ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Окуновение Клеопатры в воды Восточной гавани произошло в октябре 48 года до нашей эры. В марте 47 года она, после полудня, в своих покоях, окруженная придворными дамами, слушает девушку рабыню, которая играет на арфе. Арфистка стоит посредине комнаты. Учитель арфистки – старик музыкант, у него изрезанное морщинами лицо, большой нависший лоб, седая борода, взъерошенные, щетинистые усы и брови; он с глубокомысленным и важным видом сидит на корточках на полу около музыкантши и следит за ее игрой. Фтататита восседает на своем посту у дверей, во главе маленькой группы женщин рабынь. Все сидят, за исключением арфистки: Клеопатра в кресле против двери, на другом конце комнаты; остальные – на полу. Придворные дамы Клеопатры – молоденькие женщины; из них наиболее выделяются Хармиана и Ирас, ее любимицы. Хармиана – маленький терракотовый бесенок, продолговатое лицо, быстрые движения, точеные ноги и руки. Ирас – пухленькое добродушное создание с копной рыжих волос; умом не блещет и рада похихикать по любому поводу.
Клеопатра. А я могла бы?…
Фтататита (грубо, музыкантше). Замолчи, ты! Царица говорит.
Музыка обрывается.
Клеопатра (старому музыканту). Я хочу научиться сама играть на арфе. Цезарь любит музыку. Ты можешь научить меня?
Музыкант. Без сомнения. Только я, и никто другой, могу научить царицу. Разве не я открыл тайну древних египтян, которые заставляли дрожать пирамиду, касаясь единой басовой струны? Все другие учителя обманщики, я не раз изобличал их.
Клеопатра. Хорошо. Ты будешь учить меня. Сколько тебе надо времени?
Музыкант. Не очень много. Всего четыре года. Я должен сначала посвятить твое величество в философию Пифагора.
Клеопатра. А она (показывая на рабыню) посвящена в философию Пифагора?
Музыкант. Она рабыня! Она выучилась, как учатся собаки.
Клеопатра. Прекрасно. Я тоже хочу выучиться, как учатся собаки. Она играет лучше тебя. Ты будешь учить меня каждый день в течение двух недель.
Музыкант поспешно поднимается и низко кланяется.
А после этого всякий раз, когда я ошибусь, тебя будут бичевать. А если я буду так часто ошибаться, что за мной не поспеют бичевать, тебя бросят в Нил, крокодилам. Дайте арфистке золотую монету и отошлите их.
Музыкант (растерянно). Но истинное искусство нельзя принуждать.
Фтататита. Что? Ты осмеливаешься спорить с царицей? Убирайся! (Выталкивает его.)
За музыкантом идет рабыня-арфистка под общий хохот приближенных женщин и рабынь.
Клеопатра. Ну, так кто же из вас может позабавить меня? Есть у вас что-нибудь новенькое?
Ирас. Фтататита…
Клеопатра. Ах, Фтататита, Фтататита! Вечно Фтататита! Опять какие-нибудь небылицы, чтоб восстановить меня против нее?
Ирас. Нет, на этот раз Фтататита проявила добродетель.
Приближенные смеются, но не рабыни.
Потин пытался подкупить ее, чтобы она пропустила его к тебе.
Клеопатра (гневно). Ха, все вы торгуете моими аудиенциями! Точно я должна смотреть на тех, кто угоден вам, а не мне. Хотела бы я знать, сколько этой рабыне-арфистке придется отдать из своего золота, прежде чем она выйдет из дворца?
Ирас. Если хочешь, мы тебе это узнаем.
Приближенные смеются.
Клеопатра (хмурясь). Вы смеетесь? Берегитесь, берегитесь! Когда-нибудь я сумею заставить вас служить мне так, как служат Цезарю.
Хармиана. Горбоносый старикан!
Опять хохот.
Клеопатра (разъяренная). Молчать! Хармиана, тебе не пристало держать себя, как маленькой египетской дурочке! Знаете ли вы, почему я позволяю вам болтать в моем присутствии все, что вам придет в голову, вместо того чтобы обращаться с вами так, как обращалась бы Фтататита, будь она царицей?
Хармиана. Потому что ты стараешься во всем подражать Цезарю, а он позволяет говорить ему все что вздумается.
Клеопатра. Нет. А потому, что я спросила его однажды, почему он это делает? И он сказал: «Не мешай болтать твоим женщинам, и ты можешь многое узнать от них». – «А что же могу я узнать?» – спросила я. «Ты узнаешь, кто они», – сказал он. И, ах, если бы вы только – видели глаза его, когда он произносил эти слова! Вы прямо в комочки сжались бы, жалкие ничтожества!
Они смеются.
(Гневно накидывается на Ирас.) Над кем ты смеешься, надо мной или над Цезарем?
Ирас. Над Цезарем.
Клеопатра. Если бы ты не была дурой, ты бы смеялась надо мной; а если бы не была трусихой, ты не побоялась бы сказать мне это.
Возвращается Фтататита.
Фтататита, мне сказали, что Потин предлагал одарить тебя, если ты допустишь его ко мне.
Фтататита (возмущенно). Клянусь богами предков моих…
Клеопатра (властно обрывая ее). Сколько раз приказывала я тебе, чтобы ты не смела отпираться. Ты готова целый день взывать к богам твоих предков и призывать их в свидетели своих достоинств, если бы я тебе позволила. Поди возьми его золото и приведи Потина сюда.
Фтататита хочет возразить ей.
Не спорь. Иди!
Фтататита уходит. Клеопатра встает и в раздумье начинает годить взад и вперед, между креслом и дверью. Все поднимаются и стоят.
Ирас (неохотно поднимаясь) Ах, как бы мне хотелось, чтобы этот Цезарь уже был в Риме.
Клеопатра (угрожающе) Это будет плохой день для всех нас, когда он уедет туда. О, если бы я не стыдилась показать ему, что сердце мое столь же безжалостно, как сердце отца моего, я бы заставила тебя раскаяться в этих словах. Зачем это тебе, чтобы он уехал?
Ирас. Ты делаешься при нем такой ужасно скучной, серьезной, ученой и фило-со-фичной. А в нашем возрасте это хуже, чем быть святошей.
Приближенные смеются.
Клеопатра. Перестаньте вы без конца кудахтать… Слышите! Прикусите языки.
Хармиана (с насмешливой покорностью). Хорошо, хорошо! Видно, всем уж нам придется взять себе в пример Цезаря.
Они снова хохочут. Клеопатра молча бесится и продолжает ходить взад и вперед. Фтататита возвращается с Потином, который останавливается на пороге.
Фтататита (в дверях). Потин смиренно молит царицу преклонить слух…
Клеопатра. Ну хорошо, хорошо! Довольно! Пусть он войдет. (Опускается в кресло.)
Все садятся, кроме Потина, – он выходит на середину. Фтататита занимает свое прежнее место.
Итак, Потин? Что слышно нового о твоих друзьях-мятежниках?
Потин (надменно). Я не друг мятежу. К тому же пленник не знает новостей.
Клеопатра. Ты пленник не больше, чем я, чем Цезарь. Вот уж шесть месяцев мой дворец осажден моими подданными. Тебе дозволено разгуливать по набережной среди воинов, а могу ли я ступить далее? Может ли Цезарь?
Потин. Ты дитя, Клеопатра, и не понимаешь этого.
Приближенные смеются. Клеопатра смотрит на него непроницаемым взглядом.
Хармиана. Я вижу, ты не знаешь самой последней новости, Потин?
Потин. Какой?
Хармиана. Что Клеопатра больше уже не дитя. Хочешь, я научу тебя, как в один день сделаться много старше и много, много умнее.
Потин. Я предпочел бы стать умнее, не старея,
Хармиана. Так вот. Поднимись на вышку маяка и попроси кого-нибудь схватить тебя за волосы и бросить оттуда в море.
Приближенные смеются.
Клеопатра. Это правда, Потин. Немало самодовольства смоется с тебя, когда ты выйдешь из волн на берег.
Приближенные смеются.
(Гневно встает.) Идите прочь все! Я буду одна говорить с Потином! Фтататита, прогони их.
Они, смеясь, выбегают Фтататита закрывает за ними дверь.
Ты чего ждешь?
Фтататита. Не подобает царице оставаться с глазу на глаз…
Клеопатра (обрывает ее). Фтататита! Или надо принести тебя в жертву богам отцов твоих, чтобы ты узнала, что царица Египта – я, а не ты?
Фтататита (негодующе). Вот и ты теперь такая же, как все. Тебе хочется быть тем, что эти римляне именуют передовой женщиной. (Уходит, хлопая дверью.)
Клеопатра (садясь). Ну, Потин, зачем старался ты подкупить Фтататиту и проникнуть ко мне?
Потин (смотрит на нее испытующе). Клеопатра, то, что мне сказали, – правда: ты изменилась.
Клеопатра. Попробуй, поговори с Цезарем полгода день за днем, и ты изменишься.
Потин. Все говорят, что ты без ума от этого старика.
Клеопатра. Без ума? Что это такое? Лишилась рассудка? О нет! Я бы хотела его лишиться.
Потин. Ты хотела бы лишиться рассудка? Что ты хочешь сказать?Клеопатра. Когда я была безрассудной, я делала то, что мне было приятно, когда не боялась, что Фтататита побьет меня. Но и тогда я обманывала ее и украдкой делала по-своему. Теперь, когда Цезарь дал мне мудрость, мне нет дела до того, нравится мне что-то или не нравится: я делаю то, что должно делать, мне некогда думать о себе. Это не счастье, но это величие. Если Цезарь уедет, я полагаю, что сумею управлять египтянами, ибо то, что Цезарь для меня, то я для окружающих меня глупцов.
Потин (пристально смотрит на нее). Клеопатра, может быть, это тщеславие юности?
Клеопатра. Нет, нет! Это не значит, что я так уж умна, а просто, что другие – слишком глупы.
Потин (задумчиво). Да, это великий секрет.
Клеопатра. Ну, теперь расскажи, что ты хочешь?
Потин (в затруднении). Я? Ничего.
Клеопатра. Ничего?
Потин. Кроме того, чтобы просить тебя вернуть мне свободу. Это все.
Клеопатра. Об этом ты пришел бы молить Цезаря. Нет, Потин, ты явился с умыслом, уповая на то, что Клеопатра все еще глупый котенок. А теперь, когда ты видишь царицу, твои замыслы разрушились.
Потин (покорно склоняя голову.) Это так.
Клеопатра (торжествуя). Ага!
Потин (устремляя на нее проницательный взгляд). Так, значит, Клеопатра поистине царица, она больше не пленница, не рабыня Цезаря?
Клеопатра. Потин, все мы – рабы Цезаря, все в Египте, хотим мы этого или нет. И та, чьей мудрости открыто это, будет властительницей Египта, когда уйдет Цезарь.
Потин. Ты все повторяешь, что Цезарь уйдет.
Клеопатра. А если и так?
Потин. Значит, он не любит тебя?
Клеопатра. Любит? Потин, Цезарь никого не любит. Кого любим мы? Лишь тех, кого мы не ненавидим. Все люди чужды нам, все нам враги, кроме тех, кого мы любим. Но Цезарь не таков – он не знает ненависти, он дружит с каждым так же, как он дружит с собаками или детьми. Его доброта ко мне поистине чудо: ни мать, ни отец, ни нянька никогда не умели так заботиться обо мне, никто не делился со мной так просто своими мыслями.
Потин. Разве это не любовь?
Клеопатра. Любовь? Таков же будет он для любой девчонки, что встретится ему на пути в Рим. Спроси раба его, Британа, он так же добр к нему. Что говорить? Спроси его коня. Его доброта не такова, чтобы любить что-то такое, что есть во мне, она просто в природе его.
Потин. Как можешь ты знать, что он не любит тебя так, как мужчина любит женщину?
Клеопатра. Я не могу заставить его ревновать. Я пыталась.
Потин. Гм! Может быть, мне следовало бы спросить: а ты любишь его?
Клеопатра. Как любить бога? И потом я люблю другого римлянина, я видела его задолго до Цезаря. Он не бог, он человек – он умеет любить и ненавидеть. Я могу заставить его страдать, и он может заставить страдать меня.
Потин. И Цезарь знает это?
Клеопатра. Да.
Потин. И не гневается?
Клеопатра. Он обещал послать его в Египет, чтобы угодить мне.
Потин. Не понимаю этого человека.
Клеопатра (с величественным презрением). Тебе – понять Цезаря! Где тебе! (Горделиво.) Я понимаю его – душой.
Потин (поразмыслив, с величайшим почтением). Твое величество изволило допустить меня к себе. Что соизволит сказать мне царица?
Клеопатра. А вот что. Ты думал, что, посадив моего брата на трон, ты будешь править Египтом, ибо ты опекун его, а он малыш и глупец?
Потин. Так говорит царица.
Клеопатра. Царица говорит тебе: Цезарь проглотит и тебя, и Ахилла, и брата моего, как кошка глотает мышь. Он накинет себе на плечи эту страну, как пастух накидывает на себя бурнус. А когда он сделает это, он уйдет в Рим, а Клеопатра останется править Египтом от имени его.
Потин (яростно). Этого не будет. У нас тысяча воинов против его десяти. В море загоним мы и его и его нищие легионы.
Клеопатра (с презрение и, поднимаясь). Ты мелешь вздор, как простолюдин. Ступай, веди свои тысячи. И поторопись, ибо Митридат Пергамский недалеко, и он ведет новое войско Цезарю. Цезарь сумел обуздать вас здесь с двумя легионами; посмотрим, что сделает он, когда у него будет двадцать!
Потин. Клеопатра!
Клеопатра. Довольно, довольно! Это Цезарь сбил меня, с толку, и я, следуя его примеру, позволила себе говорить с таким ничтожеством, как ты. (Уходит.)
Потин, взбешенный, идет за ней. Появляется Фтататита и останавливает его.
Потин. Дай мне уйти из этого ненавистного дома.
Фтататита. Ты гневаешься?
Потин. Да падут на нее проклятия всех богов! Она продала страну свою римлянину затем, чтобы выкупить ее своими поцелуями.
Фтататита. Глупец, разве она не сказала тебе, что она ждет, чтобы Цезарь уехал?
Потин. Ты подслушивала?
Фтататита. Я позаботилась о том, чтобы честная женщина была на страже здесь, в то время как ты оставался с ней.
Потин. Клянусь, богами…
Фтататита. Кому здесь нужны твои боги! Здесь правят боги Цезаря. И какой толк, что ты приходишь к Клеопатре? Ты ведь египтянин. Она не желает слушать никого из своего народа. Она считает нас детьми.
Потин. Да погибнет она за это!
Фтататита (мрачно). Да отсохнет у тебя язык за такие слова! Иди! Пришли сюда Луция Септимия, убийцу Помпея. Он римлянин; может быть, она послушает его. Ступай!
Потин (зловеще). Я знаю, к кому мне пойти…
Фтататита (подозрительно). К кому же?
Потин. К римлянину помогущественней, чем Луций. И запомни, домоправительница: ты думала, до того как явился Цезарь, что будешь со своей кликой править Египтом от имени Клеопатры; я воспротивился этому…
Фтататита (прерывает его, бранчливо). Да, а ты думал, что ты с твоей кликой будешь править от имени Птолемея?
Потин. Лучше я или даже ты, чем женщина с римским сердцем; а это то, чем стала теперь Клеопатра. Пока я жив, она не будет править. Запомни это! (Уходит.)
Близится время обеда. Стол накрыт на кровле дворца; туда-то и поднимается Руфий, ему предшествует величественный придворный с жезлом; сзади идет раб и несет на руках инкрустированный табурет. Преодолев бесчисленные ступени, они, наконец, вступают под внушительную колоннаду кровли. Легкие занавеси протянуты между северными и восточными колоннами, дабы смягчить жар лучей заходящего солнца. Придворный подводит Руфия к одному из этих затененных мест. Шнур от занавесей висит между колоннами.
Придворный (с поклоном). Римский военачальник будет ожидать Цезаря здесь.
Раб ставит табурет около самой южной колонны и исчезает за занавесями.
Руфий (усаживается, он несколько запыхался). Уф! Вот это лестница! Высоко ли здесь?
Придворный. Мы на кровле дворца, о любимец побед!
Руфий. Хорошо, что любимцу не нужно карабкаться еще выше.
С противоположной стороны, пятясь, входит второй придворный.
Второй придворный. Цезарь идет.
Входит Цезарь. Он только что выкупался и облачился в новую пурпурную шелковую тунику; вид у него сияющий, праздничный. За ним идут два раба и несут легкое ложе – нечто вроде скамьи, украшенной тонкой резьбой. Они ставят его возле самой северной из затянутых занавесями колонн и исчезают. Оба придворных с церемонными поклонами следуют за ними. Руфий встает навстречу Цезарю.
Цезарь (подходя к нему). А, Руфий! (Разглядывает его одеяние с восхищенным удивлением.) Новая перевязь! Новый золотой эфес на мече! Да ты подстригся! А бороду – нет, непостижимо уму! (Нюхает бороду Руфия.) Так и есть! Клянусь Юпитером Олимпийским, он надушился!
Руфий (ворчливо). Ладно, ведь не для себя же я старался.
Цезарь (нежно). Нет, Руфий, сын мой, для меня, конечно. Дабы почтить день моего рождения.
Руфий (пренебрежительно). День рождения! У тебя каждый раз день рождения, как только надо умаслить какую-нибудь смазливую девчонку или утихомирить какого-нибудь посла. За последние десять месяцев у тебя их было семь.
Цезарь (сокрушенно). Да, Руфий, это верно. Никак не могу отучить себя от этих маленьких хитростей.
Руфий. Кто обедает с нами, кроме Клеопатры?
Цезарь. Аполлодор, сицилиец.
Руфий. Этот щелкопер?
Цезарь. Полно. Этот щелкопер – забавный враль, всегда может рассказать что-нибудь, спеть песню и избавляет нас от труда расточать любезности
Клеопатре. Что для нее два таких старых политика, эдакие лагерные медведи вроде нас с тобой? Нет, Аполлодор в компании – чудесный малый, Руфий, чудесный малый.
Руфий. Да, он немножко плавает, немножко фехтует… Мог бы и хуже быть. Вот если бы он еще научился держать язык на привязи!…
Цезарь. Да пощадят его от этого боги. Ох, эта жизнь воина! Скучная, грубая жизнь – жизнь дела. Это самое худшее в нас, римлянах. Труженики, работяги, пчелиный рой, обращенный в народ. То ли дело краснобай с таким умом и воображением, которые могут избавить человека от необходимости вечно что-нибудь делать!
Руфий. Гм, сунулся бы он к требе со всем этим после обеда! Ты замечаешь, что я пришел раньше, чем положено?
Цезарь. Н-да, я сразу подумал, что это неспроста. Ну, что случилось?
Руфий. Нас слышат здесь?
Цезарь. Наше уединение располагает к подслушиванию, но это можно исправить. (Дважды хлопает в ладоши.)
Занавеси раздвигаются, за ними открывается висячий сад, посреди которого стоит празднично убранный стол с четырьмя приборами – два на противоположных концах, два рядом. Конец стола, ближе к Цезарю и Руфию, уставлен золотыми ковшами и чашами. Величественный дворецкий наблюдает за целым штатом рабов, которые суетятся вокруг стола. По обе стороны сада идут колонны, и только в самой глубине – просвет, наподобие большой арки, ведущей на западный конец кровли, откуда открывается широкий горизонт. В глубине, посреди этой арки, на массивном пьедестале восседает бог Ра, с головой сокола, увенчанный аспидом и диском. У подножия его стоит алтарь из гладкого белого камня.
Ну вот, теперь нас видят все, и никому не придет в голову подслушивать нас. (Садится на ложе, которое принесли рабы.)
Pуфий (усаживаясь на свой табурет). Потин хочет говорить с тобой. Советую тебе повидаться с ним: тут какие-то козни среди женщин.
Цезарь. А кто это такой, Потин?
Руфий. Да этот, у которого волосы как беличий мех, – поводырь маленького царька, твой пленник.
Цезарь (досадливо). И он не убежал?
Руфий. Нет.
Цезарь (грозно поднимаясь). Почему? Зачем ты стережешь его, вместо того чтобы наблюдать за врагом? Разве не говорил я тебе, что пленникам надо всегда давать возможность бежать, если о них нет особых распоряжений. Ртов у пас и без него немало.
Руфий. Верно! Если бы у тебя было немного здравого смысла и ты позволил бы мне перерезать ему горло, наши рационы были бы целее. Но, как бы там ни было, он бежать не хочет. Три караула грозили ему, что проткнут его пилумом, если он снова попадется им на глаза. Что они еще могут сделать? Он предпочитает оставаться и шпионить за нами. Так же поступил бы и я на его месте, если бы имел дело с военачальником, страдающим припадками великодушия.
Цезарь (которому нечего возразить, садится снова). Гм! И он хочет видеть меня?
Руфий. Да. Я захватил его с собой. Он ждет там (показывает через плечо), под стражей.
Цезарь. И ты хочешь этого?
Руфий (упрямо). Я ничего не хочу. Полагаю, что ты поступишь так, как тебе нравится. Пожалуйста, не сваливай на меня.
Цезарь (всем видом показывает, что он делает это только из желания угодить Руфию). Ну, хорошо, хорошо! Давай его сюда.
Руфий (кричит). Эй, стража! Отпустите пленника, пусть он идет сюда. (Показывает рукой.) Иди сюда!
Входит Потин и недоверчиво останавливается между ними, переводя глаза с одного на другого.
Цезарь (приветливо). А, Потин! Добро пожаловать! Что у тебя нового сегодня?Потин. Цезарь, я пришел предостеречь тебя от опасности и сделать тебе одно предложение.
Цезарь. Брось опасности, давай предложение.
Руфий. А ну тебя с предложениями! Говори, какая опасность?
Потин. Ты думаешь, Цезарь, что Клеопатра предана тебе?
Цезарь (внушительно). Друг, я сам знаю, что думаю. Переходи к твоему предложению.
Потин. Я буду говорить прямо. Не знаю, какие неведомые боги дали тебе силу защищать дворец и небольшой клочок берега против целого города и войска. Мы отрезали тебя от озера Мареотиса, но ты выкопал колодцы в соленых морских песках и черпаешь оттуда ведрами пресную воду, и мы узнали, что боги твои непобедимы и что ты можешь творить чудеса. Я ныне не угрожаю тебе.
Руфий (насмешливо). Вот как! Очень великодушно с твоей стороны.
Потин. Да будет так. Ты – повелитель. Наши боги послали нам северо-западные ветры, дабы ты остался в наших руках, но ты сильнее их.
Цезарь (ласково понукая его, чтобы он перешел к делу). Да, да, мой друг. Что же дальше?
Руфий. Выкладывай приятель. Что у тебя на уме?
Потин. Я хочу сказать, что в твоем лагере есть предательница, Клеопатра…
Дворецкий (у стола провозглашает). Царица!
Цезарь и Руфий встают.
Руфий (в сторону Потина). Тебе надо было выложить все это поскорей, дубина! Теперь поздно.
Клеопатра, в роскошнейшем одеянии, величественно появляется в арке колоннады и проходит мимо изображения Ра и мимо стола к Цезарю. Ее приближенные, возглавляемые Фтататитой, присоединяются к слугам у стола. Цезарь предлагает Клеопатре свое место Она садится.
Клеопатра (живо, увидев Потина). А он что здесь делает?
Цезарь (усаживается рядом с ней в самом приветливом расположении духа). Только что начал мне что-то рассказывать о тебе. Ты сейчас услышишь. Продолжай, Потин.
Потин (в замешательстве). Цезарь… (Осекается.)
Цезарь. Ну, говори.
Потин. То, что я имею сказать, это для твоего слуха, а не для слуха царицы.
Клеопатра (подавляя ярость). Есть средства заставить тебя говорить. Берегись!
Потин (вызывающе). Цезарь не прибегает к этим средствам.
Цезарь. Друг, когда человеку в этом мире не терпится что-нибудь сказать, трудность не в том, чтобы заставить его говорить, а в том, чтобы помешать ему повторять это чаще, чем нужно. Позволь мне ознаменовать день моего рождения дарованием тебе свободы. Прощай! Мы больше не встретимся.
Клеопатра (гневно). Цезарь, твое великодушие безрассудно.
Потин (Цезарю). Позволь мне побеседовать с тобой с глазу на глаз. Быть может, жизнь твоя зависит от этого.
Цезарь величественно поднимается.
Руфий (Потину). Осел! Теперь он пойдет ораторствовать!
Цезарь (ораторским тоном). Потин…
Руфий (прерывая его). Цезарь, обед простынет, если ты заведешь свою любимую проповедь насчет жизни и смерти.
Клеопатра (внушительно). Замолчи, Руфий. Я хочу слушать Цезаря.
Руфий (бесцеремонно). Твое величество уже слышало все это. На прошлой неделе ты это повторяла Аполлодору, и он думал, что это твое собственное измышление.
Все величие Цезаря мигом исчезает; очень довольный, он снова садится и лукаво поглядывает на разъяренную Клеопатру.
(Кричит.) Эй, стража! Выпустите пленника. Он свободен. (Потину.) Ну, марш отсюда! Не сумел воспользоваться случаем.
Потин (запальчивый нрав которого берет верх над его осторожностью). Я буду говорить.
Цезарь (Клеопатре). Видишь? Никакая пытка не вырвала бы у него ни слова.
Потин. Цезарь, ты открыл Клеопатре искусство, с помощью которого римляне управляют миром.
Цезарь. Увы, они не умеют управлять даже сами собой. Ну и что же?
Потин. Что? Неужели ты так ослеплен красотой ее, что не видишь, как она жаждет царствовать над Египтом одна и всем сердцем ждет твоего отъезда?
Клеопатра (вскакивая). Лжец!
Цезарь (скандализованный). Что? Спорить? Пререкаться?
Клеопатра (пристыжена, но вся дрожит от сдерживаемой ярости). Нет, я не унижу себя, не стану возражать. Пусть говорит. (Снова садится.)
Потин. Я слышал это из ее собственных уст. Ты только орудие для нее: ты должен сорвать корону с головы Птолемея и возложить на ее голову. Предать нас всех в ее руки и себя тоже. А затем Цезарь может отправиться в Рим или во врата смерти, что вернее и ближе.
Цезарь (спокойно). Ну что же, друг, все это так естественно.
Потин (изумленный). Естественно? И тебя не возмущает предательство?
Цезарь. Возмущаться? Что даст мне возмущение, о глупый египтянин? Стану ли я возмущаться ветром, когда он леденит меня, или возмущаться ночью, что заставляет меня спотыкаться в темноте? Стану ли я возмущаться юностью, когда она отворачивается от старости, или возмущаться честолюбием, которому претит низкопоклонство? Прийти и говорить мне об этом – все равно как если бы ты пришел мне сказать, что завтра взойдет солнце.
Клеопатра (она больше не в силах сдерживаться). Но это ложь! Ложь! Я клянусь!
Цезарь. Это правда, хотя бы ты клялась тысячу раз и верила тому, в чем клянешься.
Клеопатра уже не владеет собой, лицо ее судорожно передергивается.
(Желая загородить ее, Цезарь встает и обращается к Потину и Руфию.) Идем, Руфий, проводим Потина мимо стражи. Мне нужно сказать ему несколько слов. (Тихо.) Нужно дать царице время овладеть собой. (Громко.) Идем. (Уводит Потина и Руфия, беседуя с ними по дороге.) Скажи друзьям твоим, Потин, пусть они не думают, что я противник того, чтобы разумно уладить дела в стране…
Они уходят, и конца фразы не слышно.
Клеопатра (сдавленным шепотом). Фтататита, Фтататита!
Фтататита (бросается к ней и успокаивает ее). Успокойся, дитя, не расстраивайся…
Клеопатра (прерывает ее). Нас кто-нибудь слышит?
Фтататита. Нет, голубка, говори.
Клеопатра. Слушай меня. Если он выйдет из дворца, не показывайся мне на глаза!
Фтататита. Он? По…
Клеопатра (бьет ее по губам). Убей его так, как я убила имя его на устах твоих. Сбрось его со стены, пусть разобьется о камни! Убей, убей, убей его!
Фтататита (оскаливаясь). Смерть собаке!
Клеопатра. Если ты не сделаешь этого, скройся с глаз моих навеки!
Фтататита (решительно). Да будет так! Ты не увидишь лица моего, пока глаза его не оденет мрак.
Возвращается Цезарь с изысканно разодетым Аполлодором и Руфием.
Клеопатра (Фтататите). Возвращайся скорей, скорей!
Фтататита на секунду устремляет на свою повелительницу понимающий взгляд, затем мрачно проходит мимо Ра и скрывается. Клеопатра, словно газель, стремительно бросается к Цезарю.
Так ты вернулся ко мне, Цезарь? (Ластясь к нему.) А я думала, ты рассердился. Добро пожаловать, Аполлодор! (Протягивает ему руку для поцелуя, другой рукой обнимает Цезаря.)
Аполлодор. Клеопатра изо дня в день становится все более и более женственно-прекрасной.
Клеопатра. Правда, Аполлодор?
Аполлодор. О нет! Это еще далеко от правды. Друг Руфий бросил в море жемчужину – Цезарь выудил драгоценный алмаз.
Цезарь. Цезарь выудил ревматизм, друг мой. Идемте обедать. Обедать!
Идут к столу.
Клеопатра (прыгая, словно козочка). Да, да, обедать. Какой обед я заказала для тебя, Цезарь!
Цезарь. Да? Чем же ты угостишь нас?
Клеопатра. Павлиньими мозгами…
Цезарь (делая вид, точно у него слюнки текут). Павлиньи мозги, Аполлодор!
Аполлодор. Это не для меня. Я предпочитаю соловьиные языки. (Подходит к столу и занимает место за одним из приборов, которые накрыты рядом.)
Клеопатра. Жареный вепрь, Руфий!
Руфий (облизываясь). Превосходно! (Занимает место рядом с Аполлодором, слева.)
Цезарь (глядя на свое место, в конце стола, по левую руку от Ра). А где же моя кожаная подушка?
Клеопатра (с другого конца стола). Я велела сделать тебе новые.
Дворецкий. Эти подушки, Цезарь, из тончайшего мальтийского шелка, и набиты они розовыми лепестками.
Цезарь. Розовыми лепестками? Разве я гусеница? (Сбрасывает подушки и усаживается на кожаную подстилку.)
Клеопатра. Как не стыдно! Мои новые подушки!
Дворецкий (склонившись у локтя Цезаря). Что прикажешь подать себе, Цезарь, дабы возбудить аппетит?
Цезарь. А что есть у тебя?
Дворецкий. Морские ежи, белые и черные морские желуди, морская крапива, лесные жаворонки, багрянки…
Цезарь. А устрицы?
Дворецкий. Конечно, есть и устрицы, Цезарь.
Цезарь. Британские устрицы?
Дворецкий. Британские устрицы, Цезарь.
Цезарь. Тогда – устриц.
Дворецкий, выслушав распоряжение, всякий раз делает знак рабу, и тот исчезает, чтобы привести его в исполнение.
Я был когда-то в Британии, в этой легендарной западной стране. Это последний клочок суши на краю океана, омывающего мир. Я отправился туда на поиски их прославленных жемчужин. Но британские жемчужины оказались басней. Однако, разыскивая их, я нашел британские устрицы.
Аполлодор. Потомство благословит тебя за это. (Дворецкому.) Мне – морских ежей!
Руфий. А нет ли чего-нибудь посолидней для начала?
Дворецкий. Дрозды со спаржей…
Клеопатра (перебивая). Откормленные каплуны. Скушай каплуна, Руфий.
Руфий. Вот это дело!
Клеопатра (жадно). А мне – дроздов.
Дворецкий. Какое вино соблаговолит выбрать Цезарь? Сицилийское, лесбосское, хиосское…
Руфий (пренебрежительно). Все греческие вина.
Аполлодор. Кто станет пить римское вино, когда есть греческое? Отведай лесбосского, Цезарь.
Цезарь. Подайте мне мой ячменный отвар.
Руфий (с величайшим омерзением). Фу, дайте мне моего фалернского.
Ему подают фалернское.
Клеопатра (надувшись). Пустая трата времени – устраивать для тебя обеды, Цезарь. Мои поварята не согласились бы сидеть на такой пище, как ты.
Цезарь (уступая). Хорошо, хорошо! Попробую лесбосского.
Дворецкий наполняет кубок Цезаря, затем Клеопатры и Аполлодора.
Но когда я вернусь в Рим, я издам законы против этих излишеств и даже позабочусь, чтобы законы эти выполнялись.
Клеопатра (умильно). Ну стоит ли об этом думать? Сегодня ты будешь, как и все другие: ленивым, разнеженным и добрым. (Протягивает ему руку через стол.)
Цезарь. Ну хорошо, один раз я готов пожертвовать своим покоем. (Целует ее руку.) Ну вот! (Отпивает глоток вина.) Теперь ты довольна?
Клеопатра. А ты больше не думаешь, что я только о том и мечтаю, чтобы ты уехал в Рим?
Цезарь. Я сейчас ни о чем не думаю. Мои мозги спят К тому же, кто знает, вернусь ли я когда-нибудь в Рим/
Руфий (встревоженный). Как? Что? Этого еще не хватало.
Цезарь. Что может показать мне Рим, чего бы я уже не видел раньше? Годы в Риме идут один за другим, ничем не отличаясь друг от друга, разве только тем, что я старею, а толпа на Аппиевой дороге остается все в том же возрасте.
Аполлодор. То же и здесь, в Египте. Старики, пресытившись жизнью, говорят: «Мы видели все, кроме истоков Нила».
Цезарь (загораясь). А почему бы нам не взглянуть на эти истоки? Клеопатра, хочешь, поедем со мной и проследим этот великий поток до его колыбели – там, в недрах неведомых стран? Оставим позади Рим – Рим, который достиг величия только затем, чтобы узнать, как величие порабощает племена и народы, коим не удалось стать великими. Хочешь, я создам для тебя новое царство и построю священный город – там, в лоне Великого Неведомого?
Клеопатра (восхищенно). Да, да, сделай это!
Руфий. Ну вот, теперь он завоюет всю Африку двумя легионами, пока мы доберемся до жареного вепря.
Аполлодор. Нет, не смейся. Это благородный замысел: Цезарь, мечтающий об этом, не просто солдат-завоеватель, но творец и художник. Давайте придумаем имя священному городу и освятим его лесбосским вином.
Цезарь. Пусть придумает сама Клеопатра.
Клеопатра. Он будет называться: Дар Цезаря возлюбленной.
Аполлодор. Нет, нет. Что-нибудь более величественное, такое, что обнимало бы весь мир, как звездный небосвод.
Цезарь (прозаически). Почему не назвать просто: Колыбель Нила?
Клеопатра. Нет. Ведь Нил – мой предок, и он бог. Ах, что я придумала! Пусть Нил сам подскажет имя. Давайте спросим его. (Дворецкому.) Пошли за ним. Трое мужчин в недоумении переглядываются, но дворецкий уходит, словно он получил самое обычное распоряжение. (Свите.) А вы удалитесь.
Свита удаляется с почтительными поклонами. Входит жрец; в руках у него маленький сфинкс с крошечным треножником перед ним. На треножнике курится кусочек фимиама. Жрец подходит к столу и ставит сфинкса посредине. Освещение начинает меняться, принимая пурпурно-багряный оттенок египетского заката, словно бог принес с собой эту странно окрашенную мглу. Мужчины смотрят с твердой решимостью не поддаваться впечатлению, но, несмотря на это, они все же сильно заинтересованы.
Цезарь. Что это за фокусы?
Клеопатра. Ты увидишь. Это не фокусы. По-настоящему нам следовало бы убить кого-нибудь, чтобы умилостивить его, но, может быть, Цезарю он ответит и так, если мы совершим ему возлияние вином.
Аполлодор (кивая через плечо в сторону Ра). А почему бы нам не обратиться вот к этому нашему сокологлавому приятелю?
Клеопатра (тревожно). Ш-ш-ш!… Смотри, он услышит и разгневается.
Руфий (флегматично). Источник Нила, надо полагать, – это не в его ведении.
Клеопатра. Нет. Я не хочу, чтобы кто-нибудь, кроме моего дорогого маленького сфинксика, придумывал имя моему городу, потому что ведь это в его объятиях Цезарь нашел меня спящей. (Томно смотрит на Цезаря, затем повелительно обращается к жрецу.) Иди! Я – жрица. И я имею власть взять это на себя.
Жрец низко кланяется и уходит.
Ну, теперь давайте вызывать Нил все вместе. Может быть, он стукнет по столу.
Цезарь. Что? Стучащие столы? И такие суеверия существуют по сие время, на семьсот седьмом году республики?
Клеопатра. Это вовсе не суеверие. Наши жрецы многое узнают от столов. Правда ведь, Аполлодор?
Аполлодор. Да. Я объявляю себя обращенным. Когда Клеопатра – жрица, Аполлодор становится фанатиком. Твори заклинанье.
Клеопатра. Вы должны повторять за мной. Пошли нам голос твой, отец Нил!
Все четверо (вместе, поднимая кубки перед идолом). Пошли нам голос твой, отец Нил!
В ответ раздается предсмертный вопль человека, полный смертельного ужаса. Потрясенные мужчины опускают кубки и прислушиваются. Тишина. Пурпурное небо темнеет. Цезарь, бросив взгляд на Клеопатру, видит, как она с горящим взором, полным благоговения и благодарности, выплескивает перед божком вино из кубка. Аполлодор вскакивает и бежит на край кровли, смотрит вниз и прислушивается.
Цезарь (пронизывая взглядом Клеопатру). Что это было?
Клеопатра (раздраженно). Ничего. Побили какого-нибудь раба.
Цезарь. Ничего?
Руфий. Готов поклясться, что в кого-то всадили меч.
Цезарь (поднимаясь). Убийство?
Аполлодор (машет им рукой, чтобы они замолчали). Тише! Вы слышали?
Цезарь. Опять крик?
Аполлодор (возвращаясь к столу). Нет, что-то грохнулось о землю. Как будто упало на берег.
Руфий (мрачно, поднимаясь). Что-то такое с костями, похоже.
Цезарь (содрогаясь). Замолчи, замолчи, Руфий. (Выходит из-за стола и идет к колоннаде.)
Руфий следует за ним слева, Аполлодор справа.
Клеопатра (по-прежнему за столом). Ты покидаешь меня, Цезарь? Аполлодор, ты уходишь?
Аполлодор. Поистине, возлюбленная царица, у меня пропал всякий аппетит.
Цезарь. Сойди вниз, Аполлодор, и узнай, что случилось?
Аполлодор кивает и уходит, направляясь к лестнице, по которой пришел Руфий.
Клеопатра. Должно быть, твои солдаты убили кого-нибудь. Что нам до этого?
Ропот толпы долетает до них снизу. Цезарь и Руфий переглядываются.
Цезарь. Нужно выяснить.
Он собирается последовать за Аполлодором, но Руфий останавливает его, положив ему руку на плечо, и они видят, как с противоположного конца кровли шатающейся походкой идет Фтататита; на лице ее, в глазах, в уголках кровожадного рта тупое, пресыщенное выражение опьянения и довольства. У Цезаря мелькает мысль, что она пьяна, но Руфий хорошо понимает, какая красная влага опьянила ее.
Руфий (понижая голос). Здесь какие-то козни между этими двумя.
Фтататита. Царица да не отвратит очей от лица рабыни своей.
Клеопатра секунду смотрит на нее, упиваясь этой лютой радостью, затем открывает ей объятия, осыпает ее неистовыми поцелуями, срывает с себя драгоценности и сует ей. Мужчины смотрят на эту сцену и переглядываются. Фтататита – сонная, осовелая – тащится, волоча ноги, к алтарю, падает на колени перед Ра и застывает в молитве. Цезарь подходит к Клеопатре, оставив Руфия у колонн.
Цезарь (испытующе и настойчиво). Клеопатра, что случилось?
Клеопатра (в смертельном страхе перед ним, но с необыкновенной умильностью). Ничего, возлюбленный Цезарь мой. (С болезненной нежностью, почти замирающим, голосом.) Ничего… Я ни в чем перед тобой не виновата. (Ласково подвигается к нему.) Милый Цезарь, ты сердишься на меня? Почему ты так смотришь на меня? Ведь я все время была здесь, с тобой. Как я могу знать, что случилось?
Цезарь (в раздумье). Это верно.
Клеопатра (с великим облегчением, стараясь подластиться к нему). Ну конечно верно!
Он не отвечает на ее ласку.
Ведь правда, Руфий?
Ропот внизу внезапно переходит в угрожающий рев, потом затихает.
Руфий. А вот я сейчас узнаю. (Крупными шагами стремительно подходит к алтарю и хватает Фтататиту за плечо.) Ну-ка, ты, госпожа моя, идем за мной.
(Жестом приказывает ей идти впереди него.)
Фтататита (поднимаясь и оглядывая его злобным взглядом). Мое место возле царицы.
Клеопатра. Она не сделала ничего дурного, Руфий.
Цезарь (Руфию). Оставь ее.
Руфий (садясь на алтарь). Отлично. Тогда мое место тоже тут, а ты сам потрудись узнать, что там такое творится. Похоже, что в городе настоящий бунт.
Цезарь (с серьезным неудовольствием). Руфий, не мешает иногда и повиноваться.
Руфий. А иногда не мешает и поупрямиться. (Прочно усаживается, упрямо скрестив руки.)
Цезарь (Клеопатре). Отошли ее.
Клеопатра (жалобным голосом, стараясь задобрить его) Хорошо, сейчас. Я сделаю все, что бы ты ни попросил, все, что хочешь, Цезарь, все, что угодно, потому что я люблю тебя! Фтататита, уйди!
Фтататита. Слово царицы – моя воля. Я буду рядом, если царице будет угодно позвать меня. (Уходит мимо Ра, тем же путем, каким пришла.)
Руфий (следует за ней). Помни, Цезарь, твой телохранитель тоже будет рядом. (Уходит за ней.)
Клеопатра, полагаясь на то, что Цезарь послушается Руфия, выходит из-за стола и садится на скамью у колоннады.
Клеопатра. Почему ты позволяешь Руфию так обращаться с тобой? Ты должен проучить его, чтобы он знал свое место.
Цезарь. Научить его быть моим врагом? И скрывать от меня свои мысли так, как ты их сейчас скрываешь?
Клеопатра (снова охваченная страхом). Почему ты так говоришь, Цезарь? Ну правда, правда же, я ничего не скрываю от тебя. И ты напрасно так говоришь со мной. (Подавляет рыдание.) Я дитя по сравнению с тобой, а ты делаешься какой-то каменный только потому, что кто-то кого-то убил. Я не могу этого вынести. (Нарочно дает волю слезам. Он смотрит на нее с глубокой грустью и невозмутимой холодностью; она украдкой поднимает на него глаза, чтобы узнать, какое впечатление производят на него ее слезы; видя, что это его не трогает, она притворяется, будто делает над собой усилие и мужественно овладевает собой.) Ну, хорошо, я знаю, ты ненавидишь слезы. Я не буду плакать, чтобы не раздражать тебя. Я знаю, ты не сердишься, ты просто огорчен. Но только я такая глупенькая, я не могу ничего с собой поделать – мне больно, когда ты говоришь со мной так холодно. Конечно, ты совершенно прав: это ужасно – подумать, что кого-то убили или хотя бы ранили. И я надеюсь, что ничего такого не… (голос ее прерывается от его презрительного, испытующего взгляда.)
Цезарь. Почему ты в таком страхе? Что ты сделала?
Снизу на берегу раздается рев трубы.
Ага, это похоже на ответ
Клеопатра (дрожа, опускается на скамейку и закрывает лицо руками). Я не предавала тебя, Цезарь, клянусь!
Цезарь. Я знаю. Я никогда и не полагался на тебя. (Отворачивается от нее и собирается уйти.)
В это время появляются Аполлодор с Британом, которые тащат к нему Луция Септимия. За ними идет Руфий.
(Вздрагивает.) Опять этот убийца Помпея!
Руфий. Город обезумел. Они готовы разнести дворец и швырнуть нас всех в море. Мы захватили этого предателя, когда разгоняли толпу на дворе.
Цезарь. Отпустите его.
Они отпускают.
Что оскорбило горожан, Луций Септимий?
Луций. А чего мог ты ожидать другого, Цезарь? Потин был их любимец.
Цезарь. Что случилось с Потином? Я даровал ему свободу, вот здесь, еще не прошло и получаса. Разве его не выпустили из дворца?
Луций. Его выпустили… из арки, с галереи, с высоты шестидесяти локтей, всадив ему пол-локтя стали между ребер. Он мертв, как Помпеи. Мы поквитались в убийствах – ты и я!
Цезарь (потрясенный). Убит? Наш пленник? Наш гость? (С горьким упреком к Руфию.) Руфий!
Руфий (с жаром, предваряя его вопрос). Кто бы это ни сделал, это был умный человек и друг тебе.
Клеопатра явно смелеет.
Но никто из нас не причастен к этому. Так что тебе нечего хмуриться на меня.
Цезарь поворачивается и смотрит на Клеопатру.
Клеопатра (бурно, поднявшись). Он был убит по повелению царицы Египта. Я не Юлий Цезарь – мечтатель, который позволяет всякому рабу оскорблять себя. Руфий сказал, что я поступила хорошо. Пусть также и другие судят меня. (Поворачивается к остальным.) Этот Потин домогался от меня, чтобы я вступила с ним в заговор, дабы предать Цезаря Ахиллу и Птолемею. Я отказалась. Он проклял меня и тайком пришел к Цезарю, чтобы обвинить меня в своем собственном предательстве. Я застигла его на месте. И он оскорбил меня – меня, царицу! – в лицо Цезарь не захотел отомстить за меня. Он снял с него вину и отпустил его на свободу. Разве я не вправе была отомстить за себя? Говори, Луций!
Луций. Я не оспариваю. Но Цезарь не поблагодарит тебя за это.
Клеопатра. Говори, Аполлодор. Разве я не права?
Аполлодор. У меня только одно возражение, прекраснейшая. Ты должна была обратиться ко мне, твоему рыцарю, и в честном поединке я поразил бы клеветника.
Клеопатра (пламенно). Пусть даже раб твой судит меня, Цезарь. Британ, говори. Разве я не права?
Британ. Там, где предательство, ложь и бесчестие остаются безнаказанными, общество уподобляется арене, полной диких зверей, разрывающих друг друга на части. Цезарь не прав.
Цезарь (со спокойной горечью). Итак, по-видимому, приговор против меня.Клеопатра (в исступлении). Слушай меня, Цезарь. Если во всей Александрии найдется хоть один человек, который скажет, что я не права, клянусь тебе – я прикажу моим собственным рабам распять меня на двери дворца.
Цезарь. Если в целом мире, ныне или когда-либо, найдется хоть один человек, который поймет, что ты была не права, этому человеку придется или завоевать мир, как это сделал я, или этот мир распнет его.
Снизу снова доносится рев толпы
Ты слышишь? Те, что ломятся сейчас в ворота твоего дворца, тоже верят в отмщение и убийство. Ты убила их вождя, и они будут правы, если убьют тебя. Если ты не веришь, спроси этих твоих четырех советчиков. А тогда, во имя того же права (с величайшим презрением подчеркивает это слово), разве я не должен буду убить их за то, что они убили свою царицу, и быть убитым в свою очередь их соотечественниками за то, что я вторгся в отчизну их? И что же тогда останется Риму, как не убить этих убийц, чтобы мир увидал, как Рим мстит за сынов своих и за честь свою? И так до скончания века – убийство будет порождать убийство, и всегда во имя права и чести и мира, пока боги не устанут от крови и не создадут породу людей, которые научатся понимать.
Неистовый рев, Клеопатра белеет от ужаса.
Слушай же, ты, которую не должно оскорблять! Поди, приблизься к ним, послушай их слова. Ты узнаешь, что они горше, чем язык Потина.
(Торжественно, облекаясь в непроницаемое величие.) Так пусть же царица Египта приступит ныне к отмщению, и да защитит она ныне сама себя, ибо она отреклась от Цезаря. (Поворачивается, чтобы уйти.)
Клеопатра (в ужасе бежит за ним, падает перед ним на колени). Цезарь, ты не покинешь меня! Цезарь, ты будешь защищать дворец!
Цезарь. Ты взяла на себя власть над жизнью и смертью. А я всего лишь мечтатель.
Клеопатра. Но ведь они убьют меня!
Цезарь. А почему бы им не убить тебя?
Клеопатра. Сжалься!
Цезарь. Сжалиться? Как же это вдруг случилось, что ничто не может спасти тебя ныне, кроме жалости? Разве она спасла Потина?
Клеопатра вскакивает, ломая руки, и в отчаянии снова опускается на скамью. Аполлодор, в знак сочувствия, безмолвно становится позади нее. Небо теперь уже пышет ярким багрянцем и, постепенно угасая, затягивается бледно-оранжевой мглой, на фоне которой колоннада и священный истукан кажутся все темнее и темнее.
Руфий. Цезарь, довольно ораторствовать. Враг у ворот.
Цезарь (набрасывается на него, давая волю своему гневу). Да? А что удерживало его у этих ворот все эти месяцы? Мое безумие, как ты говоришь, или ваша мудрость? В этом Красном египетском море крови чья рука удерживала головы ваши над волнами? (Обращаясь к Клеопатре.) И вот, когда Цезарь говорит одному из них «Друг, иди и будь свободен!», ты, которая теперь цепляешься за мой меч ради спасения своей маленькой жизни, ты осмеливаешься тайком нанести ему удар в спину. А вы, воины и благороднорожденные честные слуги, вы забываете о благородстве и чести и восхваляете убийство и говорите: «Цезарь не прав». Клянусь богами, меня искушает желание разжать руку и предоставить всем вам погибнуть в этой пучине!
Клеопатра (с коварной надеждой). Но, Цезарь, если ты это сделаешь, ты же сам погибнешь!
Глаза Цезаря вспыхивают.
Руфий (в сильном смятении). Ах, клянусь Юпитером, она подзадоривает его, эта гнусная маленькая египетская крыса! Ему ничего не стоит ринуться одному в город, и тогда всех нас здесь изрубят на куски. (С отчаянием, Цезарю.) Неужели ты бросишь нас, оттого что мы кучка глупцов? Ведь я убиваю без зла, я делаю это по инстинкту, как собака душит кошку. Все мы псы, что бегут по следам твоим; но мы служили тебе верно.
Цезарь (смягчаясь). Увы, сын мой, сын мой Руфий! Вот мы и погибнем на улицах, как псы.
Аполлодор (на своем посту, позади Клеопатры). Цезарь, я слышу в твоих словах глас олимпийца. И в словах твоих истина, ибо в них – высокое искусство. Но я не покину Клеопатру. Если нам суждено умереть, да не лишится она в последнюю минуту преданного сердца мужского и крепкой мужской руки.
Клеопатра (всхлипывая). Но я не хочу умирать!
Цезарь (грустно). О недостойная, недостойная!
Луций (становится между Цезарем и Клеопатрой). Слушай меня, Цезарь. Может быть, это и правда недостойно, но я тоже хочу прожить как можно дольше.
Цезарь. Ну что же, друг, наверно, ты переживешь Цезаря. Уж не думаешь ли ты, что я с помощью каких-то волшебных чар так долго держал армию вашу и целый город в страхе? Был ли я столь ненавистен им еще вчера, чтобы они, рискуя жизнью, поднялись против меня? Но сегодня мы убили их героя и швырнули им его труп. И теперь каждый из них готов разнести это гнездо убийц – ибо таковы мы, и не более того. Мужайтесь же и приготовьте ваши мечи. Голова Помпея упала, и голова Цезаря ныне готова упасть.
Аполлодор. Цезарь отчаивается?
Цезарь (с бесконечной гордостью). Тот, кто никогда не знал надежды, не может отчаиваться. В худой или в добрый час – Цезарь всегда глядит в лицо своей судьбе.
Луций. Гляди же ей в лицо и сейчас, и она улыбнется, как всегда улыбалась Цезарю.
Цезарь (с невольным высокомерием). Ты осмеливаешься ободрять меня?
Луций. Я предлагаю тебе мои услуги. Я готов перейти на твою сторону, если ты примешь меня.
Цезарь (внезапно снова спускаясь на землю, смотрит на него испытующим взглядом, стараясь угадать, что скрывается за этим предложением). Ты? В эту минуту?
Луций (твердо). В эту минуту.
Руфий. Ты думаешь, что Цезарь лишился рассудка и поверит тебе?
Луций. Я не прошу его верить мне, пока он не одержит победы. Я прошу даровать мне жизнь и службу в войсках Цезаря. И так как Цезарь верен своему слову, я заплачу ему вперед.
Цезарь. Заплатишь? Как?
Луций. Доброй вестью, Цезарь.
Цезарь угадывает на лету.
Руфий. Какой вестью?
Цезарь (с торжествующей, кипучей энергией, которая заставляет Клеопатру выпрямиться; она не сводит с него глаз). Какая весть, спрашиваешь ты, сын мой Руфий? Пришло подкрепление, какая еще может быть для нас добрая весть! Не так ли, Луций Септимий? Сюда идет Митридат Пергамский.
Луций. Он взял Пелузий.
Цезарь (в восхищении). Луций Септимий! Отныне ты у меня на службе. Руфий, египтяне увели из города всех солдат до последнего, чтобы не дать Митридату переправиться через Нил. На улицах только чернь, чернь!
Луций. Это так. Митридат идет большой дорогой к Мемфису, он переправится через воды Нила выше Дельты. Ахилл даст ему бой у переправы.
Цезарь (весь дерзновенье). Ахилл встретит там Цезаря! Смотри, Руфий. (Подбегает к столу, хватает салфетку, окунает палец в вино и начинает чертить план.)
Руфий и Луций Септимий стоят рядом, низко нагнувшись над чертежом, ибо дневной свет уже почти угас.
Вот дворец (показывает на план), вот театр. Ты (Руфию) возьмешь двадцать человек и выйдешь здесь, чтобы они подумали, что ты хочешь идти этой улицей (показывает), а в то время пока они будут осыпать вас камнями, вот здесь (показывает) и здесь пройдут наши когорты. Правильно ли я начертил улицы, Луций?
Луций. Да, здесь финиковый базар…
Цезарь (в возбуждении, не слушая его). Я видал их в тот день, когда мы пришли. Прекрасно! (Бросает салфетку на стол и снова идет к колоннам.) Спеши, Британ! Скажи Петронию, что в течение часа половина наших сил должна отправиться на кораблях к Западному озеру. С остальными я обогну озеро и выйду к Нилу, навстречу Митридату. Приготовь моего коня и вооружение. Иди, Луций, и передай приказ.
Луций поспешно идет за Британом.
Аполлодор, одолжи мне твой меч и твою правую руку на этот поход.
Аполлодор. Охотно. И сердце мое и жизнь в придачу.
Цезарь (стискивая его руку). Принимаю и то и другое. (Крепкое рукопожатие.) Готов ты на дело?
Аполлодор. Готов служить искусству – искусству войны. (Бросается вслед за Луцием, совершенно забыв о Клеопатре.)
Руфий. Да, это похоже на дело.
Цезарь (воодушевленно). Не правда ли, сын мой единственный? (Хлопает в ладоши.)
Рабы появляются и бегут к столу.
Довольно этого отвратительного обжорства. Уберите всю эту гадость с глаз долой и убирайтесь вон.
Рабы начинают убирать стол. Занавеси сдвигаются, закрывая колоннаду.
Понял ты насчет улиц?
Руфий. Думаю, что да. Во всяком случае, я пройду.
Во дворе внизу оживленный призыв буцины.
Цезарь. Идем же. Мы должны сказать слово воинам и воодушевить их. Ты – на берег. Я – во двор. (Поворачивается к лестнице.)
Клеопатра (поднимаясь со своего кресла, где она сидела, забытая всеми, робко протягивает к нему руки). Цезарь!
Цезарь (оборачивается). Что?
Клеопатра. Ты забыл обо мне?
Цезарь (снисходительно). Мне сейчас некогда, дитя мое, очень некогда. Когда я вернусь, мы уладим все твои дела. Прощай! Будь умницей и потерпи. (Уходит, очень озабоченный и совершенно равнодушный.)
Клеопатра стоит, сжимая кулаки в немой ярости и унижении.
Руфий. Игра кончена, Клеопатра, и ты проиграла ее. Женщина всегда проигрывает.
Клеопатра (надменно). Иди! Ступай за своим господином!
Руфий (на ухо ей, с грубоватой фамильярностью). Одно словечко сперва: скажи твоему палачу, что если бы Потин был убит половчее – в глотку, он бы не крикнул. Твой раб сплоховал.
Клеопатра (загадочно). Откуда ты знаешь, что это был раб?
Руфий (озадачен и сбит с толку). Но ты этого сделать не могла, ты была с нами. (Она презрительно поворачивается к нему спиной. Он качает головой и отдергивает занавеси, чтобы уйти.)
Прекрасная лунная ночь. Стола уже нет. В лунном и звездном свете вырисовывается Фтататита, которая снова стоит коленопреклоненная перед белым алтарем Ра.
(Отшатывается, бесшумно задергивает занавеси и тихо говорит Клеопатре.) Неужели она? Собственной рукой?
Клеопатра (угрожающе). Кто бы это ни был, пусть враги мои остерегаются ее. Берегись и ты, Руфий, осмеявший меня, царицу Египта, перед Цезарем.
Руфий (угрюмо смотрит на нее). Поберегусь, Клеопатра (Кивает ей в подкрепление своих слов и скрывается за занавесями, вытаскивая на ходу меч из ножен.)
Римские воины (во дворе, внизу). Слава Цезарю! Слава! Слава!
Клеопатра прислушивается. Слышен снова рев буцины и трубные фанфары.
Клеопатра (кричит, ломая руки). Фтататита, Фтататита! Здесь темно, я одна! Иди ко мне!
Молчание.
Фтататита! (Громче.) Фтататита!
Безмолвие. Клеопатра в панике дергает шнур, и занавеси раздвигаются. Фтататита лежит мертвая на алтаре Ра, с пронзенным горлом. Белый камень залит ее кровью.
