Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Он увидал меня и замер,
Смешной и добрый, как божок.
Я повалил его на травку,
На чистый, солнечный лужок!
И долго, долго, как попало,
На животе, на голове,
С восторгом, с хохотом и ржаньем
Мы кувыркались по траве…
В дверь из метели старик-водовоз
Утром вошел, и Аленка сказала:
— Мама, ты видишь, пришел Дед-Мороз,
Я его сразу-пресразу узнала!
Подошла к нему корова.
— Уходи! — сказал ей Вова.
А корова не уходит.
Вова слов уж не находит,
Не поймет, что это значит,
На нее глядит и плачет…
Ночь наступила.
Заснули дома.
Город заснувший
Окутала тьма.
Спать малыша
Уложили в кровать.
Только малыш
И не думает спать.
Мама не может
Понять ничего.
Мама негромко
Спросила его:
— Что тебе, милый,
Уснуть не дает?
— Мама, а как
Крокодил поет?
Горько плакал мальчик Лева
Потому, что нету клева.
— Что с тобой? — спросили дома,
Напугавшись пуще грома.
Он ответил без улыбки:
— Не клюют сегодня рыбки…
Т. С.
Идет дождь? — можно узнать по луже.
Любишь меня? — Определю не хуже
По ласкам твоим и взглядам.
Мне клятвенных слов не надо!
Забыла ли ты о друге?
Взгляни же скорей!
Все ясно…
Три года тебе, подлюге,
Письма писал напрасно!
1957
На меду, на браге да на финках
Расходились молнии и гром!
И уже красавицы в косынках
Неподвижно, словно на картинках,
Усидеть не в силах за столом.
Взяли ковш, большой и примитивный:
— Выпей с нами, смелая душа! —
Атаман, сердитый и активный,
Полетит под стол, как реактивный,
Сразу после этого ковша.
Будет он в постельной упаковке,
Как младенец, жалобно зевать,
От подушки, судя по сноровке,
Кулаки свои, как двухпудовки,
До утра не сможет оторвать…
И тогда в притихшем сельсовете,
Где баян бахвалится и врет,
Первый раз за множество столетий
Все пойдут старательно, как дети,
Танцевать невиданный фокстрот.
Что-то девки стали заноситься!
Что-то кудри стали завивать!
Но когда погода прояснится,
Все увидят: поле колосится!
И начнут частушки запевать…
Мое слово верное
прозвенит!
Буду я, наверное,
знаменит!
Мне поставят памятник
на селе!
Буду я и каменный
навеселе!..
Не надо, не надо, не надо,
Не надо нам скорби давно!
Пусть будут река и прохлада,
Пусть будут еда и вино.
Пусть Вологда будет родная
Стоять нерушимо, как есть,
Пусть Тотьма, тревоги не зная,
Хранит свою ласку и честь.
Болгария пусть расцветает
И любит чудесную Русь,
Пусть школьник поэтов читает
И знает стихи наизусть.
Я переписывать не стану
Из книги Тютчева и Фета,
Я даже слушать перестану
Того же Тютчева и Фета,
И я придумывать не стану
Себя особого, Рубцова,
За это верить перестану
В того же самого Рубцова,
Но я у Тютчева и Фета
Проверю искреннее слово,
Чтоб книгу Тютчева и Фета
Продолжить книгою Рубцова!.
За Вологду, землю родную,
Я снова стакан подниму!
И снова тебя поцелую,
И снова отправлюсь во тьму,
И вновь будет дождичек литься.
Пусть все это длится и длится!
1967
Побежала коза в огород.
Ей навстречу попался народ. —
Как не стыдно тебе, егоза?
И коза опустила глаза.
А когда разошелся народ,
Побежала опять в огород.
Свадьбы были,
Пасха ли,
Но вся деревня дрыхнула,
Когда ты
Под ласками,
Словно порох, вспыхнула!
Вспыхнула —
Покаешься!
Время будет скверное.
Твой студент
Катается
Весело, наверное…
Временно,
не временно,
А не сдержать слезиночек!
Над тобой,
Беременной,
Облетел осинничек…
Ничего
Не чаяла!
Увлеклась нечаянно!
Чаянно,
Нечаянно,
Но все равно отчаянно!..
Много было в комнате гостей,
Пирогов, вина и новостей,
Много ели, пили и шутили,
Много раз «Катюшу» заводили…
А потом один из захмелевших,
Голову на хромку уронив,
Из тоски мотивов устаревших
Вспомнил вдруг кладбищенский мотив:
«Вот умру, похоронят
На чужбине меня.
И родные не узнают,
Где могила моя…» —
Эх, ребята, зарыдать хотится!
Хошь мы пьем, ребята,
Хошь не пьем,
Все одно помрем, как говорится,
Все, как есть, когда-нибудь помрем.
Парень жалким сделался
и кротким,
Погрустнели мутные глаза.
По щеке, как будто капля водки,
Покатилась крупная слеза.
«У других на могилах
Всё цветы, всё цветы.
На моей сырой могиле
Всё кусты, всё кусты…»
Друг к нему:
— Чего ты киснешь, Проня? —
Жалобней: — Чего тебе-то выть?
Ты умрешь — тебя хоть похоронят.
А меня? Кому похоронить? —
И дуэтом
здоровилы эти,
Будто впрямь несчастливы они,
Залились слезами, словно дети,
На глазах собравшейся родни!
А ведь в песне,
так некстати спетой,
Все в такую даль отдалено,
Что от этих слез,
От песни этой,
Стало всем не грустно,
а смешно!
В дружный хохот
вкладывали душу. —
Ох, умора! Ох и мужики! —
Еще звонче пели про Катюшу
И плясали, скинув пиджаки!
Реки не видел сроду
Дружок мой городской.
Он смотрит в нашу воду
С любовью и тоской!
Вода тепло струится,
Над ней томится бор.
Я плаваю, как птица,
А друг мой — как топор.
Космонавты советской земли,
Люди самой возвышенной цели,
Снова сели в свои корабли,
Полетели, куда захотели!
Сколько ж дней, не летая ничуть,
Мне на улице жить многостенной?
Ах! Я тоже на небо хочу!
Я хочу на просторы Вселенной!
Люди! Славьте во все голоса
Новый подвиг советских героев!
Скоро все улетим в небеса
И увидим, что это такое…
Только знаю: потянет на Русь!
Так потянет, что я поневоле
Разрыдаюсь, когда опущусь
На свое вологодское поле…
Все стихи про земную красу
Соберу и возьму их под мышку
И в издательство их отнесу —
Пусть они напечатают книжку!
12 августа 1962 г.
Василию Тимофеевичу
Я не плыл на этом пароходе,
На котором в Устюг
плыли Вы,
Затерялся где-то я в народе
В тот момент
на улицах Москвы.
Что же было там,
на пароходе?
Процветала радость или грусть?
Я не видел этого, но, вроде,
Все, что было, знаю наизусть.
Да и что случилось там,
в природе,
Так сказать, во мгле моей души,
Если с Вами я на пароходе
Не катался в сухонской глуши?
Просто рад я случаю такому
Между строк товарищей своих
Человеку, всем нам дорогому,
Как привет, оставить
этот стих…
Куда меня, беднягу, завезло!
Таких местов вы сроду не видали!
Я нажимаю тяжко на педали,
Въезжая в это дикое село!
А водки нет
в его ларьке убогом,
В его ларьке единственном, косом…
О чем скрипишь
передним колесом,
Мой ржавый друг?
О, ты скрипишь о многом!..
1962
Живу я в Ленинграде
На сумрачной Неве.
Давно меня не гладил
Никто по голове.
И на рабочем месте,
И в собственном углу
Все гладят против шерсти
А я так не могу!
Пусть с горя я напился
Я тоже человек!
Зачем не уродился
Я в двадцать первый век?!
Кто-то в верности партии клялся,
Кто-то резался с визгом в лото,
И стремительно в ночь удалялся
Алкоголик, укравший пальто.
В это время заснул Коротаев,
Как залегший в берлогу медведь,
Потому что у строгих хозяев
До утра не позволят… балдеть.
Среди обыденного
Окруженья,
Среди обыденных гостей
Мои ленивые движенья
Сопровождает
Скрип костей.
Среди такого окруженья
Живется легче
Во хмелю,
И, как предмет воображенья,
Я очень призраки люблю…
1962
Уходите, мои печали,
Приодетые хулиганы…
Откричали, отвеличали,
Почесали свои калганы
И ушли
В дубовой обиде,
Ах ты, мол,
Гениальность вшивая!
…Я стою в обнаженном виде.
Знаю, что
Обо мне решили:
И талантливый,
А — г…но.
А Горбовскому — все равно.
23 сентября 1961 года
Что бы в старости ни сталось,
Я представить не могу,
Что на склоне лет усталость
И меня согнет в дугу!
Даже в час пустой и скверный
Не поверю в ту муру.
Просто я, как всякий смертный,
Знаю то, что я умру.
Помню я про этот финиш,
Но не кинусь в бред и дрожь,
Мол, куда стопы ни двинешь,
Все равно туда придешь!
На земле, где так отчаян
Жидконогий род пройдох,
Жить по-разному кончают:
Рузвельт умер,
Геринг — сдох!
— Кто ты?—
сурово спросил Чингисхан.
— Рощункин я, — отвечает Иван.
— Русский? — угрюмо спросил
Чингисхан.
— Что ты пристал?—
возмутился Иван,
Вызвал его на сражение в дол,—
Пал в этой схватке
ужасный монгол…
Годы неслись, как свирепая
Бия,—
Рощункин встретил однажды
Батыя.
— Кто ты?—
Спросил Чингисхана потомок.
Зря был потомок
надменен и груб:
Рощункин вызвал его
из потемок
И превратил в обезглавленный труп…
С. 3.
«Явлений,
дел,
событий груда…»
Поверь, здесь много чепухи.
Ну, разве пишутся стихи
Так прозаически,
Так грубо?
Пустого слова,
с виду броского,
Написанного впопыхах,
Ты не найдешь у Маяковского
В публицистических стихах.
Еще смешней в стихах лирических
Похожим быть на петуха.
Ведь сила строчек поэтических
Совсем не в громкости стиха.
…Ты называешь солнце блюдом —
Оригинально. Только зря:
С любою круглою посудой
Светило сравнивать нельзя!
Зачем же с вычурностью скучной
Писать крикливым языком?
Пусть будет стих простым и звучным,
И чувство пусть клокочет в нем!
Моя родина милая,
Свет вечерний погас.
Плачет речка унылая
В этот сумрачный час.
Огоньки запоздалые
К сердцу тихому льнут.
Детки (…) малые
Все никак не уснут.
Ах, оставьте вы сосочки
Хоть на десять минут.
Упадут с неба звездочки,
В люльках с вами заснут…
Веревка, яркое белье,
А во дворе играют дети.
В потемках прячется жулье…
Всё есть на этом белом свете!
Когда запоет радиола
в парке у нашего дома,
И девочка возле забора
стоит, ожидая кого-то,
Когда ты выходишь из дома,
и смотришь на все безразлично,
Грущу сильней,
Но прежних дней
Мне ни за что не вернуть!
Нам было тогда по семнадцать,
Теперь нам обоим по двадцать,
Но будто не только три года,
А целых полвека прошло:
Настолько с тобой изменились,
Настолько с тобой огрубели…
Грущу сильней,
Но прежних дней
Мне ни за что не вернуть!
Пили всякую фигню,
Заглянул потом в меню,
А в меню ни то, ни сё —
Выпил пива, да и всё!
Неужели
одна суета
Был мятеж героических сил
И забвением рухнут лета
На сиротские звезды могил?
Сталин что-то по пьянке сказал —
И раздался винтовочный залп! —
Сталин что-то с похмелья сказал —
Гимны пел митингующий зал!
Сталин умер. Его уже нет.
Что же делать — себе говорю, —
Чтоб над родиной жидкий рассвет
Стал похож на большую зарю?
Я пойду по угрюмой тропе,
Чтоб запомнить рыданье пурги
И рожденные в долгой борьбе
Сиротливые звезды могил.
Я пойду поклониться полям…
Может лучше не думать про все,
А уйти, из берданки паля,
На охоту,
в окрестности сел…
1960
Пришла, прошлась по туалету
Стара, болезненно бледна.
Нигде глазам отрады нету,
Как будто здесь была война!
Опять какая-то зараза
Сходила мимо унитаза!
Окурки, пробки, грязь… О, боже,
За что казнишь меня, за что же!
В ребятах тоже
нет веселья!
Улыбки сонно ей даря,
Еще качаются с похмелья,
Отметив праздник Октября!
1959
Перед большой толпой народной
Я речь на площади держал!
Очнулся в камере холодной,
Со мною рядом друг лежал.
За что! Я спорил с капитаном!
Но верный друг, повесив нос,
Сказал: — Не спорь!
Пока наганом
Он речь свою не произнес!
Сакс фокс рубал, дрожал пол
От сумасшедших ног.
Чувак прохилял
в коктейль-холл
И заказал рок.
Лицом был чувак ал,
Над бровью — волос клок.
Чувиху чувак позвал,
И начал лабать рок.
Чувиха была пьяна.
И в бешенстве лабы той
Вся изошла она
Истомою половой.
Под юбкой парок дымил,
И мокла капрона нить,
На морде написан был
Девиз: "Торопитесь жить!"…
Зубами стиляг сверкал
Коктейль-холл,
Сакс фокс рубал,
Дрожал пол…
1957
Ползает ручей в зеленой траве,
Скучный ручей, незвонкий…
Мысли перепутались в голове
От выпитой самогонки…
Я жизнь
за силу ее
люблю,
Но нет для души раздолья,
Чувство от чувства не отделю,
Радость смешана с болью!
От детских грез
я давно отвык,
И нет утешенья в мире,
Как узнать,
из чего я возник
И для чего предназначен в мире?
И почему это ползает по траве
Вот этот ручей незвонкий?
…Все перепуталось в голове
От выпитой самогонки!
1957
При шумных звуках торжества
В студенческой столовке
Кидал я пьяные слова,
Как будто поллитровки!
А утром вижу — мать моя! —
Печально свесив ножки,
Сидят на стуликах друзья
И допивают крошки.
Хотелось лица всем умыть,
Всех обласкать глазами,
Всех напоить и накормить
И сдать за них экзамен!
И подарить за них духи
Девчонкам, если нужно,
И написать за них стихи, —
Учитесь только дружно!
Нам силы хватит лет на сто!
За всех — за нас и предков —
Еще мы выпьем! И на стол
Стакан поставим крепко!
А.Романову
Романов понимающе глядит,
А мы коньяк заказываем с кофе,
И вертится планета и летит
К своей неотвратимой катастрофе…
До последней темноты
Носимся, как танки!
Не вернемся — я и ты —
С этой погулянки!
Добрый гость, а не бандит,
Я — в дыму дурмана.
Но меня не пощадит
Ревность атамана!
Станут финками колоть,
Набегут бульдоги, —
Голова, как спелый плод,
Скатится под ноги!
Или просто — на снежок,
Болтанув ногами,
Тело рухнет, как мешок
С глупыми стихами!
В лагерях мои враги
Будут не впервые
Слезы лить, как батоги,
Длинные и злые!
До последней темноты
Вой гармошки!
Все ребята — как коты,
А девки — как кошки…
Вот возьму
И стану метким!
Или опрометчивым.
И однажды
В дом к соседке
Вдруг нагряну
Вечером!
Мол, давай-ка
Мы попроще
Рядышком сядем?
Мол, давай
Ты будешь тещей,
А я тебе
Зятем?
Загуляет под
Бандуру
Все село угрюмое…
Голова моя —
Не дура:
Что-нибудь да
Думает!
Стоит изба в лесу
сто лет.
Живет в избе
столетний дед.
Сто лет прошло,
а смерти нет,
Как будто вечен
этот дед,
Как вечен лес,
где столько лет
Он все хранил
от разных бед…
Собаке товарища
Мойся, Джерри,
милый друг.
Жаль, поклонников твоих
так узок круг.
Н. Белякову
И дубы вековые над нами
Оживленно листвою трясли.
И со струн под твоими руками
Улетали на юг журавли…
Море черного цвета,
Снег на горах.
Это начало лета
В наших местах!
Огромный мир
По-прежнему не тих.
Они грозят.
Мы сдерживаем их…
Да будет тот счастливый вечер,
Когда за праздничным столом
Ты будешь водкой обеспечен
С большим семейным пирогом.
И вновь, забытым чувствам внемля,
Сквозь поздравлений громкий шквал
Ты вспомни пасмурную землю,
Сплошь состоящую из скал.
Как волны грохали за бортом,
И, над ведром разинув пасть,
Бранился ты на воздух спертый,
На сногсшибательную трясь.
Все-все припомни для начала,
И, над столом поднявшись в рост,
Провозгласи, в руке с бокалом,
За тех, кто в море, — первый тост!
Пишу шутя
Стихи пустые
Финтикультя —
шестые!
Все, что написано мной
Грубого, низкого, пошлого,
Я не считаю игрой
И пережитками прошлого.
Нет, не писал безрассудно я.
И говорю не напрасно:
Жизнь наша флотская трудная
Все же прекрасна!
Хочешь, стих сочиню сейчас?
Не жаль, что уйдешь в обиде…
Много видел бесстыжих глаз,
А вот таких не видел!
Душа у тебя — я знаю теперь —
Пуста и темна, как сени…
«Много в жизни смешных потерь»,
Верно сказал Есенин.
Ты ко мне немножко наклонилась,
и так близко взгляд твой засверкал!
Как-то не нарочно получилось,
что тебя я вдруг поцеловал.
Ты сказала с явным огорченьем:
«Разве это честно? — Сам реши!»
Но ведь я не ради развлеченья, —
я тебя целую от души!
Я тебя не называю милой,
Но, тобой любуясь вновь и вновь,
я хочу, чтоб нас соединила
нежная взаимная любовь!
Что с того, что я бываю грубым?
Это потому, что жизнь груба.
Ты дымишь
своим надменным чубом,
Будто паровозная труба.
Ты одет по моде. Весь реклама.
Я не тот…
И в сумрачной тиши
Я боюсь, что жизненная драма
Может стать трагедией души.
Пел солист красивым баритоном,
Джаз играл волнующий фокстрот.
Я в углу беседовал с пижоном,
Сунув сигарету в рот.
Голову склонив довольно низко,
Я не видел посторонних лиц.
Но внезапно
чей-то
близко-близко
Жаркий взгляд
сверкнул из-под ресниц.
Мне стоять с пижоном
грустно стало.
И, сказав рассеянно: «О' кей!»,
Медленно пошел я через зало
И остановился перед ней.
«Потанцуем?» —
я ей руку подал.
И она в согласии немом
Подошла ко мне вполоборота,
Ласково взглянула:
— Что ж, пойдем…
Темный локон живописно падал
На ее чуть-чуть вспотевший лоб,
Голос томно-тихий,
а во взглядах
Самых сильных чувств
калейдоскоп!
От нее не веяло притоном,
Улыбался
детской формы рот…
Пел солист красивым баритоном,
Джаз играл волнующий фокстрот.
Невысокая, ростом с ведро,
Ты себя возомнила красоткой.
И, упершись рукою в бедро,
Ходишь важной до смеха
походкой.
Не смеши, не показывай власть!
Не страдаю влюбленностью мелкой…
И тебе говорю не хвалясь:
«Все равно — не останешься целкой!»
…Ax, этот мир, на кладбище похожий!
Могильный мрак сгущается вдали.
Но я привык. Я чувствую без дрожи
Вращенье умирающей земли.
И, головой упершись в воздух плотный,
Ногой на кнехт небрежно наступив,
Вот и сейчас я с миной беззаботной
Плюю с борта в чернеющий залив.
А вахта кончится —
конечно, не заплачу.
Уйду, возьму газетку перед сном,
Стакан воды холодной……
И все пойдет обычным чередом.
Велят идти на инструктаж.
Приказ начальства не смешки,
Но взял я в зубы карандаш,
Пишу любовные стишки.
Но лейтенант сказал: — Привет!
Опять не слушаешь команд!
Хотелось мне сказать в ответ:
— Пошел ты…….. лейтенант!
Но я сказал: — Ах, виноват, —
И сразу, бросив карандаш,
Я сделал вид, что очень рад
Послушать умный инструктаж.
Зачем соврал? Легко понять.
Не зря в народе говорят:
Коль будешь против ветра…..
В тебя же брызги угодят!
Отоснились пепельные косы,
О которых Флёров написал.
Поднимались в кубриках
матросы,
Выносили койки на причал.
Над заливом дождь холодный
капал,
На волне качался альбатрос.
Весь продрогший вахтенный
у трапа
Вытирал перчаткой мокрый нос.
Обозвав кого-то………
Старшина слонялся в стороне.
Офицер с начальственным
вопросом
Обращался громко к старшине…
Я шагал, заложив руки в брюки,
И подумал мрачно: «Может, тут
Я загнусь нечаянно от скуки.
И меня на кладбище свезут.
Похоронят где-нибудь под
елкой…
И тогда у старого плетня
Будет часто плакать втихомолку
Девушка, любившая меня».
Июньский пленум
Решил вопрос:
Овсом и сеном
Богат колхоз…
Июньский пленум, июньский пленум,
ты наш оплот!
Хорошим сеном ты кормишь флот!..
Что там — трудные походы!
Все бы выдержал! Не слаб!
Только жаль, что в эти годы
Оторвали нас от баб…
Может,
если бы поблизости
Был женский персонал,
Я бы мог дойти до низости:
Насиловать бы стал!
То ль адмиральский ум
померк —
Отважен, как Мальбрук,
Военачальник Арлейг Бэрк
В поход собрался вдруг.
— «Война с Россией стоит
свеч», —
И, не подумав, видно,
В сенате произносит речь
И атомом грозит нам.
Обуял Бэрка дикий бред,
А не мешало б знать,
Что мы число своих побед
Привыкли умножать.
Известно всем, СССР
Ракетами силен,
И можем мы, почтенный сэр,
Любой достать район.
И если вы в недобрый час
Затеете поход,
СССР ваш флот и вас
С лица земли сметет.
Могуч наш флот на страх
врагам,
На нем отважны люди,
И Ледовитый океан
Для вас могилой будет.
Я иду с гармошкой по деревне,
С краснозвездной шапкой
набекрень.
И по пьянке около деревьев
Носом чуть не врезался
в плетень.
Бегают вороны по сугробу,
У калитки хрипло лает пес.
Мне кричит: «Не падайте,
матрос!»
Отвечаю я, смущенный очень:
«Ах, простите, девушка-краса…»
У нее сверкают гневно очи.
«Милая, простите… —
повторяю —
Не ругайтесь, если что не так.
За три года в первый раз гуляю,
Веселюсь, как истинный моряк».
Девушка поморщилась с досадой,
Тихо мне сказала: «Ты не прав»,
И ушла, повиливая задом,
Навсегда меня очаровав.
Я остался около деревьев
И, конечно, понял в этот день,
Что позорно шляться по деревне
С краснозвездной шапкой
набекрень.
Валентину Сафонову
Пусть в дальнем
домике твоем
Никто ни с кем не лается.
Пусть только счастье
входит в дом
И все, что полагается.
Подморозило путь наш древний,
Неожиданный холод лют!
Ходим, съежившись по деревне,
Ищем денег. И нам дают.
Нам, конечно, дают немного.
Говорят: — Мол, ребята те…
— Благодарствуем! Слава Богу!
Праздник будет на высоте!
С полных кружек сдувая пену,
Всенародный поддержим тост!
И опять — на ночную смену
Электричкой за сорок верст…
Звезды как звезды.
Беда лишь в том,
Что нет туалета рядом.
Я не романтик:
Зайду за дом
И звездам
задам
задом!
В укромной комнате своей,
Не допуская пьяных оргий,
Среди гуляющих гостей
Сидел я, маленький и зоркий.
Сидел я трезвый, как дитя…
Отвеселились забияки
И удивлялись, уходя,
Что эта ночь прошла без драки.
Во всех компаниях, друзья,
Когда пируете до зорьки,
Необходим, конечно, я
Спокойный, маленький и зоркий.
Ах, отчего мне
Сердце грусть кольнула,
Что за печаль у сердца моего?
Ты просто
В кочегарку заглянула,
И больше не случилось ничего.
Я разглядеть успел
Всего лишь челку,
Но за тобою, будто за судьбой,
Я выбежал,
Потом болтал без толку
О чем-то несущественном с тобой.
Я говорил невнятно,
Как бабуся,
Которой нужен гроб, а не любовь.
Знать, потому
Твоя подруга Люся
Посмеиваясь, вскидывала бровь?
Вы ждали Вову.
Очень волновались.
Вы спрашивали: «Где же он сейчас?»
И на ветру легонько развевались,
Волнуясь тоже,
Волосы у вас.
Я знал
Волненья вашего причину
И то, что я здесь лишний, —
Тоже знал!
И потому,
Простившись чин по чину,
К своим котлам по лужам зашагал.
Нет, про любовь
Стихи не устарели!
Нельзя сказать, что это сор и лом.
С кем ты сейчас
Гуляешь по Форели?
И кто тебя целует за углом?
А если ты
Одна сидишь в квартире,
Скажи: ты никого к себе не ждешь?
Нет ни одной девчонки в целом мире,
Чтоб про любовь сказала: «Это ложь!»
И нет таких ребят на целом свете,
Что могут жить, девчонок не любя.
Гляжу в окно,
Где только дождь и ветер,
И вижу лишь тебя, тебя, тебя!
Лариса, слушай!
Я не вру нисколько —
Созвучен с сердцем каждый звук стиха.
А ты, быть может,
Скажешь: «Ну и Колька!»
И рассмеешься только: ха-ха-ха!
Тогда не сей
В душе моей заразу —
Тоску, что может жечь сильней огня.
И больше не заглядывай ни разу
К нам в кочегарку!
Поняла меня?
Погода какая!
С ума сойдешь!
Снег, ветер и дождь-зараза!
Как буйные слезы,
струится дождь
По скулам железного Газа.
Гости у нас.
Не такие, как ты.
Пьют водку и гложут кости.
Не слишком ли много
у нас темноты
От вас, дорогие гости?
Все пьют и жуют
и жужжат: жу-жу…
Дождь, ветер… Фонарь маячит…
На памятник Газа
в окно гляжу:
Железный! Чего же он плачет!
Мы буквы изучим на первых порах,
А после помчимся на полных парах!
Поэт вокруг своей оси
Всегда вращался, как планета, —
Ведь каждый миг душа поэта
Полна движения и сил!
…Дышу натружено, как помпа,
Дышу, осиливая грусть.
Лежу противный, будто бомба,
Не подходите — я взорвусь!
Но встану окна распахнуть —
И ветра свежесть ледяная
Звенит, волненьем наполняя
Мою прокуренную грудь.
Друзья, ко мне на этот раз!
За пару дружеских словечек
Велю зарезать двух овечек,
Вина достану — все для вас!
Для вас прочту, имея такт,
Свой стих — любимый и ударный,
Хотите — каркайте: «Бездарно!»
Простите только, что не так…
Они поют, куют и пашут.
Когда ж обижены за жизнь,
они кричат, руками машут,
как будто только родились!
Чего хотят они,
созданья,
с клеймом в начале и в
конце?
…Ты научись на их страданья
смотреть с улыбкой на лице.
Ты, как дурак, не прыгай в
пламя
спасать младенцев и уют,
и если надо будет знамя —
возьми,
какое подадут.
В конце концов железным матом
прокляв сожителей своих,
ты нищим будь или
богатым,
но независимым от них!
И если ты сумеешь это,
я первым буду в этот раз
за то, чтоб кончили
кастетом
тебя, глупейшего из нас!
…И все равно в динамик
хлипкий —
попробуй их останови! —
кричат отчаянные скрипки
о жажде счастья и любви!
Встретил нас Налдеев, встретил нас Шувалов,
Собралась веселая семья:
Вадик Куропаткин, Миша Шаповалов,
Роза Хуснутдинова и я!
Вадик Куропаткин стать марксистом хочет —
Маркса поднимает он на щит.
Миша Шаповалов весело хохочет!
Роза Хуснутдинова молчит…
Ты — Передреев,
Я — Рубцов.
Давай дружить
В конце концов!
Быть может, я для вас
в гробу мерцаю,
но должен я сказать
в конце концов:
я — Николай Михайлович
Рубцов —
возможность трезвой жизни
отрицаю…
Последняя растоптана гитара,
Последняя разорвана гармонь!
Последняя красавица Тамара
Зарезана и брошена в огонь!..
Льву Чудинову
Нас на Вою
вызвал Лёва.
А на Вое
нету клёва.
Ст. Куняеву
Если жизнь начать сначала,
Все равно напьюсь бухой
И отправлюсь от причала
Вологодчины лихой.
Знайте наших разгильдяев!
Ваших, так сказать, коллег!
— Где, — спрошу я, — человек
По фамилии Куняев?
И тотчас ответят хором:
— Он в Москве! Туда катись!
И внушат, пугая взором:
— Там нельзя греметь запором
И шуметь по коридорам:
Он описывает жизнь!
И еще меня с укором
Оглядит: — Опасный вид!
Мол, начнёт греметь запором
Да шуметь по коридорам,
То-то будет срам и стыд!
Гнев во мне заговорит!
И, нагнувшись над забором,
Сам покрою их позором,
Перед тем спросив с задором:
— Кто тут матом не покрыт? —
Кроя наших краснобаев,
Всю их веру и родню,
— Нужен мне, — скажу, — Куняев,
Вас не нужно — не ценю!
Он меня приветит взглядом
И с вопросом на лице
В цэдээловском дворце
Помолчим… с буфетом рядом!
Занесенная снегом избушка
Все-то знает, о чем ни спроси!
Все расскажет она, как подружка,
О судьбе поседевшей Руси.
Родилась у Геты Ленка —
Веселей пошло житье.
Сядет Ленка на коленку
И посмотрит на нее.
Мне трудно думать:
Так много шума.
А хочется речи
Простой, человечьей.
Забыл приказы ректора,
На всем поставил крест.
Глаза, как два прожектора,
Обшаривают лес.
После озера, леса и луга
Сколько будет рассказов для друга,
Сколько будет солений, варений,
Сколько будет стихотворений!
Над Липиным Бором — мерцанье.
Над Липиным Бором — светло.
Как всяких забот отрицанье,
Седое, почило село.
Я еду, я еду по свету,
Я знаю, что будет потом:
Россия! Куда ни приеду,
Ты всюду отчизна и дом.
(Из Омара Хайяма)
Хорошо, когда друзей — не счесть.
Ты поднес мне радостную весть.
Ты всегда считался быстроногим —
В гастрономе четвертинки есть.
Я пойду однажды к Толе
И так скажу я: — Анатолий!
Ты — Передреев, я — Рубцов,
Давай дружить в конце концов.
Потом к Вампилову направлю
Свой поэтический набег.
Его люблю, его я славлю
И… отправляюсь на ночлег.
Задушевная подружка,
Гармониста не жалей,
Запевай повеселее,
Да еще повеселей!
Задушевная подружка,
Постараемся давай,
Я одну спою частушку,
Ты другую запевай!
Все в столице изучили
И собрались на совет,
И награду нам
вручили —
Понимаешь или нет?
Понимаю, понимаю,
Что награды выше нет,
Широко летят по краю
Поздравленья и привет.
Вологодские льноводы
Загордились — не
глядят!
Говорят животноводы,
Что шампанского хотят!
Всех с наградою
поздравим,
Не потратим лишних
слов,
Нашу партию прославим,
Также верную любовь!
Всё бы пели, всё бы пели,
Всё бы веселилися,
Только руки гармониста,
Видно, утомилися.
До свиданья, до
свиданья!
Всем душевно говорим,
Гармониста на прощанье
за игру благодарим.
С Новым годом!
С новой елкой!
Честь простым словам!
Жизни доброй,
Жизни долгой
Я желаю вам.
Я не буду себя
влюблять
Я не буду тебя
оскорблять.
Что было в жизни, то прошло,
Что не прошло, уже проходит,
И все уже произошло,
И ничего не происходит.
Какую слякоть сделал
дождь,
Какая скверная погода!
А со стены смеется вождь
Всего советского народа.
У магазина «Пиво-воды»
Лежал хороший человек.
Он тоже вышел из народа —
Как вышел, так упал на снег.
Я — богатырь, я — витязь,
Но встал не с той ноги.
Явитесь мне, явитесь,
Друзья, а не враги.
Я нездоров, я болен,
Горят мои мозги.
Я другом недоволен,
Явитесь мне, враги.
Я гляжу на жизнь
сквозь дно стакана.
Водка — зло!
А может, и не зло?
Тяжело в деревне без
нагана.
И с наганом —
тоже тяжело.
Ты спроси меня, спроси:
Ездишь, Коля, на такси?
Я отвечу со смешком:
Лучше двигаться пешком.
Жизнь — океан, волнуемый
скорбями,
Но ты всегда не робкий был
пловец,
Ты скован был вселенскими
цепями,
Но лучших чувств ты был всегда
певец!
Пусть бьют ключом шампанское и
старка!
Я верю в то — ты мне
не прекословь! —
Что нет на свете лучшего
подарка,
Чем в день рожденья
общая любовь!
Ю. Алешковскому
Коньяком нам платят за строку
Но не радость в этом!
В этом боль же!
Целый мир — бутылка коньяку,
Только звезд наклеено побольше!
Потому за дружбу наших душ
Я принес сегодня не горилку, —
Вот стихи. Когда уеду в глушь,
Не поспать над ними почему ж,
Поминая пьяного курилку?..
Н. Рубцов30/XI — 68 г. г. Москва
Ю. Лещеву
После этой нелепой
волынки
Сообща
На толкучем купили рынке
Хвост леща.
И, конечно, искали не чая
Мы с тобой,
За ларек подались
вначале
Голубой.
Слаще меда, вкусней
кефали
Был ты, лещ.
Мы, тобой закусив,
сказали:
«Это вещь!»
Люблю цветы герань!
Все остальные дрянь!
Мое слово верное,
Мои карты — козыри.
Моя смерть, наверное,
На Телецком озере.
Потом я с областным
сидел премьером
В том кабинете…
Как жаль, что
ни одним своим примером
Я сам его тогда не убедил…
Потом я был на кладбище —
забавно
Там девочки затеяли игру.
Как жаль, что я умру
совсем бесславно,
А может, я с достоинством
умру?
Люблю змею, когда она,
Вся извиваясь и свисая,
Ползет, глазами завлекая…
О, Господи! Ведь я сама такая!
Сначала были потопы,
Потом начались пожары,
И бегали антилопы
И диких овец отары.
Валентин Васильевич
Амосов,
У меня, конечно, нет
вопросов,
Но путем проститься
с вами здесь —
У меня желанье это есть.
До свиданья! Вам я
благодарен.
Лучше чувства выразить
бездарен…
Сижу в гостях за
ароматным чаем
С друзьями, продолжая
давний спор.
Россия, Русь! Неужто
одичаем,
Себе подпишем смертный
приговор?..
Войти с помощью соц. сетей: