Таштыпский район — лесостепной. Одним своим краем он смыкается с целинными землями, другим же — с дикой горной тайгой. И если сайоны, спускаясь с гор, искали выпивку в аптеках, то степные хакасы (как более цивилизованные) очень быстро приспособились гнать из зерна самогонку. Впервые я попробовал здешнюю самогонку совершенно случайно на хакасской свадьбе. И вот как это произошло.

Однажды ночью я ехал верхом по краю степи и мечтал о ночлеге… Я проделал за день немалый путь и сильно устал, и лошадь моя — тоже. Эту лошадь я выпросил у районного начальства, и была она, в общем-то, самой настоящей клячей. И теперь, на ночной дороге, она брела, спотыкаясь, роняя пену с удил. И вдруг впереди замаячили очертания улуса. Послышался хриплый брех собак. Я встрепенулся, и кляча пошла веселее.

Улус оказался маленьким и пустынным. Все уже спали в этот час, и окна были темны. И только в одном месте заметил я свет, уловил шум многих голосов…

Местные жилища своеобразны; веяния новых времен здесь наглядно сочетаются с вековыми традициями. Аборигены живут теперь в обыкновенных рубленых избах (они ведь больше уже не кочуют!), но возле каждой избы всегда, как правило, помещается пестро раскрашенная войлочная юрта… У любого хакаса, таким образом, имеется два дома — зимний и летний. Причем у входа в юрту устроена также и летняя кочевая кухня — по сути дела, простой очаг, сложенный из камней и накрытый железной жаровней.

И в той усадьбе, к которой я сейчас подъехал, освещены были изба и юрта, а в очаге пылал, треща, яркий огонь — там что-то жарилось, — и шаткие отблески пламени лежали на лицах толпящихся вокруг людей.

Один из них подошел к ограде и окликнул меня;

— Эй, откуда едешь?

— Из Таштыпа.

— А где вообще живешь?

— Далеко. В Абакане.

— Ну, а куда направляешься?

— Пока никуда, ищу ночлег…

В Хакассии, как и во всех азиатских областях, издавна принадлежащих России, население говорит, в основном, по-русски. (Ведь русский язык — официальный. Он преподается в школах, с ним связана вся общественная жизнь!) И потому, с человеком, окликнувшим меня, разговориться было нетрудно. С минуту он помолчал, разглядывая меня, потом сказал:

— Слезай с коня, будь гостем! Здесь и переночуешь, и выпьешь… Выпивки нынче много. Специально заготовили. Водки, правда, нет, но самогоночка — первый сорт. Чистая, как слеза!

— А что вообще у вас тут творится? Праздник, что ли, какой?

— Сын мой женится. Видишь — пируем?

Вскоре я сидел уже в доме, в кругу гостей, скрестив по-восточному ноги. Передо мной на полу — на белой свадебной кошме — были расставлены широкие глиняные блюда с жареной кониной, отварной бараниной, стояли во множестве кувшины с кумысом и самогонкой. И я, как и все, охотно пил и ел, жевал пахучее сочное мясо и разглядывал молодых.

Хозяйский сын Степан был плотный широколицый парень. И рядом с мощной его фигурой невеста казалась совсем еще девочкой; худенькая, миниатюрная, она сидела, склонив голову, отягченную высокой сложной прической, какими-то широкими заколками, крупными длинными серьгами… Ей подносили самогонку — и она охотно пила. И каждый сделанный ею глоток сопровождался одобрительным ревом гостей:

— Грейся! Оттаивай! Намерзлась небось за вчерашнюю-то ночь!

Пьяные эти вопли перемежались игривыми шуточками. И прислушиваясь к ним, я, наконец, понял, в чем дело. Девушка, оказывается, была похищена.

Умыкание невест — старая традиция, почти уже исчезнувшая в центральных районах Хакассии и сохраняющаяся лишь в некоторых глухих ее уголках… Украденную невесту доставляют в улус жениха и запирают там в холодной юрте. Запирают, раздев предварительно догола… А сам похититель, который помещается с ней вместе, остается, наоборот, тепло одетым, закутанным в широкую мохнатую медвежью доху. Ночи в Центральной Азии холодны. И потому у пленницы, голенькой и зазябшей, нет иного пути, как под медвежью шкуру… Это ее единственный шанс согреться! И она, конечно же, быстро ныряет туда, в объятия претендента. И вот так молодые проводят свою первую брачную ночь.

Ну, а на следующий день устраивается уже официальная свадьба, на которую приглашаются родители невесты и все вообще родственники — члены обоих родов.

Здесь я сразу же должен добавить, что такие вот «умыкания» устраиваются по большей части с согласия невесты; по обоюдному сговору. Так что все эти детали — и холодная юрта и медвежья доха — не более, чем игра. Хотя, конечно, игра своеобразная, дикая, в которой явственно звучат отголоски пещерных эпох.

Если же говорить о настоящем похищении, о насильственном захвате, то такие случаи редки. И это понятно. Ибо есть ведь и другое правило, в соответствии с коим честь девушки обязан защищать весь ее многочисленный род! И погоня, коль уж она действительно начинается, идет стремительно и напоминает волчью облаву. И когда незадачливого «жениха» настигают в пути, его кончают тут же, без промедления. В безопасности он может чувствовать себя только тогда, когда проведет с похищенной первую ночь… И в общем-то, погоня по обыкновению запаздывает, подоспевает на следующий день… Но так бывает только в том случае, если соблюдены все правила игры!

Углубившись в раздумья, я долго сидел в кругу гостей — в центре избы. Потом меня потеснили. Центр расчистился и начались пляски.

Я не принимал в них участия. От усталости и от выпитого меня развезло, поклонило в сон. Прислонившись к стене, я лениво посасывал папироску, жмурился от дыма. Вдруг кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся и увидел новобрачную.

Она спросила быстрым шепотом:

— Ты кто?

И я подумал тут же: ого, девочка заинтересовалась мною? А впрочем, понятно. Среди этих диких морд… И ответил с кокетливой ухмылочкой:

— Обыкновенный человек — с головой, с руками. Сама видишь!

— Вижу, — сказала она, изгибая бровь, — но здесь ты зачем? Как ты сюда попал?

— Да случайно, — пожал я плечами, — завернул по пути, думал, переночую. Только вот не знаю, — я подмигнул, — не знаю, где положат…

— Тебя положат, — проговорила она странным голосом, — тебя так положат, что не встанешь…

И потом, пристально глянув мне в глаза:

— Беги! И не медли, если ты, действительно, с головой… Дело серьезное!

— Серьезное? — изумился я. — Но почему?

— Потому что тебя собираются бить.

— Кто же это собирается?

— Мои родственники — дядя, двоюродные братья. Они как раз сейчас сговариваются… Хорошо, я успела подслушать!

— Но, черт возьми, за что же они меня?..

— Ах, да ни за что, — махнула она рукой, — просто так… Это, понимаешь ли, свадебный обычай.

— Ничего себе — свадебный, — пробормотал я, мгновенно трезвея и настораживаясь.

Вот так я познакомился еще с одним — третьим — правилом данной игры. Оно заключается в том, что родственники девушки, отдавая ее в чужую семью, в другой род, стараются наглядно продемонстрировать, что она не беззащитна, что кровная ее родня сильна. В связи с этим они настойчиво ищут повод для драки. И традиционная хакасская свадьба почти никогда не обходится без скандалов и жертв… И самой лучшей «жертвой», естественно, является посторонний, ни с кем здесь не связанный человек. Такой, например, как я.

— Что же получается, — проговорил я оторопело, — хозяин, стало быть, пригласил меня специально для битья?

— Не знаю, — прошептала она, — наверно.

— А где он, кстати? Что-то я его не вижу.

— Он давно уж упился и спит.

— Ну ладно. А ты? Ты-то сама разве не можешь их урезонить, уговорить?

— Ах, ничего я тут не могу. Старые законы сильны, как с ними спорить? И потом, пойми: если я начну за тебя заступаться, тогда и муж, и вся его родня тоже настроятся против тебя. Тогда уж будут лупить все сообща. Муж у меня ревнивый. И он уже спрашивал, что это, мол, за русский? Не твой ли это, мол, старый знакомый? Я ведь училась в Абакане, жила в русском интернате и недавно только вернулась…

Она говорила приглушенно, торопливо, и весь этот наш диалог занял не более минуты. Затем девушка отошла, замешалась в толпу. А я загасил окурок и поворотился к дверям. Мне вдруг вспомнилась старинная поговорка одесских блатных: «В жизни самое главное — умение вовремя смыться».

Я стоял теперь спиною к толпе и чувствовал, что на меня глядит много глаз. Они словно бы жгли меня — чужие, азиатские эти глаза. Да надо было смываться! И притом умеючи — без лишней спешки, без суеты. И покачнувшись, я сказал слабым голосом:

— Пойти, что ли, отлить… Где тут у вас уборная? И медленно, тяжело шагнул за порог, в холодную предутреннюю тьму.