2. Старший интерн – первая должность
В августе 2005-го я стал старшим интерном. Понятно, что в иерархии я по-прежнему был еще в самом низу – в конце концов, врачом я проработал всего лишь год. Однако теперь в моей должности значилось «старший». Наверное, это было нужно для того, чтобы пациенты с большим доверием относились к 25-летнему, который собирается распороть им живот скальпелем. Кроме того, для меня это стало небольшим моральным стимулом, который был мне так нужен, чтобы не сигануть с крыши больницы вниз, когда я увидел график своих дежурств. Назвать это повышением, однако, было бы слишком громко – это происходит автоматически после года работы интерном, подобно тому, как добавляется звездочка на бейдже работника «Макдоналдса». Хотя, подозреваю, Рональд платит больше, чем трасты НСЗ.
Полагаю, теоретически может случиться такое, что ты провалишь первый год интернатуры и тебя попросят его повторить, но я ни разу не слышал, чтобы такое действительно случалось. К слову, среди моих друзей есть интерн, который переспал в ординаторской с одной пациенткой, и еще один, прописавший, зазевавшись, пенициллин вместо парацетамола пациенту с аллергией на пенициллин. Обоим это сошло с рук, так что одному богу известно, что нужно сделать, чтобы на самом деле провалиться.
Когда становишься старшим интерном, приходит пора решать, в какой области медицины получать специализацию.
Если выбираешь общую практику, то еще на пару лет остаешься в больнице, занимаясь неотложной помощью, внутренними болезнями и педиатрией, после чего устраиваешься в терапевтический кабинет, получив в довесок заплатки на локти и постоянно нахмуренные брови.
Если же решить продолжить работать в больнице, то существует множество разных дорог, по которым можно отправиться блуждать вслепую. Если видишь себя хирургом, то можно подписаться на все, что угодно, начиная от колоректальной или кардиоторакальной хирургии и заканчивая нейрохирургией или ортопедией.
Ортопедами становятся в основном игроки команды по регби мединститута – они почти только и делают, что пилят и ломают – и я подозреваю, что когда они подписываются на это, то просто ставят отпечаток своей смоченной чернилами ладони.
Для тех, кто боится испачкать руки, есть и ряд других направлений общей медицины, таких как гериатрия, кардиология, пульмонология или дерматология (мерзостей тут можно навидаться всяких, зато работа непыльная – экстренные случаи, из-за которых дерматолога могут разбудить посреди ночи, можно по пальцам одной облезшей руки с шелушащейся кожей посчитать). Кроме того, полно специальностей, не имеющих прямого отношения к хирургии или лечению болезней, таких как анестезиолог, рентгенолог или акушер-гинеколог.
Я остановил свой выбор на акушерстве и гинекологии – или «детки-письки», как мы ласково называли эту специализацию в мединституте. Моя бакалаврская диссертация была как раз на тему из этой области, так что у меня было некоторое преимущество, при условии, что люди задавали бы мне вопросы только о раннем прогнозе для новорожденных у матерей с антифосфолипидным синдромом, чего никто почему-то так ни разу и не сделал. Мне нравится, что в акушерстве изначальное количество пациентов в итоге удваивается, что является довольно неплохим показателем, если сравнивать с другими специальностями. (Как вам, гериатры?) Кроме того, я помнил, как один из ординаторов во время моей студенческой практики мне сказал, что выбрал акушерство и гинекологию попросту потому, что это просто. «В родильном отделении нужно делать всего буквально четыре вещи: кесарево сечение, принимать роды с помощью щипцов или вакуумного экстрактора, а также зашивать все то безобразие, что ты натворил».
Мне также нравился тот факт, что это смесь общей медицины и хирургии. Работа интерном показала, что мне не стоит специализироваться ни в одной из этих областей. Так бы у меня появилась возможность работать в клинике лечения бесплодия или родильном отделении. Разве может быть более стоящее применение моих обретенных в процессе длительного обучения навыков, чем рождение детей и помощь парам, которые не в состоянии завести их самостоятельно? Разумеется, справляться с ситуациями, когда что-то идет не так – а прилет далеко не каждого аиста приводит к счастливой развязке, – было бы эмоционально тяжело. Однако за высокие взлеты приходится, к сожалению, порой платить ужасными падениями.
Ко всему прочему, дело было еще и в том, что одну за другой я по разным причинам отмел все остальные специальности. Эта слишком гнетущая. Эта слишком сложная. Эта слишком омерзительная. Акушерство и гинекология оказались единственной областью медицины, которая вызывала во мне подлинный интерес.
На деле же мне понадобились месяцы, чтобы окончательно собраться с мыслями, решиться и подать заявление. Думаю, колебался я по той простой причине, что последний раз принимал хоть сколько-нибудь значимое решение по поводу своей жизни, когда в 18 лет выбирал, в какой именно мединститут поступать. Но даже тогда главной причиной стала потрясающая картошка фри в студенческой столовой. В 25 лет мне впервые довелось сделать по-настоящему осознанный выбор в книге «Выбери себе приключение» своей жизни. Мне нужно было не только понять, как сделать выбор, но также и проследить за тем, чтобы он был правильным.
8 августа 2005 года, понедельник
Моя первая неделя работы в родильном отделении. Акушерка вызвала в родильное отделение, потому что пациентка Д.Х. испытывала недомогание вскоре после того, как родила здорового ребенка.
Никто не любит умников, однако не нужно было быть Коломбо, Джессикой Флетчер или Шерлоком Холмсом, чтобы понять, что, скорее всего, пациентка «испытывала недомогание» из-за незамеченной крови, которая хлестала у нее из влагалища.
Я нажал тревожную кнопку в надежде, что появится кто-нибудь более компетентный, чтобы убедительно заверить пациентку, что все будет в порядке, пока та будет продолжать раскрашивать мои ботинки своей кровью.
Забежал старший ординатор, провел PV и удалил кусок плаценты, который и был всему виной. После того как ее удалось полностью выудить, а пациентке перелили пару литров донорской крови, ее состояние сразу же улучшилось.
Я отправился в раздевалку, чтобы надеть чистые медицинские брюки. На этой неделе мои трусы уже третий раз заливает чьей-то кровью, и мне не остается ничего другого, кроме как выбросить их и продолжить работать без нижнего белья. Если учесть, что я ношу «Кельвин Кляйн» по пятнадцать фунтов за пару, то, полагаю, я работаю себе в убыток.
На этот раз кровь просочилась дальше, чем обычно, и мне пришлось оттирать ее с носков. Не знаю, что хуже: осознание того, что я могу подцепить ВИЧ, или что никто из моих друзей не поверит, что я заразился им именно так.
27 августа 2005 года, суббота
Интерн пристал ко мне, чтобы я посмотрел пациентку после операции, у которой последние девять часов не было мочеиспускания. Я сказал интерну, что у меня самого мочеиспускания не было последние одиннадцать часов из-за людей, которые, подобно ему, попусту тратят мое время. Его лицо съежилось, словно пакет с чипсами в руке у толстого пацана, и мне тут же стало стыдно за свое поведение – в конце концов, всего несколько недель назад я был на его месте. Не афишируя, я ускользнул осмотреть его пациентку. Мочеприемник действительно оказался пустым, но только потому, что трубка катетера была зажата под колесиком кровати, а мочевой пузырь женщины был размером с арбуз. Мне перестало быть стыдно.
19 сентября 2005 года, понедельник
Мои первые роды с использованием вакуум-экстрактора. Я тут же почувствовал себя настоящим акушером – пока на самом деле не примешь роды, акушером тебя можно называть лишь условно. Мой ординатор, Лилли, подробно мне объясняла, что от меня требовалось на каждом этапе, однако я выполнил все самостоятельно и чувствовал себя потрясающе.
– Поздравляю, вы прекрасно справились, – сказала Лилли.
– Спасибо! – отвечаю я и тут же понимаю, что она разговаривала с новоиспеченной мамой.
21 сентября 2005 года, среда
Составлял письма для терапевтов после того, как закончил принимать пациенток в гинекологии, когда Эрни, один из ординаторов – заносчивый, но вместе с тем забавный, – зашел, чтобы одолжить смотровую лампу. Заглянув мне через плечо, он говорит: «Тебя уволят, если ты так напишешь. Исправь «на вид». Надеюсь, ты их все-таки не пробовал?»
Я ищу предложение, о котором он говорит: «Выделения на вкус гнойные…»
16 ноября 2005 года, среда
Прежде чем пойти осмотреть пожилую пациентку гинекологического отделения во время обхода, заглядываю в ее медкарту.
Хорошие новости – физиотерапевт наконец до нее добрался.
Плохие новости – он написал: «Пациентка слишком вялая, чтобы проводить занятия».
Захожу к ней в палату. Пациентка мертва.
22 ноября 2005 года, вторник
Теперь я уже пятнадцать раз ассистировал ординаторам и консультантам в проведении кесарева. Три или четыре раза они предлагали мне самому прооперировать под их надзором, однако каждый раз мне не хватало храбрости на это решиться – теперь я единственный старший интерн в отделении, который еще не лишился девственности, как это нравится говорить Эрни.
Сегодня Эрни не оставил мне никакого выбора – он представил меня пациентке как хирурга, который будет принимать роды. Что я и сделал. Я наконец лишился невинности, причем на публике.
Впервые в жизни я разрезал кожу живому человеку, впервые в жизни вскрыл матку и достал из нее ребенка. Хотел бы я сказать, что это было нечто удивительное, однако я был слишком сосредоточен на каждом своем действии, чтобы по-настоящему проникнуться происходящим.
Операция заняла напряженные сорок пять минут, и Эрни был со мной невероятно снисходительным. Когда я, закончив, обрабатывал шов, он обратил мое внимание, что мой разрез оказался изогнутым градусов на десять. Эрни сказал пациентке: «Когда вы снимете бинты, то заметите, что нам пришлось разрезать под небольшим углом», с чем она удивительным образом смирилась без лишних вопросов – должно быть, чудо материнства подсластило ей эту пилюлю.
Эрни показал мне, как заполнять отчет об операции, а во время перерыва на кофе подробно ее со мной обсудил, дальше некуда зайдя со своими аналогиями про потерю девственности, словно он какой-то долбаный сексуальный извращенец. Согласно ему, со временем я наберусь опыта и буду делать все гораздо более ловко и умело, крови будет меньше, я уже не стану так нервничать, и это превратится для меня в скучную рутину. Свои пять копеек решил вставить анестезиолог: «Только на твоем месте я бы не стал стараться делать это еще дольше».
22 декабря 2005 года, четверг
Сегодня случился казус. В два часа ночи меня вызвали и попросили осмотреть пациентку гинекологии, которая была без сознания. Я сказал медсестре, что в два часа ночи большинство людей находятся без сознания, однако она все равно крайне настаивала на том, чтобы я немедленно явился. Состояние пациентки по ШКГ – 14/15, так что «без сознания» – это, скорее, преувеличение, однако она явно дезориентирована и у нее гипо-гликемия. Медсестра побрела искать глюкометр в другую палату. Я же, будучи уверен в своем диагнозе, решаю не ждать и прошу принести мне бутылку апельсинового сиропа, который мы держим в холодильнике как раз на такой случай. Пациентка выпивает ее, однако остается такой же вялой. Уже довольно поздно, чтобы играть в доктора Хауса, однако я заказываю ряд анализов и пытаюсь понять, в чем еще может быть дело, пока жду глюкометр. Их никогда нет под рукой, хотя они и нужны постоянно, а стоят не больше десятки в аптеке.
У меня была мысль купить себе свой личный глюкометр, однако мне не хотелось, чтобы это закончилось тем, что я буду возить в багажнике своей машины рентгеновский аппарат.
Собираясь выкинуть бутылку из-под апельсинового сиропа, помощник медсестры обратил внимание, что он без сахара – толку от него в данной ситуации было не больше, чем от подарочного купона на покупку книги. Я не знал, плакать мне или смеяться, однако все равно был слишком уставшим и для того, и для другого. После двух конфет «Ferrero Rochers», заимствованных с сестринского поста, пациентке становится гораздо лучше. Старшая медсестра извинилась за «ошибочный заказ» и пообещала, что на будущее они обязательно запасутся правильным сиропом. Ставлю пару фунтов на то, что в следующий раз, когда у меня будет пациент с гипогликемией, они побегут к холодильнику и вернутся с сиропом от кашля.
25 сентября 2005 года, воскресенье
Плохие новости/хорошие новости.
Хорошие новости: сегодня рождественское утро.
Плохие новости: мне пришлось выйти в родильное отделение на работу.
Новости похуже: у меня звонит телефон. Это мой ординатор. Я не поставил будильник, и меня теперь ищут.
Новости еще хуже: я проснулся в своей машине. Я не сразу понимаю, где я и как здесь оказался.
Хорошие новости: видимо, прошлой ночью после смены я заснул прямо в машине на больничной стоянке, и формально я уже на работе.
Я пулей выскакиваю из машины, быстренько принимаю душ, и я в боевой готовности всего с десятиминутным опозданием. На телефоне восемь пропущенных звонков от Г. и СМС со словами: «Счастливого Рождества». Точка, никаких «целую» или чего-нибудь в этом роде.
В этом году мы отмечаем Рождество в мой следующий выходной – 6 января. «Только подумай, какая скидка будет к этому времени на хлопушки!» – только и нашелся сказать я, пытаясь сгладить ситуацию.
18 января 2006 года, среда
Бывают дни, когда ты получаешь четкое подтверждение своего места в больничной иерархии, и сегодня в роли уравнителя выступила выпавшая пуповина.
Забравшись на матрас позади пациентки, я принял позу ветеринара, и кровать покатили в операционную. Там заканчивали делать кесарево другой женщине, так что нам пришлось какое-то время подождать в наркозной комнате. Чтобы пациентка меньше нервничала, а сама ситуация казалась менее странной, мы завели обыденный разговор про выбор имени для ребенка, подгузники и декретный отпуск.
Всего за пару минут до того, как ситуация оказалась настолько… интимной, будущий отец ребенка убежал в кафетерий на первом этаже, так что он пропустил все представление. Когда он вернулся, акушерка поспешила ввести его в курс дела и дала ему халат, чтобы, переодевшись, он мог присутствовать в операционной. Акушерка отвела его в наркозную комнату, где он увидел стоящего на коленях меня, засунувшего свою руку больше чем по локоть во влагалище матери его ребенка. «Господи Иисусе!» – выкрикнул он с сильным шотландским акцентом. Акушерка поспешила напомнить, что предупреждала его, что я буду держать пуповину до начала операции. «Да, предупредили, – сказал он, а у самого глаза по пять копеек. – Только вот вы забыли упомянуть, что она будет на нем, как тряпочная кукла на руке кукловода».
24 января 2006 года, вторник
Богу хватает благоразумия держаться подальше от моей работы, за исключением разве что редких возгласов «Господи!» или «Святые угодники!».
Сегодня у меня была встреча с М.М., свидетельницей Иеговы, чтобы рассказать ей о предстоящей миомэктомии. Это одна из довольно кровавых операций, поэтому в операционной должно лежать наготове как минимум четыре пакета с кровью подходящей группы.
Загвоздка, конечно же, в том, что свидетели Иеговы не допускают переливания крови из-за своей (чертовски тупой) веры в то, что в крови содержится душа, а пускать чужую душу в себя нельзя. Как бы то ни было, у нас свободная страна – так что мы с уважением относимся к чужим (какими бы они чертовски тупыми ни были) ценностям и пожеланиям.
М.М. оказалась довольно умной, обворожительной и эрудированной, и я с интересом с ней поболтал. Она согласилась на аутогемотрансфузию крови во время операции, и я дал ей подписать специальный документ на отказ от переливания крови даже в случае, если она понадобится, чтобы спасти ей жизнь. Это было маловероятно, однако вполне возможно, даже при аутогемотрансфузии – известно множество случаев смерти свидетелей Иеговы, отказавшихся от донорской крови. Она подписывает, при этом признавшись, что одна из причин, по которым она это делает, в том, что ее родные перестанут с ней разговаривать, если ей сделают переливание (как по мне, так еще один довод в пользу того, чтобы его сделать).
Мистер Флитвик, мой консультант, сказал мне, что в старые добрые времена они попросту не обращали внимания на заявление, и в случае необходимости все равно проводили переливание – пациент все равно бы об этом никогда не узнал, так как находился во время операции под анестезией. К счастью, сегодняшняя операция прошла прекрасно и без каких-либо происшествий, так что аппарат для аутогемотрансфузии так и остался стоять в углу комнаты. Вечером я заглянул к ней в палату и, пробежав глазами ее медкарту, обратил внимание, что через два дня у нее день рождения, который, скорее всего, ей придется провести в больнице. Я посочувствовал ей, несмотря на тот факт, что и мне самому с большой вероятностью придется проводить свои дни рождения в больнице, пока я не стану слишком старым и слабым для того, чтобы самостоятельно задуть свечи на торте, однако она сказала мне, что свидетели Иеговы не отмечают дни рождения и даже не получают подарки. Это еще больший бред, чем вся эта история с переливанием крови.
26 января 2006 года, четверг
Моральная дилемма. Во время обхода у Эрни состоялся разговор с очень обходительной женщиной за тридцать – настоящей аристократкой, прямо королевой в молодости. Несколько дней назад ее госпитализировали с перекрутом яичника. Эрни назначил ей прием в клинике для амбулаторных больных через полтора месяца и сказал, чтобы она три недели не садилась за руль.
«Да ради бога! – сказала она Эрни. – Чертова машина здесь на стоянке. Почему бы вам просто не взять ее себе, пока я не приду к вам на прием в клинику?» Эрни собрался было отказаться, сказать, что это безумие, только дама сильно осложнила ситуацию, достав из сумочки ключи от «Бентли».
Как бы то ни было, теперь Эрни ездит на «Бентли Континенталь ГТ».
27 января 2006 года, пятница
Вот уже три месяца, как я навещаю малышку Л. В отделении интенсивной терапии новорожденных. Это стало моей традицией перед уходом домой, да и приятно видеть здесь знакомое лицо, пускай и через стеклянную стенку инкубатора. Ее маму госпитализировали в мое второе субботнее дежурство на новом месте, на 26-й неделе ее первой беременности, с ужасной мигренью, которая, как вскоре выяснилось, была проявлением преэклампсии. Ее состояние удалось стабилизировать, и уже в воскресенье родилась малышка Л. – я ассистировал врачу-консультанту в проведении кесарева. После операции мама провела несколько дней в реанимации, а ребенок появился на свет маленьким бесформенным комочком весом не больше баночки варенья.
На фоне неонатологов мы, акушеры, смотримся подобно хирургам-ортопедам – настолько хорошо они знают свое дело, настолько кропотливо и точно выполняют свою работу.
Они бросают вызов богу и законам природы, помогая этим детям выжить. Еще в 1970-х шансы на выживание этого ребенка были бы меньше 10 процентов, а сегодня он больше чем с 90-процентной вероятностью будет жить.
После того как неонатологи колдовали над младенцем в течение трех месяцев, из креветки с прозрачной кожей, подсоединенной к десяткам всевозможных трубок и проводков, он превратился в настоящего человечка – кричащего, срыгивающего, спящего, – и уже сегодня вечером его выписывают домой.
Мне следовало бы радоваться его возвращению домой – и я определенно этому радуюсь, ведь именно в этом заключается смысл нашей работы. Однако мне будет не хватать моей маленькой приятельницы, которую я проведывал каждые пару дней.
В магазине при больнице я купил самую нейтральную открытку и попросил детских медсестер передать ее маме. Я написал, как сильно рад тому, что у них все закончилось хорошо, и оставил свой телефонный номер, чтобы она могла присылать иногда мне фотографии своего ребенка. Конечно, это, скорее всего, идет вразрез с регламентом Генерального медицинского совета и больничными правилами, однако я готов в случае чего понести за этот поступок наказание – оно все равно того стоило.
2 февраля 2006 года, четверг
Подписываю письма терапевтам в кабинете гинекологов.
«Дорогой доктор!
У меня на приеме была Х.А., ее муж Сэм, Эштон Сладкий и их двое детей…»
Я силюсь вспомнить, как все было. Кто из этих троих были родителями детей? Казалось, я должен был знать, кто такой этот Эштон Сладкий. И почему указаны и имя, и фамилия? Он что, какая-то знаменитость? Как оказалось в итоге, никакого Эштона там и вовсе не было.
Два месяца назад наш Траст избавился практически от всех секретарш в больнице, заменив их новой компьютерной системой. Первым существенным отличием было то, что если раньше мы отдавали диктофонные кассеты секретаршам, то теперь диктовали прямо на компьютер, который потом решал, отправлять ли аудиозапись за границу, где ее расшифровывали за копейки, или же бесследно ее удалить. Вторым существенным отличием было то, что, судя по качеству расшифрованной аудиозаписи, передавалась она посредством двух соединенных веревкой жестяных банок, а текст набивал обученный стучать по клавиатуре лемур. Но нам об этом совсем не следовало беспокоиться. Главным было то, сколько денег удалось сэкономить Трасту, уволив столь много трудолюбивых и проработавших здесь многие годы сотрудников, которые обожали нашу больницу. Единственным преимуществом новой системы является возможность прослушать сделанную тобой аудиозапись в процессе изучения документации. Я запустил ее.
«Дорогой доктор!
У меня на приеме была Х.А., ее муж Сэм («С» как «сладкий») и их двое детей».
Уверен, это выводит меня в лидеры нашего отделения по ошибкам расшифровки аудиозаписей, и «У пациента аналогии обнаружены» (вместо «аллергии не обнаружены») опускается на вторую позицию.
22 марта 2006 года, среда
Приемная родильного отделения, три часа ночи. Пациентке Р.О. 25 лет, она на 30-й неделе первой беременности. Жалобы на обильное безболезненное высыпание на языке. Диагноз: вкусовые рецепторы.
3 апреля 2006 года, понедельник
В два часа ночи в родильном отделении затишье, так что я ускользнул в ординаторскую, чтобы немного посидеть в «Фейсбуке». Написал в комментариях под последней уродливой фотографией сынишки моего друга, какой он хорошенький. Поскольку – немалую часть рабочего дня я проделываю то же самое с совершенно незнакомыми мне людьми, то научился делать это весьма убедительно. Лично для меня главное чудо рождения ребенка заключается в том, что умные, рациональные люди, которые ходят на работу и голосуют на выборах, смотрят на этот сморщенный комочек плоти со сплющенной после прохождения через узкий таз головой, покрытый пятью разными видами всякой липкой гадости, выглядящий так, словно добрых два часа валялся в огромной пицце, и при этом искренне полагают, что он выглядит красивым. Это самая настоящая демонстрация дарвинизма, иррациональная любовь к своему потомству. То же самое зашитое у нас в подкорке стремление продолжать человеческий род, из-за которого они возвращаются в родильное отделение, чтобы пройти все по второму кругу всего через полтора года после того, как их промежность была безвозвратно разорвана.
Еще одно чудо рождения ребенка заключается в том, что я могу обхватить голову младенца металлическими щипцами и с силой потянуть на себя – сила тяги при этом составляет порядка 20 килограммов, и, как правило, приходится изрядно попотеть. При этом с ребенком ничего плохого не происходит, и его голова, вопреки тому, что можно было ожидать, остается на месте.
После родов же каждая новоиспеченная мамаша помешана на том, чтобы держать голову младенца прямо. Если бы фотографии могли говорить, то с каждого кадра, изображающего бездетного родственника с новорожденным, доносился бы вопль: «Осторожнее с его шеей!» Я же практически уверен, что младенца можно было бы носить, взявши за голову, и с ним при этом совершенно ничего бы не случилось.
Я как раз просматривал страницы своих бывших, чтобы убедиться, что после расставания со мной они набрали вес и стали несчастными, как вдруг увидел пост от Саймона, младшего брата одного моего школьного приятеля. Ему 22, и я разговаривал с ним всего дважды, лет так 10 назад (это же «Фейсбук», и каждый тут – твой друг). Сообщение короткое, но поразительно действенное. Всего пять слов: «Прощайте все. С меня хватит».
Осознав, что в полтретьего ночи в понедельник кроме меня это вряд ли кто-то еще мог увидеть, я отправляю ему личное сообщение, чтобы узнать, в порядке ли он. Я сказал, что не сплю, напомнил, что работаю врачом, и дал номер своего мобильного. Пока я искал у себя в записной книжке номер брата Саймона, Саймон сам мне позвонил. Он в полном раздрае: пьяный, плачет. Он только что расстался со своей девушкой.
На самом деле проводить психологическую консультацию с ним я подготовлен не больше, чем объяснять по телефону, как менять коробку передач или класть паркет, однако он думает, что я в этом деле мастер, чего вполне достаточно. Мы прекрасно поболтали на протяжении следующих двух часов (в течение которых меня каким-то чудесным образом никто никуда не вызывал). Мы сошлись на том, что он поедет на такси к своей маме, а с утра договорится о срочном приеме у своего терапевта. Я почувствовал тот же самый странный всплеск адреналина, как после решения любой неотложной медицинской проблемы – усталость вперемешку с радостным возбуждением, а также расплывчатое осознание того, что ты сделал «что-то хорошее» (как если бы только что пожертвовал 10 000 фунтов на благотворительность). Скорее всего, Саймону я помог больше, чем помогу кому-либо из своих пациентов сегодня ночью.
В пять утра меня вызывают в родильное отделение, чтобы осмотреть женщину на 30-й неделе беременности, которая решила в этот час показать мне свою экзему. «Я подумала, что рано утром в больнице будет поспокойней», – сказала она.
10 апреля 2006 года, понедельник
Интерн из отделения неотложной помощи направил ко мне пациентку с каким-то бородавчатым наростом на половых губах. Я попросил описать его немного подробней. «Чувак, напоминает соцветия цветной капусты. Хотя из-за выделений, пожалуй, больше похоже на брокколи».
Г. эта история за ужином не пришлась по вкусу.
21 апреля 2006 года, пятница
У Рона на следующей неделе незначительная операция на колене, и он хочет, чтобы я заверил его, что он не умрет, пока будет под наркозом. Заверять в подобном мне пока не хватает квалификации, однако я с радостью это делаю.
Он также спросил, бывает ли такое, что наркоз «не срабатывает», так что я рассказываю ему историю, случившуюся у нас на работе ранее в тот год.
«Значит, существует два основных препарата, которые дают анестезиологи. Первый действует в качестве мышечного релаксанта, чтобы хирург мог дать себе волю. Так как тело полностью парализует, то человек не может самостоятельно дышать, и его на время операции подключают к аппарату искусственной вентиляции легких. Второй препарат – это мутная жидкость под названием пропофол, снотворное, чтобы пациент заснул на время операции.
Теперь представь, что твой анестезиолог случайно схватил со своего столика пузырек с другой мутной жидкостью и вместо пропофола вколол тебе антибиотики.
Итак, ты лежишь на операционном столе, полностью парализованный из-за мышечного релаксанта, однако при этом бодрствуешь, так как пропофола тебе не дали. Ты слышишь все, что вокруг говорят, чувствуешь, как хирург обмазывает тебя антисептиком, только тебе никак не предупредить их, что что-то пошло явно не так. Ты безмолвно кричишь, когда скальпель врезается в твою кожу… Самая ужасная, самая жгучая боль, которую ты когда-либо испытывал в своей жизни…»
У Рона такое выражение лица, словно оно было нарисовано Эдвардом Мунком. «Но я уверен, что с тобой будет все в полном порядке!»
6 июня 2006 года, вторник
Вызвали осмотреть пациентку в отделении неотложной помощи. Пару дней назад она сделала медикаментозный аборт и теперь умирает от боли. Я не совсем понял, в чем дело, однако явно была какая-то проблема, так что я положил ее в палату, чтобы дать ей обезболивающее и чтобы ее осмотрел кто-то из старших врачей. Пришел Эрни.
– У нее судорожные боли. Проведенное до аборта УЗИ показало, что беременность внутриматочная. Все нормально. Отправляй ее домой.
Я попытался оправдать свое решение ее госпитализировать:
– Разве боль не слишком сильная? Ей ведь дали морфин!
– Только потому, что ты прописал ей морфин…
– Подобной боли после медикаментозного аборта никогда не бывает.
– Откуда тебе знать, какой у нее болевой порог? – последовал невозмутимый ответ. – Может быть, она ведет себя точно так же, когда ударится мизинцем на ноге.
Набравшись смелости, я продолжаю настаивать, что происходит нечто странное, однако Эрни и слушать не хочет:
– Если ты слышишь цоканье копыт под окнами своей спальни, то это может быть зебра. Но когда ты посмотришь в окно, то практически наверняка увидишь обычную лошадь.
Эрни сказал, что я могу назначить ей антибиотики – на случай, если начала развиваться инфекция, – однако ей все равно следует отправиться домой.
В идеале примерно в этот самый момент нас должны были вызвать к пациентке со словами, что ее состояние ухудшилось, но произошло это лишь несколько часов спустя. Как бы то ни было, я ассистировал Эрни в операционной по удалению внематочной беременности. Наша пациентка потеряла целое море крови. Во время УЗИ, что ей сделали перед абортом, была допущена ужасная ошибка.
Теперь с женщиной все в порядке, она вернулась в палату. Эрни передо мной так и не извинился, так как для этого ему потребовалось бы полностью перекроить свою личность. Я же зашел на «Амазон», чтобы заказать ему брелок для ключей в виде зебры.
12 июня 2006 года, понедельник
Сказал пациентке, что для лечения ее СПКЯ ей не помешало бы похудеть. Я направил ее к диетологу и спросил про упражнения.
Если что-то очевидно для меня, то это далеко не всегда обязательно очевидно для пациента. Порой чувствуешь себя стучащим в дверь объятого пламенем дома, чтобы сказать хозяину, что у него пожар, однако порой от этого действительно есть толк.
Приготовившись к предсказуемому ответу про нехватку времени, я спрашиваю:
– Может быть, вам имеет смысл записаться в фитнес-клуб?
– Я уже в один записана, – следует ответ. – Только вот ходила туда последний раз тысячи эдак три фунтов назад.
19 июня 2006 года, понедельник
Вызвали, чтобы срочно осмотреть пациентку в дородовой палате. Пациентке Е.С. начали проводить индукцию родов из-за переношенной беременности.
Обеспокоенная акушерка ведет меня в расположенный в палате туалет; пациентка только что опорожнилась, и унитаз выглядит так, словно в него бросили красно-коричневую бомбочку для ванны. Это не предвещало ничего хорошего ни для уборщиц, ни для самой пациентки.
Я осмотрел ее, чтобы убедиться в отсутствии вагинального кровотечения, а, судя по КТГ, с ребенком было все в полном порядке.
Осмотр прямой кишки также не выявил каких-либо отклонений, а по словам пациентки, у нее никогда не было ничего подобного раньше и никаких других симптомов сейчас не наблюдается. Я отсылаю ее кровь на анализы, определяю группу, ввожу физраствор и в срочном порядке направляю ее в гастроэнтерологию. Кроме того, я ищу в «Гугле», может ли простин вызвать обильное желудочно-кишечное кровотечение.
Судя по всему, ничего подобного прежде ни с кем не случалось, так что мой случай должен был стать первым. Я даже посмел задуматься о том, назовут ли этот синдром в мою честь. А ведь надежды возлагались на то, что синдром Кея станет чем-то более привлекательным, чем выворачивание кишечника наизнанку в процессе индукции родов. Однако, пожалуй, даже это все-таки стоит того, чтобы твое имя увековечили в учебниках по медицине.
Консультант-гастроэнтеролог появился прежде, чем я успел заполнить медкарту, и после непродолжительного разговора и еще одного смазанного пальца пациентку отправили на колоноскопию. К счастью, все оказалось в норме и никаких следов недавнего кровотечения обнаружено не было. Было задано еще несколько вопросов, и консультант наконец поставил диагноз, о чем тут же дал мне знать.
Тот кошмар в унитазе, свидетелем которого я стал, был на самом деле последствием двух больших банок консервированной свеклы, которые Е.С. приспичило слопать прошлой ночью. Консультант «вежливо» попросил, чтобы в следующий раз, когда мне захочется направить к нему чей-то стул, я обязательно сначала его попробовал.
29 июня 2006 года, вторник
Нашу компьютерную систему обновили, и теперь (как это происходит 11 раз из 10, когда больница предпринимает попытку упростить нам жизнь) все стало гораздо хуже. Выглядеть определенно все стало круче (и меньше походить на программу для MS-DOS), однако нововведения не исправили ни одну из многочисленных проблем нашего программного обеспечения, а попросту прилепили поверх него красивый интерфейс. Этот вычурный интерфейс расходует так много системных ресурсов наших доживающих свои дни компьютеров, что теперь пользоваться программой практически невозможно, так как все жутко тормозит. Это все равно что лечить рак кожи нанесением косметики, на которую у пациента сильнейшая аллергия.
Все анализы крови теперь находятся в выпадающем меню, и, чтобы заказать один из них, необходимо прокручивать вниз составленный в алфавитном порядке список всех анализов, которые когда-либо заказывали врачи в истории человечества. Чтобы добраться до анализа на цианокобаламин (витамин B12), нужно 3 минуты 17 секунд. А если вместо того, чтобы вручную прокручивать список вниз, нажать на букву «Ц», то все зависает, и ничего не остается, кроме как перезапустить компьютер и чуть ли не повозиться с паяльником, чтобы все снова заработало. В 90 % случаев мы заказываем одни и те же дюжину анализов, и тем не менее вместо того, чтобы вывести их поверх остального списка (даже на сайте ЕasyJet Великобритания идет перед Албанией и Азербайджаном), они разбросали их посреди миллиардов других анализов, которые на моей памяти никто никогда не заказывал. Кто бы мог подумать, что существует три разных анализа на селен в сыворотке крови? Как результат, анализы на витамин В12 я заказываю лишь очень небольшому числу поступающих с анемией пациентов. Если у пациента легкая анемия, то я не стану тратить время, каждый раз по три минуты удерживая стрелку вниз на клавиатуре. Если же анемия тяжелая, то я не стану делать этого уже потому, что к тому времени, как я закончу, пациент будет уже мертвым.
21 июля 2006 года, пятница
Вызвали в гинекологию в пять утра, чтобы составить выписной эпикриз для пациентки, которая должна утром отправиться домой. Это должен был сделать в течение дня ее собственный старший интерн, и я не обязан заниматься этим вместо него. Однако если я не сделаю этого сегодня ночью, то пациентке придется задержаться в больнице еще на какое-то время. Итак, я сажусь и приступаю к делу. Это довольно машинальная работа, так что параллельно я начинаю составлять план мести этому старшему интерну. По дороге назад я замечаю, что в палате пациентки С.Р. горит свет, и я просовываю в дверь голову, чтобы удостовериться, все ли в порядке.
Несколько дней назад я принимал ее в отделении неотложной помощи и положил в больницу с массивным асцитом и подозрениями на образования в яичниках. С тех пор у меня были только ночные дежурства, и я не знал, что с ней стало дальше. Она мне все рассказала. Подозрения на образования в яичниках обернулись диагностикой рака яичников, обнаружением многочисленных метастаз и прогнозом, согласно которому ей остались считаные месяцы. Когда я принимал ее в отделении неотложной помощи, несмотря на подозрения, я всячески избегал слова «рак» – меня учили, что если упомянуть это слово хотя бы вскользь, то пациент его только и запомнит. Не важно, что ты будешь делать еще – достаточно пробормотать слово на букву «р» хотя бы раз, и, с точки зрения пациента, ты на протяжении получаса только и говорил, что «рак-рак-рак-рак-рак-рак». И не то чтобы я хотел, чтобы у пациентки был рак – разумеется, мне хотелось, чтобы его у нее не было. Мы дружелюбно с ней болтали – несмотря на литры жидкости у нее в животе, мешавшие ей нормально дышать, – словно два старых приятеля, которые очень давно не виделись и, встретившись случайно на автобусной остановке, принялись рассказывать, что с ними случилось за эти годы. Ее сын поступил в мединститут, ее дочка ходит в ту же школу, что окончила моя сестра, по моим носкам она сразу же определила, что они от «Duchamp». Я установил ей катетер, чтобы убрать жидкость, и отправил в палату, чтобы ею занялись врачи дневной смены.
И вот теперь она рассказала мне, что они обнаружили. Она заливается слезами от осознания того, что ее скоро не станет. Ее сын окончит мединститут – ее не будет рядом. Ее дочь выйдет замуж – она не сможет помочь ей с планированием свадьбы или разбрасыванием конфетти. Она никогда не увидит своих внуков. Ее муж никогда не переживет ее смерти. «Он даже не знает, как пользоваться термостатом!» – смеется она, и я смеюсь вслед за ней. Я и правда не знаю, что сказать. Мне хочется соврать, сказать, что все будет хорошо, но мы оба знаем, что это не так. Я ее обнимаю. Раньше я никогда не обнимал своего пациента – на самом деле за всю жизнь я обнимал, наверное, человек пять, причем среди них только один из моих родителей, – но я попросту не знал, что еще мне сделать.
Мы обсудили насущные вопросы, рациональные беспокойства, иррациональные беспокойства, и по ее глазам мне стало понятно, что ей это помогает. До меня внезапно дошло, что я практически наверняка стал первым, кому она открыто все это рассказала, единственным человеком, с которым она была полностью честной. Это очень странная привилегия, честь, о которой я не просил.
Еще я осознал, что ни одно из ее многочисленных беспокойств не имеет отношения к ней – они все связаны с ее детьми, мужем, сестрами, друзьями. Может быть, это и определяет хорошего человека.
Пару месяцев назад у нас в гинекологии была пациентка, которой диагностировали во время беременности рак груди с метастазами и рекомендовали родить на 32-й неделе, чтобы начать лечение, однако она подождала до 37-й, чтобы свести риск для ребенка к минимуму. Она умерла где-то после двух недель, проведенных вместе с ребенком. Неизвестно, была ли бы хоть какая-то разница, начни она лечение на месяц раньше. Скорее всего, не было бы.
И вот теперь я сижу с женщиной, которая спрашивает у меня, стоит ли ей завещать развеять свой прах на островах Силли. Это ее любимое место, однако ей не хочется, чтобы у ее семьи после ее смерти оно вызывало исключительно грустные ассоциации. Чистая самоотверженность человека, полностью осознающего, каково будет ее семье, когда она их оставит.
У меня срабатывает пейджер – вышедший на утреннюю смену старший интерн просит ввести меня в курс дел. Я провел в этой палате два часа – дольше, чем когда-либо вместе с пациентом, не находящимся в этот момент под наркозом. По дороге домой я позвонил маме, чтобы сказать, что люблю ее.
