

Для Мордреда в мире остались только две вещи: взгляд Бедуира, исполненный холодной ярости, да сознание того, что, даже несмотря на ярость, королевский полководец намеренно удерживается от того, чтобы убить или покалечить королевского сына. Возможность ему представилась, но Бедуир ею не воспользовался; и следующая тоже оказалась отвергнута. Выпад – и меч его, пройдя над клинком Мордреда, пронзил противника точно в предплечье. Мордред отшатнулся назад, Бедуир шагнул вслед за ним и с силой ударил в висок рукоятью кинжала.

Мордред упал. Рухнул поверх раскинутой руки Гарета, и слезы девушки, оплакивающей любимого, оросили его лицо.

Боли еще не было, лишь в глазах потемнело да глухой шум то накатывал, то отступал, точно морские волны. Сражение закончилось. Голова раненого покоилась в футе от подола Гвиневеры. Мордред смутно сознавал, как Бедуир переступил через него и сжал руки королевы в своих. Услышал, как тот заговорил – приглушенно и встревоженно:

– Они вас не коснулись? Все хорошо?

И в ответ – срывающийся, исполненный горя и страха нежный голос:

– Ты ранен? О, мой милый…

И его быстрое:

– Нет. Пустая царапина. Все кончено. Я должен оставить вас с дамами. Успокойтесь, госпожа, все кончено.

Гахерис поднялся-таки на ноги: из глубокой раны на руке сочилась кровь. Оглушенный, он безропотно позволил себя увести. Борс с трагическим видом что-то убежденно доказывал, но слова приходили и уходили, точно морской прилив, вместе с биением пульса. Боль уже давала о себе знать. «Госпожа…» – проговорил один из стражников, пытаясь увести Линетту от тела Гарета. Но вот подоспела королева и опустилась на колени рядом с Мордредом. Молодой человек ощущал ее благоухание и легкое касание шерстяной ткани, мягкой и белой. Кровь его пятнала одеяние, но Гвиневера ничего не замечала. «Госпожа», – попытался выговорить он, но слова не шли.

Как бы то ни было, королева беспокоилась не о нем. Она обняла Линетту, принялась нашептывать слова утешения, пронизанные нотками горя. Наконец девушка позволила поднять себя и увести в сторону, а стражники унесли мертвое тело. Уже теряя сознание, Мордред заметил на полу смятое послание, оброненное королевой, когда та опустилась на колени подле раненого.

Мордред разглядел и почерк – изящный и ровный; здесь постаралась рука опытного писца. А внизу листа – печать. Знакомая печать: Артурова.

Итак, история с письмом все-таки оказалась правдой.

Мордред, очнувшись от первого глубокого обморока, медленно приходил в сознание. Обнаружилось, что находится он в собственном доме: рядом – любовница, а над постелью его склонился Гахерис. Голова невыносимо болела, сил не осталось. Рану второпях промыли и перевязали, но кровь еще сочилась, и вся рука от плеча до кисти и бок словно превратились в единый пульсирующий сгусток боли. Мордред совершенно не помнил, как здесь оказался. Не знал, что, когда его уносили из спальни королевы, Бедуир прокричал страже доставить юношу в безопасное место и позаботиться о его ранах.

Собственно говоря, Бедуир был озабочен лишь тем, чтобы королевский сын благополучно дождался приезда самого короля, но стражники, сражения не заставшие, в сумятице и спешке решили, что Мордред оказался на месте событий, подоспев на помощь регенту, так что раненого отнесли прямиком домой и поручили заботам любовницы. Туда-то, затерявшись в той же сумятице, бежал Гахерис (притворившись, что ранен серьезнее, нежели на самом деле, и ускользнув из-под стражи), одержимый одной-единственной мыслью – скрыться из Камелота до прибытия Артура и для этой цели воспользоваться Мордредом.

Ибо Артур возвращался домой куда раньше, чем ожидалось. Роковое письмо, второпях отосланное королем уже в пути, предупреждало Гвиневеру о скором прибытии супруга; в нем же содержалась просьба безотлагательно известить и Бедуира.

Вести уже распространились среди стражи: Гахерис своими ушами слышал пересуды. А задержка гонца означала, что король отстал от него на каких-нибудь несколько часов.

Так что Гахерис настойчиво склонился над раненым:

– Ну же, брат, вставай, пока о тебе не вспомнили! Стражники принесли тебя сюда по ошибке. Но очень скоро они поймут, что ты был с нами, и непременно вернутся. Да быстрее же! Нам надо уезжать. Ступай со мной, я уж позабочусь о твоей безопасности.

Мордред непонимающе заморгал, глядя на брата снизу вверх. В лице его не осталось ни кровинки, перед глазами все плыло.

Гахерис схватил флягу с целебным питьем и плеснул в чашку.

– Выпей-ка. И поторапливайся, слышишь? Здесь со мной мой слуга. Вдвоем мы тебя дотащим.

Напиток обжег Мордреду губы. Пелена боли слегка расступилась, и вернулась память.

Какой Гахерис добрый, отрешенно подумал раненый. Добрый Гахерис. Он ударил Гахериса, и Гахерис упал… А потом Бедуир попытался убить его, Мордреда, а королева не сказала ни слова. Ни тогда, ни позже, по всему судя, раз стражники вот-вот за ним вернутся как за одним из мятежников…

Королева. Она желала ему смерти, хоть Мордред и спас ей жизнь. И понятно почему. Причина пробилась сквозь туманное марево, точно ясный, холодный голос логики.

Гвиневера знает о пророчестве Мерлина, вот почему она желает ему смерти. И Бедуир тоже. Так что они солгут, и никто не узнает, что на самом-то деле Мордред пытался остановить изменников; по сути, спас королеву от Гахериса, погубителя женщин.

Когда приедет король, он, Мордред, сын Артура, будет заклеймен предателем на глазах у всех…

– Торопись! – подгонял Гахерис.

Стражники не пришли. Все оказалось на удивление легко. Сводный брат обхватил его за плечи, с другой стороны поддержала любовница; так он вышел, нет, словно по воздуху перенесся на темную улицу, где дожидался с лошадьми Гахерисов слуга, напряженный и молчаливый. Кое-как они усадили Мордреда в седло; кое-как, поддерживая с обеих сторон, выехали из города и поскакали вниз по дороге к Королевским воротам.

Здесь их окликнули. Гахерис не проронил ни слова: он держался чуть позади, закрывая лицо от ветра. Слуга, выехав вперед с Мордредом, нетерпеливо бросил:

– Это принц Мордред. Он, как вы знаете, ранен. Мы везем его в Яблоневый Сад. Поторапливайтесь.

Стража уже знала о случившемся: слухи разнеслись вместе с рассветным ветром. Ворота открылись, всадники проехали – свобода!

– Получилось! – возликовал Гахерис. – Мы выбрались! А теперь избавимся поскорее от бесполезного груза!

Дорогу Мордред не запомнил. Он смутно сознавал, что упал, его подхватили, втащили на лошадь слуги и перекинули поперек крупа, а кошмарная тряская скачка все продолжалась. Теплая кровь сочилась сквозь повязки, но вот наконец, спустя целую вечность, пришла долгожданная неподвижность: кони встали.

Потоки дождя струились по его лицу, прохладные, освежающие. Но все тело, плотно закутанное, словно погрузилось в горячую воду. Он снова тонул в тумане. Звуки накатывали и отступали, и в такт пульсировала сочащаяся из раны кровь. Кто-то – верно, Гахерис – говорил:

– Ну вот, сойдет. Да не бойся ты, приятель. Братья о нем позаботятся. Да, коня тоже. Привяжи прямо здесь. Быстрее. А теперь оставь его.

Мордред прижался щекой к влажному камню. Все тело горело и ныло. Странно: почему, если кони встали, перестук копыт по-прежнему глухо отдается в его венах?

Потянувшись через лежащего, слуга дернул за веревку. Где-то вдали зазвенел колокольчик. Не успел звук затихнуть, как кони уже исчезли. В мире воцарилось безмолвие – лишь струи дождя размеренно барабанили по каменной приступке, на которой оставили раненого.

Едва ли не нагнав собственного гонца, Артур следующим же утром въехал в город, гудящий, точно растревоженный улей. И, не успев смыть с себя дорожную грязь, тут же призвал к себе регента.

Когда объявили о приходе Бедуира, Артур сидел за столом в кабинете, а слуга, примостившись у ног короля, стягивал с него истертые, перепачканные сапоги. Ни на кого не оглянувшись, старик забрал сапоги и ушел. Ульфин состоял при Артуре от начала его царствования, сплетен наслушался побольше любого другого, а распространялся о них куда меньше всех прочих. Но даже он, молчаливый, доверенный слуга, переступил порог с облегчением. Есть на свете такое, о чем лучше не говорить вслух, о чем лучше вообще не знать.

Та же самая мысль одолевала обоих мужчин. Во взгляде Артура отчетливо читалась обращенная к другу мольба: «Не вынуждай меня задавать вопросы. Давай как-нибудь, ну хоть как-нибудь, минуем эту западню и вернемся на открытые дороги доверия. От этого молчания зависит больше, чем дружба, больше, чем любовь. Похоже, на нем держится судьба королевства».

Оркнейские принцы и кое-кто из их клики, вне сомнения, изрядно удивились бы, услышав первые слова короля. Но оба – и король, и регент – знали, что если о первой и величайшей из бед говорить невозможно, то со второй дело иметь вскорости придется, и это – Гавейн Оркнейский.

Король засунул ноги в подбитые мехом туфли, резко развернулся в кресле и с яростным раздражением воскликнул:

– Да ради всех богов подземного мира, неужели ты не мог не убивать их?

Жест Бедуира был исполнен отчаяния.

– Что мне оставалось? Пощадить Коллеса я не мог. Я был безоружен, а он бросился на меня с мечом. Пришлось защищаться. Ни времени, ни выбора у меня не было; он бы зарубил меня на месте. Вот Гарета мне искренне жаль. Вся вина на мне. Не верю, что и он замешан в предательстве; просто так вышло, что и он оказался среди этой своры, когда поднялся крик, и, верно, встревожился за Линетту. Признаюсь, что во всеобщей свалке я его почитай что и не разглядел. С Гахерисом мы и впрямь скрестили мечи, но лишь на мгновение. Кажется, я его задел – царапина, не более, – и потом он исчез. А когда пал Агравейн, думал я только о королеве, ни о чем больше. Гахерис неизменно орал громче всех и все осыпал ее грязными ругательствами. Я вспомнил, как он обошелся с собственной матерью. – Бедуир запнулся. – Дальнейшее – сущий ночной кошмар. Блеск мечей, оскорбительные выкрики, эта свора вокруг королевы, и она, бедняжка, – онемевшая, потрясенная, и лишь несколько кратких мгновений отделяют мир и покой от кровавой бойни. Ты с ней уже виделся, Артур? Как она?

– Мне сообщили, что она вне опасности, но еще не оправилась от пережитого. Когда я послал узнать о ее здоровье, Гвиневера была с Линеттой. Пойду к ней, как только приведу себя в божеский вид. А теперь досказывай остальное. Что с Мордредом? Мне сообщили, что он был ранен и что он уехал – по сути дела, бежал – вместе с Гахерисом. Просто в голове не укладывается. Мордред присоединился к «молодым кельтам» только по моей просьбе, – собственно, вечером накануне моего отъезда из Камелота он пришел ко мне, чтобы предупредить о том, что кельты, возможно, затевают… Ты этого, разумеется, не знал. Вина на мне; наверное, мне следовало рассказать тебе, но все выглядело так, как если бы…

Король не стал договаривать, и Бедуир понимающе кивнул: здесь начиналась спорная территория, и, ступая на нее, оба предпочитали помалкивать. Артур нахмурился, встревоженно вскинул глаза:

– Тебя нельзя винить за то, что поднял на него меч: мог ли ты догадаться? Но королева? Мордред ей беззаветно предан – «мальчишеская влюбленность», говорили мы и улыбались, и она тоже, – с какой стати ему нападать на королеву?

– Не поручусь, что он и впрямь нападал. Я плохо понял, что произошло. Когда я скрестил мечи с Мордредом, стычка уже все равно что завершилась. Королева была в безопасности, за моей спиной, и стража к тому времени подоспела. Я предпочел бы разоружить его и побеседовать начистоту либо дождаться твоего приезда, но он слишком сильный противник. Чтобы выбить меч из его руки, мне пришлось его ранить.

– И вот он бежал, – горестно проговорил Артур. – Но почему? И почему именно с Гахерисом, разве что и впрямь продолжает шпионить в моих интересах?

– Ты, разумеется, догадываешься, куда они поехали. И ты не можешь послать Гавейна, это я понимаю. Так когда и куда?

– Что до «когда», так не сей же час. – Артур заколебался, но тут же вскинул глаза на собеседника. – Сперва я должен публично засвидетельствовать мое к тебе доверие.

Рука его бездумно заскользила по поверхности стола: по зеленому, с прожилками, мрамору, по краям отделанному чеканным золотом.

Войдя, король швырнул на стол перчатки, а Ульфин, торопясь уйти, позабыл убрать их. Артур подобрал одну, пропустил сквозь пальцы. Перчатка была из нежнейшей телячьей кожи, выделанной до мягкости бархата, и по краю расшита радужным шелком и крохотным речным жемчугом. Работа самой королевы: ни одной из своих дам Гвиневера не позволила сделать ни стежка. Жемчуг добывался в реках ее родной земли.

Бедуир не отвел взгляда. В его глазах, темных глазах поэта, читалось глубокое горе. Король смотрел столь же сумрачно, но по-доброму.

– Что до «куда», не приютит ли тебя твой кузен в вашем фамильном замке в Бретани? Я бы предпочел, чтобы ты оставался там. Но сперва съезди, если хочешь, к королю Хоэлю в Керрек. Думаю, он порадуется, узнав, что ты совсем рядом. Для него настали тревожные времена, а он ведь стар и последнее время что-то прихварывает. Но это мы обсудим перед отъездом. А теперь мне нужно к королеве.

От Гвиневеры, к превеликому своему облегчению, Артур узнал правду. Мордред вовсе не нападал на нее; напротив, помешал Гахерису подобраться к ней с мечом. Более того, поверг Гахериса наземь за миг перед тем, как самого его атаковал Бедуир. Значит, последующее бегство Мордреда объяснялось тем, что принц, надо думать, опасался, как бы его не причислили (как, очевидно, вышло с Бедуиром) к мятежной клике «молодых кельтов». Это само по себе ставило в тупик: ведь и Борс, и королева, бесспорно, могли за него поручиться, но главный вопрос еще предстояло разрешить: с какой стати ему уезжать именно с Гахерисом? Допросили любовницу Мордреда; она-то и подала ключ к разгадке. Гахерис, весь в крови, явно обезумевший, сумел внушить девице, что ее милому, дескать, угрожает опасность; насколько же проще ему было убедить ослабевшего, теряющего сознание принца в том, что бегство – их единственная надежда! К настояниям Гахериса она присоединила собственные мольбы, помогла братьям сесть на лошадей и проводила в путь. Рассказ докончили стражники, стоявшие в карауле у ворот, и истина окончательно прояснилась. Гахерис воспользовался раненым как щитом для самого себя, как пропуском к свободе.

Артур, теперь уже всерьез озабоченный здоровьем и безопасностью сына, немедленно разослал королевских гонцов – отыскать Мордреда и привезти его домой. Когда сообщили, что ни Мордред, ни Гахерис у Гавейна не объявлялись, король повелел обыскать страну вдоль и поперек. А еще – отдал приказ взять Гахериса под стражу. Ему предстояло оставаться в заточении до тех пор, пока король не переговорит с Гавейном, который уже был на пути в Камелот. Гарет, единственный из числа погибших, покоился в королевской часовне. После похорон Линетта вместе со своим горем намеревалась вернуться в дом отца.

Драма завершилась, но над Камелотом по-прежнему нависало смутное ощущение беды, словно серая тень грядущей печали запятнала ясное золото башен, яркий пурпур, зелень и синеву знамен. Королева носила траур по Гарету и прочим погибшим и по крови, пролитой, как объявлялось всенародно, в результате ложно понятого чувства долга; но находились и такие, кто утверждал: дескать, королева оплакивает отъезд полюбовника в Бретань. Но об этом перешептывались куда тише, чем прежде; и в большинстве случаев подобные пересуды встречали резкий отпор. Да, прежде были и дым, и огонь, но теперь огонь погас, а дым развеялся.

Любопытным предстояло увидеть, как королева расцеловала отбывающего конюшего в обе щеки, а затем то же самое проделал и король. Из объятий королевы Бедуир высвободился с видимым безучастием, однако, когда отвернулся от короля, в глазах у него стояли слезы.

Проводив в дальний путь Бедуира, двор с нетерпением готовился приветствовать Гавейна.

Крыльцо, на котором оставили Мордреда, принадлежало отнюдь не крупному монастырю из тех, что пользовались покровительством короля, но небольшой общине, расположенной вдали от городов и дорог и принесшей обеты нищеты и молчания. Тропой, проложенной через эту лощинку, пользовались лишь пастухи да заплутавшие путешественники, решившие срезать путь, либо, как в случае Гахериса, беглецы, скрывающиеся от правосудия. Туда не заезжали гонцы; так что в общине слыхом не слыхивали даже о недавней смуте в Артуровой столице. Достойные братья выхаживали Мордреда с подобающей христианам заботливостью и до известной степени умело, ибо среди них был и травник. Монахи ни за что не догадались бы, кто таков этот незнакомец, брошенный на ступенях во время грозы. Одет хорошо, но при себе – ни денег, ни оружия. Верно, ограбленный путник, которому воры оставили жизнь из страха, а может – из набожности. Так что братья ходили за пришлецом, делили с ним скудную пищу и преисполнились благодарности, когда жар схлынул и гость настоял на том, чтобы покинуть их кров. Конь его, ничем не примечательный, обнаружился тут же. Монахи уложили гостю в седельную суму черный хлеб, кожаную флягу с вином и горсть изюма, с благословением проводили в дорогу и, надо признать, отслужили промеж себя по такому случаю благодарственный молебен. Ощущалось в этом угрюмом и молчаливом чужаке нечто пугающее, а брат, оберегавший сон недужного, в страхе пересказал его исполненные горя и ужаса речи, в коих то и дело поминались имена верховного короля и королевы. Все прочее осталось непонятым: в жару Мордред бредил на языке своего детства. Сула, и Гвиневера, и королева Моргауза являлись и исчезали среди огненных теней; все взгляды излучали враждебность, все слова причиняли боль.

Рана затянулась, но слабость еще давала о себе знать. В первый день Мордред не проехал и восьми миль, благодарный судьбе уже за то, что конь его упорно бредет вперед. Следуя некоему внутреннему голосу, странник двинулся на север. Заночевал он в заброшенной хижине дровосека в глубине леса; денег на постоялый двор при нем не было, да и братья не могли уделить ему ни монеты. «Придется жить милостыней, как те же монахи, – отрешенно подумал он, потеплее закутываясь в плащ и дожидаясь прихода сна. – Или трудом».

Эта мысль, не посещавшая Мордреда уже много лет, разбудила в нем нечто вроде горькой иронии. Труд? Труд рыцаря – сражение. Безоружного нищего на жалком одре примет к себе разве что самый мелкий, самый бедный из правителей. И ведь любой правитель станет задавать вопросы. Так чем же заработать на жизнь?

Из надвигающегося облака сна пришел ответ: ирония по-прежнему отдавала горечью, но теперь в ней ощущалось нечто от давней тоски. Ходить под парусом. Ловить рыбу. Резать торф. Растить и убирать тощий урожай хлеба.

Над соломенной кровлей с резким, пронзительным криком пронеслась сова. В полусне, уже различая в тумане краешек Северного моря, Мордред услышал в нем стон чайки и счел частью уже принятого решения. Он поедет домой. Однажды он уже скрывался там. И скроется снова. И даже если его приедут искать на островах, найти его окажется ох как непросто! Ничего иного, кроме как затаиться, ему и в голову не приходило, настолько утвердились в его горячечном, напоенном отравой бреду лживые измышления Гахериса и собственные заблуждения.

Мордред перевернулся на бок и уснул; холодный ветер задувал ему в лицо, а во сне все звенел чаячий крик. На следующий день путник повернул на запад. Две ночи подряд Мордред ночевал на открытом воздухе, далеко объезжая монастыри, где мог бы услышать о том, что Артур его разыскивает. А третью ночь провел в хижине, разделив с братьями-поселянами остатки черствого хлеба и вина и нарубив дров в качестве платы за ночлег.

На четвертый день Мордред добрался до моря. Он продал коня, и денег этих хватило на оплату переезда на небольшом и малопригодном для плавания торговом суденышке, последнем из уходящих на острова до того, как с приходом зимы закроются морские пути.

Тем временем в Камелот возвратился Гавейн. Артур выслал ему навстречу Борса, чтобы тот в подробностях рассказал о трагедии и по возможности утишил скорбь Гавейна по погибшим Агравейну с Гаретом и яростную ненависть к убийце. Борс сделал все, что в его силах, но все его доводы – его заверения в том, что королева невиновна, его рассказ о пьянстве Агравейна и постоянных (в те дни) припадках буйства, о смертоубийственных умыслах Гахериса, о нападении на безоружного Бедуира, о хаосе побоища в полутьме королевской опочивальни – ни к чему не привели. На что бы ни ссылался Борс, Гавейна ничто не пронимало. Гибель ни в чем не повинного Гарета – вот все, о чем он мог говорить; как мало-помалу убеждался Борс, с этой мыслью он спал, ел и грезил.

– Я до него доберусь, и я убью его, – упрямо твердил Гавейн.

– Его отослали от двора. Король отправил его в изгнание. Не за то, что чем-либо запятнал честь королевы, но…

– Чтобы уберечь его от меня. Да. Ну что ж, – с каменным выражением лица отозвался Гавейн, – я подожду.

– Если ты и впрямь убьешь Бедуира, – в отчаянии заявил Борс, – будь уверен, что Артур убьет тебя.

Яростные, налитые кровью глаза оркнейца обратились к нему.

– И что с того?

Гавейн отвернулся и тут же вскинул голову. Вдали уже показались золоченые башни, звон колоколов плыл в воздухе, эхом отражаясь от воды вдоль дороги. Всадники должны были прибыть в город к похоронам Гарета. Щеки Гавейна увлажнились от слез; заметив это, Борс придержал коня и более не произнес ни слова.

Никто так и не узнал, что еще произошло между Гавейном и его дядей верховным королем. Они с Артуром надолго затворились в личных королевских покоях – сразу после завершения похорон, на всю ночь и до утра следующего дня. После, ни с кем не обменявшись ни словом, Гавейн вернулся к себе, проспал шестнадцать часов кряду, затем встал, вооружился и поехал на учебный плац. В тот вечер отужинал он в городской таверне и там же остался на ночь, подыскав себе девицу, а на следующий день снова появился на плацу.

В течение восьми дней и ночей он поступал точно так же, ни с кем не заговаривая, разве что по делу. А на девятый день покинул Камелот и в сопровождении эскорта проехал несколько миль до Инис-Витрина, где стоял у причала королевский корабль, новый «Морской дракон».

Подняли золоченый парус, алый дракон затрепетал на осеннем ветру, корабль снялся с якоря и устремился на север.

Здесь Артур преследовал двойную цель: по возможности убрать смутьяна подальше, дабы ветры расстояния и времени поохладили его пыл, и занять сей уязвленный, яростный дух полезным делом.

И король поступил самым очевидным образом – подобная вероятность Мордреду даже в голову не приходила. Гавейн, король Оркнеев, вернулся на острова и взял бразды правления в свои руки.