– Привет. Как дьела? Сколько врэма? Кагда вирношса?

– Чао, напарница. Какие еще слова выучила?

Челестиной улыбке не было предела.

– Хорошо?

– Хорошо!

Мы оба не сдержались, руки раскинулись, и тела радостно встретились. Губы, что сначала помчались навстречу, в последний момент разминулись, и мы прижались щеками. Нина умиленно покачала головой.

– Голубки. Может, сегодня здесь переночуете? Могу постелить себе на кухне.

– Спасибо, Нина, как-нибудь в другой раз. Нам пора. Челеста, одевайся, уходим.

Перевода не требовалось, все сказали глаза и жесты.

– Хорошо.

Кудрявая пуля умчалась собираться.

– А я очень много узнала об итальянской культуре изнутри, – сообщила Нина. Ее голос старался звенеть, как в былые времена, но грусть в глазах выдавала истинное настроение. – Ты знаешь, что утка-то, оказывается, говорит «ква-ква», а лягушка «кра-кра»? Челеста мне открыла глаза на многое, что прочно вошло в быт и в принципе не представлялось другим. Макароны, например, она считает первым блюдом. Воду для чая не кипятит, а подогревает в микроволновке. Без микроволновки она вообще жизни не представляет. Маниакально выключает свет по всей квартире. Салат ест после основного блюда. Пирожное чаем не запивает, принимает поочередно: съела – запила. В ванной ей очень не хватает окна. Разувается только когда скажут, а ей самой при входе в квартиру в голову не придет. При знакомстве бросается целоваться. Когда разговаривает – мощно размахивает руками, а уж когда нервничает – прощайте, люстры. Еще она не понимает, зачем на шинах многих машин рисуют яркие ряды точек. Я так и не смогла объяснить, что такое шипы, хотя очень старалась.

Когда обсуждаемая персона вышла полностью укомплектованной для дальних путешествий, и мы встали в дверях, плечи хозяйки опустились.

– Олег, – протянула она с внезапной хрипотцой. – Не забывай. Заходи.

– Не обещаю, – честно признался я. – Но не забуду – это точно.

Взятая под руку подружка сделала первый шаг к двери, тут Нина ударила себя по лбу и опять унеслась на кухню. Что-то зашуршало-загремело, и она вернулась с пакетом продуктов – разных фруктов, сгущенки…

– Возьмите. – Тяжелый сверток был насильно вручен в мои руки, возражения не принимались. – Девочке в подарок.

Мы отбыли.

– Челеста, – сказал я, когда оба сели на обычные места: капитан в капитанское кресло, а юнга на краешек кровати. Корабль взмывал ввысь. – Прости меня, дурака. Я долго тебя мучил. И сам мучился. Мне хорошо с тобой…

– Хорошо?

Меня пронзил жалобный взгляд. Понимающий ли? Вряд ли.

– Хорошо. А без тебя плохо. Я думаю о тебе. Я скучаю по тебе, когда тебя нет рядом. Как думаешь, что это значит?

Челеста очень старалась понять, просто до слез.

– Сэй буоно, Ольф. Пьено ди бонита. Ле буони ациони нон ванни май пердуто. Сперо ке нон иницио ди мандарми а каза?*

*(Ты очень хороший, Ольф. Полон доброты. Добрые дела никогда не пропадут. Надеюсь, ты не собираешься отослать меня домой?)

– Теперь все будет по-другому. Я хочу по-настоящему дарить радость, не кусочками, где шаг вперед и два назад. Я оставляю прошлое в прошлом.

– Перке сэй танто сэрио, ке сучессо?*

*(Почему ты такой серьезный, что случилось?)

– Больше никаких дел и опасных отлучек. Мир подарил мне золото, а я цепляюсь за медяк. Ну не придурок ли? Гори все синим пламенем. Отныне есть только мы и мир. Хорошо?

– Хорошо! Ке пеккато ке нон каписко ньентэ.*

*(Как жаль, что я ничего не понимаю)

Вот и поговорили.

– Гляди. Что-нибудь узнаешь? Для тебя это место должно быть символичным.

Внизу проявилась цель путешествия. С высоты она напоминала серого краба в желтых песках. Еще минута, и корабль поплыл над старой частью очень старого города. Пусть старого не в реальности, но в мифах. Каждый верит, во что хочет. У Челесты на груди крестик, она должна верить.

– Комэ си кьяма ла читта? Зэ нейм ту зе сити.*

      *(Как называется этот город? Имя города)

– Мастер называл его Ершалаим. Город мира. Собственно слово Иерусалим так и переводится. На иврите – Йерушала. Он же Шалем, Иевус, Сион, Ир Давид, Элия Капиталина… А если брать чистые факты, то просто арабская деревенька Эль Кудс, где даже Наполеон в Египетском походе не разглядел былой мировой столицы. Такое решение приняли много позже по политическим соображениям, а городом мира до назначения на эту должность Эль Кудса являлся Константинополь, он же Стамбул, по-турецки – Истамбул. Кстати, название с турецкого не переводится, знакомый по турбизнесу турок рассказывал, что это старинное слово, а его значение утеряно. Ну, утеряно так утеряно, ничего не попишешь. Зато Истанполис легко переводится с греческого – просто Новгород. Запутанная история, не находишь?

Все это Свете вывалить бы, когда она Иерусалим вспоминала. Но там мне русским же языком тоже таких версий и эмоций в ответ набросают, что потом век не отмоешься. А здесь – красота: слушает умница, кивает, даже, кажется, что-то понимать начинает.

– Джерусалеммэ?!

Следующие пару часов я носился за Челестой как угорелый. Для меня это был просто старинный город, переполненный мифами, как Москва машинами пятничным вечером. Девушка видела иное. Здесь все дышало историей, святостью и духовностью. Центр трех мировых религий. Кажется, я угадал с выбором города.

Глядя, как напарница мечется в своем молниевом платьице по пыльным камням, я пытался построить дальнейший день. Не давало покоя вчерашнее с ней сумасбродство. Сможем ли сегодня тоже почувствовать себя на одной волне?

Храмовая гора оказалась вовсе не горой, как, впрочем, и Голгофа. Зато вход в ад понравился – под боком, чтоб далеко не ходить. В общем, не испытывая никакого пиетета, я больше кривился, чем восхищался, и чтобы не огорчать спутницу критическим настроем, сосредоточился на безопасности путешествия.

Мои усилия не пропали даром, с нами ничего не случилось. По дороге обратно к замаскированной стоянке Челеста вся искрутилась, словно подхватила чесотку, руки лезли за спину через верх и низ, тело вертелось.

– Довэ андьямо адессо?*

*(Куда теперь?)

Обернувшись к ней, я обомлел: решив сделать мне приятно или себе прохладно, каждую молнию платья спутница оставила наполовину открытой, отчего платье превратилось в нечто ажурное и эфемерное. Множество разрезов жгли взгляд. Челеста довольно улыбалась.

– Быстрее домой, пока никто не увидел!

Наши руки сцепились, мы побежали. Корабль принял нас в объятия – прокопченных и пропесоченных, вымотанных до нитки. Так казалось. Но я знал средство от усталости, называется оно – море. И не надо лететь в далекие дали, до Мертвого моря всего тридцать пять километров, даже автопилот не понадобится – за минуту доберемся в ручном режиме.

– Переодевайся. – Я указал на кладовку, затем на изумительную синюю гладь под нами.

– Андьямо а уна пьяджа?*

*(Пойдем на пляж?)

Судя по всему, Челеста поняла все правильно, она переоблачилась в самодельное бикини, а мои сатиновые семейники в полосочку вдруг вызвали отторжение.

– Но. – Челеста отрицательно трясла головой. – Прендерло!*

*(Нет. Возьми это)

Ого. У Нины она времени зря не теряла – мне были торжественно вручены плавки ручной работы.

– Хорошо?

– Хорошо, Челеста. Спасибо.

Девичьей улыбкой можно было освещать улицы.

Нас вынесло на прибрежные валуны. Да, увы, не песочек. И не из-за того, что мы искали место понезаметнее, вход в воду здесь везде только по покрытым солью огромным камням. Если таковой вход вообще имеется.

– Ну?!

Бултых! Два тела погрузились в невероятно соленую воду.

Мои новые плавки не намного превосходили замещенный элемент одежды, Челеста перестаралась с размером. Если хотела польстить – спасибо, но вода наполняла конструкцию, и та стремительно сползала с поясницы на бедра. Когда греб, это мешало, Челеста постоянно обгоняла. Ну, пусть хоть ребенок порадуется. Может, для того и подарила.

Морем Мертвое море можно назвать условно, оно маленькое, зато настолько соленое, что на воде не надо держаться, она держит сама.

– А теперь… – Я зачерпнул у берега ил. – Делай так!

Глаза Челесты выпучились, но быстро пришло понимание. Девушка стала превращаться в такого же черного чертика.

– Это целебная грязь из Иордана, она… ах ты, негодница!

Устав мазаться сама, озорница перенесла активные действия на меня. Я ответил тем же. Со стороны это напоминало борьбу, в которой если что побеждает, то только веселье. Отныне никто не докажет мне, что соль и грязь – это не здорово.

Когда мы дрались за камеру под деревом каури, настрой был другой. Тогда у борьбы была цель. Сейчас совместное елозенье в грязи доставляло несравненное удовольствие, его не хотелось прекращать. И мы не прекращали. Часть нашей возни могла сойти за обнимашки, внешне по-детски невинные, если бы мы не были взрослыми. Меня положение вещей устраивало просто невероятно. Челеста тоже пока не возмущалась. Точнее, ее возмущало, что я физически сильнее, и она компенсировала это ловкостью и пронырливостью. Мне удавалось отбиться лишь от половины атак, а о том, чтобы перейти в наступление, даже думать не стоило: руки противника мелькали со страшной быстротой, им помогали ноги, и перехватив одну, две или даже три конечности одновременно, я все равно оказывался в проигрыше. Грязь была уже везде, даже на лицо попало, хотя оба старались границу шеи не переходить. Облепленные илистой шрапнелью плавки немало заполучили внутрь и позорно свалились. Я попытался отвернуться.

– Но! Нон вольтарти! Квесто фанго е джа куративо! Бизоньа фарэ и фанги салюбрэ комплеттаментэ!* – Горсти жижи обрушились на доселе чистый промежуток со всеми его подробностями.

*(Нет! Не отворачивайся! Это же целебная грязь! Лечебные грязевые ванны необходимо принимать полностью!)

Я нервно огляделся по сторонам. Для местных сейчас прохладно, и побережье пустовало. К тому же мы выбрали не самые посещаемое местечко. До ближайших энтузиастов с километр с хвостиком, ничьей нравственно не повредим.

– Ну тогда держись!

Моими усилиями тряпочки Челесты постигла та же судьба. Рестлинг в грязи перетек в партер, мы валялись и корчились, разносились несусветные смех и визг. Взаимное обмазывание иногда вызывало приступы возбуждения, которые сразу подавлялись новыми раскатами смеха. Должно быть, мы поставили на уши все побережье. Когда каждый участок кожи оказался вымазан минимум трижды, мы разлепили клубочек конечностей.

И налетел сидевший в засаде стыд. Почему-то в качестве жертвы он выбрал меня одного, Челеста же отползла на чистые камни, ее раскинувшееся тело подставилось солнцу, глаза закрылись. Смущаться и, если пожелаю, разглядывать, она оставила мне. Истинная итальянка. К тому же, мерзкий слой с комьями делал похожими на живых мертвецов и не слишком способствовал упомянутому разглядыванию.

Ладно, поддержим полезное для здоровья начинание. Я прилег неподалеку, так, чтоб через прикрытые ресницы видеть ближайшие подходы и, по возможности, блаженствовавшую компаньонку.

Для меня лежать под солнцем, ощущая, как поверх кожи стягивается хитиновый панцирь, еще то удовольствие. Стиснутый трескающийся организм не выдержал, и вскоре море приняло меня обратно – отмываться.

Раньше не понимал удовольствия ходить голым. А это удовольствие. Впрочем, станет ли оно приятным, зависит от компании. Мне с компанией повезло. Теперь я мечтал, чтоб это счастье длилось как можно дольше.

Челеста все еще сушилась, из черной она плавно превращалась в серую. На камнях будто статую положили. Заснула, что ли, или настолько сильно о чем-то задумалась? Скорее, как все дамочки, просто получает наслаждение от жизни – всей кожей без остатка. Когда еще такое повторится?

Хорошо, что я мылся в одиночку, иначе возникло бы напряжение. Когда тело стало чистым, а окружавшая вода грязной, я отошел, где попрозрачнее, и поплавал немного.

В воду вошла Челеста.

– Тебе помочь? – пошутил я, обходя по кругу. Приходилось идти чуть ли не боком, инстинкты снова брали свое.

Челеста не поняла. И хорошо. Моя красавица совершала такие движения, что окажись на месте ее пальцев мои, помощь вышла бы весьма специфичной.

Когда под моими пятками уже поскрипывали прибрежные сухие камни, вслед принеслось:

– Вуой аютарми?

*(Не хочешь мне помочь?)

Я обернулся. Соблазнительная фигурка призывно махала, затем тело и руки Челесты изобразили плавание.

Поплавать вместе? Хорошее дело.

Нет, нельзя. Доиграюсь. И устал до чертиков. В чем я и признался:

– Устал. И к солнцу в таких количествах не привык, могу сгореть. – Я помахал в ответ и двинулся к кораблю. Действительно устал так, что любая черепаха сейчас показалась бы скоростной яхтой. – Отдохну в тени.

В корабле я просто свалился на пол ничком, голова повернулась набок, чтоб осталось, чем дышать. Взгляд через невидимые стенки еще некоторое время наблюдал, как неутомимая шалунья резвится в яркой сини и белой пене.

Должно быть, я задремал, потому что ни с того, ни с сего обдало морозно-жгущим водяным холодом – вернулась моя попрыгунья. Назло всему мои глаза остались закрытыми. Все на ее усмотрение, захочет – приляжет, нет – найдет другое занятие.

Она нашла. Ледяные бедра обняли мои ягодицы, а из дышащей влажной прохладой промежности скатились, бомбардируя сознание, несколько хрустальных капель воды. Челеста замерла надо мной в ковбойской позе.

– Ти вольо бене Ольф.*

*(Хочу, чтобы тебе было хорошо)

Вкрадчивый шепот был горяч и нежен. Я не шевелился. Мы были такими разными. Север и юг. Европа и Азия. «Волна и камень, лед и пламень…» Девушка поерзала на мне, чтобы расположиться удобнее, затем осторожно склонилась вперед. Моих лопаток коснулись упругие валики.

У меня словно крылья появились. Стало хорошо и приятно, зной пробирал, но не обжигал, плоть млела. Мгновенно высыхавший пол принимал на себя дождик покатившихся отовсюду капелек естественной росы.

Счастье – когда не надо врать, что тебе хорошо. Мне было хорошо, я расплылся в скользящих объятиях морской звездочки, опутанный трепетными лучами.

Челеста легонько повела корпусом и сделала это очень мягко. Доверительно. Словно спрашивая: продолжать? Тебе нравится? Мне нравилось. Мне стало спокойно и бездумно, и захотелось забыться, поддавшись незатейливым эмоциям умиротворения и неги. Редкие наружные звуки слышались из далекого далека, из-за горизонта сознания, из необъятной выси плывущих кусочков облаков.

– Кози?* – несся тихий шепот.

*(Так?)

Я не отвечал. Не знаю, что она говорила, и не хочу знать. Слова были лишними. Чувствительные виноградинки выписывали чудеса на коже спины, поясницы и ниже. Вспомнилось: жизнь – странствие, а не дом. В ней не живут, а путешествуют. Мое путешествие мне нравилось. Мы раскачивались, будто лодка на волнах. Девушка плыла по мне – ниспадая и возносясь, как и подобает паруснику, который бороздит поверхность пока тихого океана. Ее ладони упирались мне в локти, вращавшийся животик стелился по ягодицам, исходящим звездным небом мурашек. Моя спина исполосовывалась двумя параллельными линиями, Челеста проводила эти линии то слева, то справа, то увлекала их в пробивавшиеся волосками закрома. Воздух растаял и улетучился. Мир испарился. Я услышал чувственный шепот:

– Иль мио мостро белло э брутто. Туа принчипесса вуоле гвардаре иль туо аспетто аутентико. Нон о паура. Ма… ум по.*

*(Мое прекрасное и ужасное чудовище. Твоя принцесса так хочет увидеть твой подлинный облик. Я не боюсь. Ну… чуть-чуть)

Словно распятая, Челеста продолжала дарить жалящее наслаждение, от которого я плавился, как пластмассовый солдатик на огне. Девичье тело целиком легло на мою спину, руки обняли плечи. Со стороны – будто самолет сел на палубу авианосца. Налетавшийся. Уставший. Явившийся для отдыха и дозаправки. Я хотел смотреть повернутой вбок головой и одновременно хотел чувствовать, и одно забило другое. Вытянутая назад рука судорожно пожимала тонкую голень – как спасательный круг. Наша кожа одновременно впитывала энергию взбаламутившихся поверхностей, сознание захлестнуло и понесло по течению, где сверху – яркое солнце, что будто кетчупом поливало меня, как подаваемое на стол блюдо, а снизу – облизывающаяся бездна, которая не меньше манит предвкушением невозможного. Как сказал Плавт, неожиданное случается в жизни чаще, чем ожидаемое. Веки полуприкрылись, и я целиком ушел в ощущения, с необъяснимо-упорным сопротивлением погружаясь в их вкус, цвет и аромат – как тонущий миноносец, сраженный вражеской торпедой. Я лежал, растекаясь в водоворотах нирваны и потрескивая искрами загоревшегося в ногах костра. Я стал добычей русалки с раздвоенным рыбьим хвостом, которым она взмахивала в порывах буйства и водила немыслимые хороводы. Или же русалки древнерусских былин, загадочной полуженщины-полуптицы, распушившей хвостовое оперение. Прекрасная музыка звучала в ушах и укутывала покрывалом истомы. Златокудрый Аполлон на далеком Олимпе перебирал струны лиры, высекая в сердце чарующую мелодию, а мне оставалось лишь покорно лежать и наслаждаться, отдав себя на волю стихии.

Челеста счастливо улыбалась, ее глаза тоже периодически прикрывались, волосы щекотали. Мне нравилось быть с ней. Нравилось чувствовать ее, нисколько не похожую на ту, что некстати забралась в мысли – не такую строгую и неприступную. Не такую (по ядрено-лесным воспоминаниям) пленительную, как далекая жрица Альфалиэля.

Не такую. Но… нравилось. Вот она, пещерная сущность инстинктов. Оттого, что это была не Полина, мне было плохо. Но одновременно мне было хорошо. Чисто физиологически – не могло быть не хорошо. Хорошо – но плохо. Плохо – но хорошо. И от творившегося с растравленными мозгами и плененным телом я пропадал на дне коктейля из мучений и удовольствия.

Что-то заставило меня повернуться. Что-то, что бывает между мужчиной и женщиной. И чему наука еще не нашла объяснения. Два взора распахнулись навстречу друг другу, взгляд поймал взгляд, мысль встретила ответную мысль-близнеца. Дыхание затаилось.

Тревожный грохот-топот апокалиптических всадников застучал в висках. Резко отжавшись от пола, я снял с себя ласковую захватчицу.

– Перке? Нон ти пьяче?*

*(Почему? Тебе не нравится?)

Мы не пара. Мое сердце разбито другой. А счастье как сердце – бьется, и я не хочу, чтобы…

Но разве себя обманешь. Сердце, на которое ссылался, влекло меня не в далекие леса, а сюда, к моей несуразной пигалице. К юнге, напарнице, боевой подруге. К моему единственному оставшемуся другу, с которым столько пережили.

Ее глаза кричали о том же.

Секунда заминки решила все. Влажные припухлости ткнулись в мои закрытые губы. Сказал – закрытые? Как бы не так. Рот открылся, точно в крике, но вместо слов выплеснул чувства, которых совершенно в себе не ожидал. И – облек, впился, втянул, высосал, вонзился…

Скакнувший навстречу язычок подружился с моим. Сжавшиеся щеки и небо потянули в себя. Организм не выдержал. Краткий взгляд по сторонам – в пределах видимости никого. Развернувшись, я сгреб Челесту в охапку и кинул, ниспроверг, обрушил на пол. Нервы искрили, как электрод сварщика под напряжением. Сознание пошло трещинами и осыпалось ненужной трухой. Мотнувшись из стороны в сторону, мои бедра раскинули девичьи ноги, будто створки окна. Колени бессовестно задрались. Вскрик. Хлесткий удар превратил тело в желе. Челесту затрясло. Цунами прокатилось по беспомощно дернувшемуся телу, ураганы, вихри и торнадо свивали в клубки, вырывали с корнем и разносили в клочья внутренние органы. Все ее естество до неконтролируемой желанной боли душило меня в объятиях и истекало слезами счастья и любви, а я колотил, бил, рвал, уничтожал, рождал заново… и возносился…