Сдав аккордеоны, он вдруг понял, что совсем не хочет возвращаться в убогий мотель к нытью, кашлю и тошноте детей. Он замерз, он был вне себя от радости, чек в кармане рубашки согревал ему грудь. На полуночной станции он заправил машину бензином, залил банку антифриза, так что мороз ей теперь не страшен. Потом вспомнил о заглохшей печке, быть может, виноват предохранитель – как он сразу не подумал? Так и оказалось. Надо было проверить с самого начала.

Проползая по заледенелой улице, поглядывая на лежавший рядом подарок и с удовольствием ощущая ногами поток теплого воздуха, он заметил красную неоновую вывеску «Клуб Высоко-Низко» и хлопавшую по дверям тоже красную афишу «NA ZDOROWIE, ДРУЗЬЯ ПОЛЬКИ». Он втиснулся на забитую до отказа стоянку – Господи, ну и холодрыга, – и направился прямиком в шумный бар к взрывам аккордеонной музыки – Кэсс Бартосик у микрофона, во всей своей пьяной красе – пиво с виски, совсем немного, потом мимо длинной узкой стойки, вдоль всей стены к единственному свободному табурету. У половины посетителей были с собой аккордеоны; отовсюду лились звуки музыки или просто звуки – «Осенние листья» мешались с «Что новенького, киска?» и с польками.

На соседнем табурете сидел человек в сером свитере и черной шляпе, уже немолодой, с крупным носом, и слушал, как Бартосик наяривает свою рок-версию «Оки из Маскоги»

– Я презираю эту музыку, – сказал серый свитер.

– Я тоже. Бартосик всех достал. Печатал бы лучше на своей машинке.

– Вы знаете этого человека? – Свитер разговаривал с акцентом, который Джо не сразу распознал, что-то латинское. До него донесся запах кошек и консервированного тунца.

– Ага. Я только что с полька-матча – этот хмырь заблевал всю сцену. А потом удрал, когда все заржали.

– Значит, вы играете на аккордеоне?

– Ага. А вы?

– Нет. – Он показал на квадратный футляр у себя под ногами – Бандоньон. Лучший из свободно-язычковых. Звучный, трагичный, яростный и всегда – всегда – чувственный. Я не играю попсу, эти несчастные польки – я играю только танго, музыку трагических характеров, соединенную с муками любви, соединенную с сердцем, со страданием.

– Правда? – переспросил Джо. – А откуда вы?

– Буэнос-Айрес. Аргентина. Но я покинул свою страну несколько лет назад, поскольку думал, что передо мной откроются возможности. Жизнь в Буэнос-Айресе имеет некоторые аспекты, не слишком приятные.

– Правда? – поинтересовался Джо. – Хотите выпить?

– Спасибо, сэр. Вы человек с тонкими чувствами. Я играл во многих группах, почти никогда танго, только раз или два. Американцы не понимают танго. Они не знают бандоньона. Должен вам сказать, я презираю Америку – кухню, женщин, музыку. Это моя ошибка, давайте смотреть в лицо фактам. Я многое сделал. Я высокомерен, признаю, поскольку считаю себя высшим существом и принадлежу к высшей культуре. Но здесь, сначала я старался, потом стал зол и надменен – такова моя природа – затем, поскольку я жаден до всего, я пошел по пути преступления. Я украл в супермаркете мясо, я пил прилюдно, я мочился на тротуар, я произносил безумные тирады всем, кто мог слушать, я выкрикивал непристойности в кинотеатрах, я безобразничал в ресторанах. Я мстителен. Если кто-то скажет обо мне плохое, я сплету заговор и уничтожу обидчика. – Серое, как цемент, лицо человека в свитере скривилось от отвращения.

– Похоже, вы человек суровый, – заметил Джо.

– Знаете, что я вам скажу, – продолжал тот, доставая из кармана полускуренную сигарету, разминая ее и щелкая зажигалкой. – Недавно меня оскорбил бармен. Я дождался на улице, пока он не пошел домой. Я следил за ним до самой двери. На следующий день, когда он был в баре, я вошел к нему в квартиру для отмщения.

– Что же вы сделали?

– Я его уничтожил. Я снял наклейки со всех его консервов. – Он засмеялся. – Пусть теперь думает, суп это или грушевый компот. – И все?

– Еще я выкрутил болты из унитаза.

– Да, не хотел бы я быть вашим врагом. Выпейте еще.

– Я вам вот что скажу. Я уеду в Японию. Вся Япония сходит с ума по танго. Япония и Финляндия. Там живут понимающие люди. В Буэнос-Айресе меня называли Тигром Танго, Легендой бандоньона.

– Не слабо. Вы в самом деле хорошо играете?

– Возможно, я лучший в мире игрок на бандоньоне, лучше чем Астор Пьяццолла, и должен вам сказать, мои танго не так диссонантны, не так похожи на «новую волну», как у Пьяццоллы, который визжит, точно пластиковая молния на дешевой куртке, и эти его заговорщицкие паузы, и скрип, как два резиновых шарика друг о друга. У него серьезная, неулыбчивая, трудная музыка; лица танцоров напряжены, а его темп, и еще пристукивания, как будто кто-то взбирается по бетонной лестнице в горящем небоскребе. Там есть качество расчески с бумажкой, от которого дрожат черепные швы. Его набухание страсти – как музыкальная крапивница. Я вспоминаю этого коротышку в кожаных туфлях, измученная скрипка истекала влагой, гнев, порывы, затрудненное дыхание, рулады, словно бисерины монпасье на полоске бумаги, иллюзия снега и паутины на падающих деревьях. Партии сталкиваются, как поезда. Занятие для цыплят. Назойливость петухов. Предсмертное мычание коров на бойне. А в моей музыке не так: в моей музыке настоящая дикость, неистовство в моей музыке, в моих танго. Во мне живет зверь – он похож на лягушку с острыми когтями, прыгает и рвет меня на части. – Человек вытянул вперед руки и показал деформированные большие пальцы.

Джо уже порядком надоел вой Бартосика. Он встал и прокричал:

– Внимание! Леди и джентльмены. Внимание! Сегодня с нами – как вас зовут?

– Карлос Ортиз.

– Сегодня с нами знаменитый аргентинский виртуоз свободно-язычковых инструментов, Тигр Танго, мистер Бандоньон, сам Карло Ор Тиз! – Все захлопали; они тоже были сыты по горло Бартосиком. Джо вытолкнул человека в свитере к микрофону и помог ему расстегнуть футляр инструмента, приговаривая: давай, давай, давайте послушаем танго, что-нибудь новенькое, сядь, Бартосик, иди куда-нибудь наблюй.

Человек встал перед микрофоном, взял в руки серо-серебряный восьмиугольный инструмент с узорами блестящих кнопок – сто сорок четыре штуки. Потом сел на стул, расслабил руки.

– Спасибо. Это, конечно, неожиданно. Я сыграю вам несколько танго, такая вот музыка, чувственный и жестокий танец, его родина очень далеко от вашего города, в Буэнос-Айресе. Я начну с грустного и немного тоскливого «Lágrimas», или, как у вас говорят, «Слезинки».

Народу понравилось, музыканту предлагали выпить, все оценили сложность инструмента и виртуозность исполнителя. Как следует приложившись, он сыграл «Злые мысли», «Тайные мечты», «Сумасшедший», «Мое прошлое в огне», «Шершавый и жесткий», «La yumba» Освальдо Пульези и даже невообразимую «Прекрасную марионетку» Карлоса де Сарли.

Средних лет пара вышла танцевать. Они понимали толк в танго – блистательная работа ногами, сближающиеся тела, статичные позы и медленные, тягучие шаги, низкий изгиб, резкий поворот головы. Они словно хвастались перед Ортизом: мол, тоже понимают эту мрачную, почти раздражающую музыку; он играл все неистовее. (Позже, этой же ночью, в номере отеля, после рискованных упражнений, которыми часто заканчиваются вечера с танго, мужчина-танцор получил сердечный приступ и в последнюю свою минуту проклял танго.)

Но зрители уже устали от этой драматичной, словно израненной, музыки.

Кэсс Бартосик, соорудив воронку из своих неуклюжих рук, прокричал:

– Послушай, парень. Эй, ты, это невозможно слушать. – Он попер на Тигра, и вечер закончился дракой перед микрофоном, тычками и воплями сражающихся сторон. Тигр шипел:

– Пошел на хуй, козел, только сломай мне бандоньон, таких уже не делают. Прояви уважение к отличному инструменту. Польская свинья! Я тебя сейчас убью.

Джо ушел и не видел, чем кончилось дело.

(Когда в 1972 году вернулся из изгнания Перон, Тигр уехал в Аргентину. После смерти Перона он пожал плечами и решил остаться, поскольку был тогда влюблен в художницу, рисовавшую растения, и наслаждался успехом своих новых танго. В один прекрасный день он сыграл танго «Mala, mala, Junta», намекавшее на плохих компаньонов, необратимый упадок и вызывавшее опасные ассоциации с криминальными личностями, чем пробудил к себе интерес какой-то мелкой шавки из военной хунты. Ночью за ним пришли, забрали, пытали, перебили пальцы. С тех пор он больше не играл на бандоньоне.)