На фабрике ни души. Свечи погашены, темнота насыщена отвратительной вонью. Это даже не запах гниющей плоти. Похож, даже очень похож, но куда более едкий. Анне Стине не по себе – ничего удивительного, так всегда бывает в местах, где только что кипела жизнь, и вдруг все расходятся и в пустых стенах поселяется грозная тишина. Глаза ее постепенно привыкли к сумеркам, но она почти не видит своего спутника, следует за ним больше по звуку шагов. На щелястых, неплотно пригнанных дощатых стенах время от времени вспыхивают последние искры заката, и тогда ей видно, как тень его привычно огибает остывшие чаны, бочки и кульверты, на дне которых смутно видны следы неизвестной мутной жидкости.

В углу, забитом разного размера горшками, он останавливается, заглядывает то в тот, то в другой. Наконец, выбирает два сравнительно небольших, притаскивает их на грубый, заляпанный стол. Потом опять исчезает и возвращается с воронкой и бутылью. Снимает с крюка грубые кожаные рукавицы и, прежде чем начать смешивать порошки из горшков, натягивает их и проверяет, не дырявы ли. Потом через воронку пересыпает в бутылку и выпрямляется.

– Ты видела мои руки и слышала мой рассказ. Думаю, не надо напоминать, насколько опасен этот порошок. Обращайся с бутылкой так, будто в ней закупорен сам нечистый.

Она потянулась за бутылкой, но он отдернул руку.

– А заплатить?

Анна Стина пошарила в кармане юбки – там лежал узелок с чаевыми, сэкономленными в «Мартышке». Торопливо развязала узелок и выложила на стол деньги. Он вздохнул и глянул на нее укоризненно:

– Не густо… А ты знаешь, сколько дров уходит, чтобы приготовить всего один фунт поташа? Сколько труда! Лесорубы, плотогоны… А мы тут, рабочие мануфактуры? Пока напилишь и наколешь эти бревна, семь потов сойдет… Нет, за такой труд маловато.

– У меня есть еще вот это. – Она протянула ему большую бутыль, до краев наполненную крепким перегонным вином.

Немало дней ушло, чтобы наполнить эту бутылку из недопитых гостями стаканов.

Нищий презрительно засмеялся:

– Я, конечно, не из тех, кто плюет в стакан, но за деньги, что я мог бы получить за порошок, можно купить десяток таких бутылок.

Он задумался. В полутьме Анна Стина не могла различить выражение его лица и тем более понять, о чем он размышляет.

– А зачем тебе все это?

Она настолько устала от лжи и притворства, что решила – терять ей нечего.

– Я изуродую свое лицо, так чтобы никто и никогда меня не узнал.

Ей показалось, он испугался.

– Но, девочка моя… зачем?

– Это мое дело. Длинная история. Могу только сказать, что от этого зависит моя жизнь.

«И не только моя», – мысленно закончила она.

Нищий несколько раз прошелся вдоль длинного стола. Дыхание его заметно участилось. Наконец он остановился и потер изуродованные руки.

– Ты очень красива, девочка. И мне не по душе, что ты задумала, – погубить такую красоту, да еще с моей помощью. – Он помолчал. – Ну ладно, заплатить, как надо, ты не можешь, так позволь мне доказать, что есть еще люди, которые ценят красоту. Там есть мешки в углу, не шикарно, конечно, но на одну ночь сгодится.

Анна Стина словно онемела. Молчание ему не понравилось, он начал переминаться с ноги на ногу. Что он задумал? Она постепенно сообразила, что никакие уговоры не помогут.

– Ты не подумай, я не того сорта… но обстоятельства…

– А разве есть другой сорт? – презрительно спросила Анна Стина и протянула руку. – Могу я получить свой товар, прежде чем ты получишь свой?

Она приняла бутылку и удивилась – смертельная смесь оказалась почти невесомой. Открыла пробку и понюхала – ничем не пахнет, а может, окружающая вонь перебивает все запахи.

Анна Стина подняла глаза и кивнула – договорились. Нищий начал стаскивать мешки в угол. Она презрительно смотрела на его возню, пока он не выпрямился, кивнул и сделал приглашающий жест – ложись, дорогая.

Она покачала головой.

– Ложись ты первый. Я сяду сверху, тебе же будет приятней.

Он заулыбался, расстегнул штаны, опустился на серую бесформенную кучу тряпья. Подумал, снял куртку и стянул через голову рубаху. Тощее тело в присохших струпьях грязи.

Анна Стина подошла совсем близко. Он протянул ей руки для объятия, но она решительно перевернула бутылку и высыпала порошок ему на грудь. Он от неожиданности даже не пошевелился, но растерянность мгновенно переродилась в злобу:

– Я же тебе сказал, дура, без воды порошок не действует! Теперь так дешево не отделаешься.

Анна Стину мгновенно выдернула пробку из бутылки с перегонным и плеснула ему на грудь. Комната мгновенно наполнилась запахом горелого мяса. Едкий белый дым поднимался от его груди, кожа пузырилась и плавилась; она не была уверена, что он расслышал ее голос за собственным отчаянным воплем, но все же прошипела:

– Пощупай еще раз свою преисподнюю. Пора привыкать – тебе уж точно туда дорога.

Вылезла из люка на лед и пошла домой той же дорогой. Потрясла бутылкой: надо удостовериться, что там что-то осталось.