Глава 50
Анна
Мама собирает вещи. Их мало – небольшая сумка, с которой она въехала в приют, и кое-какие наряды из ее собственного гардероба (мне едва удалось уговорить ее забрать их). Я сижу у нее на кровати, мне отчаянно хочется попросить ее остаться, но я знаю, что и пытаться не стоит. Она не останется. Не может остаться. Полиция вернется, и в следующий раз я так просто не отделаюсь. Нелегко будет убедить их, что я ничего не знала о преступлениях моих родителей, и волнения по поводу того, надежно ли спряталась мама, не упростят мне эту задачу.
– Может, вы хотя бы останетесь на праздник? – предложил Марк, когда за завтраком мама объявила, что собирается уезжать. – Встретите с нами Новый год?
– Я не очень люблю праздники, – непринужденно отмахнулась мама.
Она любит праздники. По крайней мере, мама, которую я знала, любила праздники. Понятия не имею, как обстоят дела теперь. Моя мама изменилась – и я имею в виду не только то, что она очень исхудала и перекрасила волосы. Она стала тревожной. Подавленной. Всегда начеку. Что-то надломилось в ней, и теперь моя скорбь тоже изменилась: я тоскую не столько по матери, сколько по тому человеку, которым она когда-то была.
Я все-таки предпринимаю последнюю попытку удержать ее:
– Если мы все расскажем полиции…
– Анна, нет!
– Может, они поймут, почему ты так поступила.
– А может, нет.
Я умолкаю.
– Меня посадят в тюрьму. Тебя, вероятно, тоже. Ты скажешь им, что только на это Рождество узнала о том, что я жива, но, как ты думаешь, они поверят тебе? Учитывая, что со стороны кажется, будто мы с Томом спланировали все это вместе? А ты унаследовала дом.
– Это уже мои проблемы.
– Но когда тебя арестуют, это станет проблемой Марка и Эллы. Неужели ты хочешь, чтобы эта малышка росла без матери?
Не хочу. Конечно же, не хочу. Но я также не хочу остаться без матери.
Она застегивает сумку.
– Ну, вот и все. – Мама вымученно улыбается, но ее улыбка меня не обманывает. Я протягиваю руку, чтобы помочь ей с сумкой, но мама качает головой. – Я сама. Собственно… – Она осекается.
– Что?
– Это, наверное, смешно…
– Говори.
– Можно я попрощаюсь с домом? Мне нужно всего пару минут…
Я притягиваю ее к себе и обнимаю так крепко, что чувствую каждую ее косточку.
– Конечно можно. Это твой дом, мам.
Она мягко отстраняется, на ее губах играет печальная улыбка.
– Это твой дом, родная. Твой, Марка и Эллы. И я хочу, чтобы вы вместе наполнили его светлыми воспоминаниями, хорошо?
Я киваю, часто моргая, чтобы не расплакаться.
– Мы с Марком выйдем погулять с Эллой в парк. Дадим тебе время попрощаться.
Мне вовсе не кажется, что это смешно. Наш дом не просто дом, не просто кирпич и бетон. Поэтому мне и не хочется даже думать над предложением Марка его продать. Поэтому мне и не хочется спорить с Робертом и мешать его планам. Я живу тут и счастлива. И не хочу это менять.
В парке Марк толкает коляску, а я иду рядом с ним, взяв его под руку.
– Тебе не звонили из полиции?
– О чем ты? – Я потрясенно смотрю на него. – Почему мне должны были звонить из полиции?
– Успокойся, вряд ли уголовка уже раскрыла твои коварные замыслы, – смеется Марк. – Полицейский из департамента сказал, что позвонит сегодня и сообщит, удалось ли отделу экспертизы получить образцы ДНК с резинки, которой был перетянут кирпич. На мобильном у меня не было пропущенных звонков, и я подумал, может, они звонили на городской.
– А, нет, не звонили. – Коляска мерно катится по дорожке в парке, колеса оставляют влажный след от лужи на асфальте. – Собственно, я думала об этом и… Мне кажется, нам нужно прекратить расследование.
– Прекратить? – Марк останавливается, и я едва не натыкаюсь на ручку коляски. – Анна, мы не можем его прекратить. Это серьезно.
– В записке говорилось, что нам нельзя обращаться в полицию. Если мы уговорим полицию прекратить расследование, нас оставят в покое.
– Ты этого не знаешь.
Знаю. Я перехватываю коляску и иду по дорожке, бросив Марка позади. Он догоняет нас с Эллой.
– Пожалуйста, Марк. Я просто хочу забыть о случившемся. Начать новый год с позитивной ноты.
Марк очень верит в «жизнь с чистого листа». Верит в возможность «написать новую главу жизни». Возможность «начать заново». Может быть, это свойственно всем психотерапевтам.
– Должен тебе сказать, мне кажется неправильным…
– Я хочу оставить в прошлом то, что случилось с моими родителями. Ради Эллы. – Я смотрю на малышку, чтобы скрыть выражение лица от Марка и подчеркнуть свою мысль, и в то же время меня охватывает чувство вины оттого, что я использую свою дочь для эмоционального шантажа.
Наконец Марк кивает:
– Я скажу им, что мы не станем выдвигать обвинения.
– Спасибо. – Мое облегчение отнюдь не наигранно. Я опять останавливаюсь, на этот раз чтобы поцеловать его.
– Ты плачешь.
Я отираю щеки.
– Наверное, слишком много всего навалилось. Рождество, Новый год, полиция… – «Мама», – хочется продолжить мне. Я стараюсь быть честна с Марком, насколько это возможно. – И я буду очень скучать по Анджеле.
– Вы много времени проводили вместе, когда ты была младше? Ты о ней никогда не говорила, я и не знал, что вы так близки.
В горле у меня стоит ком, подбородок дрожит, я изо всех сил сдерживаю рыдания.
– Так уж устроена семья. Даже если вы раньше особо не общались, однажды кажется, что всегда были вместе.
Марк обнимает меня за плечи, и мы медленно возвращаемся к Дубовой усадьбе, где мерцающие гирлянды над крыльцом знаменуют Новый год – и завершение этого ужасного, чудесного, невероятного года.
Мама в саду. Я открываю застекленную дверь, и она вздрагивает, на ее лице читается паника, пока она не начинает понимать, что это я. Мама без куртки, ее губы посинели от холода.
– Замерзнешь насмерть, – улыбаюсь я, но она не отвечает на мою улыбку.
– Я прощалась с розами.
– Я буду ухаживать за ними, обещаю.
– И подай протест против…
– Мам…
Она осекается, ее плечи поникают.
– Пора уходить.
Марк открывает бутылку шампанского.
– За Новый год!
Мы выпиваем по бокалу, и я едва сдерживаю слезы. Мама держит Эллу на руках – они так похожи, что я пытаюсь запечатлеть этот момент в своей памяти. Мне так больно. Если именно так чувствуешь себя, когда твой близкий человек постепенно угасает, то я теперь буду молиться о быстрой и неожиданной смерти. Пусть в какой-то момент у меня вдруг остановится сердце – остановится, а не медленно рассыпается на осколки в моей груди, как сейчас, когда боль рассекает его, точно трещины, бегущие по ледяной глади озера.
Марк произносит тост. О семье, воссоединении, Новом годе и новом начале – на этой реплике он подмигивает мне. Я пытаюсь поймать мамин взгляд, но она внимательно слушает Марка.
– Желаю вам в этом году здоровья, благополучия и счастья. – Он поднимает бокал. – С Новым годом вас, Анджела, с Новым годом, моя чудесная малышка Элла, с Новым годом, Анна, и я надеюсь, что в этом году ты скажешь мне «да».
Я с трудом растягиваю губы в улыбке. Сегодня он опять сделает мне предложение. Вероятно, в полночь, когда мама уже будет сидеть в поезде и ехать неведомо куда, а я буду скорбеть в одиночестве. Он сделает мне предложение… И я скажу «да».
А потом я чувствую какой-то запах. Едкую вонь, как от паленой пластмассы, бьющую в ноздри, царапающую горло.
– Что-то в духовке?
Марк медлит мгновение, но он тоже чувствует этот запах – и бросается в коридор.
– Господи!
Мы с мамой бежим за ним. Вонь в коридоре еще сильнее, под потолком змеятся черные клубы дыма. Марк пытается затушить подошвой обуви коврик у двери, и черные ошметки жженой бумаги вылетают у него из-под ног.
– О господи, Марк! – кричу я, хотя уже видно, что пламя погасло, а дым начинает рассеиваться.
– Все в порядке, все в порядке. – Марк старается сохранять спокойствие, но голос его куда выше, чем обычно, и он по-прежнему бьет подошвой по коврику.
Я понимаю, что вонь распространяется от жженой резины. Кто-то бросил в щель для писем горящую бумагу, которая, вероятно, погасла бы и без участия Марка. Она должна была напугать нас, а не стать причиной пожара.
Я указываю на дверь. Холодные градины пота катятся по моей спине.
Кто-то что-то написал на витражном стекле входной двери. Я вижу большие буквы, искаженные толстым стеклом.
Марк открывает дверь. Буквы написаны черным маркером.
«ВОТ ТЫ ГДЕ».
