Книга: Счастливы по-своему
Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7

Глава 6

— А-а-а-а! — эта сирена включалась мгновенно.
Как только Степа опустил сына в кроватку-манеж, тот немедленно завопил. Степа сделал шаг назад — Яся закричал еще громче. Пришлось вернуться и взять его на руки.
— Быстрый! Ай-яй-яй, Быстрый. Как же папа работать будет? Папе очень надо работать, угу.
Был вторник, позднее утро двигалось к полудню, а Степа, обычно в это время просиживавший штаны в агентстве недвижимости или разъезжавший по показам квартир, пребывал дома с сыном. Как он и сказал жене вчера вечером, он остался, чтобы она могла выйти на работу в музей. Была и задняя мысль: во время этого отпуска «по семейным обстоятельствам» Степа собирался ударно поработать над приложением. (Пусть Борис сложил лапки, Степа не собирался сдаваться.) Возможность будет, ведь понятно же, что присмотр за младенцем много времени не занимает!
— Ладно, Степаныч, я с тобой полчаса поиграю, а потом ты меня отпустишь. Да? Часа на три. Нет? Ну, хотя бы на два. А?
Молодой отец спустил сына на пол, и Яся сразу пополз к стулу, на который была брошена рубашка. Сдернул рубашку, помял ее и, признав не заслуживающей внимания, пополз дальше, к «пилоту» со стоявшими дыбом проводами. Почти схватил провод, но был перехвачен отцом.
— Нет, извини, извини, — говорил Степа извивающемуся младенцу. — Это нельзя. Нельзя. Надо нам с тобой поиграть во что-нибудь. Только я не знаю, во что. Могу рассказать тебе сказку. Угу? Пойдем на двор, а я расскажу тебе сказку.
Жил на свете Иван-Золушок. Другие Золушки́ — нормальные такие Золушки́. В смысле, мечтают, что приедет к ним Фея-крестная, выдаст карету, башмаки хрустальные и костюм от Гуччи, отвезет на бал, а там на балу Прынцесса как взглянет на Золушкá — у-у! Ого-го! Сразу влюбится. Она влюбится, а Золушок, не будь дураком, женится на ней незамедлительно и королем станет. Угу. Так мечтали нормальные Золушки.
А наш Золушок, Иван, был особенный. Он про прынцесс и не думал, он мечтал в своем садике на ясене яблоки вырастить. Да. Хоть одно яблоко, пусть даже надкусанное. Но только чтоб не простое, а золотое. Ему говорят: «Ты сбрендил? На ясене — яблоки?» — «Идите лесом, — отвечал всем Иван-Золушок. — Не троньте, угу, не троньте грязными лапами мою светлую мечту».
Как-то раз утречком выходит Иван-Золушок в садик, начинает ясень свой окучивать, поливать, удобреньями мазать… А мимо Добрый Волшебник летел. В голубом вертолете летел. «О! — думает Волшебник. — Щас я кого-то осчастливлю!» Заложил он крутой вираж над садиком, кричит сверху Ивану: «Эй ты, невежа! Хватит в гумусе копаться, лови удачу! Я заместо Феи-крестной сегодня, добро причиняю!» Метнул он в Ивана хрустальные башмаки, а Иван увернулся. М-да. «А-а! У-у! Ну погоди! — разозлился Волшебник. — Щас я тебя одарю, щас ты у меня от восторга-то взвоешь». И пошел метать… пошел метать в Ивана подарки: шляпы касторские, пиджаки с аксельбантами, Венер мраморных, телевизоры с диагональю, сервиз золоченый на двадцать персон, бочонок с икрой черной, а потом четыре зимних колеса, одно за другим, а потом карету самоходную. Иван-Золушок бегает по саду, как заяц. В смысле, только успевает уворачиваться. А Добрый Волшебник кричит: «Одарю так, что по гроб жизни обязан будешь! Каждый день благодарить меня станешь!»
«Не надо мне! Ничего не надо!» — кричит ему Иван-Золушок из-за сарая. От этого Добрый Волшебник пуще прежнего рассвирепел. «Ах ты никчемный Ивашка! — отвечает. — Бери, что дают! Сам ты ни в жисть себе на таки прекрасны вещи не заработаешь». Тут уж Иван-Золушок обиделся. Угу. Поднял он малый чайничек от сервиза золоченого и метнул в Волшебника. Попал малый чайничек прямо в винт голубому вертолету. Вертолет закрутился, задымился и — бумс — канул за горизонт. Вместе с Добрым Волшебником. Больше в тех краях Волшебника не видели. Да. А Иван-Золушок весь подарочный мусор на свалку вывез. Икру черну по земле разбросал заместо навозу. От такого удобрения все в саду зацвело и заколосилось, а на ясене — у-у! На ясене выросло яблоко золотое! Отослал Золушок чудо-яблоко на конкурс, получил в ответ кучу денег да почет с уважением и с тех пор жил припеваючи…
Разгуливая по саду, Степа сам увлекся своей сказкой — увлекся гораздо больше, чем Быстрый. Очнувшись от сказочного плена, он увидел, что Яси рядом нет, а из куста жимолости торчит кое-чья попка в голубых колготках.
— Ага. Не ценим, значит. Ой, не ценят меня! Родной сын мои таланты не ценит. Пойдем тогда. — Степа понес Ясю в дом. — Дай папе пораскинуть мозгами.
Он сгрузил Ясю в кроватку, высыпал туда же полдюжины игрушек и отправился к компьютеру. Только загрузилась операционка, как Степа услышал призывный крик Ярослава.
— Извини, дорогой. Извини, но нет. И даже пятая итерация воплей тебе не поможет. Папа волевой, папа кремень, он не будет твоей игрушкой, — сказал Степа, не отрываясь от компа. — Давай сам как-нибудь, ага, развлекай себя. А папа поработает.
Он погрузился в программирование и, как обычно, вскоре отключился от внешнего мира полностью. Прошло сколько-то времени… Полчаса? Час? Что-то стало царапать. Что-то нарушало его равновесие, какой-то звук пытался пробиться к нему, вытолкнуть из сосредоточенного написания кода.
— Яся! — вдруг очнулся Степа.
Яся истошно плакал, и, похоже, уже давно. Степа рванул к нему, с грохотом опрокинув стул, забежал в спальню. Яся катался по кроватке от одной сетчатой стены к другой и рыдал. Его круглое лицо стало красным, как помидор, слезы из зажмуренных глаз лились градом, ротик раззявился в отчаянное «ооаааа!»… И как давно он так кричал?
— Ах ты, маленький! Ах ты, маленький! — беспомощно восклицал Степа.
Он прижал Ясю к груди. Тот содрогался у него на руках. Забытый, покинутый, потерявший надежду, что хоть кто-нибудь придет на его зов. Эй, вы! Вы, говорившие, что любите меня! Бросили, да? На лице малыша была горькая обида.
Степа прижимал его крепко, укачивал. Плечо стало мокрым от слез Яси. Но постепенно рыдания затихали.
— Прости, прости меня, Ясечка, — бормотал Степа ему в макушку. — Что ж такое… Ёканые пиксели! Ясечка, ну не могу же я все время с тобой! Кто с тобой утром скакал — я. Кто тебя кормил — я. Кто тебя в коляске укачивал — я. Кто сказку рассказывал — я. А потом папе надо коды писать. Иначе я не успею, угу, не успею игру на конкурс. Пойдем в ванную, пойдем, лицо тебе умоем. Степаныч! Бедный ты мой, прости. Я же не со зла, у меня просто времени нет. Времени. Через двенадцать дней — вынь да положь, кровь, да, кровь из носу. Приложение из носу. А как я его наковыряю за двенадцать дней? Тут нужно месяц, угу, месяц пахать. Ситуация от слова «ахтунг». Что мне с тобой делать, Степаныч? Не дашь ты папе работать, да?
Степа поцеловал Ярослава в нежную щеку, посмотрел на него — еще насупленного, трогательного, любимого. Этот маленький человек обладал своим характером, почему-то он не хотел сам по себе тихо играть в уголке, как малыши, которых показывали в кино, о которых Степа вроде бы слышал от знакомых… Проблема была в том, что писать программу невозможно, когда сын постоянно требует внимания.
— М-да, Степаныч. В таких случаях говорят: посмотрим, насколько вы замотивированы на успех… Замотивированы, охо-хо.
Чтобы вернуться к компьютеру, нужно было сделать только одну простую вещь: снова посадить Ясю в кроватку. Просто, быстро, жестоко. Это была бы жестокость, в которой Степу никто не упрекнет. О которой никто не узнает. Потому что Яся не расскажет, потому что Яська даже не вспомнит. Так что же, любезный кодер, решайте. Решайте, сильно ли вы хотите золотое яблоко.

 

— Его сейчас нет. Вы по какому вопросу?
— А когда он придет? — цепко оглядываясь, спросил Богдан.
Агентство недвижимости, где работал Степа, целиком поместилось в трехкомнатной квартире на первом этаже основательного столетнего дома. Стоял ли здесь когда-то глубокий сервант с хрусталем и диван, обитый колючей полушерстяной тканью, или через руины попоек маршировали шеренгами тараканы, — что бы ни было, но все следы былого уюта или неуюта начисто вымел ремонт. Теперь эти комнаты походили на современный, офисный вариант монашеских келий. Впрочем, одну из млечно-белых стен сотрудники украсили календарем с пляжем и пальмами — для вдохновения, видимо: заработаем — поедем.
Женщина, с которой говорил Богдан, подбоченилась рукой с безупречным вишневым маникюром, объяснила, что Степан сегодня не появится на работе, и настойчиво спросила, может ли она чем помочь.
Эта длинноволосая особа с фигурой а-ля песочные часы вольно присела на край офисного стола, за которым согнулся унылый детина, и покачивала стройной ножкой, обутой в босоножку из золотистых ремешков. Она выглядела как дама, давно поставившая галочки в общепринятых графах женской состоятельности: муж есть, дети растут, дом-полная-чаша и так далее. Но поблескивал в ее сорокалетних глазах беспокойный огонек, заставивший Богдана автоматически распушить хвост.
— Очень надеюсь, что вы мне поможете, — игриво сказал Богдан.
Он подумал, что отсутствие Степы — хороший случай для того, чтоб расспросить о нем его сослуживцев, и осведомился у дамы в босоножках, могут ли они поговорить где-то наедине. Та немножко удивилась, пожала плечами, но пригласила его зайти в соседнюю комнату. На двери висела латунная табличка «Директор». Женщина села за обширный начальственный стол, и Богдан подумал: «Так даже лучше».
Он польстил вкусу хозяйки, одобрив копию Климтовского «Поцелуя», освещавшую лучами томления закуток между канцелярскими шкафами. Подал руку: «Богдан» — «Вероника». С удобством уселся в кресло перед столом, а когда красотка-директорша поинтересовалась, в чем его дело, сказал то, что пришло ему в голову две секунды назад:
— Тут такой тонкий вопрос… Степа попросил у меня в долг приличную сумму денег. Я доверчив, как котенок, но тут призадумался!
— Не верите ему — не давайте! Хотя я бы ему одолжила. Уж кто-кто, а Степа — человек обязательный. И вообще, у нас в агентстве обманщиков нет!
— Ни секунды в его честности не сомневался! — воскликнул Богдан в тон. — Но ведь есть еще обстоятельства…
— Какие обстоятельства?
— Во-первых, человека могут уволить… — многозначительно сказал Богдан.
Между бровей Вероники возникла морщинка. Она задумчиво накрутила на палец блестящий локон оттенка корицы.
— Да, кризис… Хотя Соловья я бы увольнять не стала. Не потому, что он у нас звезда, — этого и в помине нет. Как агент он… — Вероника скривилась, — без огонька. Посредственность. Но у него же ребенок маленький!
— Знаю-знаю. Видел мельком — чудесный малыш.
— Вот я его защищаю, а он сейчас пятерых клиентов на меня свалил! — с досадой сказала директорша. — Взял отпуск за свой счет, мол, семейные обстоятельства. Не знаю! Думайте сами, одалживать или нет.
Богдан покивал с умудренным видом, а Вероника тут же поинтересовалась, для чего Степа берет в долг.
— Хочет купить новую машину. Каприз, не спорю…
— Вот уж не каприз. У него такая развалюха!
— Согласен. Я даже думаю: может, хрен с этой дачей в долг? — уставился на собеседницу Богдан, будто ожидая ответа. — Я ведь мог бы просто купить ему машину!
Директорша изумилась.
— Ну да, какую-нибудь «Шкоду», «Фольксваген» — недорого и сердито — я вполне мог бы ему подарить, — продолжал Богдан невинно.
— С какой стати?! — наконец воскликнула риелторша.
— Как, я вам не говорил? Я же его отец.
Вероника откинулась в кресле и с минуту смотрела на довольно улыбавшегося Соловья-старшего, обиженно выпятив губу. Затем смилостивилась и тоже улыбнулась.
— Ну вы хитрю-уга! Хотя я могла бы вспомнить, что Степа — Богданович… Но он совсем на вас не похож! Ой, извините, — спохватилась Вероника, — если я что-то сказала про него резковато…
— Ничего нового про Степу я не узнал, — отмел Богдан.
— Между прочим, а просил ли он в долг? Или вы все придумали, чтобы меня попытать насчет него?
Богдан покаялся. Да, но… неужели вы устояли бы, если б заглянули, например, на работу к своему мужу… Рыжеволосая риелторша призналась, что не замужем, а точнее — в разводе. Богдан тут же удивился, какой осел отпустил от себя такую красавицу?! Накрутив еще пару комплиментов, Соловей поинтересовался, что Вероника делает сегодня вечером.
— Я занята, — лукаво улыбнулась Вероника.
— А завтра? — мгновенно спросил Богдан.
— Завтра тоже занята… — Вероника ожидающе замолчала, Богдан тоже молчал, и тогда она живо прощебетала: — Зато в пятницу вечером я иду на танго! Вы умеете танцевать танго? Если нет, не страшно, новичков тоже берем.
— Умею ли я танцевать танго? — На губах Богдана замерцала ленивая улыбка, предвестница расписной истории. — Десять лет назад я впервые приехал в Буэнос-Айрес. И знаете, куда я отправился первым делом? В школу знаменитых тангерос…

 

— Ты, Степа, мягковат, — сказала соседка Анна Витальевна и пощекотала Ясину пяточку. — У ти госпидя! — Яся игриво взвизгнул. — Из тебя, получается, жена веревки вьет. Любой каприз — пожалуйста. Что это значит — захотела на работу выйти? А ребенка рожала зачем? Как вообще Юля вздумала тебя с Яськой оставить?! Ты же все можешь забыть, перепутать! Это не ты сейчас должен маяться тут, Юля должна. Она мать или кто? У ти госпидя!
Яся, сидевший на руках у Степана, снова взвизгнул и бросил кокетливый взгляд на полную и румяную, как булочка, Анну Витальевну. Степа же стоически сносил нотацию, надеясь, что взамен пожилая соседка, жившая во второй половине дома, согласится забрать Быстрого хотя бы на пару часиков.
— А это тебя кто разукрасил? — Соседка показала на Степино лицо, и тот вспомнил, что верхняя губа у него разбита — привет от отца, что называется.
«Я же не спрашиваю вас, почему у вас нос в белой пудре, мука ли это?» — подумал Степа, но ответил кратко:
— Так, о шкаф приложился.
— У ти малипуська! — снова запищала Анна Витальевна, а потом продолжила допрос обычным голосом: — Извини меня, а бабушки ваши?
Степа перехватил Ясю поудобней и вздохнул. Прежде он не раз советовал Юле попросить о помощи соседку, милейшую женщину, подкинуть ей Ясю на часок, теперь же Степа начал понимать, почему жена на эти советы отвечала только: «Нет-нет».
— Вы же знаете, моя мама, она в Питере вместе с мужем…
— Приехали бы!
— Работа у них. Угу. А Юлина мама…
— Вот именно, Юлина-то мама!
— Ну, тут, м-да… как бы сказать, — замялся Степа, — все сложно. Тоже не может.
— Ай-яй-яй, куда это годится? — покачала головой Анна Витальна и сделала Ясе козу. — У ти мой цыпленочек-малышоночек! Пойдешь к бабе Ане? Пойдешь? Я тебе пюрешечку сделаю…
Румяная соседка, так уж и быть, согласилась взять Ясю на час. «Больше не могу, у меня еще дел полно, да и спина болит, в прошлый раз за внучкой побегала, а у нее в попе будто пропеллер!..» Степа передал сына с рук на руки и рванул домой.
Оказавшись за компьютером, он начал не с программирования, а с более срочной задачи. Няня! Нужно было немедленно, еще вчера, найти няню. Поиск привел Степу на сайт, заполненный множеством объявлений, с фото и без. Десятки жительниц Домска готовы были «окружить ребенка теплом и заботой». Все потенциальные няни писали, что любят детей, а некоторые — что очень любят. Все сообщали, что они неконфликтны, коммуникабельны, ответственны и надежны. Дальше начинались вариации.
Одна няня знала все детские песни и, окончив музучилище, прекрасно пела и играла на аккордеоне. Другая в совершенстве владела французским. Третья с гордостью сообщала, что жила в Румынии и работала в посольстве. Все они, увы, были для Степы дороговаты. Четвертая, рассказывавшая сказки на русском и английском языках, запрашивала в три раза больше, чем получала Юля в своем музее. Эта роскошная няня имела загранпаспорт, шенгенскую, английскую и американскую визы и могла немедленно выехать с семьей подопечного на любой из зарубежных курортов.
Степан решил отказаться от высокообразованных нянь, пока финансовое положение их семьи не улучшится кардинально.
Затем он отмел «няню професанальную», похожую на торговку семечками, и даму с глазами-буравчиками и педагогическим стажем в двадцать пять лет, обещавшую: «Быстро научу вашего ребенка соблюдать распорядок дня» (она напомнила Степе его свирепую первую учительницу). Но выбор все еще оставался ошеломительно велик.
Стоило ли предпочесть мать двух сыновей, которые «учатся в гимназии без троек»? Или бабушку троих внуков? А может быть, лучше позвонить няне, написавшей о себе: «Я, увы, одинока, поэтому отвлекаться во время работы на семью нет причин»?
Одни няни сообщали о себе крайне мало. Другие давали массу подробностей, от внушающих трепет: «Воспитала четверых восточноевропейских овчарок… кандидат в мастера спорта по самбо и дзюдо» — до элегических: «Меня бросил муж, знак зодиака — Дева, всегда надеюсь на лучшее, рост 160 см, вес 90 кг».
Степану понравилось фото русоволосой женщины с мягким печальным ртом, написавшей: «По утрам обливаюсь холодной водой и медитирую». Он прокрутил страницу вниз, чтобы выяснить, по карману ли им эта няня, увидел огорчительную цифру и не успел вздохнуть, как услышал требовательный звонок в калитку. Степа недовольно загудел. А ведь еще полчаса не прошло! Эх, Анна Витальна…
Выйдя в сени, Степа на всякий случай приостановился и глянул через квадратики стекла наружу: соседка ли это?
За сизым забором, достававшим ему до середины груди, лениво прогуливался отец. Он с иронией оглядывал Гороховую улицу, задирая нос так, будто был Сальвадором Дали, посещающим хохломских ложкарей.
Отец повернул голову, и Степа мгновенно присел. Спрятался. И еще нагнулся, чтоб голова уж точно была ниже окон.
«Тр-р-рень!» — задребезжал снова звонок.
Степа затаился.
— Да видел я тебя! Я знаю, ты дома! — крикнул отец с улицы.
«Трень!» — подтвердил звонок. Пришлось вылезать.
Степа нехотя выбрался наружу, думая: почему он все время так вляпывается при отце? Почему при нем он выходит полным идиотом?
Он остановился перед калиткой, положил руку на железный запор, но рука не хотела открывать. Вот он стоит, родитель, десять лет не заезжавший в Домск… Некогда было. Все дела, заботы: то миллионами ворочать надо, то на яхте паруса переставлять, то девушек обихаживать. И так далее. Угу. Так давай! Живи дальше своей удивительной жизнью, сюда-то зачем? Звездить, понятно. Сиять. Гулять в белом фраке на фоне унылых недотыкомок, ага.
Лет восемь назад, вскоре после окончания университета, Степа последний раз видел отца — приехав в Москву, позвонил ему, но лишь по настоянию бабушки Майи. Два часа концентрированной неловкости, вечер, при одном воспоминании о котором Степа втягивал голову в плечи и прикрывал глаза. Ресторан в высотке со звездчатой панорамой ночной столицы, посетители с невидимыми, но ощутимыми ярлыками «большие деньги»… То, как снисходительно на Степу смотрел даже официант… «Стоящее вино, — отпивает из бокала отец. — Ты попробуй. Пользуйся моментом, а то когда еще. С твоей-то зарплатой». И вино на языке превращается в уксус. Потом отец учит его есть лобстера… Розовая клешня выворачивается из-под вилки и летит в бритый затылок соседа… Охо-хо.
Степа, набычившись, смотрел через забор на отца.
— Отсидеться хотел? Ну и ну. Третий класс, штаны на лямках.
— А ты, никак, пришел извиняться? — глухо сказал Степа. — Ну и ну. Отец пришел извиняться.
На миг Богдан уменьшился в размерах. На его лице задрожала жалкая улыбка, но он тут же совладал с собой и оскорбленно вытаращился:
— Я?! За что?
— За все хорошее.
Степа указал пальцем на свою губу. Отец сделал удивленное лицо.
— Ага. Да. Это ты мне губу затылком разбил.
— Интересно девки пляшут! — воскликнул отец. — А я и не помню. До чего довели меня!
Степа хмыкнул. И вдруг его осенило: он не обязан терпеть отца! Не обязан! К черту! Сколько раз он мечтал обрубить эти фальшивые узы, в которых нет уже никакого родства, только стухшая вежливость! Но его что-то держало — сам он не понимал что: почтение, вдолбленное в самом детстве, или просто тугодумие? Так вот же — причина, вот тебе топор в руки, бери — руби!
— Мне губу разбил — пусть, — начал Степа. — Но ты обидел Юлю! Юлю! Ты напился! В хлам, да! Ты пьяным полез к ребенку! Ты напугал Ясю! — Он старался раскрутить в себе спираль гнева, но пока что получалось только орать громче.
— Спокойно. — Отец нахмурился и отступил на шаг. — Во-первых, потише, я не глухой. Во-вторых, сын твой спал, я и носа его не увидел.
— Ага, ага, спал! Пока ты не начал буянить.
— Степан! Хватит уже через забор лаяться. Открывай.
Отец стоял, уперев руки в бока и широко расставив ноги, и смотрел на Степу с таким ироничным укором, будто Степа был карапузом, тренирующим слово «неть!». В лучах его взгляда Степины претензии мельчали и маршировали прочь на подгибающихся ногах. Ясю разбудил упавший чайник — так у любого упасть может. А что напился отец… но сейчас-то он трезвый! Отчего не пустить?
— И Ясю ты разбудил, и вообще прямо… — повторил Степа. Отец фыркнул. — Почему я должен?.. Идиотизм какой-то. Да еще губу мне разбил, угу.
На соседской груше, трепетавшей майскими листьями и облетающими цветами, хрипло закаркала ворона. Мимо по улице прошла квадратная тетка в красном платье, эдакий красный куб на кегельных ногах, и с любопытством покосилась на двоих, разговаривавших через забор.
— Степан Богданыч, вы ломаетесь, как девица. А я всего лишь хочу взглянуть на внука и наследника. — Отец сделал паузу, но не дождался никакой реакции. — Вот балбе-ес. Уперся рогом, да? Дурачок.
Степе аж кровь в глаза бросилась. Сам себя он мог иногда называть дураком — а кто себя так ни разу не называл? Но если вдруг дураком (тормозом, балбесом, кретином и далее) его называли другие — например, в пылу дорожной склоки — у него мигом вылетали пробки. Никакие прочие оскорбления, сколь бы грязными они ни были, на него так не действовали.
— Баста! — рубанул воздух рукой Степа. — Все!
Он развернулся и зашагал по траве к дому.
— Даже чаю не предложишь? — кинул ему вслед Богдан.
— Хватит с меня! — рявкнул Степа вне себя от гнева. — Ты! Тебе зачем сын-дурак? А мне ты даром не нужен!
— Ух! Темперамент! — театрально вздрогнул Богдан. — Не плюй в колодец, горячий ты мой, там золотишко лежит.
Степа вбежал в сени и через секунду вылетел оттуда с алым кабриолетом, вчерашним подарком отца, в руках. Он метнул машинку через забор и крикнул:
— Вот! Катись! Катись в свою Москву! А в этот дом дорогу забудь!
Назад: Глава 5
Дальше: Глава 7