1. «Пьюти-фьють»
Душно. Влажно. Ленивые предрассветные лучики стучат в окно. На кровати под тяжелым пологом москитной сетки – пот, и усталость, и сон без отдыха.
Жаркая, жаркая ночь, на смену которой придет иссушающий день.
Кошмары сменяют друг друга, пляшут в дрожащей полутьме. Многоногая стальная тварь с клешнями и человеческим лицом. Бритый наголо тип в инвалидной коляске. Клешни щелкают, глаз типа дергается.
Высота, и падение, и страх…
Душно. Дурно. Кондиционер еле дышит.
…Меня разбудил звук. И впрямь стучатся. Увы, не лучики. Марево дурных снов подернулось пеленой, уступило место кошмару наяву, к которому я уже начал привыкать.
Стук повторился. Я поднялся, нашарил впотьмах сигареты и зажигалку. Распустился за последние полтора года. Грешен. Вот завалю физподготовку на следующей аттестации в Конторе – интересно, как Старик запоет? Впрочем, известно. Уж в отставку не отправит. Скорее сошлет в тренировочный лагерь к десантуре. На должность мишени.
Шутка вышла горькой. Почти как дым. Затянувшись, подошел к окну и впустил незваного гостя.
Отрубленная черная голова негра о двух крылышках впорхнула в помещение и зачастила, потешно шевеля толстыми губами. Захотелось проблеваться.
– Третьему секретарю немедля прибыть к послу. Третьему секретарю немедля… – Выстрел прервал омерзительную скороговорку.
Не-на-ви-жу. А с игольником я не расстаюсь даже во сне. Хотя тут толку от него мало.
Тихое шипение выстрела сливается с треском.
Обломки композита и микросхем пеплом опали на пол.
Все равно мерзко.
Я уныло посмотрел в окно. Иссушенная земля посольского патио. Пирамидальные башни связи и высотки на горизонте.
По ощущениям: край Ойкумены. Зловредная чужая планета; странная жизнь; десять тысяч парсеков от цивилизации…
Если бы! Все это здесь, на Земле, в жалких двух часах лета от столицы.
Южная Америка. Клочок земли размером с почтовую марку где-то между Аргентиной и Парагваем. За последние тридцать лет на нем сменилось четыре империи, пять диктатур и две демократии.
Основные продукты экспорта – болотная лихорадка, мате и немного ананасов.
Население? Заносчивые аристократы; навечно измученные нищетой и безысходностью обитатели баррио, у тех и других machismo прет изо всех щелей, захлебнуться можно…
Историческая справка – основан век назад политическими беженцами из Мексики, читай – потомками молодчиков из наркокартелей. В те времена Интерпол крепко прихватил ребятушек за жабры на их исторической родине. Союз южноамериканских наций выделил беглецам землю на берегах Параны, на аргентино-парагвайской границе, и, полагаю, успел об этом пожалеть не раз и не два.
В культурном плане – не замечен.
Как, милостивые государи, я спрашиваю – как это терпят посольские? Мне хватило полутора лет, чтобы почти всерьез начать рассматривать вариант самоубийства.
Ну, не на самом деле. Но, скажем, монашеское служение и многомесячный запой внезапно приобрели странную неизбывную привлекательность.
Впрочем, это лирика.
Принял душ. Остановился у шкафа с одеждой, терзаясь муками выбора. В какой-то степени шмотки остались единственной доступной мне формой протеста против местного бардака.
К сожалению, сам климат был против.
Строгие черные сюртуки – никакого сравнения с блестящей цыганщиной местных щеголей – размокали от вечной влаги в воздухе и становились какими-то разухабисто-бесформенными. Да и носить их под жарящим солнцем сущая мука.
Галстуки выцветали или, наоборот, приобретали кислотные, вовсе не предусмотренные портным оттенки.
Стрелки на брюках по остроте могли соперничать разве что с моим чувством юмора.
Балаган, господа мои, форменный и окончательный!
…Кое-как одевшись, распахнул дверь в коридор – и тут же налетел на Терезу, чье шоколадное лицо мгновенно приняло выражение, свойственное скорее побитой собаке, нежели грозе всей дипмиссии.
Как-никак, уборщица в жилом корпусе – главный человек!
…Даже уборщиц мы нанимали из местных; бюджет посольства способен был вызвать слезы жалости у иного русского нищего.
Авенида-де-лос-Муэртос. Карликовое государство, называвшееся по главной улице столицы, одноименной с этой самой улицей, поскольку еще сорок лет назад больше никаких улиц в округе не наблюдалось. Да и она в те времена скорее напоминала направление, нежели дорогу.
Пыльный чулан Вселенной. Абсолютно не нужный – никому и ни за чем.
В чулан складывают рухлядь, которую и выбросить жалко, и мешает. Нравится ощущать себя такой рухлядью в неполные тридцать, господин штаб-ротмистр?
– Сеньор секретарь, – Тереза вечно называла всех по должностям, будто это придавало какой-то особый вес ее словам, – опять? Сеньор посол будет ругаться. Он будет очень ругаться.
Ну да, будет. Уважение к обычаям аборигенов. Самобытные культы, тьфу, культуры. Летающие отрубленные головы, выполненные под рожи ныне покойных повстанцев – подарок местного царька. Тьфу. Дикость какая.
Местная техника, туземный персонал, пусть и трижды проверенные… «Сеньор посол» явно не занимал свою голову вопросами безопасности – и не давал мне занимать ими мою, за что, в общем-то, мне по идее платили неплохие деньги. По крайней мере, если в ведомости я все еще числился «сеньором третьим секретарем», а не, к примеру, котом.
Бардак.
Полагаю, человек, незнакомый с господином послом, мог посчитать его излишне увлеченным. Я прекрасно знал, что он обыкновенное ископаемое, сосланное на доживание туда, где у Российской империи не было особых интересов.
Я развел руками. Тереза только рукой махнула. Интернациональные жесты. Великая вещь.
И вот, я оказался на улице. Подмигнул горгулье с черепом вместо башки под крышей. Туземная эстетика. Невольно привыкаешь. Очень невольно и очень неохотно.
Поспешил по комплексу к главному зданию.
Пожалуй, тут бы не было так отвратительно, если бы не одно ма-а-аленькое обстоятельство. «Транспортый коллапс» называется. В конце концов, лету до столицы из любой точки шарика – не больше двух часов на каком угодно корыте, способном на суборбитальный полет. Хоть на десантном боте.
Увы, у нас не было десантного бота.
…Года три назад неким светлым головам из европейских ученых, чтоб им в аду икалось, показалось замечательной идеей поместить человеческую память и самосознание в компьютер.
То, что копирование уничтожало исходник, не слишком смутило бравых искателей технологической сингулярности.
В конце концов, это так стерильно звучало, казалось таким мелким, таким незначительным по сравнению с открывшимися перспективами. Как же, мелкое, гаденькое бессмертие на Земле!
Гниющие трупы с выпотрошенными черепами выглядели совсем не стерильно. А бессмертие – если можно считать это таковым – получала всего лишь свихнувшаяся программа ИИ. Копирование не есть перенос.
В общем, как это обычно и бывает с идеалистами, – все обернулось бойней.
Пьюти-фьють, как было написано в старой глупой книжке. Пьюти-фьють.
Нет, ученые изначально собирались проделать все на сугубо добровольных началах.
Минус добровольцев как явления заключается в том, что людям, да и, как выяснилось, нелюди, свойственно этих самых добровольцев назначать из числа ничего не подозревающих сограждан.
С другой стороны, могло быть хуже.
Так или иначе, кризис удалось разрешить.
Компьютеры, уверенные, что они постчеловеки, растворились в Пустоте за пределами человеческих владений и обещали не возвращаться.
Слава богу!
Минус заключался в том, что Земля в итоге не досчиталась доброй четверти населения. Нашей империи повезло: тем, кто знает, что живет вечно, не нужны подделки под бессмертие, так что мы потеряли немногих.
Другие страны редко могли похвастать подобным. Вычеркни каждого четвертого – и казалось бы, ничего особенного не произойдет.
Ан нет. Государства рушились. Прерывались технологические цепочки. Кое-где воцарялся хаос.
России и тут выпала удача. Или не выпала – как посмотреть. Взятый первым императором курс на создание дублирующей экономической системы не подвел.
Да, бразильские аэрокары и французские сыры были лучшими – но когда те исчезли, нашлось чем их с горем пополам заменить.
Техника, лекарства, пища… Все это имелось, пусть и не в достатке. И в этом-то и заключалась беда.
Жадных богачей никто не любит. Мотов не любят втройне.
Требовался баланс – и империя задыхалась, отправляя гуманитарные миссии, вводя миротворческие контингенты и пытаясь кое-как встать на ноги без толкового импорта.
А ведь были еще колонии и научные базы в Солнечной, не способные существовать без грузов из метрополии, был Тритон – первый и единственный аванпост человечества за пределами родной системы…
В общем, забот оказалось по горло.
И ежедневные визиты на чай в столицу превратились сначала в непозволительное транжирство, а чуть позже – в несмешную шутку. Мало реакторного топлива. Мало машин и еще меньше полных экипажей – пусть все купеческие ладьи мобилизованы вместе с командами.
Мы вернулись в двадцать первый век, когда путь из некоторых уголков шарика занимал недели.
…Посол сидел за тяжелым столом и сосредоточенно пыхтел, накручивая себя. Толстые пальцы сжимались в воздухе, будто он кого-то душил. Отчего-то имелось у меня подозрение, кого именно.
– Трифонович, не кипятись, взорвешься, – нежно посоветовал я, усаживаясь в кресло безо всяких приглашений. – Сколько раз предупреждать? Хочешь, чтоб твоя пакость была целой, – не подпускай ее ко мне.
– Что вы себе позволяете? – зарычал он. – Милостивый государь, я требую объяснений! Вы понимаете, как могут пострадать дипломатические отношения, если весть об уничтожении подарка дойдет до деспота…
– Тсс, – посоветовал нежно. – Тсс. Что я говорил? Взорвались. И кто же вам после этого скажет, что я не говорил? Стоять! Хотите объяснений – получите. Мы православные. Если местные потомки мексиканцев неровно дышат к Санта Муэрте, Святой Смерти, то это сугубо их проблемы. Ну, опосредованно наши. Поскольку нам должно просвещать их, а не перенимать заблуждения. Это доступно?
– Но деспот… Он же расстроится… – Он был до смешного расстроен, этот шестидесятилетний мальчишка. – Как же так, господин третий секретарь?
Мне стало его жалко.
– Послушайте, Александр Трифонович, успокойтесь. То есть наоборот. Включите свой пыл. Ананасы для столицы сами себя не вывезут, так что… – Я вгляделся в полыхнувшие яростью глаза. – Вот так правильно. Вижу, вам стало интересно, что же за протекция такая у этого мальчишки, что он с ходу вскочил на серьезную должность, да еще хамит вам в лицо; прикроет ли она, если вы всерьез вознамеритесь его угомонить?
– Признаюсь честно, Сергей Афанасьевич, меня это действительно интересует. – В снулых глазах блеснуло что-то хищное. Так бывает, когда престарелый охотничий пес, растерявший нюх, пытается встать на след.
Все-таки Александр Трифонович действительно был непрост. Но слишком, слишком осторожен.
– Так вот, на мою протекцию, Александр Трифонович, вас не хватит. Но скажу честно, никому не пожелаю, особенно человеку с вашим сердцем, заработать подобную… привилегию так, как пришлось мне.
– Ну уж? – Охотничий огонек в глазах усилился.
– Помните башни, что строили нелюди? Те, что в результате оказались их космическими кораблями? Я был в штурмовой группе, что проникла в одну из них, – совершенная правда, пусть и не вся. – Сугубо между нами, понимаете?
Секрет небольшой. Зато причастность к тайнам Имперской Безопасности бодрит всех.
Результата добился. Огонь в глазах сожрал пепел, вынырнул из-под углей.
– Неплохо сыграно, – улыбнулся Александр Трифонович как-то стыдливо. – Но над паузами и лексиконом надо поработать. Вы хамите, будто на сцене красуетесь.
Такие сценки происходили регулярно, чуть не через день. Грехи наши тяжкие! Высокое начальство следовало регулярно пинать, чтоб оно зашевелилось.
Хмыкнул, представив, как пинаю Старика – боярина Владимира Конрадовича Шталя, главу Имперской Безопасности, моего настоящего командира. Ноги недосчитаться можно.
– Вопрос с отрубленными головами закрыт?
– Закрыт. Хотя Дрендо действительно затаит злобу. Не следовало…
– Не слушать меня. Увижу еще одну – расстреляю к чертям.
– А вы ведь не рисовались, – вдруг понял «сеньор посол». – Вы там были. Говорят, это удалось только одной из групп. Казакам и какому-то бесу, простите, сотруднику Имперской Безопасности, на Тритоне.
Впервые за полтора года я увидел неподдельный интерес на его слабом, все-таки слишком слабом лице.
– Каково это? Говорят, там была бойня?
– Пьюти-фьють. Знаете, есть старая книжка? «Бойня номер пять»? Так вот, там говорится что-то в духе того, что после бойни остаются лишь птицы, а что они могут сказать? «Пьюти-фьють» – и только. Так вот: пьюти-фьють, Александр Трифонович. Если мы закончили на этом обсуждать бойни, и головы, и туземные нравы… Вы хотели меня видеть?
– Ну, коли так, вас, пожалуй, не удивишь тем, что нас с вами хотят видеть в столице. Меня – в МИДе, вас – в вашей конторе.
– Прелестно. Когда аэромоб? – Я представил чуть не сутки сидения в тихоходной машине и мысленно застонал.
– Аэромоба не будет.
– Корабль и маглев? Совсем прекрасно.
– Да нет… Меня поставили в известность, что… да вот, собственно.
…Звук двигателей прорезал влажный зной ножом. Заткнулись гитары уличных музыкантов, что днем и ночью терзали слух обитателей города. Я с радостью опознал рев двигателей суборбитального челнока позапрошлого поколения.
Жизнь вдруг показалась прекрасной.
