Книга: Лес Мифаго. Лавондисс
Назад: Зоны Призраков
Дальше: Внезапный Полет Птиц

Часть вторая
В Неведомом Краю

Все пусто перед нами. И во сне не приснится, что ждет нас в том неведомом краю.
Уолт Уитмен

Домик Мертвых

В мир пришло новое воспоминание; произошло изменение. И должно было остаться на несколько недель. Оно подействовало на все: на лес, реку, поляны духов с гигантскими деревянными статуями, домик мертвых на холме… Оно подействовало даже на тутханахов, неолитический клан, живший в этой части лесной страны.
Вначале старик, известный в клане под именем Уин-райятук, думал, что изменения произошли из-за его дел – последняя рябь генезиза от первозданных частей его сознания, все еще связанных с первобытным лесом. Но скоро сообразил, что это невозможно. Он нашел покой, и его подсознание освободилось от неясных древних грез. Уже много лет он жил в покое.
Нет, это сверхъестественное неуловимое изменение произошло из-за чего-то другого.
Он пришел на поляну духов, побродил среди гигантских идолов, изучил каждое мрачное лицо и послушал их голоса. По охотничьей тропе прошел через удушающий лес и вышел на усеянный калиной склон низкого холма. Сквозь плотную поросль деревьев, усеянных красными ягодами, виднелась стена из меловой земли, возведенная вокруг верхушки холма; ее покрывала ограда из колючего терновника. Уин-райятук прошел через густой подлесок, отодвигая в стороны колючие ветки, и добрался до разрушенных ворот, чьи деревянные столбы упали, не выдержав натиска земли и камней.
Потом он протиснулся за ограду, на травянистую лужайку.
Еще вчера ворота стояли, а через кусты вела широкая дорога.
Он забрался на земляную стену и посмотрел на север. Солнце только что взошло, красноватый туман покрывал лес. Листва казалась темным морем, бесконечно вытянувшимся к горизонту. Ветер, дувший из сердца леса, стал ледяным; в воздухе пахло зимой, времена года смешались.
Уин спустился на землю и пошел вдоль полукруга высоких изваяний, которые стерегли дорогу в домик мертвых. Ровно десять, и на их лица было трудно смотреть; за ним неотступно следили древние глаза.
Наконец он остановился и мрачно улыбнулся. Лицо одной из статуй изменилось, и очень значительно. На мертвом дереве выросли молодые ветки. В молчаливом тотеме появилась новая жизнь, прорвавшаяся наружу через черную гнилую кору.
Он должен был знать. Ну конечно! Он должен был понять. В конце концов, он не только Уин-райятук: Уин-голос-из-земли. Он чужак. Ученый. Единственный человек, изучавший живые мифологические образы собственного подсознания… здесь, в лесу мифаго.
Он насладился мгновением иронического самоунижения, потому что видел только кусочек магии, которая жила, скрывалась и выходила наружу – обнаженная и вонючая – из опавших листьев этого странного мира.
Тем не менее он должен был распознать причину изменения намного раньше.
Тутханахи называли этот тотем Тень-невидимого-леса. Создатель-Холмов. Но у него было и древнее имя, которое Уин обнаружил давным-давно; оно содержало в себе силу, благодаря которой запечатлевалось в молчаливой части сознания: скоген.
Скоген шел внутрь, в Сердце Леса, и он пришел снаружи. Из мира, который Уин-райятук помнил очень смутно.
Он шел к земле тутханахов, и вся земля, весь лес сжимались перед его безумием.
* * *
– Уин! Уин-райятук!
Девичий голос прилетел издалека. Он потревожил его покой, нарушил ход его размышлений о лесе. Какое-то время он не обращал на него внимания. Потом сообразил, что сидит на холодном дерне уже несколько часов и его семидесятилетние кости болят. Солнце стояло намного выше. Ближе к сердцу леса еще стоял туман, но на испещренной тенями земле уже играл яркий свет.
Уин неловко встал, сбросил с себя насекомых и отряхнул грязь с пятнистых штанов, сделанных из шкуры волка, потом растер сведенные мышцы. И обратил внимание, что тени от тотемов собрались вместе: одна тень, один голос. Повернувшись, он посмотрел на большой полукруг сломанных и гниющих идолов: райятуки. Все разные, они уже стояли здесь, когда он пришел в эту землю. Кто-то побывал здесь перед ним, создал тутханахов, тотемы и поляны духов. Он живет во сне другого человека. Но он знал имена тотемов, всех: Скоген (тень леса), Соколица (полет птиц), Оолеринница (открытие старого тракта), Морндун (призрак, который ходит)… и всех остальных; знакомые имена, знакомые функции, и все-таки странные, даже ужасные.
Оказавшись здесь, среди тутханахов, он стал Уин-райятуком. Теперь эти тотемы принадлежали ему, и он влиял на них, менял их по-своему. Управлял ими. Он слушал их голоса и узнал, что они говорят одним голосом. Они стали его оракулом. Так они действовали в мифах, так работала магия этого мира, работала для него. Но ученый, стоявший за шаманом, давно распознал в каждом из раскрашенных лиц бессознательный механизм высвобождения символов, находящихся в первозданных областях его сознания; десять тотемов, собравшихся вместе, обеспечивали могучее высвобождение видений как внутрь, так и наружу.
Его оракул.
Стоя между деревянными монолитами, он мог видеть то, что они охраняли. Домик Мертвых. Краиг-морн, на языке тутханахов: кожа-холодный-земля-место. Он всегда думал о нем как о пристанище для костей.
Насколько он смог судить, тутханахи были кланом из позднего неолита, приплывшим сюда с запада Европы: они строили домики мертвых; резали дерево и камень; охотились больше, чем выращивали; были не жестоки и обладали развитой концепцией потустороннего мира: они запускали в большие водовороты маленькие лодки и уходили по спирали внутрь земли, в «море-света». Он исследовал их легенду, которая превратила этот конкретный клан в миф. Безусловно, они были теми самыми легендарными строителями гигантских мегалитических могильников, разбросанных по Ирландии, Британии и Франции. И ими правило божество – дух реки.
Конечно, тутханахи были мифаго, но их создавал не он. Кто-то побывал здесь до него, усеял этот мрачный лес осколками своих снов. Но среди тех, кто вышел из его «первоначального эха», нейромифологической зоны первозданного подсознания, был ребенок. И этот ребенок зачаровал Уина. В высшей степени. И вселил в него ужас.
Десять гигантских деревьев глядели на него, их лица не столько представляли предков создателей тотемов, сколько являлись символами бессознательного. Похожие на собаку, луну, рыбу, сову или призрака, они были проявлениями более глубокого образа и вместе давали силы творить видения.
Как бы он хотел попасть в мир, в котором родился – только для того, чтобы обсудить эти идеи с другими учеными. Он так много видел. Он нашел потерянные легенды. Он понял механизм наследования из прошлого. И не было никого, ни одной души, кому он мог бы рассказать об этом. Он все записал на листах пергамента, добытых у странствующих мифаго из будущих времен или сделанных им самим из мела и обрывков одежды, найденной в лесу: материальные остатки растаявших мифаго, поглощенных лесом.
– Уин!
Через колючий кустарник пробралась девочка и забралась на земляной вал. Она изумленно посмотрела на изменения и, видимо, встревожилась. В руке она держала маленькую черную куклу, а на ее груди висело грубое костяное ожерелье, которое задребезжало, когда она скользнула вниз, внутрь загородки.
– Почему ты пришла? – спросил Уин у дочери.
Она стояла перед ним, круглолицый ребенок, завернутый в серые и коричневые меха, в сапогах и брюках из оленьей кожи. Светлое лицо, темно-коричневые, почти миндалевидные глаза. На верхней губе бусинки пота. Несколько дней назад ее черные волосы заплели в косички и смазали жиром, для блеска. Сейчас они расплелись и в них застряли кусочки листьев.
– Это мой первый райятук, – сказала Мортен, протягивая куклу отцу. – Я сделала ее сегодня утром.
Уин взял куклу и повертел в пальцах. Мортен обожгла ее на огне. Узнаваемого лица не было, но она выцарапала круги, достаточно характерные. Чутье, рожденное годами опыта, подсказало ему, что она использовала терновник.
– Как она может быть райятуком? – многозначительно спросил он. Мортен озадаченно посмотрела на отца. – Из какой части дерева ты ее сделала?
Внезапно она поняла и усмехнулась:
– Из ветки…
– Значит, это?..
– Иньятук! – крикнула она. – Голос ветра!
– Верно! Ствол переносит голос костей, которые живут среди камней земли; ветви распространяют голос семян, насекомых и крыльев птиц. Совершенно разные функции.
Мортен посмотрела на десять огромных идолов, райятуков.
– Скоген изменился, – нахмурившись, сказала она. – Он другой.
– Опять ты права… – Уин был доволен собой. Он предсказал, что Мортен – наполовину человек, наполовину создание леса, как и ее пропавший брат, бедный Скатах – будет замечать изменения, как человек. Тутханахи, мифаго, их не ощущали.
– Скоген изменился. Что это говорит тебе?
Она пробежала пальцами по костяному ожерелью; прикосновение к холодным гладким бусинам вселяло в нее уверенность. Чудесные сияющие глаза девочки завораживали его; ее мать тоже была прекрасна. Теперь от красоты остались только холодные кости, ставшие коричневыми в затхлом воздухе домика мертвых.
– У земли новый голос, – ответила Мортен.
– Да. Голос снаружи, из мира призраков, о котором я часто рассказывал тебе.
– Англия, – сказала она, верно произнеся имя.
– Да. Кто-то из Англии. Он идет сюда. И он вызвал изменение.
Уин протянул дочери руку. Она с радостью взяла ее одной рукой, держа куклу в другой. Они медленно обошли полукруг статуй. Что-то мелькнуло в открытом входе в дом костей.
– Шакал! – прошептала встревоженная Мортен.
– Птицы, – возразил отец. – Птицам разрешено летать между мертвых. Но только им.
Девочка расслабилась. Они продолжали медленно идти. Над лесом собралось темное облако. В воздухе пахло снегом.
– Десять масок, чтобы видеть деревья, – продекламировала Мортен слова отцовской магии, – и десять деревьев, чтобы переносить голоса…
– Когда они говорят? И о чем?
Она забыла ответ. Уин взъерошил ее волосы и улыбнулся:
– Тогда расскажи, что они видят!
– Да! Деревья отбрасывают более длинные и старые тени, чем тутханахи. Они видят дальше, чем могут видеть люди.
– Отлично! В конце концов мы сделаем из тебя Мортен-райятук!
Опять что-то зашевелилось в домике мертвых. Уин нахмурился и толкнул Мортен назад. Она была еще маленькой, и ей не разрешалось заходить за охранный круг деревьев.
– Это не птица, – сказала Мортен, широко открыв темные глаза. Она прижала куклу к груди, как если бы защищала ее.
– Кажется, ты права.
Уин-райятук осторожно прошел между идолами, задевая их массивные тела плечами. Ему показалось, что земля слегка вздрогнула, когда он вошел в запрещенное место. Узкий вход в домик мертвых был темным и пустым. На человека обрушился сильный запах разложения, пепла и гниющих тел. Трава, росшая на покрытой дерном крыше, стала слишком длинной; верхушки камней, образовывавших вход, спрятались под землей. Самые естественные изменения. Но то, что произошло в течение ночи, было работой скогена. Вдоль входа стояли шесты с унылыми тряпками, одеждой мертвых, хлопавшими на ветру; тишина дома костей поглотила плоть, которую они когда-то согревали.
Уин-райятук вошел в темноту его владения и пошел по длинному внутреннему проходу. Крышу поддерживали два ряда дубовых колонн. Между стволами стояли урны с прахом тех, кого сожгли, и выдолбленные камни, в которые помещали серое вещество из их черепов – угощение для птиц. В других местах находились кости тех, кто умер бездетными. В дальнем конце дома лежали сморщенные воняющие тела двух утонувших тутханахов. Их нельзя было сжигать, пока дух воды не выйдет из их тел.
Безусловно, здесь побывали шакалы. На каменном полу валялось несколько мясистых костей со следами зубов. Свою долю получили и падальщики: для них было оставлено несколько дыр в крыше. Через эти травянистые окна в дом проникал слабый свет. В тенях летали две птицы.
А вон там…
В полумраке зашевелилась испуганная тень мальчика, прилипшего к полу. Он держал длинную кость ребенка.
– Положи ее обратно, – мягко сказал Уин-райятук.
– Мне она нужна, – возразил Тиг.
– Положи ее обратно. Ты должен был сначала спросить меня.
Мальчик метнулся за одну из деревянных колонн. Уин вышел на свет и встал перед входом, ожидая. Через несколько минут появился Тиг, прижимая к груди бедренную кость ребенка. Он остановился перед Уином и оскалил зубы, как зверь, готовый к схватке. Дикое зрелище.
– Верни кость в краиг-морн, Тиг.
– Мне она нужна. Ты не должен забирать ее у меня.
– И для чего она тебе? Что ты будешь делать с ней?
Тиг съежился и посмотрел направо, на охранный круг тотемов; они отвернули от него лица. Он был напуган, но вел себя вызывающе, и Уин уже какое-то время ожидал этого момента. Не так давно Тиг изменился. Он остался восьмилетним мальчишкой с острым эльфийским лицом, кошачьими глазами и черными волосами, завязанными лентой из шкуры выдры, но детского в нем стало меньше, и он начал выглядеть как труп: вытянувшийся, изможденный и смертельно бледный. Уин достаточно хорошо знал, чем мальчик занимается: он «путешествует», «летает…», выходит из своего тела; часть обычной практики шамана. Самое нормальное изменение, скоген тут ни при чем. Но напряжение и физическое истощение уже брали с него дань. На нем были такие же штаны из волчьей шкуры, как и на Мортен, но он воткнул в них сотни острых костей птиц; некоторые из них вошли в его тело, черная кровь запятнала серый мех. И он исполосовал себе все лицо (хотя и не очень глубоко). Он хотел стать шаманом, стражем памяти. Но еще не стал даже райятуком.
– Что ты будешь делать с ней? – опять спросил Уин.
– Я изрежу ее и высосу призрак, оставшийся в ней.
Уин покачал головой:
– Призрак этого ребенка уже вернулся к людям. Когда они съели его тело. В кости нет никакого призрака.
– В кости всегда есть призрак. Я высосу его и как следует наемся. И стану белой памятью жизни, могильным привидением, самой костью. А кости всегда переживают перья. Моя костяная магия станет сильнее твоей птичьей.
– Ты, Тиг, еще мальчик. У тебя нет магии. И ты – мой сын.
– Я не твой сын… – зло прошипел Тиг, тряхнув головой.
От жестоких злых слов мальчика Уин вздрогнул и замолчал. Он посмотрел на Тига. В раскосых глазах не было слез, но все-таки мальчик заколебался.
Итак, он догадался. Удивительное дело, для мифаго. Уин всегда знал, что рано или поздно Тиг узнает правду о своем рождении. Так рассказывал миф – Тиг должен был догадаться. Он уже давно понял, что у него нет матери. И тутханахи, кормившие и одевавшие его, всегда относились к Тигу настороженно. Вместе с Уином и Мортен он жил в маленькой квадратной хижине, за деревней, но большую часть времени проводил на лесных полянах, редко заглядывая домой.
Тутханахи были олицетворением легенды. Как и Тиг. Два мифа – тутханахи и Тиг – наложились друг на друга. Такое странное сращение двух историй создало новую, одну из самых ранних из цикла о «чужаках»: мальчик со странным талантом живет среди народа, которому предназначено стать великим под его руководством. Через несколько тысяч лет этот миф повторится в более запоминающемся виде! Но суть не изменится, останется той же, что и четыре тысячи лет назад. Много столетий этот неолитический клан жил странной жизнью, поклоняясь не одному, а десяти тотемическим существам. Тиг должен что-то сделать с ним, возможно преобразовать своей магией, подействовать на сознание людей. В любом случае ко времени рождения Уина эта история давно стерлась из живой памяти людей всего мира; тем не менее она обладала огромной силой и, конечно, сохранилась в тенях…
Сам Уин не играл никакой роли в историях Тига и строителей мегалитов. Его проницательность, мудрость, понимание природы, понимание людей – все это неизбежно привело к тому, что он стал шаманом клана. В конце концов, не зря же он закончил Оксфорд! Он хорошо ел и хорошо одевался. С ним советовались по поводу охоты. Он женился в клане и ухитрился зачать ребенка (и сам поразился своей потенции).
Раньше он жил в самой деревне, сейчас выстроил дом за ее изгородью. И его постоянно беспокоила одна мысль: теперь, когда он стал шаманом, не должен ли он сыграть какую-то роль в истории Тига?
– Я считаю, что земля меняется, – сказал Уин-райятук мальчику. – А ты что скажешь?
Тиг понюхал воздух:
– Пахнет новой зимой. Новым снегом. Да. Меняется.
– И почему?
Тиг какое-то время напряженно размышлял, потом что-то понял.
– Новый призрак в стране, – зло прошептал он и громко сказал: – Я должен сразиться с ним. А для этого мне нужна сила людей!
И он вызывающе тряхнул костью.
Мортен, стоявшая за спиной Уина, беспокойно поскребла ногтями по одному из тотемов. Тиг посмотрел в ее сторону, но ничего не сказал. На самом деле они не были братом и сестрой, но жили в одном доме и оба когда-то называли Уина «папой». И за все это время не сказали друг другу ни одного слова. Похоже, Тиг вообще не видел девочку.
Движение Мортен отвлекло Уина. Испугавшись, что девочка войдет на запрещенное для нее место, он слегка повернулся, и в это мгновение Тиг вылетел из домика мертвых, проскользнул мимо него, перебрался через земляной вал и бросился в кусты.
– Черт побери!
Уин бросился за ним, но слабое тело и старые кости не могли тягаться с молодыми мышцами. Он успел только взобраться на вал, а Тиг уже несся через заросли терновника. Вскоре он исчез в лесу. Потом Уин заметил отблеск солнца на бледном лице: Тиг слегка высунулся из убежища в подлеске и смотрел на своего создателя.

 

Мортен и Уин спустились с холма и пошли по хорошо заметной тропинке среди огромных раскидистых дубов. Они обогнули большую поляну, на которой стояла деревня, мельком посмотрели на палисад из жердей и кольев, увенчанных мрачными черепами зверей. В деревне бил барабан и слышался веселый детский смех.
Наконец они вышли к широкой реке.
Здесь было светлее – над водой листва редела. Всюду стояли покрытые перьями шесты, каждый представлял одного из мертвецов клана: трупы переносили сюда, чтобы они полежали в объятиях духа реки, потом забирали в домик мертвых и оставляли гнить; через какое-то время их расчленяли и сжигали.
Мортен ненавидела это место, предпочитая более зеленые и веселые охотничьи тропы вниз по реке, где река становилась глубже, а рыба – жирнее; там стояли странные руины, которые можно было исследовать и в которых обычно разбивали лагерь.
Тутханахи сюда не приходили, если, конечно, не несли разлагающийся труп, но Уин не боялся духа реки, и его дочь частично унаследовала его здравый смысл.
Однако сейчас она рассталась с ним и побежала вдоль берега, надеясь найти добычу для своего короткого копья, костяных крючьев и сплетенной из кишок сети. Он услышал, как она шлепает по мелководью, и какое-то время глядел, как темный силуэт движется на фоне блестящей желто-зеленой листвы, пока не смешался с тенями.
Уин остался один. Негромко журчала река, осенний ветер шевелил ветки, слышалось пение птиц.
Он забрался в свое любимое место: глубокую нишу между высокими, сглаженными дождями камнями на самом краю леса. Когда-то вода стояла выше; она вымыла известняк и образовала навес, под которым можно было сидеть и писать, а также всякие трещины, в которые он складывал предметы и тотемы своей другой профессии, ученого.
Он поудобнее устроился между валунами и стал смотреть на реку, разрешив себе мысленно вернуться в Англию.
Каждый день он проводил здесь часы, а иногда оставался на ночь. Мортен знала об этом и временами беспокоилась, но никогда не спрашивала о том, что он делает. Однажды он сказал ей, что из этого места он «путешествует» в мир призраков; ответ вполне удовлетворил девочку.
Как дочь шамана, она занималась домашним хозяйством и помогала ему добывать и готовить еду; отец же занимался более важным делом: помогал клану.
На самом деле он приходил сюда, чтобы убежать от каменного века! Он хотел подумать о прошлом и предаться никогда не надоедавшему занятию: регистрировать передвижение мифаго по реке.
За последние несколько месяцев движение резко возросло, что заставило Уина вновь заинтересоваться рекой и широкой областью болот и озер, из которой она вытекала.
Он был убежден, что этот огромный водный путь является продолжением маленького ручья, пересекавшего Райхоупское имение рядом с тем местом, где жил его коллега Джордж Хаксли и в котором он часто бывал. Этот ручей входил в Райхоупский лес в двух сотнях ярдов от дома Хаксли и через четверть мили выходил в поля фермеров.
И тем не менее…
Проходя через первобытный лес, простой ручеек испытывал фантастическое превращение, становясь где-то цепочкой стремительных потоков, бурлящих между высокими утесами, а где-то тихими болотами, которые Уин узнал и полюбил за годы жизни вместе с тутханахами. Река текла в сердце леса, в сам Лавондисс. А потом вытекала оттуда, обратно в дикий лес, обратно в Англию…
Тутханахи жили на вытекающем из Лавондисса потоке реки; дом Уина лежал вниз по реке. И мифаго всегда шли в противоположном направлении, на север, в сердце лесной страны…
Чаще всего мифаго шли пешком. Несколько раз проплывали маленькие лодки, гребцы усердно сражались с течением; он видел и всадников. Все они с опаской проходили мимо шестов-тотемов, зная, что в этом месте призраков задерживаться нельзя.
За годы, что он просидел здесь, изучая создания своих и чужих снов, он видел больше пятидесяти легендарных героев. Артур, Робин Гуд, Джек-в-Зеленом… Он видел множество модификаций и чувствовал, что знает их все. Северные берсерки, кавалеры, британские солдаты, вооруженные рыцари, римляне, греки, люди с чертами животных и животные с чертами людей; изобилие жизни, обязанное своим появлением как лесу, так и людям, носившим их в себе. Однажды он видел Турх Труйта, гигантского кабана, на которого охотился сам король Артур; огромный зверь набросился на шесты мертвых, его щетина срывала листья с веток, клыки полосовали стволы деревьев. Кабан пробежал по берегу реки и исчез в лесу. Встреча вдохновила Уин-райятука, потому что он видел и воинов из середины Европы, принадлежавших культуре железного века, чья жестокость и флаг с «диким кабаном» вызвали к жизни рассказы об «охоте на гигантских животных». Так миф, человеческий по форме, преобразовался в новый, анималистический, и тем не менее основная история о неподчинении, противоборстве и подавлении осталась без изменений.
Если бы я мог поговорить о том, что видел! Если бы…
Он прогнал эту мысль; надо подумать о кое-чем более важном.
Из всех созданий, прошедших на север через это место, в сторону недостижимого Лавондисса, только одно было из плоти и крови, а не творением чьего-то ума.
Уин не мог сказать, почему он считал незнакомца мужчиной, таким же, как и он сам, но это был, без сомнения, человек из внешнего мира… и он прошел по берегу реки всего за несколько лет до Уина. И оставил за собой тутханахов, руины и еще многое другое, и засеял эту часть леса семенами своей мифогенической силы.
А сейчас…
А сейчас идет другой.
Уин-райятук чувствовал его приближение всеми фибрами души и был уверен, что идет такой же человек, как и он сам. О природе изменений в лесу его предупреждал старческий здравый смысл, а не шаманизм, не путешествия в мир призраков.
Он поглядел вдаль, где яркий свет лениво пробивался через плотную листву.
«Кто ты? – подумал он. – Когда появишься здесь? И как ты собираешься войти в Лавондисс?»
Внезапно он осознал, что рядом стоит Мортен и наблюдает за ним. Она казалась испуганной и озабоченной.
– Что случилось?
Она посмотрела на реку:
– Я что-то слышала. Мне кажется, кто-то идет.
– Быстро. В камни.
Девочка забралась в укрытие, за спину отца. Несколько минут царила тишина, потом птицы истошно закричали и резко взлетели с веток деревьев. Мгновением позже с юга появились три всадника; они скакали по зеленоватой воде, поднимая фонтаны брызг. Четвертый вылетел из леса и помчался галопом по берегу реки, прямо на шесты-тотемы. Первые три громко закричали – воинственно, как показалось Уину, – и выскочили на берег, рядом с шестами духов. Здесь они все остановились, повернули лошадей и нервно посмотрели на тотемы, одетые в лохмотья, потом быстро оглядели ландшафт и окружающий лес. Предводитель, казалось, посмотрел прямо на Уина, и старик съежился в своем укрытии.
Все всадники были похожи друг на друга: высокие сильные мужчины, одетые в теплые зимние одежды. Рыжие бороды, заплетенные в толстые косички. Кожаные шапки, свободные концы которых хлопали; на лицах нарисованы черные полосы. На огромных черногривых конях очень простая сбруя; седло и уздечка украшены узором из широких квадратов.
Один из них подскакал к тотему и яростно взмахнул бронзовым мечом; раздался громкий треск, и верхушка шеста, вместе с остатками тряпок, отлетела футов на двадцать и упала в воду. Все четверо громко захохотали. Всадник убрал меч в ножны. Поводья стегнули по холкам, кожаные сапоги ударили в бока; лошади помчались по мелководью от места смерти и скоро исчезли из виду.
Медленно и осторожно Уин и Мортен вернулись на берег, задумчиво глядя вслед дикому отряду.
– Это они скоген? – спросила Мортен.
– Нет.
– Тогда кто они?
– Ты не поймешь, даже если я скажу тебе…
– Попробуй! Раньше я понимала очень странные вещи…
– Позже! – прошипел Уин; внезапно оказалось, что он должен безотлагательно действовать. – Идем. Я хочу увидеть, что они сделают, когда достигнут болота.
– Болота? Какого болота?
– Больше не задавай вопросов. Быстрее. За ними…
И Уин побежал со скоростью, которая удивила его дочь. Хотя она бежала впереди, но он никогда не отставал далеко. На чистых участках берега девочка вела их вдоль линии деревьев, но когда гигантские деревья подступали к самой воде, она бежала лесными тропами. Уин помогал себе посохом, но чувствовал себя энергичным и возбужденным и даже укорял Мортен, удивлявшуюся его прыти.
Сыновья Кириду… неужели они действительно были предшественниками Придери из раннего бронзового века? Из великой саги о Придери многое потеряно, поглощено более поздними рассказами об Артуре… но уже в самые отдаленные времена он, несомненно, был легендой.
Уин видел достаточно много персонажей этого цикла рассказов, но главного героя – никогда. На старом языке его звали Кириду. И у него было четыре сына… в первоначальном варианте легенды…
Могут ли эти всадники быть его сыновьями? С черными сердцами, черными душами, обреченными на…
Тогда они должны достичь озера до появления лодки! Уин ускорил шаг, отчаянно надеясь увидеть эту часть мифологического цикла, которая мучила его все эти годы. Лодочник, если он появится, подтвердит идентификацию всадников…
К концу дня река потемнела от грязи. Лес поредел. Ольха заменила дуб, появились огромные ивы и рощи серебристой калины. Над ними витала тишина, над каждой рощей – своя.
– Озеро уже близко, – сказал Уин.
– Я никогда не заходила так далеко, – тихо произнесла Мортен.
– Я часто прихожу сюда, – прошептал ее отец. – Озеро – естественное место встречи всех тех, кто живет в диком лесу. Мимо него не пройдешь; простое, но запоминающееся. С ним связаны сотни историй, по большей части мрачных.
Он посмотрел на девочку, ловившую каждое его слово:
– От перевозчика мертвых до погребальной барки Артура.
– После моего времени, – многозначительно сказала девочка. Разумное замечание, но было очень странно слышать такое от нее.
Уин хихикнул.
– После твоего времени, – согласился он. – Быстрее. Я покажу тебе четыре тысячи лет твоего будущего на одном грязном и несчастном пустыре, заросшем тростником.
Они пошли через грязную воду, неохотно расступавшуюся перед ними.
Спустя несколько минут Уин, шедший впереди, привел их на широкое болото.
Действительно, несчастное, одинокое место. И он не зря назвал его пустырем, пустой водой; грязная печальная вода лениво струилась среди туманных берегов обширного озера. Дальняя сторона болота терялась в густом тумане, через который едва виднелись верхушки деревьев. Ветер шевелил высокие камыши и плотные заросли тростника. В мелкой воде носились стремительные черные силуэты водяных птиц. Повсюду росли ивы, их ветви низко наклонялись над водой, а корни образовывали что-то вроде мостов между островками твердой земли.
В воздухе пахло гнилью, небо было темным и туманным. Вода тускло блестела, лениво плескалась о берег и поглощала все звуки.
Низко пригнувшись, они прошли по отмели и оказались на твердом берегу. Мортен указала на следы лошадей, еще остававшиеся на грязи, и сломанные камыши – знаки прохода всадников.
– Куда они делись? – спросила она.
Уин только покачал головой. Выпрямившись, он внимательно осмотрел закутанные в туман ивы и густой кустарник, потом коснулся плеча Мортен, прося ее сделать то же самое. Осмотрев озеро, она заметила расплывчатый силуэт большого человекоподобного создания, идущего вброд и медленно погружавшегося в воду. Внезапно он нырнул, по поверхности прошла рябь, и все затихло. Через несколько минут на другой стороне пруда из воды поднялась черная спина, отряхнулась и исчезла, только задрожали две гигантские ивы.
Всадники должны быть где-то недалеко. Уин занервничал, ему показалось, что они услышали слова девочки и сейчас окружают их. Но все было тихо и спокойно… не считая внезапного появления стаи цапель, которые пошагали через тростники к укрытию Уина. Иногда одна из птиц пронзительно визжала, поднимая к небу длинный клюв, пока остальные скользили по воде.
Мортен, на плече которой все еще висели ее рыбные крюки, едва слышно запела охотничью песню тутханахов; она вертела в руках крюки, прикидывая, успеет ли она добежать до самой медленной птицы и заплести ей ноги до того, как та взлетит.
Увы, ее нетерпеливые ожидания разбились вдребезги. Внезапно одна из цапель закричала и начала дико извиваться, а вся стая шумно взлетела, покружила над своей обреченной подругой и исчезла за ивами. Мортен выдохнула. Уин зачарованно смотрел.
В сотне шагов от них из воды поднялись два куста камыша и стали двумя человеческими силуэтами – мужским и женским. К их телам выше пояса были привязаны высокие растения, поднимавшиеся над головами на половину человеческого роста; все остальное оставалось обнаженным. Камыши, привязанные к груди и голове кишками животных, образовывали над ними густую корону, оставляя только узкие вертикальные щели для глаз; женщина привязала их немного повыше, чтобы дать грудям побольше свободы.
Именно она держала сеть и медленно выбирала ее, неприязненно глядя в сторону Уина. Мужчина подошел к бьющейся птице и занес каменную дубинку.
Он так и не нанес удар.
Охотники на цапель исчезли так же быстро, как и появились, – нырнув в воду, они слились с болотным ландшафтом.
Между ними и Уином из-за тростников показалась лошадь с всадником. За ней вторая и третья. Лошади били копытами по грязи, люди приглушенно и тревожно переговаривались.
Четвертый всадник появился почти рядом с укрытием Уина, но, как и товарищи, он напряженно вглядывался в дальний край озера, туда, где замер в ожидании завернувшийся в туман лес.
– Что они ищут? – прошипела Мортен.
– Флот из черных кораблей, – в ответ прошептал Уин, – который должен вести за собой человек гигантского роста. На них они поплывут в неведомый край за озером…
– Кто они такие? – опять спросила Мортен, и на этот раз, секунду поколебавшись, Уин ответил:
– Индоевропейские всадники. Кочевники. Их клан называется аленти. Очень дикое племя, жившее за две с половиной тысячи лет до Христа… Они грабили земледельческие поселения Восточной Европы, пока не смешались с ранними кельтами.
Почти все он сказал по-английски. Мортен хмуро и печально посмотрела на него.
– Ничего не поняла, – призналась она.
Он улыбнулся и щелкнул ее по носу:
– А чего ты ожидала? Ты же неолитическая дикарка. А эти люди из развитого бронзового века. Убийцы. На самом деле… – Он немного привстал и вгляделся в нервных всадников на беспокойных лошадях. – На самом деле я считаю, что они – сыновья Кириду. Они ищут путь в потусторонний мир, где собираются украсть тело женщины, которая стережет тьму. И изнасиловать ее. Забрать наверх и подчинить себе призраков из ее души.
– И что произойдет?
– Я еще не знаю всю историю. Они попытаются войти в потусторонний мир, но их поймает лабиринт, который будет появляться там, куда они поедут. Я не очень уверен в последствиях и не знаю, сумеют ли они убежать…
Мортен кивнула, как если бы поняла каждое слово. Она с восхищением посмотрела на беспокойных всадников, ждавших на болоте.
– Так вот куда они собрались… – сказала она. – В потусторонний мир. Лавондисс…
Уин-райятук, не выдержав, засмеялся, хотя и очень тихо. Мортен тоже неуверенно улыбнулась:
– Что здесь смешного?
– Ничего, – ответил ее отец. – Ничего смешного. Ты совершенно права. Все, кто идет по этой реке, ищут путь в Лавондисс. Говорят, что там души людей не привязаны к времени. Лавондисс – свобода. Лавондисс – путь домой…
Внезапно ему стало грустно. Он знал о Лавондиссе только то, что ему рассказали мифаго, с которыми он сумел пообщаться. В этом месте время взбунтовалось, возможно, там не было времени вообще… и там был его дом. Сейчас он почувствовал это особенно сильно. Думать о Лавондиссе – все равно что думать об Оксфорде и Энни; думать о жизни, о которой он никогда полностью не забывал.
Он должен был более настойчиво пытаться проникнуть в Сердце Леса. А он поддался слабости тела, возрасту и здравому смыслу, которые твердили: остепенись, отдохни, сдайся.
Он – путешественник, который должен вернуться назад. Большую часть жизни он смотрел, как мимо него проходили люди всех возрастов, семьи, кланы, даже армии – все одержимые духом приключений… Они выходили из тесных пространств человеческого разума и – через время, лес и опавшие листья – шли туда, где могли найти свободу.
Он уже собирался прошептать все это девочке, но она с широко раскрытыми от страха глазами ухватила его за руку и указала на озеро:
– Человек! Идет по воде!
Сыновья Кириду тоже увидели призрака и беспокойно хлестнули лошадей, заставив их поглубже войти в озеро. Уин-райятук встал на цыпочки, чтобы лучше видеть.
Перевозчик – достаточно высокий, но вовсе не гигант – стоял в лодке, при помощи шеста направляя ее к берегу; издали действительно казалось, что он идет по воде, но только из-за извилистых движений его тела: отталкиваясь, он крутился направо и налево. Борта его плоскодонки еле выступали над водой. Тело и ноги покрывала странная плетеная конструкция, усеянная листьями, омелой и водяными лилиями; она служила скорее броней, чем одеждой. В некоторых местах плетенка порвалась, и прутья торчали из нее, как сломанные шипы. На его шее висел скелет выдры.
Пока он, изгибаясь, направлял плоскодонку через туман к ждущим охотникам, за ним появился флот из черных кораклов.
Уин улыбнулся. Он вспомнил более поздние истории, которые очень романтизировали эту картину. Перевозчик, перевозящий лодки: очень разумно. Все очень практично, за исключением одежды, придуманной себе перевозчиком: ветки ивы, покрытые лилиями (вода), омелой (зима) и широкими листьями (лето).
Сыновья Кириду слезли с лошадей и, расплескивая воду, пошли к лодочнику.
– Дай мне посмотреть, – прошипела Мортен, пытаясь встать, но Уин, распознав угрозу в движениях воинов, заставил дочь вернуться в укрытие, несмотря на ее громкие протестующие крики. Он обладал сильно развитой интуицией.
И оказался прав, как всегда.
Лодочника очень быстро и жестоко зарубили и сбросили в воду с его ненадежного суденышка. Он успел крикнуть трижды, странный звук, похожий на пронзительный птичий грай. В тумане мелькнул окровавленный бронзовый меч, и тело перевозчика поплыло через тростники; лошади, встревоженные запахом крови, нервно зашевелились на мелководье и в панике заржали.
Сыновья Кириду успокоили животных и привязали их к пяти кораклам. Из лодки перевозчика они сделали грубые весла и погребли через озеро, быстро исчезнув в тумане; они искали место, где река вливалась в этот пустырь из тростника и грязи.
Скоро опять все стихло, и только изредка издали доносилось ржание лошадей, которых волокли по глубокой воде; сыновья Кириду не знали, что благодаря их бессмысленной жестокости путешествие в потусторонний мир закончится самым ужасным образом.
Уин-райятук уже по-другому разглядывал гигантские ивы, росшие у самого края озера; каждое дерево так вытянулось над водой, как если бы пыталось вернуться в более древнюю страну, лежащую за туманом.
«Здесь убийство – самое обычное дело», – подумал он. В следующий раз, когда он придет сюда, на берегу вырастет новое дерево, вырастет из грязи, в которую медленно погружалось исковерканное тело лодочника, кружась вокруг корней деревьев.
Почувствовав, что опасность миновала, а отец в шоке, Мортен медленно встала на ноги и уставилась на пустое озеро.
– Они убили его? – спросила она. Уин мрачно кивнул. Он увидел все, что хотел увидеть, что был должен увидеть. Взяв дочь за руку, он повел ее к твердой земле. Но всадники по-прежнему интересовали Мортен.
– Почему ты засмеялся, когда я спросила тебя, куда они идут? – опять спросила она, когда они вернулись к реке и пошли обратно по лесной тропинке.
– На самом деле я не смеялся, – ответил Уин. – Просто вспомнил эпические рассказы из моего времени. В них герои легко попадали в потусторонний мир. Иногда ты сражаешься с гигантскими собаками или змеями, но обычно всегда находится подходящая пещера или колодец, и ты немедленно оказываешься в потустороннем мире.
Он остановился, чтобы отдышаться, и сел на мшистый ствол дуба, протянувшийся через реку на другую сторону; под ним метались рыбы с серебряными плавниками.
– Но в Лавондисс ты не можешь войти просто так, – продолжал Уин. Он говорил больше себе, рассеянно глядя вдаль. Мортен глядела то на него, то на речную жизнь. – Ты должен найти правильную дорогу. И каждый путешественник – свою. Настоящая дорога в сердце неведомого края лежит через лес намного более древний, чем этот. – Он посмотрел вверх, на блестящее осеннее небо, видневшееся сквозь плотную листву. – Но вот вопрос… как мы можем войти в этот старый лес? Когда-то давно сила действовала и дорогу можно было найти. Но уже ко времени твоего народа, тутханахов, остались только деревянные символы, идея, слова и шаманские ритуалы людей вроде меня… – Он улыбнулся Мортен, которая закрутила одну из косичек вокруг пальцев и с напряженным участием смотрела на него карими глазами; возможно, она думала, что отец расстроен. – Шаман-обман – это я. Поддельный. Райятук.
– Иньятук, – добавила она, не понимая.
– Да, иньятук. Волшебник. Варлок. Маг. Друид. Ученый. Я знаю множество имен, которые использовали на протяжении истории человечества, но все они означали одно: эхо потерянного знания. И никогда – страж силы. Это справедливо даже для ученого. – Он отвернулся от девочки и посмотрел на бушующую силу природы, молчаливую силу леса. – Хотя, возможно, я не прав… возможно, ученый может найти свою дорогу в первый лес…
Мортен прервала его, подняв руки; знак, что обличительная речь на двух языках, в том числе мистическом, расстроила ее.
– Но если в Лавондисс действительно так трудно войти, почему эти всадники все равно пытаются? Если ты не можешь войти в место, где душа убежала от времени, зачем пытаться?
Сложный вопрос от неолитического восьмилетнего ребенка. Уин помолчал, отдавая должное дочери, ласково ущипнул за щеку и улыбнулся:
– Потому что так действует легенда, миф.
– Я не понимаю, что такое миф, – сердито пробормотала она.
– Источник, – поправился он, хотя и понимал, что ее это не успокоит. – Дорога к тому, что лежит в сердце легенды. Самые древние животные приходили в страну, распространялись и плодились, но сначала они должны были найти эту землю. Райятук должен обойти весь мир в течение бесконечной ночи, и только тогда он сможет найти древнейшую кость и накормить себя ее жизненной силой, только тогда он сможет вырасти и протянуть руки к небу, только тогда из его пальцев родится иньятук, запоет спрятанному Солнцу и принесет в мир свет.
– Все это я знаю, – прошептала Мортен.
– Очень хорошо, что знаешь. Все ищут свое место в мире. Искать. Находить. Рисковать. Искать путь домой. Находить путь в самый первый дом. Рисковать… в историях всегда есть мысль об исследовании потустороннего мира. Эти путешественники – сами по себе легенда. И они – мифаго, сны… и ведут себя в соответствии с воспоминаниями, сном, из которого вышли. Они не могут поступать иначе. Человек, который уже прошел по этой дороге, который сотворил твой народ и болото, оставил за собой жизнь, действующую так, как он помнил. Сыновья Кириду не могли пощадить лодочника, потому что в легенде они его не пощадили. Узор легенды связывает их по рукам и ногам, они совершенно беспомощны. Их призвали, и они пошли. Только человек, прошедший здесь раньше… и я… только мы двое свободны делать то, что хотим. Мы не из сна. Мы из настоящего мира. Мы сами творим мир вокруг себя. Мы наполняем лес людьми и животными. Наши забытые предки материализуются перед нашими глазами, и мы не можем остановить этот процесс…
Мортен заботливо и беспокойно посмотрела на отца. До дома еще далеко. Однажды она рассказала ему свои ощущения, и теперь Уин в точности знал, о чем она думает. Его слова вызывали в ее голове сладкие звуки, создавали мысли и образы, хотя он часто говорил о том, что она не могла понять. Однако она постепенно пугалась. Его слова были призраками, а призраки не могли спокойно лежать в сознании, они тревожились и беспокоились. И заставляли сердце бежать быстрее.
Уин замолчал, и она опять спросила:
– А этот человек-который-прошел-раньше, он добрался до Лавондисса?
Уин-райятук улыбнулся:
– Именно этот вопрос я часто задаю себе. Хотел бы я знать ответ…
Его дочь уселась на гниющий ствол, наклонилась вперед и положила подбородок на руки:
– А я спрашиваю себя, кто он такой.
– Человек, обреченный на путешествие, – ответил ее отец. – Отмеченный судьбой. Человек, ищущий победу. Кто-нибудь из них или все сразу. В нем могла быть личность из любой эпохи, предшествующей его рождению. Он мог переодеться в плащ, украшенный перьями тысяч легенд. Но он был изгнан из своего мира. Из запретного места. Когда изгнанник входит в лес, изменения бегут под листвой как огонь. Лес высасывает из него сны…
– Как Тиг, который высасывает призраков из костей.
– Да. Я так думаю. Но, вытягивая сознание, лес теряет что-то свое. Так и должно быть: миф создается из объединения, как пламя возникает из искры и дыхания. Пламя означает изменение. Именно это мы и видим сейчас: тотемы изменились, домик смерти переполнен, терновник покрыл холм. Кто-то из моего мира идет сюда, и лес наклоняется навстречу ему, напряженный и нервный, щетинится силой. Ты видишь это? Чувствуешь?
– Нет. Только скогена.
– Это одно и то же. – Он озабоченно посмотрел на нее, спрашивая себя, может ли она понять. Однако она вся светилась. Вообще, она схватывала идеи с потрясающей легкостью. – Скоген установил с нами контакт потому, что думает о нас. Значит, он знает нас. Строго говоря, меня. Он установил бессознательную связь на очень большом расстоянии, и сама связь указывает на…
Он заколебался. Глаза девочки, широко открытые, знающие, выдавали восторг, который она чувствовала, углубляясь в секретный мир отца. Сегодня он использовал больше слов из своего языка силы – английского, – чем раньше, и тщательно переводил их.
Но сейчас она ничего не поймет.
– Связь демонстрирует себя изменением мифогенического ландшафта.
– А?
Он засмеялся:
– Чужеземец приближается. И духи животных забеспокоились. Они предвидят большие изменения.
– Почему ты так не сказал с самого начала?

 

Вторую ночь они провели в лесу, усталые и голодные, вплоть до раздражения. К территории тутханахов они добрались только к полудню следующего дня, и Уин-райятук увидел дальнейшие признаки изменения, дальнейшие свидетельства того, что скоген приближается. Земляной вал вокруг домика мертвых стал слегка ниже. Даже форма его собственной хижины немного изменилась!
Посмотрев обратно, на лес, он заметил сломанные ветром дубы, пробившие стволом полог леса; их ветви торчали как черные конечности и рога.
Еще несколько дней назад их не было.
Мортен начала готовить еду – рыбу, которую она поймала, луковицы чеснока, которые собрал Уин, и, конечно, у них был большой запас свежемолотой пшеницы для крекеров. Уин-райятук отправился на верхушку холма и вошел в разлагающуюся загородку. Скоген с безжизненными глазами стал выше. В огромном стволе бурлила новая жизнь, он покрылся новыми ветками и листьями. Уин протянул руку и хотел сорвать один лист, но тут земля содрогнулась. Глубокий, вырубленный топором рот – черный и очень длинный – побелел по краям, как свежеободранная кора.
– Кого ты вызвал? Или он вызвал тебя? Я хочу знать. Я хочу знать, где находится источник силы…
Дерево не ответило.
Уин-райятук повернулся и какое-то время глядел на лес; ему очень хотелось вернуться в его холодные объятия. Он посмотрел на полукруг резных тотемов. Их глаза не хотели встречаться с его.
Он почти боялся входить в домик мертвых, чтобы посмотреть, не изменились ли кости; но все-таки заставил себя и в первое мгновение не увидел никаких изменений. Потом глаза привыкли к темноте.
Ну конечно. В краиг-морне побывал мальчик и похитил кости из нескольких погребальных урн. И потревожил сохнувшие кости у входа. Однако он не коснулся останков женщины, которую когда-то называл «мама». На самих недавно появившихся трупах остались следы зубов шакалов, но, похоже, Тиг их прогнал. Кровь запятнала пол и каменный нож.
Уин-райятук обыскал дом, потом вышел наружу и встал перед входом, держа в руке посох. За его спиной птицы влетали в место разложения и вылетали из него, но он ждал движения, которое должно было прийти с другого направления.
И скоро понял, что Тиг незаметно прокрался в загородку. Он мельком увидел одежду мальчика: тот прятался за райятуком, которого тутханахи – как и люди до них – называли Морндун.
Посмотрев за тотемом, Уин-райятук ударил посохом по каменной притолоке домика мертвых; знак, что он увидел ребенка. Тиг немедленно вышел из укрытия, держа в руках множество костей.
– Ты опять вернулся в место смерти, хотя я тебе и запретил приходить сюда, – зло сказал старик.
– Я принес кости обратно, – нервно сказал Тиг. Свои длинные волосы он стянул в острый пучок, перевязанный белой меховой лентой. Предплечья покрывали свежие раны, быть может, от шипов терновника, но Уин-райятук решил, что мальчик нанес их сам себе.
– Ты что-нибудь вытянул из сухой кости? – спросил он.
Тиг усмехнулся и шагнул вперед:
– Ребенок был слишком мал. Ты был прав, там ничего не было. Но из этих костей я высосал призраки пяти человек. Кости многое помнят.
– Когда ты ел в последний раз? День назад?
– Да, день назад. – Мальчик заколебался, его эльфийское лицо исказила неуверенность, острые глаза бегали. – Я должен положить кости обратно?
– Дай их сюда.
Уин-райятук взял кости у трясущегося мальчика. Сейчас, когда Тиг полон, когда он выполнил свой странный и непостижимый ритуал шамана, он опять стал ребенком, возбужденным тем, что он поглотил… или вообразившим себе, что он поглотил. Мальчик нацарапал на костях спирали и ромбы, напоминающие те, которыми тутханахи украшали камень, дерево и одежду.
– Пойдем внутрь…
Тиг радостно шагнул в зловонную тьму домика мертвых. Уин-райятук вернул кости на место – Тиг в точности знал, где он взял каждую кость. Закончив, они вернулись в каменный проход, ведущий наружу. Там они и сели, мальчик напротив мужчины, освещенные проникающим в здание светом.
– Ты собираешься съесть каждого призрака, живущего здесь?
– Да, каждого, – согласился Тиг. – И это займет долгое время.
– Кто научил тебя есть призраков? С кем ты говорил?
Тиг недоуменно покачал головой.
– Это то, что я должен сделать, – равнодушно сказал он, и Уин-райятук улыбнулся. Другого ответа быть не могло.
Ритуал «поедания призраков» являлся частью забытой истории Энника-тиг-эн’краига (имя означало «Тиг-никогда-не-коснется-женщины, никогда-не-коснется-земли»). Для Уина он ничего не значил. Но очень много значил для племен, живших за четыре тысячи лет до нашей эры, которые первыми создали легенду о мальчике, евшем призраков.
– Если один из тутханахов найдет тебя здесь, тебя немедленно убьют. Детям запрещено появляться в доме костей. Они тебя утопят.
– Конечно. Поэтому я прячусь.
Почти не думая об этом, Уин-райятук смирился с неизбежным; он не мог помешать развитию мифа маленького мифаго…
– Слишком опасно все время входить и выходить. Лучше бы тебе пожить в краиг-морне, пока не съешь все. Но тебе придется научиться переносить запах и выживать при встрече с шакалами. И при каждом новом погребении ты будешь уходить и не возвращаться два дня. Согласен?
Тиг обрадованно кивнул.
– Допустим, ты съешь всех призраков, – сказал Уин. – Что будет потом?
Мальчик покачал головой. Мужчина улыбнулся:
– Ты не знаешь, верно? Но я знаю. Я знаю о тебе все, Тиг. Ты уйдешь в лес, как все мифаго. Я уже видел тебя, раньше. И слышал о тебе. Я знаю твою историю от рождения до смерти, хотя я и не понимаю, почему ты делаешь это, почему стал легендой. Я знаю, что ты заставишь тутханахов измениться… и то, что один из них в конце концов убьет тебя.
Тиг широко раскрыл глаза, но было ясно, что он не понял ничего, кроме угрозы.
– Ты узнал об этом от твоих гнилых деревьев? – мрачно спросил он. – Или от скрипучих голосов?
– Нет. Я слышу голоса из моего прошлого. Я создал тебя. Это хоть ты знаешь? В мое время ты был легендой, забытым рассказом; но ты все еще здесь, в моих снах; лес взял у меня сон и создал тебя. Часть сна рассказывает о том, что мальчик принесет в мир новую магию. Он опрокинет тотемы старого клана. И победит человека, который стережет смерть. Другая часть рассказа – мальчик съест человеческую голову, украшенную птичьими перьями. Я собираюсь уйти, пока этого не произошло.
– Твои старые тотемы уже мертвы, – прошептал Тиг. – Я слушал их, но у них нет голоса. Твои птичьи перья больше не летают. Но твою голову я бы хотел съесть, чтобы понять твои странные сны…
– Сначала съешь домик мертвых, – содрогнувшись, сказал Уин.
Тиг исчез в темноте между деревянными колоннами и высокими камнями. Вскоре Уин-райятук мог видеть только его глаза, раскосые, блестящие, пугающе напряженные.

 

Мортен, вооруженная костяным крюком, со множеством переживаний поймала щуку. Вернувшись в маленький дом шамана, стоявший вне земляной загородки деревни, она, под руководством отца, разделила рыбу пополам. Кусок с головой она положила в мешочек из лисьей шкуры. Позже она отдаст его старухе, живущей в длинном доме. Все остальное для них, и Мортен изжарила хвост с ягодами, глядя, как Уин-райятук делает обширные черные метки на одном из листов пергамента, которые он прятал в каменном ящике у задней стены дома.
Наевшись, Уин накинул на плечи плащ птичьих духов и завязал его спереди. Взяв свой посох, он положил его на колени. Мортен с беспокойством глядела на него, ее глаза сверкали. Конечно, она чувствовала, что он собирается уходить. Она даже надела свою «лучшую одежду», маленькую ритуальную повязку на голову, которую она хранила для весенних костров и летней охоты. В ленту, сделанную из кишок, были вплетены цветные раковины улиток. Ей потребовалась неделя, чтобы сделать повязку, которая покрывала ее голову и шею как монашеский покров.
– Я когда-нибудь рассказывал тебе об этом посохе? – спросил он. Мортен посмотрела на длинный ряд цветных перьев, прикрепленных к дереву, и покачала головой. В последние несколько недель отец начал знакомить ее с тайнами своей жизни. Это ее возбуждало и одновременно печалило. Она могла придумать только одну причину, по которой он начал учить ее перед тем, как послать к женщинам в дом на воде, где она будет учиться их мудрости.
Уин указал на два черных пера на нижнем конце ряда.
– Два пера лысухи, – сказал он. – Они черные, потому что первые два года в лесу я был полностью одинок. Потом я сумел пробраться через дикий лес и попал к племени, которое в легендах называется амбориосканти. Они первые узнали магию блестящей каменной руды. Они хоронят своих мертвых в погребальных урнах, много больших, чем урны тутханахов. Они ездят на диких лошадях и делают ножи из блестящего камня. Они нагревают руду на огне, и она бежит как грязная вода. Когда она опять затвердевает, ей придают форму и заостряют, как вы заостряете волчью кость, которой делаете дырки.
– Ты уже рассказывал мне эту историю, – сказала Мортен, вытирая пальцем глиняный горшок, в котором варила рыбу; палец она облизала. – Камень, который бежит как вода. Только раньше ты говорил о горячей воде, а не о грязной. И ты говорил, что у нее цвет осеннего дубового листа. Блестящий цвет блестящего камня. И ты называл ее металл.
– У тебя хорошая память. И я действительно утратил умение говорить поэтически. Часть более поздней легенды о твоем народе, тутханахах, утверждает, что они первые украли у богов секрет этого странного магического вещества и дали ему земное имя. Это самая ранняя версия происхождения кузнечного дела, невыносимо скучная для человека вроде меня… но твоя версия уйдет в подсознание за три тысячи лет до рождения Христа.
Он уловил нетерпение дочки. Его перевод некоторых понятий оставлял желать лучшего; наверно, девочка ничего не поняла. Уин нахмурился, пытаясь вспомнить:
– Я тебе рассказывал о Христе?
– Призрак-родил-человека-идет-по-воде-рассказывает-истории-умер-на-дереве. Да. Ты рассказывал. Покажи мне другие перья.
– Очень хорошо. Какое-то время я провел с амбориосканти, потом женился на Элефандиан, удивительной женщине с трагической судьбой, о которой я могу рассказать тебе пять потрясающих историй и о которой в моем мире, – он печально улыбнулся, – не помнит никто. Она родила мне сына. Моего первого. Ее третьего. Раньше она была замужем за охотником, но это совсем другая история. Моего сына назвали Скатах. Вот это перо, рыжее, отмечает год его рождения. Перо орла, сидевшего на дубе; его я увидел первым, когда Скатах открыл рот и заявил о себе миру. Я назвал его по дубу, не по орлу. Понимаешь? Кое-что никогда не изменяется. Мы всегда называем по моменту рождения. Как Мортен…
На языке тутханахов «внезапный полет птиц».
– А если бы ты увидел задыхающегося волка? – спросила она. Старая шутка тутханахов, и Уин понимающе улыбнулся.
– Родившись, ты изменяешь мир, – просто ответил он. – Я всегда считал, что родители должны называть ребенка по первой изменившейся вещи, которую увидят. Очень элегантный обычай.
Он взглянул на дочь:
– В моем мире призраков мы выбираем имена из книг. И многие люди имеют одинаковые имена.
Мортен подумала, что это приводит к большой путанице.
Уин опять посмотрел на посох:
– Вот эти двенадцать белых перьев означают мои двенадцать лет с амбориосканти, двенадцать лет со Скатахом. Черное перо указывает на год, когда он уехал; он хотел узнать, действительно ли его настоящее сердце лежит в мире за лесом. Как и ты, он был наполовину человеком, наполовину лесом.
Он заколебался, от беспокойства. Мортен глядела на него, но в ее глазах не горела страсть к приключениям, которую он видел у Скатаха. Возможно, она останется в этом мире. Возможно, ей и не нужно знать, к какому миру она принадлежит…
– Вот эти перья – мое время у тутханахов, – продолжал он. – Это журавлиное серое – ты родилась. Всего двадцать четыре пера; двадцать четыре года. Мне уже семьдесят четыре… но пятьдесят из них я прожил в стране призраков, в теневом мире.
– В мире призраков у тебя есть дочь, Энни, – весело сказала Мортен. – В стране, которая называется Оксфорд. Видишь? Я помню!
Уин посмотрел на угасающий огонь:
– Мне не хватает ее. Я часто думаю о ней. Бедная Энни… несчастная, по множеству причин. Я часто спрашиваю себя, как она живет сейчас?
– Возможно, она повстречала Скатаха. Возможно, он сумел найти ее.
– Возможно.
Мортен коснулась рыжего и серого перьев, отмечавших рождение Скатаха и ее:
– А Тиг? Для Тига нет пера?
– Вот это, – сказал Уин-райятук и коснулся пера за два года до рождения Мортен. Белого, как остальные.
– Это не перо рождения.
– Мать Тига – Лес. Он вышел из леса намного более древнего, чем тот, в котором ты охотишься. Это тот самый лес, о котором я тебе рассказывал вчера. Он находится здесь. – Уин постучал себя по голове. – Он очень стар, выглядит как сеть и дрожит как береза на ветру; он говорит и поет. Чем-то он похож на молнию. Ты видела молнию, верно? Она ударяет вниз, в лес – но здесь, в этом лесу, – он опять постучал себя по голове, – огонь бьет все время, он полон огня. Огонь зажигает лес вокруг себя, лес дымится, образует кости, мясо и душу; вот так родился Тиг. Он встал с мокрой глины, облепленный гнилыми листьями… но он вышел из леса, находящегося в голове его отца.
– А я вышла из живота матери, – сказала Мортен.
– Да. Ты – да. Но твоя мать… и весь ее клан… они вышли из леса, родились из огня человека вроде меня, который прошел по берегу реки много лет назад. Здесь он остановился… и уснул. И создал сон.
Уин видел, что Мортен еще не до конца поняла концепцию, хотя он несколько раз рассказывал ей о природе мифаго. Но если бы она была чистокровным мифаго, то не сумела бы даже разговаривать на эту тему.
Он встал и вырвал желтое перо из воротника своего плаща. Мортен тоже встала и подобрала мешочек с порцией рыбы. И печально поглядела на него, как если бы знала, что он скажет.
– Ты должна идти в водяной дом и укрыться там, вместе с женщинами. Тебе давно пора туда, но у меня есть и другая причина, чтобы отослать тебя именно сейчас. Скоген напряженно думает о домике мертвых – вот почему около него все меняется – и тебе опасно оставаться так близко от меня. Если скоген действительно тот, о ком я думаю, он узнает о тебе. Я не хочу, чтобы ты изменилась, но этот лес в твоей крови, а он может влиять на лес.
– Неужели скоген – мой сводный брат?
– Да, я полностью уверен в этом. Мой сын возвращается. И, как мне кажется, он очень зол…
Он приложил желтое перо к концу посоха и примотал его высушенными кишками.
– Быть может, последнее перо на посохе. Пожалуйста, когда станешь Мортен-иньятук, возьми его и отметь им первый свой год. Обещаешь?
– Обещаю, – сказала девочка и посмотрела на сверток в своей руке.

 

Скоген близко. Очень близко. Он может появиться в любое мгновение.
Уин-райятук опять осмотрел тотемные деревья на холме мертвых и обнаружил, что они почернели и начали гнить, даже Тень-невидимого-леса, из которого еще недавно торчали новые ветви. Сейчас дерево умерло.
Для человека, который, несмотря на свой интеллект, понимал путь шамана, отсюда следовало два вывода: во-первых, источник контакта, ожививший Тень-невидимого-леса, так близко, что видимые знаки его приближения перестали появляться. Во-вторых, появилась новая магия. Магия Тига. И магия райятука тает, как в сказке.
Новая система символов, порожденная бессознательной силой некоторых личностей в общине… новая магия, вышедшая из древнего пласта сознания, который был тутханахами.
Уин знал, что такие внезапные изменения в вере и понимании уже происходили в истории; менялись концепции собственного «я», самоидентификация, понимание природы, концепция загробной жизни и даже смысл, вкладываемый в слово «концепция». И все эти эволюции мысли начинались с детей, с нового поколения; их символом становился один ребенок: одаренный, талантливый, святой…
Таким и был Тиг. Этот странный жестокий ребенок – Тиг-никогда-не-коснется-женщины, никогда-не-коснется-земли, – создаст новую культуру, новое представление о загробной жизни, которое останется в умах людей на две тысячи лет.
Тиг организует строительство больших земляных могил; он по-своему интерпретирует случайные символы из среднего каменного века и положит начало преобразованию их в стройную систему резьбы по камню и дереву. Он просто ответит на внезапное изменение связи между человеческим сознанием и его подсознанием. Но для Ирландии и Западной Европы, за четыре тысячи лет до нашей эры, таким образом заговорит потусторонний мир, заговорит громким голосом, и возникнет более упорядоченная система поклонения природе, в большой степени основанная на предвидении.
И все это начнет Тиг.
Конечно, такой ребенок никогда не существовал, никогда его не рожала мать. Он был мифом, интерпретацией, принадлежащей к более поздней эпохе. Жизнь Тига, его жестокость, пожирание призраков – все они обязаны своим существованием воображению тех, кто яростно пытался понять, как возникла новая система веры и поклонения.
Но Тиг жил так же по-настоящему, как и любой другой ребенок. Как все человечество.
Он был создан из архетипа.
Он был силой.
А сейчас он стал сильнее, чем Уин-райятук, потому что действовал согласно легенде: он столкнулся со стражем старого дома костей и грозил съесть его голову. Шаману оставалось только бежать из страны. Тиг погонится за ним и убьет его; потом вернется и призовет силы земли. И весь клан, каждый мужчина, женщина и ребенок, погрузится в земляную могилу и восстанет обновленным. Только сам Тиг избежит погребения; он будет помнить истории клана, станет их памятью. Вот почему он высасывает воспоминания из костей мертвых. Он расскажет эти истории, тоже обновленные, вновь родившимся тутханахам, и они начнут строить первые большие могилы и в первый раз пообщаются с предками.
Когда все это произойдет, юношу по имени Тиг насадят на острый камень и стервятник съест его глаза, язык и сердце и будет сидеть на нем, пока душа Тига не убежит из тела.
Тем не менее Тиг останется живым, уйдет от своего народа и будет жить, безглазый, безъязыкий, бессердечный и бездушный, живое напоминание клану об их предательстве.
Хотя и это не самая ранняя форма мифа…
Однако Уин-райятук считал, что неплохо бы сохранить свою голову, так хорошо сидевшую на плечах, хотя она и была, конечно, лакомым кусочком для Тига. Но он никак не мог уйти, пока не появится скоген. Потому что скоген был его сыном и он не видел мальчика уже десять лет.
Да, Тиг близок к тому, чтобы овладеть миром тутханахов, но сейчас он набивает себе рот в домике мертвых.
«Еще есть время, – подумал Уин. – Я могу позволить себе подождать несколько дней. Мортен позаботится обо мне».
Он принял решение. Следующие несколько шагов были просты. Подойдя к поселению тутханахов, он остановился в воротах и какое-то время наблюдал за хаосом: люди бежали, разговаривали, рубили, поддерживали огонь, крыли соломой, мыли и безостановочно кричали. Его заметили, и на какое-то время наступила относительная тишина; только тявкали щенки и пищали цыплята. Мортен играла с девочкой своего возраста. Она посмотрела на отца, поймала его взгляд, но в остальном не выразила ни заинтересованности, ни озабоченности.
Уин-райятук вбил посох в землю и покачал им направо и налево, зарывая его поглубже. Из длинного дома вышла Старая-женщина-которая-поет-реке. Ее поддерживал сын, самый старый мужчина в поселении, такой же седой и морщинистый, как Уин, хотя и был лет на двадцать моложе. За ними шли другие женщины и Джикъяр – Первый-боров-лета – со своим посохом, украшенным клыками вепря, и пугающим взглядом охотника; он устал ждать времени, когда можно будет пустить в ход свою охотничью магию.
Старая-женщина-которая-поет-реке подошла к Уину и взяла шамана за руку:
– Почему ты это делаешь?
– Я вам больше не нужен.
– Но кто защитит домик мертвых? Кто будет петь солнцу? Кто бросит вызов луне? Кто поможет мне петь реке?
– Слушайте голос молодого человека, – сказал Уин. – Он не коснется женщины. Он не коснется земли…
– Тиг?
– Тиг. Он явится среди вас и принесет народу новый голос.
– Мы – тоже твой народ.
– Уже нет, – ответил Уин. – Я пришел снаружи. Я должен вернуться наружу.
Старая женщина отступила, коснувшись глаз – знак великого уважения. Остальные тутханахи поступили так же, даже Первый-боров-лета.
Уин-райятук развязал свой плащ из перьев и повесил на магический посох. Ветер ухватился за воротник, желтые перья встали дыбом, как будто от беспокойства.
Он сорвал с себя грубую тунику и скинул сапоги. Совершенно голый, он вышел за частокол и пошел прочь от общины, от вечно глядящих на него глаз десяти тотемов, от своей жизни.
Лишенный силы, изгнанник, он остался один в мире, действующем по законам сна, и пошел к реке, в то самое место, где мертвые прощались с водой и начинали свой долгий мистический путь в Лавондисс. В то самое место, где он так часто танцевал, пока Старая-женщина-которая-поет-реке пела свои странные напевы, заставляя элементалей метаться и кружиться.
Здесь он сел и пять дней не пил, не ел и не спал.
Из обломанной ветки ольхи он сделал посох. И плащ из листьев. Каждый день он мылся в воде, облегчался, когда чувствовал необходимость, очищался. И никогда не пил.
И став пустым, до головокружения, он ощутил, насколько близко скоген.
Он пел приближающейся силе. Он пел своему сыну. Он танцевал кругами, когда луна могла видеть его. Он вспомнил все ритуалы призыва; и он ухитрялся жить в месте мертвых, несмотря на всю магию мальчика. Он был последним из призраков, последней костью, в которой еще оставалась сила. Хотя однажды новый шаман съест даже скелет Мортен.
Но не его. Не Уина. Никогда. Его призрак имел привкус мертвого места, которое называется Англией. Для этого мальчика, Тига, оно не имеет значения. Оно помешает его силе…
Уин-райятук танцевал. И пел.
Вечером пятого дня на дальнем берегу поляны внезапно взлетели птицы. Он перестал танцевать и уставился на лес в поисках тайного движения, которое его острые глаза сумеют увидеть, а острые уши – услышать. Кто-то или что-то двигалось среди деревьев. Он подобрал свой ольховый посох, сделал медленный круг, оглядывая сумеречную поляну, и опять поглядел в сторону птичьего переполоха.
И пошел в темноту, с тревогой и волнением. Там стояла фигура, высокая, одетая в меха; она ждала его…
Он ударил основанием танцующего-с-рекой-посоха по камню:
– Выходи. Я знаю, кто ты. И очень скоро ты меня узнаешь…
Подлесок дрогнул. Фигура задвигалась, вышла на свет и внимательно поглядела на него. Уин-райятук почувствовал, как его ноги ослабели, но он заставил себя не упасть.
Перед ним стояла женщина. Высокая, с длинными льняными волосами, дикая.
Широко расставленные темные глаза глядели на него слишком пристально. Очень привлекательное лицо, замечательное теплотой и болью, которые она молча передавала человеку, стоявшему перед ней. По ее левой щеке бежал старый шрам, белый и выпуклый, портивший лицо; такие уродства Уин-райятук связывал с мифаго. Призрак, властный и потрясающий, в буквальном смысле слова: от нее шел запах частично женский, частично лошадиный – она скакала верхом много недель. Земля и пот пропитали меха, в которые она завернулась; животный жир еще не исчез с ее кожи и гнил. Значит, она не охотник.
Под левой рукой она держала узел из волчьей шкуры, через плечо были переброшены маски, связанные по двое: маски из коры, очень старые и гниющие. Их мертвые лица постукивали, когда она двигалась; пустые глаза и пустые рты напомнили Уину вырезанные на камне головы, которые он видел во время долгого путешествия сюда, в место покоя.
Он тотчас же понял, кто она. И узнал черты тех двух масок, которых мог видеть. Те же самые лица глядели на него с мертвых деревьев холма смерти.
– Ты Уинн-Джонс? – внезапно спросило привидение, и человек отшатнулся, не ожидая услышать свое тайное имя. Он очень давно не слышал его, и оно показалось чужим, из другой жизни, другого мира.
– Я Уин-райятук, – прошептал он, качаясь на ногах; голова кружилась, от голода и потрясения. Где же его сын? Он был уверен, что новоприбывший – его сын: скоген, который ищет его.
– Я искала тебя, – сказала женщина. Внезапно она стала смертельно бледной, очень усталой; глаза погасли, как если бы она успокоилась. – Я облазила весь лес. Я провела здесь слишком много лет. Слава богу, наконец-то я нашла тебя…
– Я не… – пробормотал Уин, понимая, что он слишком ослаб и тело больше не слушается его. – Я не понимаю…
Он почувствовал, как ноги начали гнуться. Он слишком уверил себя, что домой идет его сын. Кто эта женщина? Что она несет с собой? Откуда она знает о нем? Как она узнала о масках?
Внезапно в ее глазах появился страх. Он услышал шаги у реки. И тяжелое дыхание. Уин обернулся.
Тиг пошатнулся, потом выпрямился. Быстрое движение. А потом каменный молоток, который он бросил в отца, ударил Уина в лицо и бросил на землю; сознание начало покидать его, в момент боли и потери…
Странная женщина зло закричала.
Тиг радостно заорал.
Вода яростно брызнула; мальчик бежал к своей первой жертве.
Уин попытался сесть, но тело не послушалось. Он чувствовал запах собственной крови, попробовал ее на язык; она начала заливать глаза. На лицо опустилось летнее тепло и стало быстро распространяться. Лиственный полог над ним закружился; дикий танец, танец смерти.
Тиг шагнул к нему. Свет сумерек сверкнул на белой кости, нож вонзился в податливую плоть. Боль ударила, потом исчезла. Мальчик дико пилил еще живую голову. Его эльфийские глаза, казалось, говорили: «Я хочу съесть тебя. Высосать твои странные сны…»
Мгновением позже Тиг завизжал, как побитая собака. Его вздернули на ноги. Женщина крепко держала его, схватив запястье руки с костяным ножом. Нежная пара рук – не Тига! – приподняла голову Уина; пальцы ощупали глубокую рану.
– Мне нужна игла. Любая. Рыбья кость. Все, что угодно…
Он знал этот голос. Мужчина, который держал его, наклонился и прошептал:
– Это была долгая охота. Ты – лукавый, вечно ускользающий зверь. Но сейчас я тебя поймал…
Уин-райятук больше не боялся; он погружался в сны о мире. И услышал последнее слово, наполнившее его радостью.
– Отец…
Назад: Зоны Призраков
Дальше: Внезапный Полет Птиц