Сумерки. Кабинет во дворце в Севастополе. Кабинет в странном виде: одна портьера на окне наполовину оборвана, на стене беловатое квадратное пятно на том месте, где была большая военная карта. На полу деревянный ящик, кажется, с бумагами. Горит камин. У камина сидит неподвижно д е Б р и з а р с перевязанной головой. Входит Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й.

Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й. Ну как ваша голова?

Д е Б р и з а р. Не болит, ваше высокопревосходительство. Пирамидону доктор дал.

Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й. Так. Пирамидон? (Рассеян.) Как по-вашему, я похож на Александра Македонского?

Д е Б р и з а р (не удивляясь). Я, ваше превосходительство, к сожалению, давно не видел портретов его величества.

Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й. Про кого говорите?

Д е Б р и з а р. Про Александра Македонского, ваше высокопревосходительство.

Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й. Величества?.. Гм... Вот что, полковник, вам надлежит отдохнуть. Я был очень рад приютить вас во дворце, вы честно исполнили свой долг перед отечеством. А теперь поезжайте, пора.

Д е Б р и з а р. Куда прикажете ехать, ваше высокопревосходительство?

Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й. На корабль. Я позабочусь о вас за границей.

Д е Б р и з а р. Слушаюсь. Когда будет одержана победа над красными, я буду счастлив первый стать во фронт вашему величеству в Кремле!

Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й. Полковник, нельзя так остро ставить вопросы. Вы слишком крайних взглядов. Итак, благодарю вас, поезжайте.

Д е Б р и з а р. Слушаю, ваше высокопревосходительство. (Идет к выходу, останавливается, таинственно поет.) «Графиня, ценой одного рандеву...» (Скрывается.)

Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й (вслед за ним говорит в дверь). Оставшихся посетителей впускать ко мне автоматически, через три минуты одного после другого. Приму, сколько успею. Пошлите казака отконвоировать полковника де Бризара ко мне на корабль! Напишите врачу на корабль, что пирамидон – не лекарство! Он же явно ненормален! (Возвращается к камину, задумывается.) Александр Македонский... Вот негодяи!

Входит К о р з у х и н.

Вам что?

К о р з у х и н. Товарищ министра Корзухин.

Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й. А! Вовремя! Я вызвать вас хотел, невзирая на эту кутерьму. Господин Корзухин, я похож на Александра Македонского?

Корзухин поражен.

Я вас серьезно спрашиваю, похож? (Схватывает с камина газетный лист, тычет его Корзухину.) Вы редактор этой газеты? Значит, вы отвечаете за все, что в ней напечатано? Ведь это ваша подпись – редактор Корзухин? (Читает.) «Главнокомандующий, подобно Александру Македонскому, ходит по перрону...» Что означает эта свинячья петрушка? Во времена Александра Македонского были перроны? И я похож? Дальше-с! (Читает.) «При взгляде на его веселое лицо всякий червяк сомнения должен рассеяться...» Червяк не туча и не батальон, он не может рассеяться! А я весел? Я очень весел? Где вы набрали, господин Корзухин, эту безграмотную продажную ораву? Как вы смели это позорище печатать за два дня до катастрофы? Под суд отдам в Константинополе! Пирамидон принимать, если голова болит!

Оглушительно грянул телефон в соседней комнате. Главнокомандующий выходит, хлопнув дверью.

К о р з у х и н (отдышавшись). Так вам и нужно, Парамон Ильич! Какого черта, спрашивается, меня понесло во дворец? Одному бесноватому жаловаться на другого? Ну схватили Серафиму Владимировну, ну что же я могу сделать? Ну погибнет, ну царство небесное! Что же мне из-за нее самому лишаться жизни? Александр Македонский грубиян!.. Под суд? Простите, Париж не Севастополь! В Париж! И будьте вы все прокляты и ныне, и присно, и во веки веков! (Устремляется к дверям.)

А ф р и к а н (входя). Аминь. Господин Корзухин, что делается, а?

К о р з у х и н. Да, да, да... (Незаметно ускользает.)

А ф р и к а н (глядя на ящики). Ай-яй-яй! Господи, Господи! И отправились сыны израилевы из Раамсеса в Сокхоф до шестисот тысяч пеших мужчин, кроме детей... Ах, ах... И множество разноплеменных людей вышли с ними...

Быстро входит Х л у д о в.

Вы, ваше превосходительство? А тут только что был господин Корзухин, вот странно...

Х л у д о в. Вы мне прислали Библию в ставку в подарок?

А ф р и к а н. Как же, как же...

Х л у д о в. Помню-с, читал от скуки ночью в купе. «Ты дунул духом твоим, и покрыло их море... Они погрузились, как свинец, в великих водах...» Про кого это сказано? А? «Погонюсь, настигну, разделю добычу, насытится ими душа моя, обнажу меч мой, истребит их рука моя...» Что, хороша память? А он клевещет, будто я ненормален! А вы чего здесь торчите?

А ф р и к а н. Торчите! Роман Валерьянович! Я дожидаюсь главнокомандующего...

Х л у д о в. Кто дожидается, тот дождется. Это в стиле вашей Библии. Знаете, чего вы здесь дождетесь?

А ф р и к а н. Чего?

Х л у д о в. Красных.

А ф р и к а н. Может ли быть так скоро?

Х л у д о в. Все может быть, мы вот тут с вами сидим, Священное писание вспоминаем, а в это время, вообразите, рысью с севера конница к Севастополю подходит... (Подводит Африкана к окну.) Гляньте...

А ф р и к а н. Зарево! Господи!

Х л у д о в. Оно самое. На корабль скорей, святой отец, на корабль!

Африкан, осенив себя частыми крестами, уходит.

Провалился!

Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й (входит). А, слава Богу! С нетерпением вас ждал. Ну что, все ушли?

Х л у д о в. Конницу по дороге сильно трепали зеленые. Но, в общем, можно считать, ушли. А я сам уютно ехал. Забился в утолок купе, ни я никого не обижаю, ни меня никто. В общем, сумерки, ваше высокопревосходительство, как в кухне.

Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й. Я вас не понимаю, что вы говорите?

Х л у д о в. Да в детстве это было. В кухню раз вошел в сумерки – тараканы на плите. Я зажег спичку, чирк, а они и побежали. Спичка возьми и погасни. Слышу, они лапками шуршат – шур-шур, мур-мур... И у нас тоже – мгла и шуршание. Смотрю и думаю: куда бегут? Как тараканы, в ведро. С кухонного стола – бух!

Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й. Благодарю вас, генерал, за все, что вы, с вашим громадным стратегическим талантом, сделали для Крыма, и больше не задерживаю. Я и сам сейчас переезжаю в гостиницу.

Х л у д о в. К воде поближе?

Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й. Если вы не перестанете забываться, я вас арестую.

Х л у д о в. Предвидел. В вестибюле мой конвой. Произойдет большой скандал, я популярен. Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й. Нет, тут не болезнь. Вот уж целый год вы омерзительным паясничеством прикрываете ненависть ко мне.

Х л у д о в. Не скрою, ненавижу.

Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й. Зависть? Тоска по власти?

Х л у д о в. О нет, нет. Ненавижу за то, что вы меня вовлекли во все это. Где обещанные союзные рати? Где Российская империя? Как могли вы вступить в борьбу с ними, когда вы бессильны? Вы понимаете, как может ненавидеть человек, который знает, что ничего не выйдет, и который должен делать? Вы стали причиной моей болезни! (Утихая.) Впрочем, теперь вообще не время, мы оба уходим в небытие.

Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й. Я вам советую остаться здесь во дворце, это лучший способ для вас перейти в небытие.

Х л у д о в. Это мысль. Но я не продумал как следует.

Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й. Я не держу вас, генерал.

Х л у д о в. Гоните верного слугу? «И аз иже кровь в непрестанных боях за тя аки воду лиях и лиях...»

Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й (стукнув стулом). Клоун!

Х л у д о в. Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?

Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й (при словах «Александр Македонский» пришел в ярость). Если вы еще одно слово!.. Если вы...

К о н в о й н ы й (вырос из-под земли). Ваше высокопревосходительство, кавалерийская школа из Симферополя подошла. Все готово!

Г л а в н о к о м а н д у ю щ и й. Да? Едем! (Хлудову.) Мы еще увидимся! (Выходит.)

Х л у д о в (один, садится к камину, спиной к двери). Пусто и очень хорошо. (Вдруг беспокойно встает, открывает дверь, показывается анфилада темных и брошенных комнат с люстрами в темных кисейных мешках.) Эй, кто тут есть? Нет никого. (Садится.) Итак, остаться? Нет, это не разрешает мой вопрос. (Оборачивается, говорит кому-то.) Уйдешь ты или нет? Ведь это вздор! Я могу пройти сквозь тебя подобно тому, как вчера стрелой я пронзил туман. (Проходит как бы сквозь что-то.) Ну вот я и раздавил тебя. (Садится, молчит.)

Дверь тихонько открывается, и входит Г о л у б к о в. Он в пальто, без шляпы.

Г о л у б к о в. Ради Бога, позвольте мне войти на одну минуту!

Х л у д о в (не оборачиваясь). Пожалуйста, пожалуйста, войдите.

Г о л у б к о в. Я знаю, что это безумная дерзость, но мне обещали, что меня допустят именно к вам. Но все разошлись куда-то, и я вошел.

Х л у д о в (не оборачиваясь). Что вам нужно от меня?

Г о л у б к о в. Я осмелился прибежать сюда, ваше высокопревосходительство, чтобы сообщить об ужаснейших преступлениях, совершающихся в контрразведке. Я прибежал жаловаться на зверское преступление, причиной которого является генерал Хлудов.

Хлудов оборачивается.

(Узнав Хлудова, пятится.) А-а...

Х л у д о в. Это интересно. Позвольте, но ведь вы живой, вы же не повешены, надеюсь? В чем ваша претензия?

Молчание.

Приятное впечатление производите. Я вас где-то видел. Так будьте любезны, в чем претензия? Да не проявляйте, пожалуйста, трусости. Вы пришли говорить, ну и говорите.

Г о л у б к о в. Хорошо. Позавчера на станции вы велели арестовать женщину...

Х л у д о в. Помню, да. Помню. Вспомнил. Я вас узнал. Позвольте, кому же вы хотели здесь жаловаться на меня?

Г о л у б к о в. Главнокомандующему.

Х л у д о в. Поздно. Нету его. (Указывает в окно.)

Вдали мерцают огоньки, и видно малое зарево.

Ведро с водой. Он погрузился в небытие навсегда. На генерала Хлудова более некому пожаловаться. (Подходит к столу, берет одну из телефонных трубок, говорит в нее.) Вестибюль?.. Есаула Голована... Слушай, есаул, возьми с собой конвой и в контрразведку, там за мной записана женщина... (Голубкову.) Корзухина?

Г о л у б к о в. Да-да, Серафима Владимировна!

Х л у д о в (в телефон). Серафима Владимировна Корзухина. Если она не расстреляна, сию же минуту доставь мне ее сюда во дворец. (Кладет трубку.) Подождем.

Г о л у б к о в. Если не расстреляна – вы сказали? Если не расстреляна?.. Ее расстреляли? Ну, если вы это сделали... (Плачет.)

Х л у д о в. Ведите себя как мужчина.

Г о л у б к о в. Ах, вы еще издеваетесь! Хорошо, я поведу... Если только ее нет в живых, я вас убью!

Х л у д о в (вяло). Что же, это, может быть, лучший исход. Да нет, никого вы не убьете, к сожалению. Молчите.

Голубков садится и умолкает.

(Отвернувшись от Голубкова, говорит кому-то.) Если ты стал моим спутником, солдат, то говори со мной. Твое молчание давит меня, хотя и представляется мне, что твой голос должен быть тяжелым и медным. Или оставь меня. Ты знаешь, что я человек большой воли и не поддамся первому видению, от этого выздоравливают. Пойми, что ты просто попал под колесо, и оно тебя стерло и кости твои сломало. И бессмысленно таскаться за мной. Ты слышишь, мой неизменный красноречивый вестовой?

Г о л у б к о в. С кем вы говорите?

Х л у д о в. А? С кем? Сейчас узнаем. (Рукой разрезает воздух.) Ни с кем, сам с собой. Да. Так кто она вам, любовница?

Г о л у б к о в. Нет-нет! Она случайно встреченный человек, но я ее люблю. Ах, я жалкий безумец! Зачем, зачем тогда в монастыре я ее, больную, поднял, уговорил ехать в эти дьявольские лапы... Ах, я жалкий человек!

Х л у д о в. В самом деле, зачем вы подвернулись мне под ноги? Зачем вас принесло сюда? А теперь, когда машина сломалась, вы явились требовать у меня того, чего я вам дать не могу. Нет ее и не будет. Ее расстреляли.

Г о л у б к о в. Злодей! Злодей! Бессмысленный злодей!

Х л у д о в. И вот с двух сторон: живой, говорящий, нелепый, а с другой – молчащий вестовой. Что со мной? Душа моя раздвоилась, и слова я слышу мутно, как сквозь воду, в которую погружаюсь, как свинец. Оба, проклятые, висят на моих ногах и тянут меня во мглу, и мгла меня призывает.

Г о л у б к о в. А, теперь я понял! Ты сумасшедший! Теперь все понимаю! И лед на Чонгаре, и черные мешки, и мороз! Судьба! За что ты гнетешь меня? Как же я не сберег мою Серафиму? Вот он, вот он, ее слепой убийца! А что с него взять, если разум его помутился!

Х л у д о в. Вот чудак! (Бросает Голубкову револьвер.) Сделайте одолжение, стреляйте. (В пространство.) Ну, оставь меня. Может быть, этот догадается выстрелить.

Г о л у б к о в. Нет, не могу я стрелять в тебя, ты мне жалок, страшен, омерзителен!

Х л у д о в. Да что это за комедия, в конце концов?

Послышались вдали шаги.

Стойте, стойте, идут! Может быть, это он? Сейчас все узнаем.

Входит Г о л о в а н.

Расстреляна?

Г о л о в а н. Никак нет.

Г о л у б к о в. Жива? Жива? Где же она, где?

Х л у д о в. Тише. (Головану.) Почему же не доставили вы ее в таком случае?

Голован косится на Голубкова.

Говорите при нем.

Г о л о в а н. Слушаю. Сегодня в четыре часа дня генерал-майор Чарнота ворвался в помещение контрразведки, арестованную Корзухину, угрожая вооруженной силой, отбил и увез.

Г о л у б к о в. Куда? Куда?

Х л у д о в. Тише. (Головану.) Куда?

Г о л о в а н. На пароход «Витязь». В пять «Витязь» вышел на рейд, а после пяти в открытое море.

Х л у д о в. Довольно. Спасибо. Итак, вот, жива. Жива эта ваша женщина Серафима.

Г о л у б к о в. Да-да, жива, жива...

Х л у д о в. Есаул, берите конвой, знамя, грузитесь на «Святителя», я сейчас приеду.

Г о л о в а н. Осмелюсь доложить...

Х л у д о в. Я в здравом уме, приеду, не бойтесь, приеду.

Г о л о в а н. Слушаю. (Исчез.)

Х л у д о в. Ну, стало быть, она плывет туда, в Константинополь.

Г о л у б к о в (слепо). Да-да-да, в Константинополь... Я все равно от вас не отстану. Вот огни, это огни в порту, смотрите. Возьмите меня в Константинополь.

Х л у д о в. О, черт, черт, черт...

Г о л у б к о в. Хлудов, едем скорее!

Х л у д о в. Замолчи. (Бормочет.) Ну вот, одного я удовлетворил, теперь на свободе могу поговорить с тобой. (В пространство.) Чего ты хочешь? Чтобы я остался? Нет, не отвечает. Бледнеет, отходит, покрылся тьмой и стал вдали.

Г о л у б к о в (тоскуя). Хлудов, ты болен! Хлудов, это бред! Оставь его! Нам надо спешить! Ведь «Святитель» уйдет, мы опоздаем!

Х л у д о в. Черт... черт... Какая-то Серафима... В Константинополь... Ну, едем, едем! (Быстро выходит.)

Голубков выходит за ним. Тьма. Сон кончается.