Минск — Брест. 16 июля 20*** года
Чужой среди своих
Я открыл бы дверь, да заклятье крепко,
Разомкнул оковы, да ключ потерян.
Сам себя я запер в стальную клетку,
Сам в себе я запер дикого зверя…
Вьюга завывает зловещим смехом,
Лунный свет на скалах дождём искрится,
Выпусти меня! — повторяет эхо,
Дикая Охота по следу мчится!
Я — твоё безумие, твоё наважденье,
По равнине в ночь, задыхаясь от бега,
Дикая Охота по следу тенью,
Сердца стук рассыпался горстью снега…
На лице слезами снежинки тают,
Ледяной струною крик оборвался.
Кто же я теперь — я и сам не знаю,
Кто же во мне умер и кто остался?
Дикая охота
Утром — я узнал о том, что задержан Павлюкевич. По обвинению в хищении госимущества. Один — на минус.
Статьи — я написал. И сбросил в Интернет — при посредстве Наташки. Как и было оговорено — они появились на западных интернет — порталах. После чего — их перепечатала белорусская пресса. Такая схема — позволяет избежать ответственности за клевету — перепечатали и всё.
Реакция последовала почти незамедлительно — Алешковича вызвали на допрос в прокуратуру. Что было ожидаемо — типичная реакция не совсем уверенной в себе государственной власти.
На этот заход у нас все было готово. Алешкович, небедный человек, прибыл в прокуратуру сам, на недорогом по его меркам ЛандКруизере, там уже ждали журналисты. Российские, прежде всего, хотя были и западные и даже белорусские. Это была демонстрация силы — через журналистов, понятно, что большинство белорусов смотрят российские каналы, и материал об Алешковиче будет подан в нужном ключе. Не говоря уж о том, что публичность сильно затрудняет задержание — кандидата в президенты задержать не просто, даже в Беларуси, где бывало всякое. И следак, по закону лицо процессуально самостоятельное — в условиях неопределённости власти десять раз подумает перед тем, как принимать решение о задержании, даже если посоветовали — отвечать то потом ему. У Алешковича было два адвоката — российский и белорусский, последний — бывший следователь генеральной прокуратуры. Российским адвокатом был Фридман, человек статусный, один из тех, кого узнают в лицо. Его привезли в Беларусь специальным рейсом.
Перед тем, как заходить в Генеральную прокуратуру — Алешкович остановился у кордона журналистов, ответил на несколько вопросов. Он отказался называть это политической травлей и сказал, что это недоразумение, которое быстро выяснится. В ответ на вопрос, какое место он намерен занять на выборах, он ответил «первое». И правильно ответил.
Я — смотрел на все это в автомобильный телевизор, моя машина стояла на соседней улице. Россия 24 — показала это во внеочередном выпуске новостей, репортаж был без комментариев — но намёк и так понятен. Вечером — своё резюме даст Первый канал.
Так что — и.о. так отреагировал? Похоже на то. Это наша болячка, которая неизвестно когда вылечится. Действующая власть — воспринимает силовой аппарат государства как свой собственный, обязанный обеспечить им переизбрание. Силовые министры — готовы на все чтобы выслужиться, они не закону служат — а конкретному первому…
Михаил — вышел с допроса через два часа. По меркам подобных дел — что-то среднее, если бы было что-то серьёзное — мотали бы часа четыре — пять. Сказал, что вопросы сняты и быстро отъехал…
По условиям — у нас точка встречи была в новом офисе Газпромбанка. Ничего такого нет, правда — и я в нем обслуживаюсь, и Михаил. Подъезжая к офису — он был построен всего пару лет назад и по архитектуре был бы уместен даже в Лондоне — я заметил вместе с машиной Михаила — две таких же, рядом. Это охрана — но у Генпрокуратуры она не светилась. Меня быстро провели в переговорную — её заранее проверила охрана. Чужих в банк не пускали — даже отморозков из Опцентра сюда не пустили бы.
Михаил — пил кофе, галстук у него был приспущен
— Что вменяли? — спросил я
— Нарушение таможенных правил, как и предполагали. Ничего нового.
— Отбился?
— Даже подписку не взяли. Хотя хотели…
— Хотели?
Михаил со стуком поставил кружку на стол.
— Знаешь, о чем я мечтаю?
…
— О том времени, когда мы вылечим хронический прогиб спины, да? Смотришь… тот же следак — противно просто смотреть. Пыжится, тужится, сам понимает, что бред несёт — но несёт. И начальника поручение выполнить надо, и понимает, что тот же начальник его первый же сдаст в случае чего.
— А ты как хотел? Раба надо выдавливать из себя каждый день по капле. Как говаривал Антон Палыч Чехов.
— Да, но у нас уже двадцать пять лет нет коммунизма. Этот следак если и застал, то самым краем, когда ещё в коляске лежал. Но — такой же. Откуда это?!
— Он не такой же, Миш. Он — хуже. Раньше — по крайней мере, была какая то цель, помимо брюха, кармана и гениталий. Теперь — нет. Цели нет, а методы — те же.
Я сменил тему
— Про меня вопросов не было?
— Нет.
— Значит, следом вызовут меня.
Как же я ошибался…
Поскольку сегодняшний день был основательно испоганен — я направился домой раньше, чем обычно. Ещё посветлу.
На кольцевой, на съезде — меня остановил дорожный патруль. Странно — никогда он здесь не стоял. Да и какой смысл, если за скорость ловить — так тут, на съезде она минимальная. Потом то до меня дошло, что, несмотря на форму и оружие, полицейские — какие-то не такие были… подтянутые слишком, поджарые. Но я — успокоил себя тем, что меня скоро вызовут на допрос. Да и просто — расслабился.
— Старший лейтенант Денисов. Попрошу документы.
Я достал документы, подал патрульному.
— На машину тоже…
Строгости значит. Ладно.
Патрульный — зачем-то обошёл машину (номера сверяет, что ли?) потом пошёл к своему патрульному Форду…
Что, машину в угон подали? Это кстати, распространённая подлянка — через знакомых ментов заявить машину в угон, а потом разбирайся. У нас ведь если кто в систему попал — разжимает челюсти она очень и очень неохотно…
Так — я сидел в машине пять минут… семь минут… потом понял, что что-то не то.
Вышел из машины, пошёл к милицейской, наклонился…
— Прошу прощения…
Дверь — ударила меня по голове, от неожиданности я не удержался на ногах и свалился. Мент — выскочив из машины, начал бить меня ногами, через полминуты — к нему присоединился и второй. Били размашисто, лениво, без особой злости…
Сознание я не потерял — по голове не били, видимо, приказ был. Прекратив бить, один из «ментов» наклонился ко мне… я запомнил его лицо. Белёсые брови, равнодушные, серые глаза, чуть вытянутое, мощная челюсть.
— Вали из страны — сказал он — пока цел. Понял, москаль?
…
Не дождавшись ответа, он ударил меня по спине, уже от души, со всего размаха. Перед глазами — плеснулась яркой вспышкой и погасла боль…
— Следующий раз — на болота вывезем.
…
— Пошли…
Не знаю, сколько я так лежал… немного, наверное. Потом — поднялся, охая, добрался до машины и сел на подножку. Болело все тело… явно били профессионалы. Костей не поломали — но приложили основательно. Так чтобы запомнил надолго.
Били меня первый раз в жизни. Даже в детстве — как то так получилось, что меня не били по-настоящему.
Документы они мне «вернули» — бросили рядом со мной. Я забрался в машину… меня били первый раз в жизни.
Дом — встречал непривычной тишиной и пустотой. У меня была аптечка… там были, в том числе и средства от ушибов… хотя не знаю, хватит ли их, прилично побили. Достал мазь, намазался кое-как… немного отпустило, осталась только обида какая-то детская, наивная — и ярость. Но в таком состоянии решений принимать нельзя… надо остыть. Я пошёл на кухню, заварить кофе, и…
И застыл прямо на пороге кухни.
Ужин. Мне был готов ужин. Я приехал раньше — но Наташка всегда приезжала первой и готовила ужин. И сейчас — ужин был готов.
Я набрал её номер на сотовом. Сотовый отозвался в прихожей, он завалился за трюмо, которое мы использовали как подставку для обуви. Сотовый работал — но Наташка никогда бы не оставила его там, он был нужен ей постоянно. И на экране — была трещина.
Ноутбука — её ноутбука — тоже не было.
И тут — зазвонил её телефон…
Номер не определён. Я смотрел на телефон, потом провёл пальцем — принять.
— Иван Владимирович?
— Кто говорит.
— Это неважно. Вы зарвались.
— Кто. Говорит.
— Алешкович должен снять свою кандидатуру.
— Вы понимаете…
— Угрожать не надо. Вы не понимаете угроз — мы тоже. Наталья Николаевна пока побудет у нас. Как залог. До свидания. Подумайте, как это сделать.
Телефон отключился. Я нажал повтор — телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети…
Они не только избили меня. Они забрали и Наташку — на работе её не было, хотя с работы она выехала. Я даже знаю, за что её забрали — за ту статью. Которую написал я. Они избили меня и забрали её.
В доме — я с недавних пор держал (незаконно, но спрятал хорошо) автомат МР5. Разочаровался потому что я в белорусском законе — после того, как человека на глазах у всех убивают, и ни ответа, ни привета. К автомату — имелся глушитель и несколько магазинов. Глушитель я сделал сам, точнее — мне сделали. Если имеешь целый цех универсальных обрабатывающих центров — с этим нет никаких проблем.
Из тайника я — достал новый, никогда до этого не использовавшийся телефон и позвонил в Центр. Попросил активировать и проследить маячок — он был в кольце, которое я подарил Наташке. Кольцо — это то, что женщина обычно носит, не снимая.
Ну да. Я свинья. Жизнь заставляет.
Трекинг — пришёл в течение минуты в виде набора цифр, я загрузил их в геолокационную программу и натуральным образом охренел. Это место я знал — Беларусь страна маленькая, все и всё знают. Это по документам дача, но на самом деле охотничий домик, где много кто побывал. А принадлежал он Петру Петровичу Писному, заместителю председателя КГБ Беларуси.
Вот оно как! Интересно — а Маркевич знает? Он же публично выступал с обещанием обеспечить законность и правопорядок, а так же демократичность волеизъявления белорусского народа. Читай — выступил против Младшего и Опцентра.
Хотя… удивительного тут как раз и нет ничего. Понятно, что ППП — спит и метит на место председателя. Тем более — он сколько в зампредах ходит? Не меньше десяти лет. И, по крайней мере, один раз — его обошли. Так что — удивительного нет ничего. Плох тот генерал, который не делает все, чтобы стать маршалом.
Значит, Писный сделал свой выбор — пусть и на навозной куче, но самостийный хозяин. Теперь — свой выбор предстояло сделать и мне…
Они избили меня. Забрали её. Решили что могут шантажировать меня… твари.
До места — я добрался уже после полуночи — валил просёлочными дорогами. Мало ли что — может, они машину знают. Загнал машину на опушку, развернулся задом, чтобы в случае чего мотать можно было. Забрал из машины оружие, набитые магазины, навигатор, несколько взятых со склада длинных пластиковых хомутов, которые можно использовать как наручники. Надел шапочку, зачернил лицо, рассовал все по карманам, взял в навигаторе точку, где машину оставил, забил точку, которую мне переслали из Москвы — и пошёл. Больно кстати не было — хотя должно было быть.
Давно уже так не ходил. Нет, на охоте я бываю, но вот ночью…
Ночной лес — полон звуков, теней. Через кроны деревьев — пробивается лунный свет. Под ногами — мягкая трава, которая в любой момент может превратиться в зыбкую, готовую проглотить тебя, бездонную болотину. И все время кажется, что в спину тебе кто-то смотрит…
Ещё и туман.
Дикая охота…
В Белоруссии — есть легенда: говорят, что когда-то давно, несколько столетий назад местные феодалы подняли восстание против литовского князя. Они получили поддержку народа и разбили посланную на усмирение армию Литвы. Но был один феодал, который не хотел, чтобы Беларусь стала самостоятельной, слишком много денег он терял на этом. И тогда он прикинулся, что тоже хочет участвовать в этой борьбе, а когда ему поверили — пригласил всю верхушку из взбунтовавшихся феодалов к себе в замок на пир. И — отравил их, привязал к коням и пустил коней с привязанными к ним мёртвыми всадниками в сторону Литвы — а за своё предательство получил большую награду. Но с тех пор — из века в век крестьяне, работавшие в полях, не раз видели скачущих призрачных всадников… и все это называлось «Дикая охота».
Я все для себя решил. Они затронули мою семью, мою семью, которую я с таким усилием создавал, единственное из действительно важного, что у меня было. И теперь — они будут платить за все содеянное самой высокой ценой.
За деревьями — углями отгоревшего костра тлел свет…
Насколько я помнил (а память у меня хорошая) — к даче Писного вела асфальтированная дорога протяжённостью в несколько километров — такую роскошь мог себе позволить лишь государственный чиновник, который может распоряжаться дорожниками и дорожными фондами или получать дружеские услуги от тех, кто распоряжается. Дальше разворотный круг, довольно большой и — уже крыльцо двухэтажного охотничьего дома с мансардой. От дома — никакой дороги уже нет, только в лес на номера — там дальше стоят вышки и подкормочные площадки. Лес — подступает прямо к дороге и дому, так все и задумано. Конечно, никакой системы сигнализации тут нет и быть не может — подкормочные же площадки, зверьё, охотхозяйство — постоянно будут ложные сработки. Да и зверь такое чувствует, уйдут сразу.
Я вышел на цель с правой стороны. Нашёл укрытие за берёзой (нельзя открыто стоять, даже ночью), начал осматривать местность, чтобы понять как дальше.
Машины нет. Значит, те, кто их привёз — тут же уехали, гаража насколько я помню, здесь нет, и за домом машину тоже не поставишь — деревья не дадут. Зато есть охранник, он стоит прямо перед домом — и из-за света из окон его хорошо видно. Он стоит и смотрит в другую сторону… курит, кажется. Да, курит. Кажется, в военной форме. На ремне — в положении «на спину» автомат, что лишает последних сомнений в вопросе, могу ли я стрелять в него.
В любом случае — его не обойти и без трупов — не обойтись.
Я прицелился. На прицеле — были тритиевые вставки, поэтому — видно было хорошо. Тот урод с автоматом — и не думал, что до смерти ему — волосок…
В последний момент — опустил автомат. Услышал шум машины, мерный рокот двигателя. Едут…
На полянку перед домом — вырулил ЛандКруизер 200. Номера я не видел. Но увидел, что вывалился из машины — Писный с сопровождающими. Сопровождающих было двое, оружие у них я не видел, но пристроились они чётко — спереди и сзади. Один высадился с водительского — значит, в машине пусто.
Только ещё не хватало, чтобы увезли её отсюда. Играть в догонялки на трассе — мне совсем не светит.
Тот тип с автоматом — вытянулся по стойке смирно. Писный — в дом не пошёл, а остановился у крыльца. Из дома выскочил человек, в штатском. Начал докладывать, но Писный — я его помнил по охоте — не дослушав, от души врезал докладчику кулаком в лицо. Тот упал.
Что касается меня — то я для себя все конкретно решил. Черту они переступили — для меня. Не стоило им трогать Наташку. Тот, кто живёт по законам беспредела — тот и сам должен быть готов в любой момент стать жертвой беспредела.
Автомат уже был на боевом взводе. До целей было метров тридцать — сорок.
Ту-тук. Ту-тук. Ту-тук. Ту-тук…
Все они — Писный, его бодигарды, тип с автоматом, поднявшийся и оправдывающийся докладчик — так и легли, не успев ничего сделать. Отдачи почти не было — я просто отработал несколько выстрелов в максимально быстром, и каждый раз попал. Затем — перебежал, стараясь держаться поближе от дома, но подальше от светящегося окна и залёг.
Пан или пропал.
Последний — видимо, увидев трупы в дверной проем, решил выйти через заднюю дверь и обойти дом. И не попасть в поле зрения — из-за света из окон — не мог. Я бы в первую очередь свет в доме вырубил или лампочки перебил…
Ту-тук!
Лёг. Глушитель — почти полностью скрал звук выстрела, хотя «немец» и так тихий, не то, что наш АК.
Дальше. Я такой ошибки не сделаю, в свете окон светиться не буду — пойду «через зад» — то есть, через заднюю дверь. Есть ли кто-то там? Спросите что полегче, а? В любом случае, другого пути в дом нет, а я часть пути пройду лесом. Это безопаснее, чем по открытой местности…
Перекинул магазин. Это надо делать всегда, когда затишье — лучше всегда иметь свежий магазин в автомате, чем початой.
Похоже, никого. Дверь открыта — но дом построен так, что сзади — нет никаких окон. Я даже вспомнил, почему — с той стороны стреляют, чтобы случайная пуля в окно не залетела. И потому — света из окон нет, меня не видно. Почти.
В коридоре, дверь в который открыта — жёлтый, больной свет. Любой шаг — может закончиться автоматной очередью и чернотой. Но я сделал шаг. Потом ещё один. И ещё. Левее дверь. Правее — лестница наверх…
Рискнём?
Левой рукой — достал початой магазин и бросил вперёд, он гулко стукнулся об стену — а сам рванул влево.
— Лежать, руки за голову! Работает спецназ!
Натаха — сидела в кресле, кресло было поставлено так, чтобы можно было приковать руку к наручнику, зацепив его за батарею. Батарея здесь старая, чугунная. Она не кричала и не плакала, просто была белой как мел и смотрела на меня. Больше в комнате никого не было.
— Сейчас!
Осмотрев батарею и пододвинув кресло (чтобы не по руке удар пришёлся), выстрелом — я перебил звено наручников, Натаха вскрикнула. Я сбросил куртку и накинул на неё, так чтобы и голову закрыть.
— Все. Всё… Сейчас мы уйдём отсюда. Просто держись за руку, и все будет хорошо. И не смотри по сторонам. Вообще. Не смотри…
…
— Пошли
Я вывел её — тем же путём, каким пришёл, к машине Писного — другой просто не было, и через лес идти к моей было нельзя. Но свет — по-прежнему горел и трупы — не видеть было невозможно…
— Я знала, что всем этим кончится…
Она уже отплакала… да и плакала то немного. Мы сидели в машине Писного. Рядом — моя машина, в лесу. Недалёко отсюда, менее чем в часе езды — граница с Литвой. Здесь, несмотря на то, что это была граница с ЕС — по-прежнему были лазы, никем не контролируемые. Кроме разве что контрабандистов, которые тащили в ЕС сигареты.
Шенгенская виза — у Натахи в паспорте была. Правда, самого паспорта — не было. Но были деньги. Я записал на бумажке несколько внешне ничем не отличающихся слов. Но если набрать номер посольства России и произнести их…
— Как это произошло?
— Пришли… с милиции. Сказали, что с тобой несчастный случай, надо проехать. Я и подумать не могла…
Ну, да. Удивительного мало. Среди сотрудников Опцентра например — полно бывших ментов, их там намного больше, чем к примеру, КГБшников. И они могут играть свою роль как нельзя убедительно…
— Что говорили?
— Ты… их убил? — вдруг спросила Натаха
— Да — просто ответил я
Она сглотнула… я даже услышал. Потом произнесла каким-то чужим голосом
— Что теперь будет?
— Что? А ничего. Если победим — то ничего. Всех закопают и забудут. Если проиграем — тогда тем более ничего. Мёртвому обвинение в убийстве не предъявишь, а живыми нас не оставят. Проигравших в живых не оставляют.
…
— Наташ, я тебе сказать должен. Я не просто бизнер.
— Я… уже поняла.
— Я защищаю интересы страны. Теми способами, как их получается защитить. Вот то, что я делаю…
Вместо ответа — она ударила меня. И ещё раз. И ещё. И ещё — пока я не перехватил руку.
— За что?
— Да пошёл ты! Я ведь поверила! Поверила!!!
— Я тебе не обещал…
— Я поверила! Что может быть нормальная жизнь! Просто нормальная жизнь в семье! С любимым мужчиной! С детьми! С ёлкой на Новый год и семейными ужинами! Я поверила!
— Извини. Со мной — это не получится. Я не такой.
…
— Я пытался… — с горечью сказал я — честно, пытался. Но ты же видишь, что они творят…
— Да пошёл ты!
Конкретнее некуда.
Я достал из кармана деньги, отделил большую часть и бросил на приборную панель.
— Паспорта у тебя нет. Это машина КГБ. Выйдешь на трассу, в той стороне — Литва. Машину бросишь, там деревни… за деньги тебя переведут… я знаю, сам пробовал. В Минск не возвращайся, на работу не суйся, вокзал, аэропорт — тоже. Они будут тебя искать.
…
— Извини. Но по-другому не получается. Извини. Я должен идти…
Я вышел из машины, аккуратно закрыл дверь — и пошёл вперёд, по просёлочной дороге, навстречу рассвету. Где-то там, впереди — в лесу будет моя машина.
Что в этот момент творилось у меня на душе… не спрашивайте, ладно? И без вас — тошно…
Наталья, в душе считавшая себя уже Сытиной — смотрела вслед уходящему мужчине — её мужчине. Она понимала, тем нутряным бабьим чутьём, которое невозможно ни понять, ни измерить — что все кончено. Для всех.
Ей было тридцать четыре года, и она понимала, что время для замужества — катастрофически упущено. Она не была ни той, на которой женятся ни той, которой посвящают стихи и песни. Она была просто женщиной, упустившей своё счастье.
Сначала был университет — родители оплатили МГИМО, она знала, как трудно им это далось, оплатить учёбу дочери в Москве — и не могла их подвести. Затем — работа. Ей повезло устроиться в московский филиал одной из крупнейших аудиторско-консалтинговых фирм России, и она опять не могла подвести родителей, да и себя саму.
Сначала — она снимала квартиру на окраине — иногда на дорогу только в одну сторону уходило два часа. Потом… своя квартира… теперь на дорогу уходило что-то около часа, но теперь она была начальником сектора и помимо себя отвечала за подчинённых.
Места для личной жизни у неё просто не оставалось.
С Сытиным — она тоже познакомилась по работе. Просто он тогда ещё работал в Москве… и она вдруг поняла, что он так же одинок, как и она сама. А дальше… дальше произошло что-то, что происходит в таких случаях — или не происходит.
Опыта отношений у неё не было никакого и она не ценила себя — хотя внешне была привлекательной, и слишком занятой работой, чтобы мешать своему мужчине, навязывать себя и выносить ему мозг. Первоначально — она вообще решила… вроде нормальный, почему бы и нет, никаких чувств тогда она к нему не испытывала. А потом — как это обычно и получается — влюбилась по-настоящему.
Сытин — она его так и называла про себя до сих пор — был очень закрытым человеком. Он разговаривал, спрашивал, отвечал… но в то же время постоянно был где-то в другом месте… и он так ни разу и не открылся ей за все эти годы… до сегодняшнего дня, наверное. Он всегда был «не с ней». Одно время она подозревала, что у него есть кто-то ещё, пыталась следить, но потом бросила это дело, поняв, что бессмысленно — Сытин ей не изменяет и, наверное, никогда не изменял. В сущности, он был мужиком, о котором мечтает любая баба, особенно разведённая и намучавшаяся — надёжный как скала, с деньгами, не дурак, не ходит по бабам, не курит, не пьёт, не изменяет. Просто он не умеет любить. Когда то — он закрыл свою душу на замок и больше уже не открывал. Или вообще — никогда её не открывал.
Но когда они прожили год… когда он предложил ей поехать в Беларусь и там жить в одном доме — она решилась… решила что можно надеяться…
Она думала, что он бандит. Нет, конечно, не из тех, кто людей грабит или бизнес там, отжимает. Но человек, занятый в каких-то незаконных схемах — и от того такой закрытый. А теперь — оказалось, что он сотрудник спецслужб. И что, наверное, вся его жизнь — это фальшивка, в которую встроилась и она.
Фальшивка.
Все, что до этого было — было не более чем фальшивкой.
Кроме тех двух полосок, которые она обнаружила на своём тесте несколько дней назад. Это — не может быть фальшивкой. Возможно, это единственное настоящее, что только ещё и осталось в этом мире.
Пусть идёт. Если так — то пусть так и будет. А ей — теперь есть ради чего жить в этом мире. Есть…
Чёрный ЛандКруизер — стал разворачиваться…
На белорусских дорогах — давно была внедрена платная система проезда и потому любая машина — прекрасно отслеживалась. И оперативный центр — имел неограниченный доступ ко всем белорусским базам данных. Мне оставалось только надеяться на то, что моя машина — в этих базах не засвечена.
Заезжая на территорию индустриального парка — машину я поставил на гостевой стоянке. Прошёл контроль — тут он был автоматическим, на карточке. Пошёл по дорожке для пешеходов, с тревогой вглядываясь в клубы дыма и вслушиваясь в вой сирен.
Предчувствие не обмануло — горел мой блок. Моё оборудование. Все то, на что я потратил больше года своей жизни.
Пожарные уже разворачивались… но прибыли они с опозданием, здесь ещё была не укомплектована пожарная часть. Автоматическая система пожаротушения тоже была, но видимо не сработала. И я знал, почему она не сработала. Знал я и то, кто все это устроил. Это не Писный, нет. И даже не Опцентр…
Это он. Младший.
Почему он стал таким? Наверное, потому что другим он стать и не мог. У него был достойный отец… что бы про него не говорили, что бы он на самом деле не натворил, особенно в начале — но государство создал он. Настоящее, и не худшее даже по меркам Западной Европы государство. С промышленностью, с сельским хозяйством, с народом, наконец. Если в девяностые многие думали, что Беларусь в будущем просто войдёт в состав РФ, то теперь все понимают, что это невозможно. Если мы и будем когда-то объединяться — то не как две половинки одного целого, а как два отдельных государства, как в ЕС.
Но вот сын… он с детства не мог не вырасти человеком, который понимает, кто такой его отец и кто такой — он сам. Видимо, в своё время его взяли в оборот те генералы спецслужб, которые боролись против всесилия Левы… а оно в какой-то момент было таким, что дни рождения только двух человек в стране были неофициальными государственными праздниками — Батьки, и его — Левы. Достаточно было посмотреть на его приёмную в те дни, на потных мужиков в костюмах и генеральских мундирах с конвертами и подарками. Понятно, что генералы его ненавидели. Боялись и ненавидели. И каким-то образом — они вовлекли в свой круг Младшего — и отжали у Левы его детище — оперативный центр. Теперь — оперативным центром стал командовать младший, а по факту — какие-то офицеры. И понятно, что командование такой спецслужбой как Оперативный центр — голову то кружит. Не каждый — может получить почти всевластие над десятью миллионами подданных — и чтобы остаться человеком.
Младший — и не остался.
Из того что о нем говорили, что я о нем знал — становилось понятно, что это новый Удай Хусейн — по-подростковому жестокий, развращённый безнаказанностью, падкий до внешнего блеска. Видимо, Батька не просто так вернул в Беларусь Льва — хотя и не вернул ему Оперативный центр (понимая, что второй раз он его оттуда уже не отставит — скорее это Лева его раскассирует вместе с Младшим и теми генералами, которые его тогда одолели). Скорее всего — и внезапная смерть президента — имеет какое-то отношение к борьбе между Младшим и его кланом и Львом с остатками обязанных ему людей.
Скорее всего, Младший даже не знает, что Писный мёртв — он это задумал одновременно с похищением Натальи и скорее всего, Писный даже не знал об этом, все делал Опцентр. Наверняка не знал. Если бы Писный узнал о намерениях Младшего — наверняка сделал бы все, чтобы отсоветовать. Он — кадровый контрразведчик, не может не быть психологом. И он наверняка понимал бы, как это все опасно. Он ведь и Наталью — хоть и похитил, но наверняка отдал приказ без нужды пальцем не касаться и вести себя по-джентльменски. Понимал.
Я бы сам никогда так не поступил со своим врагом. Нельзя переводить деловые конфликты в плоскость личного. По идее — если бы, к примеру, Младший приказал счёт заблокировать, прислал бы налоговую проверку или санинспекцию там, и закрыл бы производство — я бы понял, это в рамках нормальных вещей. Но он поджёг. Это наказание. Наказание от пана холопу, возомнившему о себе невесть что. Наказание раба хозяином.
Только я не раб. И никогда не буду.
Ублюдки из Опцентра сделали ошибку — только одну, но смертельную для них всех. В офисе — у нас хранились демонстрационные образцы, мы их демонстрировали потенциальным клиентам. Были там и патроны…
В сейфе…
Офис — встретил непривычной пустотой и тишиной. Я прошёл в кабинет, открыл дверь своим ключом — и заперся изнутри. Код большого, вделанного в стену сейфа я помнил наизусть.
Двадцать — ноль шесть — сорок два. Дата падения Севастополя. Такой же код был у моего отца. В Севастополе — погиб мой дед.
В сорок втором я пал
Но вас от смерти спас
Солдатский мой совет
Послушайте сейчас
Лишь дуло повернув
На внешнего врага
Лишь сердцем ощутив
Что Родина — одна.
Лишь правду осознав
И встав спина к спине
Вы победите их
В ужасной той войне…
В большой даффель-бэг который мы держали тут же — я положил АК, СВД, М4 и МР5. И патроны — сколько было. В сумку поменьше — свалил все пистолеты, какие были. Думаю, этого хватит при любом раскладе…
Уже на пути к Минску — я остановил машину на обочине. Позвонил Михаилу по телефону, который знали очень немногие. Этот телефон — он носил с собой и трубку брал всегда сам — не помощник…
— Алло
— Михаил?
— Иван! Это ты, Иван!?
— Да!
— Я все знаю! Давай, приезжай! Все решим!
Да… прорвёмся. Он ведь говорит про сожжённое производство — про Наташку он не знает. И про то что я ночью сделал — тоже.
— Миша…
— Иван, послушай…
— Миша, послушай ты меня, хорошо?
…
— Никуда не уезжай. Ни на какие уступки не иди. Ты — можешь стать законно избранным президентом страны, понял? На этом и стой. Ты — выиграешь. Ты можешь выиграть, честно выиграть. Ничего не потеряно. Я тебе помогу.
— Иван. Что ты собираешься делать?
— Лучше тебе не знать. Просто стой на своём, и все. Я — сделаю остальное. И больше мне не звони. Ты — ничего обо мне не знаешь. Давай…
Не дожидаясь ответа, я закончил звонок, потом — достал из телефона СИМку и аккумулятор. Размахнулся — и забросил подальше.
Все. Они решили, что, не победив честно, победят нечестно — но они и представления не имеют о том, что такое беспредел. Я покажу им это. Если у них нельзя выиграть честно — мы выиграем нечестно. Как получится — но выиграем.
Хватит слов. Теперь за меня будет говорить моя винтовка.
Где будет вся эта шваль — догадаться было несложно.
Обычный, спальный район Минска. Внешне ничем не примечательное здание — единственное, что заставляет задуматься, так это забор. Там если присмотреться — изоляторы, забор с электрическим током.
Это — Оперативный центр. Чудо из чудес, созданное Львом первоначально как инициативная группа офицеров — афганцев, которые на «общественных началах» охраняли тогда ещё кандидата в президенты Беларуси. Потом — это стало его детищем, его системой, которую он заботливо холил и лелеял. Жалование в этой системе — превышало президентскую охрану, хотя — куда уж выше. Лева создавал — по образцу Берии четвёртую власть — власть чрезвычайную. Потом — у него эту систему отняли.
Первоначально — это была просто группа офицеров. Потом — Лева последовательно строил «скелет» структуры, наращивал на него «мясо». Появлялись должности, на них подбирались люди — кровно уверенные в своей безнаказанности и готовые за эту безнаказанность, дарованную от власти — творить беспредел.
Чем занимался Опцентр? Да всем! Это был силовой отряд президента, узаконенная мафиозная группировка.
Точно знали, что Опцентр — обслуживает «президентские» денежные потоки — это, прежде всего, доходы от экспорта бензина, химии и нефтехимии, калийных удобрений — того, на чем можно делать очень большие деньги. Поговаривали, что Опцентр причастен к похищениям и расправам с неугодными — причём не факт, что по инициативе Батьки, Лева и сам мог решить действовать в интересах безопасности государства и лично Президента — но по своему усмотрению. Правда, когда ты действуешь в интересах другого человека, но не ставишь его в курс — дорожка это скользкая. Говорят, что падение Льва началось с того, что Батьке показали кассету, где боевики Опцентра избивают ногами одного из высших чиновников государства. Увидев кем-то принесённое видео, как старика повалили на пол, и избивают ногами, Батька взбесился и приказал извести под корень оборзевших подонков. С тех пор — карьерные позиции Льва, до этого казавшиеся незыблемыми — стремительно пошли под гору.
Парадоксально, но я был уверен, что на похоронах — стрелял снайпер Опцентра. В своего бывшего начальника… батю… основателя… а что тут такого? Опцентр на то и есть — там не задают вопросов, там делают то, что приказано. Ничего личного. Это — новый тридцать седьмой год в лампе Алладина. Потри, как следует — и он вырвется на свет.
И в том, что я собираюсь сделать — тоже нет ничего личного, хоть вы мне вряд ли поверите. Ничего личного — только хладнокровный расчёт. Я люблю Беларусь, я полюбил эту страну и её людей. Я знаю, что если победит Младший — то с помощью Опцентра он начнёт расправы со всеми неугодными — и все это может превратиться в новый тридцать седьмой. И я знаю, что если победит Михаил — он не будет терпеть наличие Опцентра, он не такой человек. Он уничтожит их, чего бы это ему не стоило. И Павлюкевич — победит он, он тоже Опцентр терпеть не будет, он не согласится жить в постоянном страхе, да и его западные кураторы такую структуру терпеть не будут.
Но, ни у Павлюкевича, ни у Алешковича нет никаких шансов победить Младшего. Младший уже показал, что он намерен бороться за своё и его остановит только пуля.
Пуля так пуля…
У меня был телефон Писного. Я натыкал на нем сообщение, записал в память, потом — вставил аккумулятор, СИМ-карту и оставил в одном из публичных мест Минска. Писного будут искать — и искать будут по телефону. А там — я написал такое, что они не рискнут не пригласить Младшего и не сообщить ему об этом.
Конечно, все может сорваться. Но значит, такова судьба…
Сам я — порылся на офисных помойках и нашёл нужную мне коробку… из-под промышленного кондея, кажется. Какое-то время — я сидел и рассматривал карту местности в ГуглМапс, решая как поступить. Придумал.
Сменил СИМку, зашёл в Интернет, на сайт, где сдаются квартиры. В Минске квартир на сдачу много, это из-за казино и всего прочего. Уже второй звонок принёс мне удачу — я получил квартиру на восьмом этаже. Оттуда — Опцентр был хорошо виден. Идиоты — поскупились, Лева наверное с его еврейской жадностью — переделали под нужды структуры обычный детский садик. Садик есть садик — два этажа, а вокруг — многоэтажки. Простреливается все насквозь.
Съёмная квартира — была двухкомнатной. С балкона — был неплохой вид, из кухни тоже. На кухне — я натянул бельевую верёвку, ещё одну — к ручке окна, чтобы открыть. Сектор огня плохой, но думаю — сойдёт. На край — если не получится сразу, перемещусь и сниму его, когда он выйдет…
Собрал СВДС — она шла в китайской армейской комплектации, со складным прикладом, без глушителя — но с нарезкой на стволе для его установки. Глушитель — заказал уже я сам, в Украине. Для потенциальных клиентов — надо было показывать товар лицом.
Поставил стул на стол, приставил ещё один стул. Заварил кофе — сидеть долго придётся…
Кто бы что не думал — но президентские выборы в Беларуси все же состоятся…
Как, оказалось, ждать пришлось совсем недолго.
Мерседес СЛС — серебряная чайка, стоимостью в триста тысяч долларов США без налогов — впорхнула на территорию бывшего детского сада и резко остановился. Я потянул за верёвку, открывая окно. Пошла вверх дверь… у этой машины двери открываются не вбок как у обычных машин — а поднимаются вверх. Поэтому — выбраться из машины быстро — невозможно. Из Опцентра — выбежали двое, я спокойно выждал момент. Выстрел, второй, третий! Винтовка отработала на все сто — я толкнул фрамугу окна, закрывая его, и буквально свалился со стула. Хорошо, хребет не переломал.
Винтовку — я на ходу снял глушитель, сложил приклад и бросил её в коробку. Коробка уже была готова для переноски, я приделал к ней что-то вроде ручек. Говорят, что киллеры бросают оружие на месте преступления, но, по-моему, это глупо — следствие сразу получает улику. Выброшу или спрячу дальше.
Про себя я отсчитывал секунды — время реагирования.
Захлопнул дверь, пробежал к лестнице, начал спускаться — бегом, на каждом этаже заглядывая вниз. Никого не было. Выскочил из подъезда, машина — рядом, засветится — черт с ним, возможность быстро уйти дороже. Коробку назад, за руль, завёл — и газу…
Что дальше делать? Не знаю. Но что-то буду. Я никогда в жизни не сдавался. Не сдамся и сейчас…
Информация к размышлению
Документ подлинный
К концу 70-х городское население в БССР начало преобладать над сельским, число жителей Минска перевалило за миллион и в Беларуси таки появилась молодёжь, готовая ставить лапти на телевизор. Но настроения во «взрослом» обществе уже заметно отличались от ещё социалистического по духу шестидесятничества.
Вспоминает Светлана Слуцкая, в те годы студентка художественной школы им. Ахремчика:
«Однажды пришёл Кубай (преподаватель Г. Соколов-Кубай — прим. авт.) и сказал: вы знаете, что у нас все было другим? Вы думаете, что белорусская культура — это какие-то платочки, а вы посмотрите на портреты Радзивилов — вот наша культура. Городской костюм был такой…»
Момент можно считать знаковым. Где-то здесь произошло зарождение одной из главных и, пожалуй, самой парадоксальной черты белорусского неонационализма.
Этнонеформалы возрождали и пропагандировали крестьянские обряды, пели народные песни, но при этом ассоциировали себя со шляхтой. Плясали в крестьянской вышиванке, но мечтали о княжеской мантии.
Слово Сергею Дубовцу:
Помню, с какой увлечённостью «майстровцы» говорили про белорусское возрождение начала прошлого века и 1920-х годов, про древнюю аристократию ВКЛ, про её этикет и мировоззрение, которые так противоречили всеобщим стереотипам панибратства и уравниловки, среди которых воспитывались мы. Мы готовы были отправиться на край света, чтобы увидеть живого белорусского аристократа или профессора-нацдема.
Эстетика крестьянской общины — без панибратства и уравниловки, Народный Фронт — из «народных» художников и писателей, Рада Народной Республики — которую ни один народ никогда не выбирал.
Прикрытый народнической риторикой махровый элитаризм сразу и навсегда становится фирменным стилем.
Заметьте, как в первом же политическом заявлении — манифесте Мартиролога — даётся оценка сталинских репрессий.
«Сталинские репрессии конца 20-х — начала 50-х годов уничтожали все лучшее, активное, разумное и творческое на нашей земле».
Вообще звучит диковато. Получается, что если у вас нет расстрелянного дедушки, то вы… мягко говоря, не из лучших.
Какими бы ни были репрессии: политическими — за взгляды, этническими — за национальность или даже за принадлежность к какой-то прослойке, оценки в категориях «лучше-хуже» неуместны.
Но для элитаристского сознания это обычное дело — есть просто люди, и есть лучшие…
…
При этом одним из ключевых аспектов, как внешней пропаганды, так и построения собственной идентичности стала параисторическая теория о том, что Великое Княжество Литовское зародилось не на территории современной Литвы, а в окрестностях Новогрудка.
Автор теории — преподаватель белорусской литературы из Молодечно Микола Ермолович, пребывая на пенсии, гонял в столичную библиотеку. Источников за пределами местной «ленинки» он не знал, а из тех, что знал — спорил с теми, с которыми проще.
Поэтому свою версию реальности создал без проблем. В научных изданиях её не оценили, но в самиздате книга «По следам одного мифа: Было ли литовское завоевание Беларуси?» ходила с начала 70-х и к началу 90-х в узких кругах приобрела культовый статус.
Из нового местоположения колыбельки средневекового княжества следовали два актуальных вывода — в ВКЛ доминировала белорусская шляхта и в ВКЛ доминировала белорусская мова.
Появлялась интеллектуальная уловка, с помощью которой обитатель филфака, чьи родители (если не он сам) были извлечены советской властью из толщ сельской бедноты лет двадцать назад, мог, наконец, найти что-то общее между собой и вожделенной аристократией ВКЛ.
Он говорил на белорусской мове — шляхта когда-то предположительно тоже говорила на белорусской мове. А остальные от неё отреклись.
Отсюда проистекают ещё две родовые черты белорусского неонационализма.
Во-первых — едва ли не религиозный культ национального языка, который обязательно нужно всеми силами возрождать как основной, и полубожественный статус его сертифицированных носителей-«хранителей», которые и должны руководить этим проникающим во все трещины жизни возрождением.
Во-вторых — страсть создавать в головах адептов замкнутые, функционирующие по своим законам конструкции, наподобие киношных вселенных «Марвел» или Диснея. Когда за каждой сказкой неизбежно выходят сиквел, приквел, пара спин-апов, игрушки и принт на маечку. Требуем улицу Быкова, а потом канонизировать Скорину — и всем шумно праздновать премию Алексиевич. И, да — купи значок и майку с флагом — или ты не белорус.
…
В случае же с белорусским «Адраджэннем» рубежа 80-90-х речь шла даже не о том, чтобы паном быть, а о том, чтобы паном стать. По форме все напоминало косплей национал-демократизма рубежа 19-20-го веков, но суть была совсем иной.
Если прежние деятели Возрождения ходили в народ за актуальной народной культурой, чтобы, творчески переработав, вывести её в свет, то новые отправлялись фиксировать отклонения этой культуры от состояния столетней давности. Чтобы выставить народу неоплатный счёт — вы «выраклісь мовы», забыли традиции, историю и т. д.
Теперь на всех, кто первую книжку в детстве прочёл по-русски, лежит «первородный грех» перед предками, историей и ещё кем-то, искупить который мы можем, только пройдя курс десоветизации/белорусизации под руководством квалифицированных националистов.
…
Знаете, чем сейчас занимаются наши националисты на Донбассе? Да — «закладывают потенциал новой шляхты»! Они не меняются.
Эта история, разумеется, не закончена. Расслоение общества и в наших краях выходит на финишную прямую.
А там, где люди не равны по своим возможностям и статусу, всегда есть место идеологии, которая это неравенство оправдывает и освящает. Надёжно отделяет «вату» от «элиты» и беззастенчиво ласкает самомнение последней.
Национализм, исхитрившийся заранее поставить нацию в позицию виноватой и подлежащей исправлению силами немногих избранных — это просто находка. Так что граждан, желающих натянуть на себя «княжескую вышиванку», будет всегда достаточно.
Другое дело, что в обществе, скроенном по образцу средневекового княжества, мест в рядах аристократии немного, и передаются они, как правило, по наследству. Об этом не стоит забывать.
http://imhoclub.by/ru/material/neonacionalizm?act=collapse
