Глава 4
21 октября 1914 года, Царское село
Максим изрядно нервничал, поглядывая на собирающихся людей. Кроме ходящих раненых в зал принесли десятка два носилок с лежащими. Ну и так людей набралось немало. В том числе и не вполне местного контингента. Десятка полтора вицмундиров появилось здесь явно с каким-то смыслом.
Но, пора.
Сидя с совершенно непробиваемым лицом, Максим встал и, опираясь на костыль, вышел на кромку импровизированной сцены.
- Тихо! – Крикнул он, перекрывая гомон нескольких сотен людей.
Секунда. Вторая. Третья.
И зал замолчал.
А Максим начал выступление. Не сольное. Нет. Ни в коем случае. Он постарался задействовать всех офицеров, кто более-менее прилично играл. Местная музыка совершенно не годилась. Времени на полноценное разучивание новых композиций не было. Поэтому он постарался выделить простенькие блоки, вроде ритма, отдельным исполнителям, а себе оставить соло и сложные участки. В итоге получалось куда более объемное и сочное звучание. А ведь подключалось по возможности и фортепьяно, и барабан, и тройку духовых, которые смогли подтянуть через знакомых.
Работать приходилось на слух и очень напряженно. Но справились.
И вот грянули первые аккорды композиции «Марш артиллеристов» в небольшой переделке. Там и нужно было всего заменить несколько слов, подгоняя под конъюнктуру исторической ситуации. Поэтому в этом варианте, названном «Гимн артиллеристов» появились такие строчки, как «Артиллеристы, Царь нам дал приказ» и «Из многих сотен батарей». Потому что говорить о тысячах батарей было слишком уж несвоевременно.
Максим посчитал, что открывать репертуар нужно со своеобразных гимнов родов войск. Поэтому «Погоню» из «Неуловимых мстителей» он назвал «Гимном кавалерии». А обрезанный и немало подкорректированный вариант «Мы за ценой не постоим» стал «Пехотным гимном». Ради чего ему пришлось вываливать топорный обрубок офицерам и искать помощи в правке рифм.
Зашло.
Играли – так себе. Времени толком разучить не было. Да и офицеры, назначенные на пение, иногда сбивались. Но для «колхоза» выходило отлично. Поэтому весь зал аплодировал.
Дальше прозвучали «Ты ждешь Лизавета» и «Катюша», которые даже адаптировать не потребовалось. Ну и все. На этом Максим хотел откланяться. Но не тут-то было.
Зал хотел продолжения.
Офицеры, из которых поручик собрал сводный оркестр, стушевались. Они ведь разучили всего эти композиции. И ничего сверх выдать, разумеется не могли. Поэтому Максим обратился к залу:
- Друзья! Мы подготовили только эти пять песен. Если вы желаете продолжение, то нам придется импровизировать. И качество исполнения может сильно пострадать…
Но людям хотелось «продолжение банкета».
Поручик взглянул на совершенно озадаченные лица своих подопечных. Тяжело вздохнул. И пошел к фортепьяно. От них в этой ситуации не было никакого толка.
Сел. Взглянул в зал поверх музыкального инструмента. И начал выдавать из себя все, что когда-либо разучивал. Не классику. Нет. Просто что-то веселое, интересное и незнакомое местным. Тему «Пиратов карибского моря », «Чарльстон », «Буги-вуги » и так далее. Молча, разумеется. Он и раньше не пел, стесняясь.
Прозвучало семь веселых и довольно динамичных композиций подряд.
Пауза.
И тут священник, сидящий на одном из самых «козырных» мест, вдруг заявил:
- Сын мой! А можешь ли ты исполнить что-то для добрых христиан?
- Отче, - не растерялся Максим. – Так я только для них и играл.
- Но…
- Скажите мне, отче, что должен сделать добрый христианин, попав в ад?
- Э-э-э… - осекся священник.
- Правильно! Дать в рыло ближайшему черту, отобрать у него вилы и, вооружившись, решительным натиском забросить эту нечисть в котел!
По залу прошли смешки. Священник же заткнулся, не в силах найти выхода из этой неловкой ситуации. Поручик же встал из-за фортепьяно, намереваясь на этом и завершить концерт. Но тут одна из сестер милосердия, что стояла возле главного врача, громко произнесла:
- Максим Федорович. Сыграйте что-нибудь и для дам.
Женщина лет сорока, также в костюме сестры милосердия, на нее шикнула, грозно сверкнув глазами. Мама видимо. Но никакого эффекта. Озорной взгляд юной особый был дерзким и провокационным.
Поручик пожал плечами. Почему-то ее обижать грубым отказом не хотелось. Ничего особенного в ней не было. Мордочка не смазливая. Но и не страшная. Просто приятная девушка с огоньком. Поэтому он сел и начал играть самую нежную вещь, которую он знал – «Мой ласковый и нежный зверь» Евгения Даго . Это была одна из самых первых вещей, которые заставила его выучить мама. Так что сыграл он ее очень чисто, практически на уровне исполнителя консерватории. В отличии от других композиций, где неловких моментов хватало.
Закончил играть. И вопросительно выгнул бровь, интересуясь: «Ну теперь-то ваша душенька довольна?». Он всю композицию смотрел этой молоденькой сестре милосердие прямо в глаза, играя «на ощупь». Не хотелось терять зрительного контакта. Но эта заноза не удовлетворилась. Она с бесятами во взгляде заявила:
- Спойте! Максим Федорович, спойте нам! Вы ведь не пели еще!
- Да! Спойте! – Поддержали ее в зале.
Парень почувствовал себя не очень хорошо. На мгновение его показная абсолютная самоуверенность дала трещину, и он затравленно взглянул на главврача. Но Вера Игнатьевна лишь усмехнулась и кивнула, дескать, вперед, люди ждут. Это Максима разозлила. Ведь получалась, что эта мелкая стервочка достает его с ее подачи. То есть, Гедройц просто так изыскано ему мстить за дерзость.
Мгновение. И адреналин понесся по жилам, отбрасывая всякую тень сомнения и неуверенность в себе. Его глаза прямо вспыхнули, вызвав некоторую оторопь у главврача, заметившего эту волну изменений.
Максим же громко произнес:
- Друзья! Я право стесняюсь петь. В трезвом виде из меня песни и клещами не вытащишь.
Намек поняли. И очень скоро у поручика в руках появилась небольшая фляжка коньяка. Которую он опрокинул в себя, словно стопку. Немного посмаковал послевкусие и неопределенно пожал плечами.
Ему подали еще одну фляжку. И еще. И еще.
Успокоился он только после того, как «всосал» на халяву литр этого напитка. Высокая стойкость к опьянению не раз сказывалась на его жизни в прошлом. То ли у него спирт как-то плохо усваивался, то ли еще что, но в посиделках перепить его было просто нереально. Вот и сейчас. Выпив литр крепкого алкогольного напитка практически залпом, он глубоко выдохнул, прислушиваясь к своим ощущениям. Блаженно улыбнулся немалому облегчению болей в ноге. И сделал первый проигрыш знаменитой песни «Про зайцев ». Ну, той, где они трын-траву косили.
Никулин из него не получился, но получилось славно.
Едва он закончил, как та же егоза выкрикнула:
- Про любовь! Максим Федорович, спойте про любовь!
«Ну … крашеная», - пронеслось у него в голове и он, кровожадно улыбнувшись, начал исполнение песни «О любви » из кинофильма «Гардемарины, вперед!» стараясь от всей души. Выкладываясь целиком и полностью. И при этом неотрывно смотря в глаза этой дерзкой сестре милосердия, всем своим видом давая понять, что поет исключительно для нее.
Подвоха она не знала и охотно приняла такой очевидный знак внимания, довольно улыбаясь. А потом случился сюрприз. Максим с особым выражением и придыханием пропел слово «Любимая», идущее в финале припева, и девчонка залилась краской.
В зале же в этот момент наступила просто гробовая тишина. И так-то было тихо. А тут – вообще. Даже мухи прекратили жужжать и спариваться. Почему? Поручик не знал и, что немаловажно, не желал знать. Не его проблемы.
Пел он, разумеется, без дуэтной переклички с женщиной. Ибо не было ее под рукой. Вот усердно гудел своим баритоном, стараясь попадать в ноты. Непривычное дело. Очень.
Когда Максим закончил, эта егоза, закрыла своими довольно изящными «лапками» совершенно раскрасневшееся лицо. А Максим, встал. Прошелся по сцене. Взял гитару. И произнес.
- Друзья, я не хотел бы заканчивать на столь сентиментальной ноте. Любовь грустна. И в ней тоска. А я хотел подарить вам пламя жизни. Поэтому смею добавить от себя еще одну песню на иной лад. Раз уже все равно мою неловкость смыло коньяком.
Зал пребывал в тишине.
Максим уселся поудобнее и «забацал» им в очень красивом варианте старую-добрую песенку про «полклопа». Ну, то есть, Pourquoi pas, которую Михаил Боярский не смог нормально произнести, исполняя эту композицию для кинофильма «д’Артаньян и три мушкетера ». Только не косяча с произношением на французском языке. Мама в свое время сильно уж тыкала в этом носом и злилась. Вот и запомнилось.
Завершил.
Объявил окончание концерта. И не спеша поковылял прочь, осторожно перебирая своими костылями. Боль в ноге почти не чувствовалась, но разумение в голове осталось. Мышечные ткани пока не восстановились.
Когда все полностью закончилось и Максим уже пошел среди стульев, раздались бурные аплодисменты. Но ему уже было плевать. Ложка дорога к обеду. Не похлопали в нужный момент, так и потом не стоит.
Поравнялся с главврачом.
- Вы хорошо справились, - вполне благожелательно произнесла она.
- Благодарю.
- Когда нам ждать следующего концерта?
- Боюсь, что я не смогу вам помочь в этом деле. Он оказался слишком изматывающим для моих ран. Но уверен, офицеры справятся и без моей помощи.
- Вы серьезно? – Немного нахмурилась Гедройц.
- Как никогда, Вера Игнатьевна, - ответил Максим.
И пошел дальше. Мазнул взглядом по той егозе. Она стояла все еще красная и смущенная, но взгляда не отвела. Ей он тоже кивнул, выделяя из толпы. И удалился.
- Каков наглец, – тихо отметила сорокалетняя сестра милосердия, впрочем, без всякого раздражения в голосе.
- Пустое, - отмахнулась Вера Игнатьевна.
- Вы думаете? Тогда почему он отказался?
- Думаю, он считает, что это я попросила вашу дочь поставить его в неловкое положение. Он ведь даже не знает, как ее зовут. Да и никого из вас не признал. Мне право очень неудобно за всю эту историю. У него недурно получилось.
- Я никогда не слышала таких песен, - тихо произнесла та самая юная сестра милосердия.
- Я тоже, - кивнула Гедройц. – И нам остается только гадать, что еще скрывает его травмированная голова…
