Шумная компания ввалилась в избу, все — молодые, мордатые, здоровенные парни! И среди новых этих лиц я вдруг увидел одно, которое знал давно, которое запомнилось мне еще с лагерных пор, со времен легендарной «сучьей» войны.

Это был Ванька Жид. И хотя словом «жид» в России презрительно именуют евреев, Ванька не имел к этой расе ни малейшего отношения; был чистокровный русак. Кличку свою он, однако, принимал спокойно, равнодушно: среди блатных шовинизма не существует! И крепко дружил с Левкой Жидом — евреем уже истинным, неподдельным. Два эти Жида, одесские воры, славились в мире картежников как виртуозные и опасные игроки. И в лагере на пятьсот третьей стройке, на знаменитой «мертвой дороге», они обыгрывали всех блатных. Я сидел с ними вместе. И однажды мне довелось присутствовать при ссоре друзей, вспыхнувшей в тот момент, когда они впервые решили сыграть вдвоем. Сыграть друг против друга.

Игра эта окончилась ничем. Но дружба их рухнула в результате. Раздраженные, исполненные взаимных обид, они разошлись… А чуть позже, в ту же ночь, Левка Жид нанюхался марафету и зарубил топором «ссученного» бригадира из соседнего барака, — сорвал на нем свою злость…

После этого пути наши разошлись. Левку посадили во внутреннюю тюрьму и там он погиб. А всех нас разогнали по разным штрафнякам. Я попал в отдаленный, закрытого типа, строгорежимный лагерь № 36, расположенный за Полярным кругом, на реке Курейке. Ивана в моем этапе не было, и куда его угнали, я так и не смог узнать.

И вот теперь он появился в Очурах. И я удивился и искренне обрадовался ему.

Первые слова Жида были:

— Эй, Чума, ты как сюда затесался? Ведь ты же вроде бы завязал… Или передумал?

— Потом объясню, — сказал я, — ты сначала расскажи о себе.

— Так я, что ж… Освободился, как видишь!

— Освободился по звонку?

— Нет, по амнистии.

— Ну, а в Одессу возвращаться не думаешь?

— Думаю… Но — потом. Спешить зачем? Здесь тоже интересно. Места здесь привольные, богатые, золотые!

— Горькое золото, — пробормотал я.

— Это ты о луке? — прищурился он. — Конечно… Но вниз по реке, в Енисейске, есть и настоящее, «рыжье». И какое! Золотишко там называют «Рыжий дьявол». Но если это и дьявол, то именно такой, с которым приятно подружиться… Я, например, стараюсь. — Он выпил, отдулся, понюхал корочку. — Да, стараюсь.

— Так ты разве там обитаешь? — удивился я.

— Ага. Я здесь случайно, проездом. — Он неопределенно пошевелил пальцами. — По разным делам…

Мы сидели на краю длинного стола, на самом углу. Тихо переговаривались, не спеша выпивали. А на другом краю — шумели ребята Ландыша. И сквозь гул голосов прорывался его пьяный развалистый басок:

— Этот Каин, дурак, он что делал? Очурских спекулянтов не трогал, а шерстил магазины, склады. Живые гроши прямо под ногами у него валялись — он их не брал. И мне мешал… Как собака на сене: сама не ест и другим не дает.

Тема эта заинтересовала меня. Я прислушался. Ландыш говорил о Каине, как о сопернике… И он чем-то явно хвастал, его несло.

— Все время мешал! Тут раньше что было? Мужики из-за его налетов боялись ночами ездить по тайге… А если и собирались в дорогу, так группами человек по десять… Но потом он все-таки ушел, дорога расчистилась. И вот результат: сто шестьдесят восемь кусков чистоганом. А? Каково? Сто шестьдесят восемь!.. И главное, это не государственные, не казенные гроши, а спекулянтские. Кто их всерьез будет искать? Они же — тайные…

И я мгновенно напрягся, услышав фразу о «расчищенной дороге»… Ведь буквально то же самое и не так давно говорил мне старший лейтенант милиции Хижняк.

Мне припомнился весь наш тогдашний разговор; о нравах таежных жиганов, о секретной агентуре Хижняка. И о каком-то таинственном типе, который устраняет своих соперников, выдавая их властям, и таким образом «расчищает себе дорогу». Я все подробно вспомнил! И с глаз моих как бы спала пелена…

А Ландыш продолжал разглагольствовать. И кто-то из ребят перебил его, смеясь:

— Действительно — фрайера! Олени! С такими грошами в тайгу поперлись. Да я бы сам не рискнул.

— А куда бы они их дели? — ответил Ландыш. — В сберкассу ведь не отдашь, там сразу заинтересуются… Они же не артисты Большого театра, а простые мужички! Да еще из самого нищего колхоза… Нет, у них только один шанс и есть — зарывать гроши в землю. Ну, а где же зарывать, как не дома?

И сейчас же другой голос сказал:

— Ты говоришь: дорога расчистилась. Но мы ее уже загадили. После этой истории мужики снова уйдут в камыш…

— Ничего. Мне один из клиентов — Салов — перед смертью рассказал, где его миллиончик припрятан. Покаялся, сукин сын, исповедался. И этим делом мы позже займемся. Вплотную! Пусть только шум слегка поутихнет…

«Значит, ты их еще и пытал! — подумал я, с ненавистью глядя на Ландыша. — И это ты и есть тот самый новый Азеф — провокатор, подонок, человек с „нежной кличкой“».

Теперь многие детали, ранее казавшиеся мне неясными, обрели конкретность, отчетливость.

Вот то же самое, наверняка, произошло и с бедным Грачом! Так же, как и я, он попался в медвежий капкан и не смог выбраться. И поневоле стал двойником, начал предавать своих ребят. И в результате оказался под колесами…

И так же точно, как и меня сейчас, завлекла, заманила парня Клавка.

Любопытное обстоятельство: во всех сомнительных ситуациях так или иначе всегда присутствовала она… Постоянно получалось так, что Грач сначала наведывался к Клавке, а затем уже появлялась милиция.

И он мог вообще никого и не выдавать сознательно. Мог хранить верность ребятам, но, конечно, на вопросы Клавки он отвечал откровенно. А она интересовалась многим… И он ни о чем не думал, не догадывался. Ведь он же ей верил; она же была — «своя»!

А пьянка шла своим чередом. Откуда-то возникла гитара. И под струнный звон, голос Клавки — низкий, чуть задыхающийся — запел:

И Ванька Жид, вскочив, плеснул в ладоши. И крикнул, захлебываясь от хмельного восторга:

— Давай, Чума! Топни ножкой! Спляши! Как встарь, как бывало. — Он потащил меня за рукав: — Ну?

Мне в этот момент — вы сами понимаете — было вовсе не до плясок. И я отказался, сославшись на нездоровье.

— Жаль, — пожал он плечами. И присев на краешек стола, потянулся к бутылке. — Тогда продолжим…

Ландыш поглядел на нас обоих. И спросил, подсаживаясь к Жиду:

— Вы что, давно знакомы?

— Да уж лет шесть, не меньше, — ответил, опорожнив стопку, Иван.

— Где ж это вы снюхались?

— Там, где девяносто девять плачут, а один смеется, — сказал Иван. — Понял? Мы с ним чалились вместе. Сучню резали, понял?

— Ах, так, — протянул Ландыш. И потом, обращаясь ко мне: — Что ж ты, голубок, кривлялся? Почему сразу не сказал? Ты же, оказывается, наш!

«Только не твой, — подумал я, — только не твой…» И я поднялся, потягиваясь. Потер ладонью лоб.

— Что-то мне, ребята, нехорошо, — проговорил я протяжно. — Голова болит… Тошно… Или выпил много? Пойду-ка подышу свежим воздухом.

И затем уже в дверях, вполоборота:

— Ванька, — позвал я, — пройдемся, что ли? Тут от духоты угоришь…

Ландыш проводил меня подозрительным взглядом. Но ничего не сказал. Я ведь уходил не один, а с известным ему человеком!

Выйдя, мы свернули на Абаканский тракт. И некоторое время шагали молча. Скрипел под сапогами гравий. Светились папироски во мгле. Ночь обволакивала нас прохладой и запахами спелых июльских трав.

А в вышине, в лиловой бездне — среди обрывков летящих туч — мерцал оранжевый осколок луны. Он был косой и чуть вогнутый и напоминал наклоненную чашу.

Существует примета: если из такой «чаши» вода, по идее, может легко пролиться, то назавтра следует ожидать скверной погоды.

И погода уже начинала портиться. Где-то за Енисеем вспыхивали и гасли — словно бы подмигивали — зеленоватые зарницы и лениво, тяжело шевелился гром. Там уже начинался дождь, и судя по всему, его несло в нашу сторону.

«Эх, дождь идет, — вспомнилось мне, — ураган будет…»

— Так как же ты все-таки попал сюда? Или снова решил развязать узелок?

— Да нет, все вышло случайно, из-за моей глупости… Понимаешь, я дал Ландышу клубную машину. А он на ней провернул одно дело. Ты сам, наверное, слышал, — он хвастал за столом… Ну, и вот теперь он меня шантажирует, хочет, чтоб я с ним работал. Предлагает долю…

— А ты ее не берешь, не хочешь? — усмехнулся Иван.

— Конечно.

— Ну и дурак. От грошей отказываться зачем? Раз уж так получилось, бери, хватай.

— Нет, — сказал я, — не хочу! И не только потому, что я завязал… Со стукачами я как-то не привык общаться. Я человек брезгливый.

— Постой, — сказал Иван, — погоди!

Он ухватил меня за отворот пиджака и рывком подтянул к себе. Несмотря на то, что он славился, как тонкий игрок, руки у него были широкие, короткопалые, мужицкие — все в узлах жестких жил. И держа меня, как в тисках, он спросил, сужая глаза:

— Ты понимаешь, что говоришь? Это, Чума, не шутки. Поберегись! Такими словами не балуются, за них отвечают.

— Так я готов ответить.

— Тогда выкладывай! Что тебе известно?

— Много кое-чего, — сказал я, высвобождаясь из тисков. — Много…

И я медленно, стараясь не упустить ни одной детали, начал рассказывать ему обо всем, что я узнал и что понял… Он слушал меня молча, не перебивая. И потом проговорил:

— Да, Каин поторопился. Казнил Грача и оборвал все ниточки. А ведь мог бы все узнать — еще год назад. Мог бы все спокойно выяснить… Но он же спокойно не умеет. Вечно пенится, психует, марафетчик чертов.

— А ты разве знаешь Каина? — спросил я.

— Встречал пару раз. Встречался… Он сейчас на севере, в районе Енисейска. Ну и все время шумит. Воду мутит. Ведь он, понимаешь, не просто грабит, а как бы сводит счеты с советской властью. Родители его — из раскулаченных, из ссыльных… Ну, и вот…

Иван загасил окурок. И добавил задумчиво:

— Власть эта наша, ясное дело, — не сахар. Нет, не сахар… И я бы сам, к примеру, предпочел работать где-нибудь на Западе, на свободе. Там-то легко!.. Там для блатных — истинный рай!.. Но что ж поделаешь? Родину не выбирают. И мне вообще непонятно: зачем смешивать чистое ремесло — с политикой?

Мы еще потолковали — и стали прощаться. И я сказал в заключение:

— В общем, советую тебе — понаблюдай за Ландышем, когда он будет в Алтайске. Где-то там у них имеется тайная явка. Я в этом абсолютно уверен! Но мне самому следить нелегко, неудобно. Я ведь один, и фигура, к тому же, заметная…

— Будь спок, теперь им без тебя займутся, — сказал Иван, стиснув в железном пожатии мою руку. — В Алтайске у меня есть свои ребятишки. К ним-то я и приезжал…

И он быстро, пристально взглянул на меня:

— Хочешь знать — зачем?

— Нет, нет, что ты, не хочу, — поспешно возразил я, — в моем положении самое лучшее — к тайнам не приобщаться.

— Правильно, — сказал Иван, — так проживешь без хлопот… И — дольше!