СПАСТИ ОТ САМОГО СЕБЯ
Теперь мне все было, в принципе, ясно. За исключением одной только детали.
Откуда, недоумевал я, откуда же взялись его ночные страхи? Весьма предметные страхи — постоянное ожидание мести, боязнь преследования… О какой мести может сейчас идти речь? Ведь он же выполнил все, что требовалось. И, таким образом, как бы оправдался в глазах ребят.
Вопрос этот заинтересовал меня чрезвычайно. И я спросил Алексея напрямик. И он ответил, растерянно разведя руками:
— Так ведь я же потом вернулся к Грачу! И подобрал его украдкой. Вернее… — он запнулся, — то, что от него осталось. И в ту же ночь отвез в больницу.
— И говорил там с хирургом, с Ольгой Никодимовой.
— Ты и про это уже выяснил?
— Натурально. И я вот чего не пойму: зачем ты упомянул тогда о кирпичном заводе? Зачем раскрыл себя? Это было неосторожно… Ведь если бы по твоему следу шел не я, а кто-нибудь другой, представляешь, что было бы?
— Представляю, — проворчал он угрюмо, — я и сам не могу понять: как это я сболтнул? Наверно в панике, впопыхах… Потом-то я спохватился, сообразил, но ведь сказанного не воротишь! Вот после того я и спать перестал… Ты сам посуди: если бы в кодле узнали что я пытался Ваську спасти, там сразу бы решили, что мы с ним заодно, что я от него не вовсе отрекся… И тогда они пришли бы казнить меня самого.
«Других казнить ты, значит, можешь, — гневно подумал я, — а себя самого — вон как бережешь!»
Я подумал так, но промолчал: очень уж он был все-таки жалок. И потом спросил, глуша раздражение:
— Но если ты такой пугливый, как же ты, черт возьми, смог к нему вернуться? Как ты решился?
— Что-то толкнуло, — он развел руками, — что-то заставило… Я вообще плохо тогда соображал; все было, как во сне.
И вот эта фраза примирила меня с ним.
— Хорошо… Ну, а откуда ты все-таки узнал о его смерти? Кто тебе сообщил?
— Да это мать, — сказал он, — это она звонила. Она же ведь — мой посыльный! Вот еще кто мается не меньше моего. И ничего не знает толком, не поймет, мечется в панике… Жалко старуху.
— Ну так вот, — сказал я, — ни ей, ни тебе беспокоиться больше не о чем! За тобой, действительно, следили. Но теперь в кодле знают о твоей болезни… До Ольги Никодимовой они, слава Богу, не добрались, но в Алтайской клинике — у твоего психиатра — были. Это точно.
— Да ну? — дернулся он. — И что?
— Как видишь — ничего. Проверили все и поняли, что ты не опасен… Это самое главное!
— Значит, что же — прошептал он, — значит, я теперь…
— Да! Можешь спать спокойно. И, во-вторых, все вообще изменилось, учти это. Самого Каина больше нет здесь, он испарился, ушел. В какой-то другой район.
— В какой?
— Вот этого я пока еще не знаю…
— А каким это образом ты все узнаешь, до всего докапываешься? Кто ты — начистоту?
— Такой же, как и ты, — сказал я, улыбнувшись, — бывший блатной. И я ненавижу таких, как Каин! И вот помогаю тебе, чем могу.
По мере того, как я говорил, Алексей преображался, облик его становился иным, и я подивился случившейся перемене! Плечи его распрямились, муть отошла от глаз. И, заглянув в них, я впервые увидел истинный их цвет. Глаза его были светло-карие, с золотистым отливом. Их уже не ослепляла тоска, в них светилась надежда.
«А ведь он, по-своему, интересный парень, — подумал я, — и раньше, наверное, нравился девушкам».
И тут же по краю моего сознания — прошла еще одна, новая мысль.
— Послушай, — сказал я, — а с той красоткой, которая погубила Грача, ты лично знаком?
— Видел несколько раз… А что? Она и вправду красотка. Первая в Очурах. Да что — в Очурах! Отсюда до Северного полюса другой такой не найдешь, не сыщешь…
— И как ты считаешь, она действительно была виновата? Ведь кто-то же выдал вас… Может, она?
— Вряд ли, — поморщился Алексей. — Даже если Грач и сказал ей что-нибудь, трепанулся, все равно… Клавка — баба своя!
— Как то есть своя?
— Ну, у нее есть брат, и он тоже налетчик. Только он в другой кодле. Тут, в тайге, пасся не один только Каин…
— И какая у этого брата кличка?
— Ландыш. Нежная кличка! Это у него фамилия такая: Ландышев.
— А вообще Клавкина семья, — спросил я, — она здешняя, коренная?
— Приезжая… Грач мне говорил, откуда они, только я позабыл.
— В сельсовете, стало быть, могут и не знать ничего о Клавке, — пробормотал я. — Ну, а Каин? Он-то знал?
— А какая в конце концов разница? Дело же вовсе не в Клавке! О ней почти и не было разговора… Каин ведь как повернул? Раз ходил в сельсовет — значит, мог столковаться с властями. Значит, ссученный… А все эти слова о любви для Каина — «зола».
— Он, что же, баб не признает, не интересуется ими?
— Он только собой интересуется! А бабами, конечно, пользуется, — почему бы и нет? Но вообще-то ему на все плевать. Или, как он сам говорит — блевать!
— Так кто же все-таки выдал вас? — спросил я погодя. — Может, и правда, Грач?
— Нет, не похоже, — сказал Алексей. — Ведь и в тот раз, когда он ночью ушел с малины, он тоже был у нее…
— Н-да, — процедил я, — новая загадка!
— Эх, если бы узнать, кто, — хрипло, тяжело вздохнул Алексей, — если б точно установить. Я бы с ним тогда расквитался. За все! И за Грача, и за себя!..
Он еще хотел что-то сказать, но в этот момент воротилась Макаровна, и наш разговор пресекся, его уже нельзя было при ней продолжать.
* * *
Среди ночи я проснулся внезапно; меня разбудило чье-то прикосновение… «Алексей! — раздраженно подумал я. — Какие-нибудь новые фокусы!» Но нет — это оказалась Макаровна. Она стояла, закутанная в платок, морщины ее тряслись, по ним ползли слезы.
— Что еще случилось? — зажигая лампу, спросил я. — Опять беда?
— Наоборот, радость, — прошептала она. — Ты знаешь, Алеша-то спит! Впервые за все время уснул спокойно. Лежит себе, ровно дышит, губами шлепает, как маленький… А ведь это ты его вылечил!
— Ну, чего там, мамаша, — отмахнулся я, — это все пустяки… Главное, что он успокоился… Я тоже рад. И очень.
— Ты, ты, — продолжала она, — это ты помог. Вот ведь как я удачно сделала, что приняла тебя!
— А кстати, почему ты сразу, с самого начала, не предупредила меня обо всем?
— Ох, что ты! — она махнула на меня сухонькой лапкой. — Нельзя было… ведь если бы ты узнал, ты бы не стал здесь жить. А мне как раз нужен был человек в доме. Так мне врач посоветовал… Я схитрила маленько, и видишь, как все хорошо получилось! И спасибо тебе, милый. И дай тебе Бог всякого счастья.
И она, кряхтя, поклонилась — древним, низким, земным поклоном.
Потом подняла ко мне морщинистое темное личико:
— Теперь живи здесь, сколько хочешь, и о деньгах не заботься; я с тебя ни единой копейки не возьму. Эта половина избы — верно — твоя!
Она ушла, что-то еще бормоча, а я погасил свет и устало вытянулся в постели.
Вот я и утвердился в звании сыщика! И даже уже награду получил за труды. Что ж, я и в самом деле потрудился. И помог человеку, спас его. Причем спас его — от самого себя… А эта проблема поистине не из легких!
