Нью-Йорк 5
Негр, продавец часов, был на прежнем месте. Илья порадовался, что с ним ничего не случилось: тот не появлялся несколько недель.
Илья сидел в кафе на 14-й и ждал Антона. Антон опаздывал, что было странно: он всегда приходил вовремя. Илья, опаздывавший везде и всюду, не переставал этому удивляться.
Он заказал кофе и мафин с голубикой. Официант принёс разрезанный пополам горячий мафин, и Илья осторожно ел крошащееся тесто с ягодами внутри. Ягоды были безвкусные, как из резины, но он помнил кисловатую сочность настоящей голубики и наделял эти резиновые ягоды вкусом из своей памяти. Ему – для счастья – обычно хватало воспоминаний.
Они продолжали ходить в это кафе по субботам и ждать Роланда. Уже был октябрь, и они с Антоном приходили сюда каждую неделю и постепенно стали забывать, что приходят в ожидании Роланда. Встречи стали важными сами по себе.
Они говорили о книгах, что уже прочли, о книгах, что ещё не прочли, и о том, что было и в тех и в других. Иногда Антон спрашивал Илью про Адри: они никогда не виделись. Илья обещал как-нибудь её привести. Он хотел сделать это сегодня, но Адри должна была ехать в университет – работать над курсовой. Октябрь неумолимо кончался, и конец семестра, что в сентябре казался далёким, нестрашным, приближался удивительно быстро, словно каждый день теперь пролетал вдвое, нет, втрое скорее. Они расстались утром у Линкольн Центр, и Адри попрощалась с Ильёй до вечера, скользнув по его губам кончиком языка – как обещание.
Антон не появлялся. Илья почти уже съел мафин, и официант дважды доливал ему горький кофе. Он решил подождать ещё минут двадцать, а потом уйти. За окном субботний народ спешил, словно был понедельник. На улице рядом с негром толстый бородатый продавец книг принялся расставлять складные столы, чтобы разложить свой потрёпанный бумажный товар.
Илья любил покупать книги у уличных торговцев. Книги были растерзаны, зачитаны, и, принеся такую книгу домой, он никогда не начинал читать её сразу. Илья долго держал книгу, не раскрывая, как бы знакомясь с ней и её прежним владельцем. Затем он листал книгу, ища пометки, загнутые страницы, следы её прежней жизни. Книги – как женщины, всегда хранили следы тех, с кем были раньше.
Он часто покупал книги у Весли, худого испитого ирландца, который держал два шатких стола на углу Бродвея и 82-й, напротив Барнс&Нобл. Илья не мог понять, почему Весли выбрал именно это место – рядом с самым большим книжным магазином в Нью-Йорке. Но многие люди, выйдя из Барнс8сНобл, останавливались у хромых столов с потёртыми книгами и долго их листали. Илья был одним из таких.
Весли книг не читал и редко мог сказать о них что-то внятное. Весли раскладывал свой товар не по темам и жанрам, а по размерам. Цена соответствовала размеру книги и её состоянию. Содержание и автор не являлись ценообразующими факторами. Когда Илья нашёл – под истрёпанным Кальдероном и полуразорванным Гришемом – маленькую, почти новую книгу о сантерии, всё, что Весли мог ему сказать, было достаточно туманно:
– Это про всякие кубинские штуки, понимаешь? Это про их кубинские штуки. Как они там, на Кубе, понимаешь? Ты знаешь, про что я?
Илья знал. Он знал, что сантерия была смесью привезённого из Африки вуду и навязанного испанцами католицизма. Но он знал мало и решил купить книгу.
Весли показал на обложку и сказал:
– Практически новая. Новая книга. Её до тебя уже спрашивали. Но тебе я отдам за десятку.
– Три доллара. – Илья положил книгу на стол. Он был готов платить десять, но это не имело значения.
– Три? – Весли сделал вид, что не расслышал. – Ты сказал «три» или «шесть»?
– Ладно. – Илья повернулся. – Оставь себе.
– Подожди, подожди. – Весли уже доставал коричневый бумажный пакет, из тех, в какие в маленьких магазинах ставят банки с пивом. – Давай пятёрку, и книга будет твоя.
– Она будет моя за четыре доллара. – Илья не зря учился в Колумбийском университете и собирался стать инвестиционным банкиром. – А за пять она останется твоей.
Он не открывал бумажный пакет с книгой до вечера, положив её на тумбочку около кровати. Завтра было воскресенье, и Илья мог читать сколь угодно поздно. Он не собирался читать слишком поздно. Он уставал за неделю и в выходные старался побольше спать.
Сантерию, прочёл Илья, принесли на Карибы рабы-йоруба. Они верили в творца мира, которого звали Олофи, что просто означало Бог. В созданном Олофи мире не было места для зла отдельно от добра или дьявола отдельно от бога. Всё во вселенной имело хорошие и плохие стороны, и одно и то же могло быть хорошим или плохим в зависимости от обстоятельств. Илью порадовал моральный релятивизм йоруба. Он надеялся, что это помогло им легче пережить рабство.
Олофи, создатель мира, не общался с людьми. Он их создал и, судя по всему, решил, что и так достаточно для них сделал. Возможно, он был ими недоволен. В книге ничего об этом не говорилось. В книге лишь было сказано, что с людьми взаимодействовали оришас, божества-посредники, которые постепенно приобрели черты и имена католических святых – для маскировки.
У оришас были разные функции и разные характеры. Один из самых важных был Ешу – бог перекрёстков. Ешу был строгий учитель; его уроки отличались жестокостью и помогали возмужанию. Он был учитель судьбы, бог несчастий.
Дальше книга рассказывала, что когда люди хотят избавиться от преследующих их несчастий, они заказывают у сантеро, священника-колдуна, фигурку Ешу и проводят с ней обряд. Фигурку надо было отнести в отдалённое место и окропить кровью курицы. Курице полагалось отрубить голову прямо над Ешу, чтобы кровь стекала вниз из отрубленной шеи. Затем, говорила книга, фигурку оставляют в безлюдном месте и вместе с ней там оставляют свои несчастья.
На следующей странице, в центре, была фотография фигурки. Ешу состоял из одной головы, круглой, как колобок. Глаза, нос и рот были из маленьких раковин. Раковины вместо глаз делали Ешу похожим на слепого. На фотографии Ешу не выглядел зловещим; скорее безразличным.
Илья смотрел на изображение Ешу. Ему стало холодно слева, где сердце.
Он поднялся с постели и с книгой в руках пошёл в большую комнату. По пути Илья везде зажёг свет. Страх расплывался внутри, растекался холодным и тяжёлым. Илья подошёл к письменному столу и открыл второй ящик справа. Он достал из ящика маленькую шершавую фигурку из некрашеного цемента с раковинами вместо глаз. Нос отлетел, и Илья не помнил, был ли он раньше. Из макушки Ешу торчал толстый гвоздь.
Он нашёл фигурку больше года назад, в Форт Трайон Парк. Илья поехал туда в дождливое ноябрьское воскресенье посмотреть на единственный нью-йоркский замок – Клойстерс. Замок стоял на скалистом берегу Гудзона, и на другой стороне реки был хорошо виден штат Нью-Джерси.
На самом деле замок был не совсем нью-йоркским: его части привезли из Франции, из разных мест, и собрали на земле, подаренной городу Рокфеллером в двадцатых годах. Илья хотел посмотреть на замок и знаменитые гобелены. На гобеленах рыцари охотились на единорога. Тот был белый и почти от них убежал.
На обратной дороге из Клойстерс к метро Илья заблудился. Парк был большой и запутанный; Илья ошибся и скоро оказался на маленькой дорожке, среди кустов. Казалось, он не в Нью-Йорке, а где-то в лесу. Сквозь жёлтокрасные осенние листья, однако, до Ильи долетала быстрая испанская речь местных наркоманов.
Он увидел фигурку на небольшом расчищенном месте, под неизвестным ему деревом. Илья плохо разбирался в деревьях.
Сначала Илья решил, что фигурка – это большой гриб. Илья подошёл ближе и разглядел, что это было. Впрочем, тогда он не знал, что это было. Илья поднял фигурку, и она ему понравилась. Особенно ему понравился гвоздь, вделанный в цементную голову. В этом было что-то настоящее.
С тех пор Ешу лежал у него в столе. Иногда, ища потерянные вещи, Илья натыкался на его шероховатую поверхность. Тогда Илья доставал Ешу и на него глядел. Потом он клал фигурку обратно и продолжал искать. Чаще всего он находил, что искал.
Илья смотрел на фотографию Ешу в купленной книге и сравнивал с фигуркой на своём столе. Его фигурка была не такой красивой, но более живой. Подпись под фотографией говорила, что каждого Ешу сантеро делает для определённого человека. Взять чужого Ешу означало взять на себя несчастья и судьбу других, для кого Ешу был сделан. Этого Илья не хотел: ему хватало своих несчастий. И он всё ещё надеялся прожить свою судьбу.
Илья часто спал с девочками-латинос и знал, что к сантерии нужно относиться серьёзно. Книга говорила, что если человек хочет избавиться от Ешу, фигурку нужно поставить у выхода и предложить ей угощение, задобрить.
Тогда Ешу уйдёт. Илья отнёс своего – чужого – Ешу к входной двери и поставил в угол. У него не было конфет: он не любил сладкое. Илья поставил перед фигуркой белую тарелку и положил на неё пластинки жевательной резинки. У резинки был мятный вкус, и он не был уверен, понравится ли она богу перекрёстков.
Илья оставил для Ешу свет в коридоре, а сам пошёл спать. Он тут же заснул, и ему – как часто бывало – ничего не снилось в ту ночь.
Утром Илья не сразу заглянул в коридор; он надеялся, что Ешу исчез. Илья был склонен верить в чудесное. Но Ешу остался на месте и не тронул мятную жевательную резинку.
Илья обдумал ситуацию и позвонил своей знакомой; она была из Доминиканской Республики и понимала в этих вещах.
Та встревожилась и объяснила, что делать. Илья обмотал Ешу салфеткой и положил в кожаный рюкзак оливкового цвета. Он купил этот рюкзак случайно, в дождь, когда забежал в маленькую лавку в Гринвич Виллидж спрятаться от воды. Рюкзак ему сразу понравился, и Илья часто жалел, что в него нечего класть.
Он зашёл в газетный киоск на углу и попросил толстого пакистанца разменять деньги. Илье было нужно шестнадцать монет. Достоинство монет не имело значения, только количество – шестнадцать.
Он дошёл до Централ Парк и пошёл вверх, в сторону Гарлема. Было воскресенье, и люди, заботящиеся о своём здоровье, бегали по большому кольцу вокруг парка. Среди них медленно ездили конные кареты с ранними утренними туристами.
Илья дошёл до 97-й и направился к городскому водохранилищу. Вдоль его берегов росли кусты, а выше, в Аптаун, парк становился всё более густым и нелюдным.
Илья нашёл небольшой пригорок, обросший нерослыми городскими деревьями. Он вынул фигурку из рюкзака и поставил на салфетку, в которую та была завёрнута. Ешу смотрел слепыми глазами куда-то мимо Ильи и видел там его судьбу. Или чью-то чужую. В любом случае Илья не хотел рисковать.
Он обложил Ешу шестнадцатью медными пени и отошёл. Затем Илья повернулся к фигурке спиной и сказал формулу:
– Забери, что не моё.
Потом, как его научила подружка-доминиканка – у неё была удивительная манера целоваться: словно она выпрашивала прощение, – Илья пошёл прочь, не оглядываясь. Несчастья и чья-то чужая судьба остались в Централ Парк, недалеко от 102-й Стрит. Илья надеялся, что там их никто не найдёт.
Антон так и не появился. Официант уже несколько раз подходил к Илье и выразительно спрашивал, не хочет ли тот что-нибудь ещё. Официант был новый: Илья его раньше не видел. Обычно их обслуживала тощая тётка с косой. Её звали Мелани, и, услышав однажды акцент Ильи, она сообщила, что тоже полька. Вернее, её дед когда-то приехал из Польши. Илья не стал объясняться: из Польши так из Польши. Они с Антоном всегда оставляли ей хорошие чаевые.
Он расплатился и вышел на улицу. У лестницы, ведущей в метро (из метро?), худой косматый пуэрториканец пытался заинтересовать прохожих громким шёпотом:
– Дурь, дурь, реально крутая дурь.
Шёпот таил в себе обещание побега, которому было суждено не удаться.
Илья остановился у пластикового ящика из-под пепси с разложенными на нем фальшивыми «ролексами». Негр улыбался ему глазами и ртом.
– Оштрафовали тогда? – спросил Илья. Он подумал, что хорошо бы что-то купить, какую-то мелочь, из солидарности.
Негр не отвечал. Он перетасовал часы и браслеты на газете поверх ящика. Негр посмотрел на Илью и снова улыбнулся. Илья хотел улыбнуться в ответ и вдруг осознал, что улыбка предназначена не ему: негр смотрел вверх, словно там был кто-то выше Ильи. Илья оглянулся: перед ним стоял Роланд.
