8. Ординатор – четвертая должность
На протяжении моей врачебной карьеры на каждые «не мог бы ты взглянуть на эту шишку/сыпь/пенис?», услышанные мной за пределами больничных стен, всегда приходилось как минимум одно «не знаю, как тебе это удается». Как правило, я слышал это от людей, которых бы и в присяжные не выбрали, не говоря уже о поступлении в мединститут, однако это ничего не меняет. Это тяжелая работа с точки зрения времени, сил и эмоций, которые на нее уходят, и для человека со стороны она является весьма незавидной.
Я занимался медициной уже шесть лет. Первоначальный блеск уже давно сошел. Не один раз мой палец зависал над кнопкой «да пошло оно все» – в дни, когда что-то шло не так, пациенты писали жалобы, рабочий график менялся в последний момент. Недостаточно для того, чтобы начать обводить объявления о работе в газете, однако определенно достаточно, чтобы начать раздумывать, нет ли у меня каких-нибудь давно потерянных тетушек-миллионерш при смерти.
В медицине меня удерживали две вещи. Во-первых, я слишком долго и усердно трудился, чтобы оказаться там, где я был сейчас. Во-вторых – и я понимаю, что это может звучать немного напыщенно, – это честь – иметь возможность играть столь важную роль в жизни других людей.
Может, ты и опоздал на час домой, однако опоздал из-за того, что не дал новоиспеченной матери умереть от потери крови. Пускай к тебе на прием в женскую консультацию и пришли 40 женщин вместо запланированных 20, однако эти 40 женщин доверяют тебе здоровье своих детей. Даже в самых ненавистных составляющих работы – лично для меня таковым был прием больных в урогинекологической клинике, куда приходили бабульки, чьи мышцы тазового дна были словно зыбучие пески, а матки вываливались прямо в их нижнее белье с начесом, – каждое принимаемое тобой решение способно неизмеримо улучшить качество чьей-то жизни. А затем какой-нибудь пациент чихает, приходится брать ведро с тряпкой, и начинаешь жалеть, что не занялся бухгалтерским учетом.
Можно проклинать работу с ее сумасшедшим графиком, мастерить куклы вуду руководства и даже носить с собой постоянно ампулу с рицином на случай встречи с министром здравоохранения, однако о каждом из своих пациентов ты заботишься по-настоящему.
Должно быть, у меня был эмоциональный подъем, когда на этой четвертой должности в роли ординатора я согласился представлять медицину на дне карьеры в моей бывшей школе. От меня требовалось все утро сидеть за столиком, в то время как куча долговязых выпускников шныряли вокруг и задавали вопросы про мою работу. Точнее, как оказалось, главным образом задавали вопросы другим людям про их более интересную и лучше оплачиваемую работу. Мой столик определенно выглядел наименее привлекательным – у всех остальных были стопки буклетов, коробки с ручками, сладости и брелоки для ключей. «Делойт» даже раздавали пончики, что, как по мне, так явное жульничество.
Что же такого я должен был показать детям, чтобы вызвать в них желание заниматься медициной? Игрушечные стетоскопы? Смузи из околоплодных вод? Ежедневники с вручную перечеркнутыми выходными, вечерами и рождественскими праздниками?
Ученики, что со мной разговаривали, были умными, целеустремленными и эрудированными. Уверен, они бы все без труда поступили в мединститут, если бы только захотели. И немалую часть времени я обсуждал с ними, что в моей работе плохого и хорошего. Хотя я и был настроен защищать свою профессию, особенно с учетом всех остальных столиков, видит бог, туда должны идти люди, полностью отдающие себе отчет, во что они ввязываются. Так что я рассказал им все как есть: график работы ужасный, платят ужасно, условия ужасные; тебя недооценивают, не уважают, тебе не оказывают никакой поддержки, а сам ты частенько подвергаешься физической опасности. Вместе с тем это самая лучшая работа на свете.
Возьмем, к примеру, клинику лечения бесплодия. Мы помогаем парам, которым никак не удается забеременеть, которые едва не потеряли надежду. Сложно описать, насколько особенные чувства вызывает причастность к этому. Я бы с радостью занимался этим в свое свободное время (что весьма кстати, так как мне частенько приходилось это делать – в этих клиниках вечно не хватает персонала).
Родильное отделение – настоящие американские горки. В том смысле, что в конечном счете все обычно остаются живыми и здоровыми, несмотря на то, что это, казалось бы, противоречит всем законам природы. Ты мечешься из палаты в палату, помогаешь родиться детям, которым стало плохо или которые застряли, оставляя незабываемый отпечаток на жизни этих маленьких пациентов. Ты словно такой вот низкопробный супергерой, в арсенале которого скальпель, щипцы и маленький пылесос.
Профессии, предлагаемые за соседними столиками, чем только не привлекательны. Главным образом, конечно, возможностью получать каждый месяц до хренища денег. Однако ничто не сравнится с осознанием того, что ты спас чью-то жизнь. Ты идешь домой – насколько бы ни задержался, как бы ни устал, сколько бы на тебе ни было чужой крови – летящей походкой, которая плохо поддается объяснению, с чувством, что ты принес этому миру пользу. За утро я повторил эту речь порядка 30 раз и в итоге чувствовал себя так, словно побывал на сеансе у психотерапевта – проговорив все имеющиеся проблемы, я понял, что во мне еще остался былой запал.
Покидая здание школы, я чувствовал в себе душевный подъем, и мне не терпелось выйти на работу в родильное отделение в понедельник. Какая же все-таки честь делать эту работу, сколько бы в ней ни было трудностей. Стащив со столика «Делойта» пончик, я направился домой.
И когда в следующий раз кто-то спросит меня: «Серьезно, как тебе это удается?» – я теперь буду знать ответ. Хотя обычно я и отвечаю: «Мне нравится оперировать влагалища незнакомок», что по крайней мере помогало мне быстренько закончить разговор.
5 февраля 2010 года, пятница
Проводил запланированное кесарево женщине, которое у нее уже было четвертым по счету – ее брюшная полость вся в рубцовой ткани. Вызываю на подмогу старшего ординатора, разжаловав ассистирующего мне старшего интерна в простого зрителя. Из-за рубцовой ткани кишечник прилепился к мочевому пузырю, мочевой пузырь прилепился к матке, матка прилепилась к мышцам, которые, в свою очередь, прилепились бог знает еще к чему. Выглядит это так, словно у кого-то запутались вместе провода от десяти пар наушников, а он в довесок залил это все дело бетоном.
Старший ординатор сказал, что придется потратить столько времени, сколько потребуется, – нужно просто действовать методично и не спеша. Пусть лучше уж операция займет три часа, чем мы повредим пациентке кишечник, вынудив ее остаться в больнице еще как минимум на неделю. Мы беремся за дело и действуем в темпе ведущих раскопки археологов с артритом. Каждый раз, когда становится немного проще и я ускоряюсь, старший ординатор кладет свою руку на мою, и я снова замедляюсь.
В конечном счете мы расчищаем практически достаточно места, чтобы сделать разрез и принять роды – осталось убрать от матки последнюю петлю кишечника. Я аккуратно ее отсоединяю, как вдруг операционную наполняет зловонный дурман от содержимого кишечника, который ни с чем другим не спутаешь. Вот дерьмо. Причем буквально. А ведь мы были так близко.
Старший ординатор говорит мне доставать ребенка – тем временем он вызовет хирурга-гастроэнтеролога, чтобы тот все зашил. Старший интерн робко нас перебивает: «Простите, парни, – это был мой кишечник».
6 февраля 2010 года, суббота
Сегодня ужинаю в ресторане с Юэном, моим студенческим другом, и его женой Милли – они угощают меня в обмен на вопросы, касающиеся их попыток забеременеть. Приносят горячее, и от воспоминаний я перехожу к делу, включая режим врача: «Итак, как долго вы пытаетесь забеременеть?»
«Семь месяцев и две недели», – механически отвечает Милли, словно выдающий десятку банкомат. Ее странная точность меня несколько удивляет.
На деле же странность и точность оказываются ее главным девизом – занырнув в свою огромную сумку, она достает оттуда папку и с каменным выражением лица передает ее мне. Мне явно была дарована честь созерцать документ неимоверной важности. Я начинаю пролистывать страницу за страницей какие-то таблицы, постепенно погружаясь в весь ужас и абсурд ее опуса. Они записали отчет о каждом своем половом акте с тех пор, как отказались от контрацепции. Тут и данные о месячном цикле Милли, и, к моему прискорбию, продолжительность каждого акта с указанием того, кто был сверху. Зачем именно они записали все в таких подробностях, я не имею ни малейшего представления, если, конечно, это не была намеренная попытка отбить у меня всяческий аппетит, чтобы свести счет за ужин к минимуму.
Весь оставшийся ужин я уже не могу думать ни о чем другом, кроме как о позах, в которых занимается сексом мой бывший сосед по квартире, а также о том, как он с чувством долга забирается сверху и слезает или же подлезает снизу. Мне удается немного собраться с мыслями, чтобы дать им пару неплохих советов: отказаться от кофе и спиртного, сделать у терапевта кое-какие анализы, а также через какое время обратиться в клинику лечения бесплодия.
«А нам имеет смысл продолжать вести журнал?» – спрашивает Милли.
«Само собой!» – отвечаю я. Частично для того, чтобы они не думали, будто без особой надобности показали мне альманах своей половой жизни, а частично чтобы повеселить ординатора, к которому они придут на прием через несколько месяцев.
9 февраля 2010 года, вторник
Сегодня, пока я после родов с использованием щипцов делал так, чтобы промежность пациентки была больше похожа на промежность, акушерка спросила новоиспеченную маму, не против ли та, чтобы она сделала ее ребенку укол витамина К. Пациентка выдает нам очередную медицинскую страшилку из газеты – только вот, судя по всему, газету эту она держала вверх ногами.
Женщина отказывается от укола витамина К, потому что «прививки вызывают артрит». Акушерка терпеливо объясняет, что витамин К – это не прививка, что он очень важен для того, чтобы стимулировать у ребенка свертываемость крови. И витамин К не вызывает артрита – возможно, мать имела в виду аутизм, к которому также не может привести прививка, которой этот укол к тому же и не является.
«Нет, – говорит мамаша. – Я не собираюсь подвергать здоровье своего ребенка даже малейшему риску».
14 февраля 2010 года, воскресенье
Первый за четыре года День святого Валентина, который мы с Г. проводим вместе. В каком-то смысле встречаться с врачом – все равно что родиться 29 февраля.
Чудесный ужин из блюд тайской кухни в ресторане «Blue Elephant». Вместе с чеком официант приносит нам две конфеты в форме сердца в красивой резной деревянной коробочке. Я съедаю свою конфету целиком. Как оказалось, это была на самом деле свеча.
16 февраля 2010 года, вторник
Муж с женой оба в слезах из-за новости о том, что из-за вялой родовой деятельности мне придется делать кесарево. Главной причиной их горя, как выяснилось, является несколько странное помешательство мужа на том, чтобы быть первым, кто прикоснется к его ребенку. У меня нет времени гадать, зачем ему это нужно. Может быть, он хочет снять какое-то родовое проклятие или же передать своему отпрыску некие суперспособности? Однако муж не собирается сдаваться. Может быть, он все равно сможет первым до него дотронуться? Может, он просто достанет ребенка, когда мы сделаем разрез?
Он наверняка упал бы в обморок либо его бы вырвало (или и то и другое) при виде внутренностей – этого рагу из плоти и потрохов, приготовленного кем-то окончательно спятившим.
Даже врачу-стажеру требуется провести несколько кесаревых, чтобы научиться доставать ребенка за голову, – если, конечно, он не решит быстренько потренироваться доставать дыню из болота одной рукой.
Кроме того, такое ощущение, будто люди не понимают, что со всем этим связан целый ритуал, которому нужно учиться, состоящий из санитарной обработки, облачения в хирургический костюм и резиновые перчатки. Перчатки! «Как насчет того, чтобы мы передали ребенка прямо вам в руки? – предложил я. – На нас будут перчатки, так что формально вы будете первым, кто к нему действительно прикоснется».
Прокатило.
25 февраля 2010 года, четверг
В родильном отделении сработал тревожный сигнал. Врачи и медперсонал забегали по коридору, однако никто не увидел, над какой палатой загорелся свет.
Следовало бы придумать куда более логичную и высокотехнологичную систему, раз под угрозой жизни людей. А у нас все устроено по тому же принципу, по которому пассажиры самолета вызывают стюардессу. Кто-то нажимает кнопку, и каждые пару секунд раздается слышимый повсюду пронзительный писк, после чего члены экипажа/акушерской бригады начинают слоняться туда-сюда в поисках загоревшейся лампочки, чтобы понять, кто именно их вызвал, и отключить сигнал. Если бы я только мог поменять неотложные медицинские ситуации на что-нибудь более спокойное и безмятежное – например, на просьбу подлить джина с тоником.
Противный звуковой сигнал все не умолкает, и так как драгоценное время утекает, мы принимаем решение обойти по очереди все палаты, чтобы проверить каждую из рожениц. Очевидно, что одна из лампочек перегорела.
Как выяснилось, экстренных проблем нет ни у кого. Откуда же тогда сигнал? Раздевалка, операционные, туалеты, наркозные комнаты, комната отдыха – разделившись, словно Скуби-Ду и остальные ребята, мы прочесали каждый дюйм отделения. Ничего. Ложная тревога. Мало того что сигнал оглушительно громкий, так еще и у каждого члена персонала выработался условный рефлекс подскакивать с места, когда они его слышат. Это весьма неприятный фоновый шум, как если бы по радио вместо очередного трека поставили сигнал воздушной тревоги.
Мы позвонили в техподдержку. Пришел какой-то парень и 10 минут без толку промудохался с какой-то коробкой на стене. Нам пообещали прислать кого-нибудь завтра, чтобы все починить, а пока нам придется либо непрерывно слушать сигнал тревоги, либо полностью отключить систему тревожного вызова. Мы вызвали профессора Карроу, дежурного консультанта, и он был в бешенстве. Главным образом из-за того, что последние 10 лет ему успешно удавалось избегать нахождения в родильном отделении в свои дежурства, а также потому – о чем он уведомил техника, – что это крайне серьезное происшествие. Под угрозу поставлены человеческие жизни, и компании следует немедленно как-то решить проблему. Техник бормочет, что сделает все, что в его силах, однако ничего не обещает, – да и кроме того, справлялись же как-то в родильных отделениях 100 лет назад, когда не было никаких тревожных кнопок?
Профессор Карроу уставился на него ледяным взглядом: «Да, и каждая двадцатая женщина умирала во время родов».
3 марта 2010 года, среда
Ставил последнюю скобу, скрепляя кожу после запланированного кесарева без осложнений, как вдруг операционная медсестра объявляет, что количество ватных тампонов не сходится – одного не хватает. Без паники, говорим мы себе, начиная паниковать. Мы ищем на полу, в простынях – тампона нигде нет. Мы копошимся в плаценте и кровяных сгустках в контейнере для биологических отходов, словно ищем подарки в кадке с отрубями (Рождественская игра в Великобритании. – Примеч. перев.) – тампона нигде нет. Я звоню мистеру Фортескью, дежурящему сегодня консультанту, чтобы тот принял решение, вскрывать ли пациентку или отправлять ее на рентген.
Мистер Фортескью решает, что нужно вскрывать, и мы ждем, пока подействует эпидуральная анестезия. Тем временем он решает рассказать мне одну историю, случившуюся несколько лет назад. К нему на прием пришла пожилая дама с жалобами на боли в нижней части живота. Проведя обследование, он отправил ее на рентген, который обнаружил у нее в брюшной полости ложку. После ряда уместных вопросов: «Вы когда-либо проглатывали ложку?», «Вы засовывали себе ложку во влагалище или задний проход?» – стало ясно, что понять, как этот предмет туда попал, вряд ли удастся. Как бы то ни было, ложка причиняла ей боль, и, чтобы ее вытащить, нужно было провести операцию под общей анестезией.
И действительно, во время операции была обнаружена лежащая среди ее кишок и других потрохов десертная ложечка. Когда ее достали, то из отличительных признаков на ложке были обнаружены ряд царапин с тыльной стороны, а также оттиск «Собственность больницы Святого Теодора» на ручке. Мистер Фортескью встретился с пациенткой в палате после операции, и они оба одинаково недоумевали относительно того, как эта ложка умудрилась проделать свой путь из больницы Святого Теодора в ее брюшную полость. Если не считать ложки, которая все это время перемешивала ее внутренности, словно ризотто, то последний раз она имела с ними дело в 1960-х, когда ей там проводили кесарево. В больнице категорически открестились от хирургической имплантации ложек на регулярной основе, однако смогли разыскать медкарту пациентки. Толку от нее оказалось мало. Судя по всему, мало кто из врачей, выворачивающих содержимое ящика со столовыми приборами в распоротый живот своим пациентам, любит это дело документировать. Однако по ним удалось хотя бы установить, как звали оперировавшего ее хирурга. Джентльмен этот уже давно почил, однако мистеру Фортескью в конечном счете удалось связаться с кем-то, кто стажировался под его началом, чтобы попытаться узнать, не было ли у того привычки посреди операции прерываться на сладкое. Удивительно, но объяснение случившемуся все-таки удалось получить. Этот хирург постоянно использовал стерильную десертную ложку, когда зашивал влагалища прямых мышц живота, чтобы защитить расположенные под ними ткани. В тот самый раз ложечка просто провалилась вниз, и он, мысленно послав все к чертям, продолжил зашивать.
Анестезиолог объявляет, что мы можем начинать, и только я начинаю снимать скобы, как в операционную забегает акушерка и говорит, чтобы мы остановились, потому что тампон нашли: он был в руках у ребенка. Все присутствующие вздыхают с облегчением, за исключением операционной медсестры, которая добрых полчаса без надобности нервничала и рыскала по мусорным контейнерам. «Долбаный мелкий воришка», – сказала она, не видя, что прямо за акушеркой находится тот самый тампон в руках у того самого ребенка, который находится на руках у своего отца.
18 марта 2010 года, четверг
Экстренный вызов в отделение неотложной помощи – женщина рожает на 25-й неделе прямо за шторкой. Вместе со старшим интерном, анестезиологом и акушеркой мы несемся со всех ног вниз, а бригада неонатологов бежит следом за нами со всем необходимым оборудованием. Пациентка пыхтит, а ее состояние ужасное – анестезиолог дал ей обезболивающее. Акушерке не удается уловить сердцебиение плода с помощью фетального монитора – дело плохо.
Я осматриваю женщину. Никаких признаков родовой деятельности. На самом деле шейка ее матки вытянута, твердая и полностью закрыта – она не рожает. Странно. Я спрашиваю, в какую женскую консультацию она ходит, она отвечает, что в нашу. Кто-то ищет ее имя в компьютере и ничего не находит – не то чтобы в этом было что-то странное. Компьютеры отрицают существование практически каждого пациента – да от карт Таро нам было бы больше пользы.
Кто-то из персонала уходит за аппаратом УЗИ, а я спрашиваю у пациентки, когда ей последний раз делали УЗИ. На прошлой неделе. В этой больнице, так ведь? Да. На пятом этаже? Да. Ага, понятно. Я отправляю анестезиолога, акушерку и педиатров обратно. Все снимки для пациентов в этой больнице проводятся на первом этаже этой трехэтажной больницы.
Появляется аппарат УЗИ, и, к счастью, – ведь я только что выпроводил всех остальных врачей – никакого ребенка не видно. Только лишь вздутый кишечник, из-за которого она может показаться беременной – если прищуриться.
«Но где же ребенок? Куда он подевался?» – кричит она на все переполненное и явно потрясенное отделение неотложной помощи. Я говорю ей, что мои коллеги вскоре ей все объяснят, после чего прошу персонал отделения связаться с психиатрией, чтобы те ее забрали себе. Я направляюсь в кофейню через дорогу, чтобы немного посидеть в спокойной обстановке и поразмышлять о том, что только что произошло. Я возмущен тем, что другие пациенты оказались под угрозой, так как к ней на помощь из родильного отделения сбежалась куча врачей. Я недоумеваю, о чем она вообще думала – она ведь понимала, что ее раскроют, так ведь? А еще мне ее жалко – какие душевные травмы и демоны должны были довести ее до того, чтобы так поступить? Остается только надеяться, что мои друзья из психиатрии окажут ей помощь, в которой она так нуждается.
Глупо было с моей стороны надеяться, что у меня получится спокойно допить кофе. Внезапно меня срочно вызывают в родильное отделение, и я несусь туда как угорелый.
«Четвертая палата!» – кричит старшая акушерка, когда я влетаю в отделение. Снова эта женщина из неотложной помощи – точно так же жалобно пыхтит. Она решила так просто не сдаваться и сбежала из отделения неотложной помощи прежде, чем подоспели психиатры, чтобы попытать удачу где-нибудь в другом месте.
Увидев меня, она корчит недовольную физиономию – шоу окончено.
27 марта 2010 года, суббота
Выбрались наконец поужинать вместе со старыми приятелями из мединститута, чтобы попытаться убедить самих себя, что с нашими жизнями все в полном порядке, несмотря на многочисленные доказательства обратного. Было приятно со всеми встретиться, пускай вечер и пришлось переносить семь раз.
После ужина мы оказались в баре возле нашего мединститута, прямо как в старые добрые времена, и по какой-то причине – возможно, сработала мышечная память после последнего раза, когда мы здесь были, – решили устроить игры с выпивкой. Единственной игрой, правила которой мы все помнили, оказалась «Я никогда не…». Это больше напоминало сеанс групповой психотерапии: всем шестерым из нас доводилось плакать из-за работы, пятеро из нас плакали на работе, у всех была ситуация, когда мы не чувствовали себя в безопасности, у троих из нас из-за работы были разорваны отношения, и всем доводилось пропускать важные семейные мероприятия. С другой стороны, у троих из нас был секс с медсестрами, причем у одного прямо на работе, так что не все так уж и плохо.
19 апреля 2010 года, понедельник
Мисс Бербедж, одна из наших врачей-консультантов, взяла двухнедельный отпуск по семейным обстоятельствам в связи со смертью одной из своих собак. В комнате отдыха родильного отделения никто не скупится на издевки. Я же, ко всеобщему удивлению, – в том числе и к своему собственному – встаю на ее защиту.
Мисс Бербедж меня презирает – она решила, что я ей ненавистен, как только меня увидела, и с тех пор не отклонялась от этой позиции. Как-то я просил ее, можно ли мне уйти с работы пораньше (раньше, чем должны были закончиться пришедшие на прием пациенты, но не раньше, чем я должен был уйти по контракту), чтобы успеть на ужин в честь годовщины, и она мне отказала на том основании, что мне будет «проще найти нового партнера, чем новую работу». Она сказала мне, что если я буду работать в женской консультации для больных диабетом, где мне нужно будет разговаривать с пациентками про их питание, то мне следует заняться собой и сбросить немного веса (мой индекс массы тела – 24). Однажды она ударила меня по руке в операционной за то, что я неправильно держал расширитель, а еще как-то отчитала меня за богохульство из-за сказанного мною слова «проклятье». Она выкрикивала прямо перед пациентом, что я идиот и мне следует вернуться в мединститут.
И тем не менее я сидел и защищал ее перед всеми своими коллегами. Зачем подшучивать над кем-то из-за того, что ему грустно? Она явно заслуживает уважения, ведь понимает, что теперь все узнают: ее внешняя невозмутимость была именно лишь внешней. Разве нам не следует жалеть человека, у которого в жизни так мало хорошего, что смерть домашнего питомца так сильно подкашивает? Горе есть горе – оно не бывает правильным или нормальным. В ответ раздаются сдавленные «ну может быть», и я ухожу, задушив разговор на корню подушкой своего сострадания. С другой стороны, две недели отпуска из-за мертвой собаки – да эта женщина на фиг рехнулась.
21 апреля 2010 года, среда
Один из студентов-медиков подошел ко мне после встречи и спросил, не против ли я взглянуть на его пенис. Я был против, однако выбора у меня особо не было – нужно набраться немало мужества, чтобы попросить одного из своих преподавателей взглянуть на свое хозяйство (если, конечно, речь не идет о порно, где это происходит с завидной регулярностью). Я отвел его в отдельную комнату и надел перчатки, чтобы создать хоть какую-то иллюзию профессионализма. Он рассказал, что прошлой ночью ушиб свой пенис и с тех пор у него проблемы с мочеиспусканием.
Было очевидно, что он решил опустить некоторые детали произошедшего. Его хозяйство выглядело словно баклажан, на который напал тигр, – распухшее, фиолетовое, а по всей длине на нем были глубокие, сочащиеся кровью ссадины. Продолжив расспрашивать студента, я выяснил, что прошлой ночью он хвастался своей подружке силой своей эрекции и заявил, что его пульсирующее достоинство способно остановить лопасти настольного вентилятора. Его предположение оказалось в корне неверным, и вентилятор одержал сокрушительную победу.
Я посоветовал ему обратиться в отделение неотложной помощи – на пару ран нужно наложить швы, а пока не спал отек, ему не обойтись без катетера. Причем лучше всего ему, наверное, поехать в какую-нибудь другую больницу, если он не хочет, чтобы коллеги подшучивали над ним по этому поводу.
22 апреля 2010 года, четверг
Впервые накладывал циркулярный шов на шейку матки под руководством профессора Карроу. Практически при любой другой процедуре консультант, контролирующий процесс, может в любой момент взять управление на себя, чтобы не допустить нанесения пациенту урона. Ответственность же за циркулярный шов целиком ложится на плечи оперирующего. Наставник может говорить, что делать, однако малейший промах, малейшее дрожание руки может привести к разрыву плодных оболочек и прерыванию беременности, – то есть к тому, для предотвращения чего эта процедура изначально и предназначена. Дома тренироваться накладывать этот шов – подобно тому, как мы, будучи интернами, учились зашивать раны, делая разрезы на апельсинах, – тоже не получится.
У пациентки С.В. первая беременность прервалась на 20-й неделе, а теперь у нее 13-я неделя второй беременности. Профессор говорит мне действовать как можно более медленно и аккуратно. Я глубоко дышу и, моргая, стряхиваю с глаз капельки пота. Один шов, второй, третий, четвертый. Получилось.
Думаю, я впервые переодеваю медицинский костюм из-за того, что он пропитан моим собственным потом, а не какой-то другой биологической жидкостью. Я вдруг понимаю, что одежду для медиков, наверное, специально делают именно такого оттенка голубого, чтобы пациенты не видели следов пота – иллюзия спокойствия и профессионализма сразу же улетучивается, когда под мышками проступают предательские темные пятна.
Позже до меня доходит, что есть на самом деле отличный способ тренировать именно такие навыки мелкой моторики, которые нужны для этой процедуры. Я пишу своей маме СМС, чтобы узнать, не завалялась ли случайно где-нибудь в шкафу та старая настольная игра «Операция».
Она отвечает, что нашла ее, а также говорит, что у нее есть шар предсказаний, если он вдруг мне понадобится для выставления диагнозов.
24 апреля 2010 года, суббота
Моральная дилемма. Пациентка А.Б. рожает, и показания фетального монитора не обнадеживающие. С ней занимается уже третья акушерка в смене, потому что на первых двух (черных) акушерок, присматривавших за ней, она набросилась с расистскими оскорблениями. Ее предупредили, что если подобное повторится хотя бы еще раз, то ее выпроводят из родильного отделения. Мой старший интерн изучила КТГ и рекомендовала А.Б. проведение кесарева сечения. Будучи не уверенными в законности исполнения угрозы выставить ее за порог, вместе со старшим интерном родом из Индии мы приняли решение не обращать внимания на тот факт, что пациентка успела высказать расистские замечания и в ее адрес.
Осмотрев женщину, я согласился с интерном – без кесарева не обойтись. Ее перевели в операционную, и я решил держать рот на замке по поводу того, что я еврей. Операция проходит гладко, и у нее рождается здоровый мальчик (которого она наверняка сразу же оденет в детский ку-клукс-клановский капюшон и всучит ему погремушку в виде свастики).
Одно «но». Будь у пациентки татуировка в виде дельфина в правом паху, насколько было бы плохо с моей стороны сделать разрез немного больше, чем нужно, из-за чего дельфин оказался бы обезглавлен? Если бы проводилось официальное расследование, то я мог бы сказать, будто переживал, что новорожденный по размеру будет крупнее среднего, в связи с чем было логично расширить операционное поле. Кроме того, насколько было бы плохо с моей стороны, если бы, зашивая разрез, я бы по какой-то неведомой причине совместил края раны недостаточно точно, из-за чего голова дельфина оказалась бы в паре сантиметров от тела?
1 мая 2010 года, суббота
Закончив прием в женской консультации, я обсуждал с моей коллегой Падмой случай одной пациентки, как вдруг в разговор встряла акушерка со словами: «На самом деле мы больше не используем это слово». Пока мы пытаемся сообразить, какой же такой устаревший термин мы случайно употребили в разговоре (чахотка? золотуха?), она объясняет, что мы сказали «пациентка». На самом деле мы должны называть их клиентами. «Пациент» звучит патерналистски и унизительно, а сама беременность к тому же является нормальным и естественным, а не патологическим процессом. Я просто улыбаюсь в ответ, помня мудрые слова насчет споров с акушерками, сказанные мне мистером Флитвиком, одним из моих первых врачей-консультантов: «Не веди переговоров с террористами».
Падму же никто, очевидно, сдерживаться не учил. «Я понятия не имела, что слово «пациент» такое унизительное, – говорит она. – Мне так жаль, я больше никогда не стану его употреблять. Клиенты… Клиенты – гораздо лучше. Это как у проституток».
9 мая 2010 года, воскресенье
Сидел в туалете родильного отделения, как вдруг сработал сигнал экстренного вызова, и уже через несколько минут я принял роды через кесарево. Как только пейджер заголосил, я тут же наспех вытерся, из-за чего моя задница ужасно чесалась, пока я готовился к операции. Во время операции можно попросить кого-то, кто не оперирует – акушерку, например, или медсестру – поправить маску или очки, когда те спадают, или даже почесать нос. Это считается совершенно нормальным. Не будет ли с моей стороны наглостью попросить их быстренько почесать мне задний проход?
24 мая 2010 года, понедельник
Я никогда никому не навязывал своего мнения по поводу домашних родов, однако когда пациентка, как это было сегодня, сама спрашивает меня, что я об этом думаю, как бы я поступил на ее месте, то я говорю все начистоту. Я выдаю им 5-минутную тираду приблизительно со следующим содержанием.
Я не сомневаюсь, что домашние роды, протекающие строго по плану, проходят более спокойно, расслабленно и приятно, чем роды в больнице. (Хотя лично я не уверен, что смог бы расслабиться, зная, что в любой момент околоплодные воды вперемешку с кровью могут хлынуть прямо на диван. Как их потом вычищать?)
Я также говорю, что всегда уважаю выбор пациентов и что они обязательно должны чувствовать себя хозяевами ситуации. Я объясняю, что меня беспокоит растущая популярность так называемых естественных родов, а в демедикализации беременности и вовсе нет ничего такого уж хорошего – нам следует гордиться достижениями современной медицины, объективно спасающими людям жизни, а не страшиться их.
Я говорю, что мне не раз доводилось быть свидетелем критических ситуаций, чуть не закончившихся катастрофой. Однажды мы были в нескольких секундах от того, чтобы потерять ребенка, доставленного в родильное отделение после того, как домашние роды пошли наперекосяк. Я также описываю случаи, когда во время родов у женщин, чья беременность не была связана с повышенным риском, возникали непредвиденные осложнения, из-за которых они или их дети непременно погибли бы, предпочти они рожать за пределами больницы.
Я всячески поддерживаю специализированные отделения, где всем заведуют акушерки. Там у женщин могут быть волшебные, чудесные роды с сопутствующим дополнительным медицинским контролем. Красивые светильники, пуфики, кто-то поющий на заднем плане песни «Radiohead» на шведском – в общем, все, что вашей душе угодно, при условии, что всего в нескольких сотнях метрах находится настоящее родильное отделение со всем необходимым оборудованием и специалистами.
Я признаю, что когда речь заходит про домашние роды, то я вижу только катастрофы, в то время как успешные роды проходят мимо меня, что некоторые люди назвали бы роковым недостатком в моей аргументации. Наверное, эти люди то же самое бы заметили и спасателям, рекомендующим пристегиваться за рулем, потому что они видят только водителей, которых вырезают из груды столкнувшихся на трассе машин, а не большинство поездок, прошедших без происшествий. Положа руку на сердце, я говорю своим пациентам, что заклинаю всех близких мне людей дважды подумать, прежде чем рожать дома.
К сожалению, сегодня мы особенно отстаем от графика приема пациентов в клинике, а у меня заказан в ресторане столик, так что я выдаю сокращенную версию: «Лучше уж домашние пирожки, чем домашние роды».
2 июня 2010 года, среда
Сегодня утром занимался со своими студентами – они так и горят желанием освежить свои навыки докладывать результаты рентгена. Я хватаю с тележки парочку снимков и размещаю их на негатоскопе. Перед нами нормальная флюорография пациента, сделанная перед операцией. Слово берет первый студент.
«Перед нами рентгеновский снимок грудной клетки в передней проекции пациентки 64 лет по имени Н.В., дата рождения 03.01.1946, сделанный вчера. Изображение резкое, контрастное, пленка не повернута». Он хорош.
«Трахея расположена по центру, средостение не смещено, сердечные контуры в норме. Очевидной патологией является образование неправильной формы в верхней доле правого легкого, занимающее…»
Погодите-ка. Патология? Какая еще, на хрен, патология? Я осматривал снимок ранее и не заметил опухоли – я отправил пациентку на операцию и ее верную смерть. Я подхожу ближе, чтобы лучше рассмотреть рак. Затем я слегка двигаю снимок, и образование смещается. Как оказалось, это была наклейка «Сдавайте кровь», прилепленная на негатоскоп.
5 июня 2010 года, суббота
Моя жизнь начинает мне напоминать сериал «Квантовый скачок». Я то и дело резко просыпаюсь, не отдавая себе отчета, где нахожусь и что нужно делать. Сегодня меня разбудил громкий стук – я заснул в машине, пока стоял на светофоре, и какой-то парень постучался в стекло ручкой своего зонтика, чтобы узнать, все ли у меня в порядке.
За ночное дежурство так крепко меня срубило уже второй раз. До этого меня, заснувшего на стуле в операционной, уже будила операционная медсестра, чтобы сообщить о том, что пациента доставили для проведения марсупиализации. Руководство постоянно напоминает нам, чтобы мы не спали по ночам в пустых палатах – ведь они платят нам за всю смену. Мне хочется спросить у этого руководства, слышали ли они когда-нибудь про этот огромный огненный шар, из-за которого днем спать несколько сложнее, чем ночью? Или они думают, что за 24 часа можно запросто изменить режим с дневного на ночной? Прежде всего же мне хотелось бы задать им следующий вопрос: если бы их жене потребовалось в семь утра экстренное кесарево, хотели бы они, чтобы ординатор, который будет его проводить, успел за ночь поспать 40 минут, когда в отделении было относительно тихо? Или же они предпочли бы, чтобы его вынуждали оставаться на ногах каждую секунду ночного дежурства?
Когда так сильно устаешь, все вокруг кажется нереальным – ощущения почти такие, словно попал в компьютерную игру. Ты вроде как здесь, однако в то же самое время и не здесь. Думаю, скорость реакции у меня сейчас точно такая же, как после трех пинт пива. И вместе с тем не думаю, что они обрадуются, приди я на работу под мухой, – для них явно важно, чтобы мои чувства были притуплены именно усталостью.
Я ушел с работы в 9.30 утра – мне понадобился целый час, чтобы написать отчет о последнем кесаревом, потому что мне просто сложно было подобрать слова, словно я снова пытался состряпать предложения для своего школьного выпускного экзамена по испанскому. Примут ли это во внимание на суде, если по дороге домой я засну за рулем и выкошу целую семью?
11 июня 2010 года, пятница
Объясняю пациентке в женской консультации, что ей придется бросить курить. Она бросает на меня такой взгляд, словно я только что случайно сказал: «Я хочу, чтобы вы трахнули своего кота» или «Икею» закрывают». Она даже и говорить не хочет про занятия для бросающих курить. Я объясняю ей, насколько сильно курение вредит ребенку, однако ей словно все равно – она говорит, что все ее подруги курили во время беременности и с их детьми все в полном порядке.
Я устал и просто хочу домой. Я смотрю на часы – 17:30, прием должен был завершиться час назад, а она далеко не последняя пациентка в списке на сегодня. У меня сдают нервы.
«Если вы не бросите курить во время беременности, то это означает, что вас уже ничего на свете не заставит бросить курить, и вы умрете от какой-нибудь вызванной курением болезни». Я говорю, а сам так и представляю, как мои слова медленно повторяет мне адвокат, и тут же извиняюсь. Однако они каким-то странным образом на нее, судя по всему, подействовали – она смотрит на меня так, словно впервые в жизни по-настоящему к кому-то прислушалась, словно она собирается вскочить на свой стул и закричать: «О капитан! Мой капитан!» Она этого не делает – довольно удачное стечение обстоятельств, потому что стул вряд ли бы ее выдержал. Приятно знать, что угроза смертью так эффективно действует на моих пациентов.
На выходе она шутит: «Может быть, начну вместо этого колоться героином!» Я смеюсь и решаю промолчать, что для ее будущего ребенка так действительно было бы безопасней.
14 июля 2010 года, понедельник
Сегодня дежурный врач-консультант в родильном отделении – профессор Карроу, толку от чего не больше, чем если бы на дежурстве в отделении была картонная фигура Шер в полный рост. На самом деле картонная фигура Шер хотя бы приподняла нам немного боевой дух.
Профессора Карроу не видно днем, ему нельзя звонить ночью – он слишком важный для всей этой чуши. Когда вечером он появился в отделении, то мог только предположить, что либо он потерялся, либо рожает кто-то из его ближайших родственников.
Все встает на свои места, когда за его спиной появляется съемочная группа.
«Расскажи мне про текущую загруженность родильного отделения, – просит меня Карроу, что я послушно и делаю. Он слушает, кивая на камеру. – Судя по всему, у тебя тут все под контролем, Адам, но если ночью вдруг возникнут какие-либо проблемы, непременно звони мне». Съемочная группа записала, что хотела, и выключает камеры. Профессор в ту же секунду добавляет: «Только попробуй».
15 июня 2010 года, вторник
Провел уйму времени с пациенткой В.Ф., так как каждый час брал на анализ кровь у ее плода. Весь последний час они с мужем отчаянно ругались. Все началось с разговора про его родителей, затем мы все услышали про свадьбу кого-то из их друзей, на которой она снова флиртовала с Крисом, и теперь разговор зашел о деньгах. Если бы я был у них гостем на ужине, то я бы уже давно спрятал свой недоеденный пудинг в салфетке, извинился и отправился домой, однако в данной ситуации у меня нет другого выбора, кроме как продолжать слушать их спор. Их отношения явно переживают не лучшие времена – я чувствую себя семейным психологом, которого лишили дара речи.
По правде говоря, они оба ведут себя довольно презренно, однако с учетом того, что она рожает – а приятного в этом, как известно, мало, – этот парень явно заслуживает победы в номинации «мудак года».
В какой-то момент он выходит за дверь, чтобы позвонить, и акушерка совершенно уместно спрашивает у В.Ф., не избивает ли ее супруг. Та заверяет, что нет. Муж возвращается, спор продолжается, а атмосфера накаляется. Теперь он уже просто кричит на нее с багровым лицом. Мы просим его либо успокоиться, либо удалиться. Он выкрикивает ей: «Все равно я не хотел этого долбаного ребенка» – и в ярости уходит, больше так никогда и не появившись в больнице. Господи.
18 июля 2010 года, пятница
Пациентка Р.Б. прибыла в отделение неотложной помощи в сопровождении бригады «скорой» и двух полицейских. Стоит отметить, что еще имел место торчащий из нее полуметровый металлический штырь. По какой-то причине она убегала от полиции, и ее план спасения заключался в том, чтобы перелезть через ограду и попасть в парк. К сожалению, план этот провалился, когда она забралась на ограду, поскользнулась, и один из металлических зубьев угодил ей во влагалище, пронзив спереди живот.
Ей хватило ума предварительно нанюхаться кокаином, что обеспечило ей достаточный уровень анестезии, пока на место не прибыли спасатели, чтобы срезать штырь ниже уровня влагалища (могу представить, сколько раз они успели сказать «матерь божья», пока это делали).
Женщина поступила к нам со стабильной гемодинамикой и на удивление в хорошем состоянии, если учесть все случившееся, так что мы организовали экстренную КТ, чтобы понять, какое именно мясо попало на этот шампур. Каким-то чудесным образом ей удалось избежать повреждения мочевого пузыря и крупных кровеносных сосудов, так что от нас требовалось просто забрать ее в операционную и зашить входную и выходную раны.
Мы пришли осмотреть ее после операции. Она была трезвой, ей было больно и стыдно, а вместе с ней в палате находился сопровождающий полицейский, так как она все еще была под арестом. Мы сказали, что беспокоиться не о чем, а также подробно объяснили необходимый послеоперационный уход.
Женщина спросила, можно ли ей оставить зубец от забора на память, и я сказал, что не вижу причины ей отказывать. Полицейский же нашел довольно-таки убедительную причину – не очень-то разумно давать преступнику под арестом оружие, которым можно проткнуть живот.
22 июня 2010 года, вторник
Что делать, когда занимаешься неотложным пациентом и получаешь экстренный вызов? Меня вызвали в родильную палату. Пока роженица тужилась, фетальный монитор начал выдавать пугающие показания, в результате чего ребенка пришлось в срочном порядке доставать щипцами. Я делаю все необходимое, и ребенок появляется на свет, правда, несколько обмякший. Педиатр творит свое волшебство, и ребенок с криком оживает. Выходит плацента, у пациентки умеренное кровотечение, ставшее следствием щедрой эпизиотомии и слегка дряблой матки. Только я приступаю ко второй половине необходимых мероприятий, как вдруг слышу еще один сигнал экстренного вызова. Лучше мне остаться – ситуация запросто может перерасти в обильное послеродовое кровотечение, да и в любом случае она уже теряет кровь каждую секунду, пока я ее не зашью или не назову акушерке следующий препарат, который ей нужно ввести. С другой стороны, эта другая, неизвестная мне пока еще неотложная ситуация может оказаться гораздо серьезней – и моей текущей пациентке вряд ли может быть нанесен какой-то непоправимый вред, если я оставлю ее в руках опытной акушерки.
Сейчас день, однако кто сказал, что все мои коллеги не заняты своими пациентами, причем каждый из них полагает, что на сигнал экстренного вызова, который все никак не прекращается, отреагирует кто-то другой. А вдруг это и вовсе один из тех неотложных случаев, когда нужны все свободные руки? Я раздумываю над тем, чтобы отправить акушерку проверить, в чем дело, однако эта минута может оказаться для того другого пациента критической. Я вручаю акушерке большой тампон и прошу ее посильнее прижать рану в промежности, пока я не вернусь, а также инструктирую ее по поводу того, какие лекарства ввести пациентке при необходимости, а сам выбегаю в коридор. Световой сигнал горит над дверью в третью палату, куда я и заскакиваю в надежде, что принял правильное решение. Как и следовало ожидать, мое решение было в корне ошибочным.
Одна из акушерок проводит учебную СЛР. На кровати лежит манекен, а стоящие вокруг врачи и медсестры говорят, что они стали бы делать, если бы жизнь пациента действительно была под угрозой. Что на самом деле было не так. В отличие от того пациента, которого я только что бросил. «Отлично, ординатор здесь, – говорит акушерка старшему интерну. – Что бы вы хотели, чтобы он сделал?» Что я делаю в итоге, так это подхожу к манекену, стаскиваю его на пол и называю акушерку дурой, обвиняя в том, что она поставила безопасность моего пациента под угрозу. Затем я пулей возвращаюсь в первую палату, где все, к счастью, под контролем, и делаю так, чтобы моя настоящая, невымышленная пациентка стала как новенькая (ну или почти).
Очевидно, я недостаточно адекватно выразил свои чувства акушерке, так как через какое-то время старшая акушерка отвела меня в сторонку и попросила извиниться перед той акушеркой за то, что я сорвал ее учебную СЛР и обидел ее. Мое извинение принимает форму заявления о клиническом инциденте, в котором я объяснил, как эта акушерка своими действиями поставила под угрозу жизнь пациента. Уверен, что до того, как начал работать здесь, я был просто душкой.
23 июня 2010 года, среда
Пришла по электронной почте рассылка с напоминанием о важнейшей роли учебных тренировок для всего персонала. Тем не менее теперь введено новое правило, согласно которому перед учебной тренировкой необходимо обойти все палаты, чтобы убедиться, что никто из врачей не занят неотложным случаем.
5 июля 2010 года, понедельник
Сегодня столкнулся с редким примером непрерывности медицинской помощи. Эту пациентку я видел месяц или около того назад в гинекологической клинике мисс Бербедж, и все было похоже на то, что у нее синдром истощения яичников. Преждевременная менопауза несколько выходит за рамки моей компетенции, в чем я признался пациентке, после чего вышел переговорить с мисс Бербедж насчет плана лечения. Она сказала, что тоже в этом не разбирается и лучше всего записать пациентку на прием в клинику эндокринологии мистера Брайса на ближайшую открытую дату. Пациентка не была сильно расстроена впустую потраченным утром, так как знала, что в следующий раз встретится с нужным ей специалистом.
Сегодня, однако, именно я выступаю в роли ординатора в клинике эндокринологии мистера Брайса, и его на выходных нет. Когда я видел пациентку в последний раз, то сказал ей, что у меня нет ни малейшего представления о ее проблеме, и вот теперь она сидит напротив меня, потратив еще один день, чтобы здесь оказаться, в ожидании ответов, в ожидании помощи. Сказать ей, что в прошлый раз я поскромничал? Что с тех пор я успел закончить курсы? Может, начать говорить с акцентом? Наклеить накладные усы?
Я записываю ее на прием через две недели, когда у меня точно будут ночные дежурства, чтобы исключить любую возможность третьей встречи.
27 июля 2010 года, вторник
Сегодня Рон предпринял попытку порвать со мной как с другом – устроил настоящий разговор по-взрослому. Он не понимает, зачем ему вообще стараться поддерживать со мной контакт, если наши жизни, очевидно, со времен школы так сильно разминулись.
Мне следует хотя бы немного разнообразить отговорки, которыми я перед ним оправдываюсь. Неужели я думаю, что он и правда поверит, что я не смог прийти на вечеринку по случаю его помолвки или мальчишник из-за работы? Что меня не было на свадебной церемонии из-за работы и я чуть было не пропустил свадебный прием тоже из-за нее? Что я не смог прийти на похороны его отца и крещение его дочери все также из-за работы? Он в курсе, что у меня загруженный график, однако неужели так сложно с кем-нибудь поменяться, если ты и правда хочешь куда-то пойти?
Положа руку на сердце, я клянусь Рону, что люблю его, что он один из моих лучших друзей и я ни за что не стал бы ему врать. Я знаю, что от меня мало толку, однако его я вижу гораздо чаще, чем кого-либо другого из своих знакомых – просто работа отнимает невероятно много времени. Те, кто не имеет отношения к медицине, никогда не сможет понять, насколько тяжело быть врачом, а также какой удар наносит эта профессия по личной жизни.
Про крещение, правда, я нагло наврал – в жопу это дерьмо.
2 августа 2010 года, понедельник
Сегодня последнее дежурство на этой должности – ночное дежурство, само собой. Смена на новом месте, расположенном милях в 10 отсюда, начинается за час до того, как я заканчиваю работать здесь. Но всему свое время, и с этой проблемой я буду разбираться, когда с заспанными глазами приеду с 2-часовым опозданием на новую работу.
Официально я перестал работать здесь в полдень, что доходит до меня на лестничной клетке в 12.10, когда мой магнитный пропуск отказывается впустить меня обратно в отделение и я понимаю, что он был автоматически деактивирован. Я – Золушка в белом халате.
Если попросить руководство больницы нормально укомплектовать смены в том или ином отделении, обеспечить нас эффективной компьютерной системой или просто заказать достаточно стульев для клиники, то в ответ они просто пожимают плечами и демонстрируют колоссальную некомпетентность. И тем не менее, когда дело касается возможности проходить через двери, они каким-то образом проявляют чудеса организаторских способностей. Если бы у магнитного пропуска внезапно обнаружили рак, то они немедленно нашли бы от него лекарство.
Добрых четверть часа мне пришлось стучаться во все двери подряд, молясь о том, чтобы сигнал экстренного вызова не сработал прежде, чем кто-нибудь меня заметит и пустит обратно в отделение.
