Глава 46
Анна
Мы обводим взглядом сад: груды листьев, которые предстоит сжечь; приведенный в порядок лавр в горшке; подрезанные розы.
– Сейчас все это смотрится не очень привлекательно, но весной ты увидишь результат.
– Жаль, что тебя здесь в это время уже не будет.
– Поставь-ка чайник. – Мама обнимает меня за плечи. – Я думаю, мы заслужили чашечку чаю после всех наших усилий.
Оставив ее в саду, я забегаю в дом, сбрасываю резиновые сапоги, закрываю дверь. Только когда чайник закипает, я выглядываю в окно и вижу, что мама плачет. Ее губы шевелятся – она разговаривает со своими цветами, прощается с садом.
«Я присмотрю за ним», – мысленно обещаю я ей.
Итак, я завариваю чай, позволяя маме побыть наедине со своими мыслями. Ей это нужно. Интересно, она опять отправится на север страны или найдет себе новое место? Надеюсь, что когда-нибудь у нее снова будет сад.
Выловив чайные пакетики, я бросаю их в мойку и неуклюже подхватываю две чашки одной рукой, собираясь второй открыть дверь в сад. Но не успеваю я пройти по кухне, как в дверь звонят.
Замерев, смотрю на маму сквозь стекло. Не похоже, чтобы она что-то услышала. Отставляю чашки, пролив чай на стол. Темная лужа растекается по сосновой столешнице.
Опять раздается звонок, на этот раз настойчивее, незваный гость не убирает палец с кнопки. Рита лает.
«Убирайтесь!»
«Все в порядке», – увещеваю я себя. Кто бы это ни был, он не знает, что дома кто-то есть, а в сад заглянуть можно только с тыльной стороны, обойдя дом. Я оглядываюсь на маму. Да, ее не будет видно. Мама нагибается, вырывает пару сорняков, выросших между булыжниками садовой дорожки.
Еще один звонок. А затем – шаги, хруст гравия.
Кто бы это ни был, он огибает дом.
Я мчусь в коридор, спотыкаюсь в спешке, распахиваю дверь.
– Есть кто? – Я повышаю голос. – Кто здесь?
Я уже собираюсь выскочить на улицу в носках, когда снова слышатся шаги по гравию и из-за угла выходит какой-то мужчина.
Полицейский.
В груди у меня все сжимается. Я не знаю, куда деть пальцы. Заламываю руки, ногти вонзаются в ладони. Наконец прячу руки в карманы. Нужно следить за лицом, это я помню – стараюсь выглядеть как можно спокойнее, но не знаю, как это изобразить.
Мюррей Маккензи улыбается.
– О, вы дома. Я не был уверен.
– Я была в саду.
Он смотрит на мои перепачканные землей джинсы и шерстяные носки, которые обычно надевают под резиновые сапоги.
– Я могу войти?
– Сейчас не очень подходящее время.
– Я ненадолго.
– Я собиралась укладывать Эллу спать.
– На минутку.
Разговаривая со мной, он подходит все ближе, и вот он уже на нижней ступеньке, на средней, на верхней…
– Спасибо.
Нельзя сказать, что он силой прорывается ко мне в дом, но я не могу придумать, как остановить его. Кровь шумит у меня в ушах, в груди давит, я не могу сделать глубокий вдох. Я словно тону.
Рита проталкивается мимо меня и выбегает на дорожку. Приседает. Затем начинает вынюхивать – не притаились ли в округе какие-нибудь невидимые коты? Я зову ее. Но перспектива погонять кота прельщает ее сильнее, и у Риты включается избирательная глухота.
– Рита! Вернись в дом немедленно!
– Сюда? – Мюррей заходит на кухню, прежде чем я успеваю остановить его.
Он точно увидит маму. В кухне застеклена почти вся стена.
– Рита!
На дороге ездят машины – я не могу оставить собаку снаружи.
– Рита!
Наконец-то она отвлекается от манящих запахов и смотрит на меня. И затем, помедлив настолько, чтобы показать, мол, она сама приняла такое решение, а вовсе не по моей команде, Рита трусит в дом. Я толкаю дверь, чтобы она захлопнулась, и бегу за Мюрреем Маккензи. Слышу какой-то возглас.
Не сейчас. Не так. Он арестует ее сам? Или вызовет подкрепление? Он позволит мне попрощаться с ней? Он и меня арестует?
– А вы времени зря не теряли.
Я подхожу к нему. Аккуратная кучка подготовленной к сжиганию листвы и обрезанных стеблей – единственное доказательство того, что в саду кто-то был. На веранду вспархивает зяблик, подбирается к кормушке, которую мама сегодня наполнила. Он повисает вверх ногами и принимается клевать шарик из арахисового масла и зерен. Кроме птиц, в саду никого нет.
Маккензи отходит от окна, прислоняется к стойке, и я не свожу с него взгляда, не решаясь покоситься на сад. Этот человек слишком проницателен. Все насквозь видит.
– О чем вы хотели со мной поговорить?
– Я хотел узнать, сколько у вас мобильных телефонов.
Этот вопрос застает меня врасплох.
– Эм… Всего один. – Я достаю из кармана айфон и предъявляю его полицейскому, словно улику.
– Других нет?
– Нет. У меня был второй телефон для работы, но он принадлежал компании, и я его сдала, когда вышла в декрет.
– Вы помните, какой фирмы был телефон?
– «Нокия», кажется. А что?
Он улыбается, вежливо, но настороженно.
– Просто пытаюсь связать кое-какие факты, обнаруженные в ходе расследования смертей ваших родителей.
Я подхожу к мойке, открываю кран, оттираю набившуюся под ногти грязь.
– Я ведь сказала вам, что передумала. Я уже не считаю, что их убили. Я вас просила прекратить расследование.
– Тем не менее вначале вы были весьма настойчивы.
Вода из крана течет такая горячая, что мне хочется отдернуть руку.
– Я не подумала. – Я тру пальцы еще сильнее. – У меня только ребенок родился, понимаете…
Тут я добавила к списку своих прегрешений еще один пункт: «воспользовалась собственной дочерью для самооправдания».
Снаружи доносится какой-то звук. Что-то упало. Грабли. Или лопата. Или тачка. Я поворачиваюсь, не закрыв кран. Мюррей не смотрит во двор. Он смотрит на меня.
– Ваш парень дома?
– Он на работе. Я одна.
– Я хотел узнать… – Маккензи осекается. Его лицо смягчается, утрачивает то сосредоточенное выражение, от которого мне было так не по себе. – Я хотел узнать, не хотите ли вы о чем-то со мной поговорить.
Пауза затягивается.
– Нет, – шепчу я. – Ничего такого.
Он кивает, и если бы я не знала, что он полицейский, то могла бы подумать, что ему меня жаль. А может, он расстроен, что не нашел того, что искал.
– Тогда до встречи.
Я провожаю его до двери, стою на крыльце, держа Риту за ошейник, смотрю, как он переходит дорогу, садится в безукоризненно чистый «вольво» и уезжает.
Рита жалобно скулит, вырываясь, и я понимаю, что вся дрожу и слишком сильно сжала ремешок. Присев на корточки, я глажу собаку по голове, успокаивая.
Мама ждет на кухне, лицо у нее побледнело.
– Кто это был?
– Полицейский. – От одного этого слова случившееся кажется еще страшнее, еще реальнее.
– Что ему было нужно? – Ее голос звучит столь же напряженно, как и мой, лицо осунулось.
– Он знает.
