Анна

Я уже целый вечер не держала Эллу на руках. Ее передают от человека к человеку, точно диковинку, и малышка явно наслаждается вниманием, не сопротивляясь объятиям этих дружелюбных незнакомых ей людей. Рождественская вечеринка Роберта – последнее место, где мне хотелось бы находиться прямо сейчас, но так я хотя бы защищена от расспросов Марка и его матери, чье сочувствие ко мне несколько поугасло к сегодняшнему дню. Я делала, что могла: открыла подарок Элле, который положила в носок над камином всего пару часов назад, за завтраком отхлебнула каплю шампанского, щедро разбавленного персиковым соком. Но каждый разговор меня изматывает. Каждое слово сочится ложью.

«Могла бы и постараться. Это ведь первое Рождество Эллы, в конце концов».

Было около трех пополудни, и Марк с Джоан мыли посуду после обеда. Я остановилась на лестнице, ковер поглотил звук моих шагов, теплые носки обволакивали пальцы. Я не подслушивала, просто… слушала.

– У нее горе, мам.

– У меня тоже было горе, когда умер твой отец, но я не сдавалась, так ведь? Я держала лицо, надевала передник и ухаживала за вами всеми.

Марк что-то ответил, но я не разобрала его слов. Я пошла дальше по лестнице в коридор, намеренно наступив на скрипучую ступеньку, о которой всегда помню. Голоса на кухне оборвались, и к тому моменту, как я вошла туда, Марк и Джоан мыли посуду в тишине.

– А вот и мамочка пришла! – с напускным весельем воскликнула Джоан. – Хорошо поспала, дорогая?

Я не спала. Как бы я могла уснуть? Но я воспользовалась предложением прилечь – это позволило мне уберечься от надоедливого участия Марка и растущего раздражения Джоан, недовольной тем, что я не веду себя как душа компании. Я лежала на кровати, смотрела в потолок, и мысли вихрем неслись в моей голове.

Они до сих пор кружат во мне. Где сейчас мама? Проводит ли она Рождество в приюте? Все ли с ней в порядке? Почему меня это вообще заботит? Меня страшит мысль о том, что случилось бы, если бы Элла оказалась в детской в тот момент, когда тот кирпич влетел в окно. Моя мать навлекла беду на наш дом – с тем же успехом она могла сама швырнуть тот кирпич.

Как я могу простить ей такое?

И почему, зная, что натворил мой отец, часть меня все еще хочет увидеть его?

За последний день я все время прокручивала в голове детские воспоминания, пытаясь уложить их в новую картину, учитывая тот факт, что мой отец – вовсе не тот человек, каким я его видела. Моя жизнь рушится до основания, ведь она была построена на лжи.

Сымитировать собственную смерть непросто. Мама, похоже, была в отчаянии.

Я нужна ей.

Я не могу простить ее.

Она нужна мне.

И так по кругу, снова и снова.

В гостиной Роберта полно наших соседей. Есть тут и дети, впрочем, большинство жителей окрестных домов старше нас, их дети выросли и живут теперь со своими семьями. Я знаю всех в комнате, кроме пары у камина: должно быть, это новые жильцы Платановой усадьбы, я видела грузовик с мебелью перед тем домом на прошлой неделе.

Марк оживленно обсуждает альтернативные методы психотерапии с Энн и Эндрю, парой, живущей через два дома от нас. Джоан выбрала уютное место на диване и удобно устроилась там. Я медленно перехожу из комнаты в комнату. На кухне, в коридоре и в гостиной люди стоят группками, и я перехожу от одной компании к другой с тарелкой еды в левой руке и бокалом вина в правой, будто направляюсь к своему месту. Никто меня не останавливает. Я не хочу стоять в углу и наводить людей на мысли о том, что им нужно подойти и уточнить, все ли у меня в порядке. Я не хочу говорить.

Сегодня каждый здесь принес мне свои соболезнования, хотя они уже сделали это на поминальной службе моих родителей. Меня бросает в жар, когда я вспоминаю все пролитые на похоронах слезы, все те речи, доброту едва знакомых мне людей, уделивших время на написание открытки, приготовление угощения, отправку цветов.

Что бы они сказали, если бы знали правду?

Каждое доброжелательное, искреннее слово соболезнования наполняет меня виной, и я хожу из комнаты в комнату, избегаю зрительного контакта, не останавливаюсь. Я протискиваюсь мимо Роберта, напустившегося на двух пожилых сестер из углового дома. По документам их дом уже не имеет отношения к нашей улице, но сестры готовят изумительные сосиски в тесте, и за это их приглашают на все соседские вечеринки.

– …составлен с учетом всех требований. Я с удовольствием покажу вам планы строительства.

Он последовательно добивается всеобщей поддержки перепланировки своего участка. Марка он еще не убедил, но я нисколько не сомневаюсь в том, что Роберт и в разговоре с ним преуспеет.

– Конечно же, я готов компенсировать вам любые неудобства, – сказал Роберт, когда пришел показать нам планы, предполагающие временный снос забора между нашими участками и удаление отстойника со всеми очистными сооружениями, которые давно не используются. – Я гарантирую вам, что все растения, которые пострадают во время ремонта, будут пересажены, а по окончании перепланировки я оплачу новую лужайку у вас в саду.

– Меня несколько смущает освещение, – заметил только Марк.

Он бы поладил с мамой. Присоединился бы к ее крестовому походу против изменения ширины внутреннего сада, прислушался бы к ее аргументам о влиянии садов на окружающую среду и целостности восприятия исторических зданий в контексте ландшафтной архитектуры.

На мгновение я представляю их двоих за кухонным столом, продумывающих текст опротестования заявки Роберта, и едва сдерживаю слезы. Марку понравилась бы мама – я в этом уверена. И он понравился бы ей. Ей бы понравился любой, кто заботится обо мне так, как Марк.

Мне вдруг вспоминается Мюррей Маккензи с визиткой Марка – и маминым почерком на обороте. Я отгоняю от себя эти мысли.

Они никогда не встречались. Марк так говорит, и у него нет причин лгать. Я ему доверяю.

Я ему доверяю, но я не могу рассказать ему о маме. В ту же секунду он заставит меня позвонить в полицию. Для Марка нет никаких переходов от добра к злу, и линия, разграничивающая эти две категории, с его точки зрения, очень четкая. Раньше мне очень нравилось это его качество. До сих пор нравится, просто… теперь все сложно. Я иду обратно в кухню. Один из соседей перехватывает мой взгляд, и я машинально улыбаюсь. Отворачиваюсь, но поздно – он направляется ко мне, его жена идет за ним.

– Я как раз говорил Маргарет, что нужно поболтать с тобой перед уходом, верно, Маргарет?

– Привет, Дон. Привет, Маргарет.

Уже дойдя до меня, Дон отступает на шаг и осматривает с головы до ног, словно дядюшка, давно не видевший племянницу. Мне кажется, что сейчас он скажет, мол, как я похорошела, но сосед вздыхает.

– Как две капли воды, верно, Маргарет?

– Да. Вылитая она.

Я заставляю себя улыбнуться. Мне ничуть не хочется казаться похожей на мать.

– Как ты?

– Все в порядке, спасибо.

– Должно быть, тебе сейчас нелегко, – сочувственно протягивает Дон.

– Сейчас ведь Рождество, – добавляет Маргарет, словно я могла забыть, какой сегодня день.

Несмотря на то что последние девятнадцать месяцев я провела в трауре, меня вдруг охватывает неуверенность. Должна ли я расплакаться? Чего они от меня ждут?

– Со мной все в порядке, – повторяю я.

– Все еще не могу поверить, – говорит Дон. – В смысле, они оба… ужас какой.

– Кошмар, – эхом вторит ему Маргарет.

Теперь они уже общаются друг с другом, мое присутствие здесь необязательно, и у меня возникает неприятное ощущение, что я лишь повод для их беседы, источник их развлечения. Наслаждения разговорами о тех, кому повезло меньше, чем им. Я осматриваю кухню в поисках Эллы, чтобы воспользоваться предлогом кормления и уйти.

– Вчера мне показалось, что я видела ее в парке.

Я замираю.

– Поразительно, какие шуточки выкидывает с нами сознание. – Маргарет посмеивается. Оглядывается, готовясь рассказать потрясающую историю, и натыкается на мой взгляд. Ее смех обрывается, лицо приобретает сочувственное выражение. – То есть, – исправляется она, – когда я пригляделась, то поняла, что эта женщина совсем не похожа на Кэролайн. И старше, и волосы черные – совсем не похожа. Кэролайн бы в такой одежде на улицу даже под страхом смерти не вышла… – Ее лицо каменеет, она осознает, что только что сказала.

– Простите. Малышка… – Я даже не договариваю эту фразу до конца.

Я забираю Эллу у очередного соседа и иду к Марку. Тот уже засел в кабинете Роберта, просматривая планы по реконструкции участка.

– Я заберу Эллу домой. Она устала. Столько эмоций! – улыбаюсь Роберту. – Спасибо за замечательную вечеринку.

– Я тоже пойду, – откликается Марк. – Да и мама, наверное, уже спать хочет. Ну так что, мы договорились?

Мужчины пожимают руки, и я еще мельком успеваю подумать, что же такое они тут обсуждали, но затем все мое внимание переключается на Джоан.

Как всегда, требуется целая вечность, чтобы уйти, попрощавшись со всеми людьми, которых мы и так каждый день встречаем на улице или в парке.

– Увидимся в воскресенье! – кричит кто-то мне вдогонку.

– В воскресенье? – уточняю я, когда гости уже не могут нас услышать.

– Я пригласил соседей отметить Новый год.

– Вечеринка?

Марк видит выражение моего лица.

– Нет! Это не вечеринка. Так, пропустим по стаканчику, встретим Новый год.

– Вечеринка.

– Ну, может, небольшая. Ладно тебе! Нам ни за что не нанять няню в канун Нового года. А так мы останемся дома, но все равно сможем развлечься. Идеальное решение. Напиши Лоре – может, у нее получится прийти. И Билла пригласи, конечно.

«Это еще через несколько дней», – напоминаю я себе. Сейчас у меня несколько другие заботы.

– Я сказал Роберту, что мы поддержим его ходатайство о перепланировке участка, – говорит Марк, уложив Эллу в люльку у кровати. Мы готовимся ко сну.

– Что заставило тебя передумать?

– Тридцать тысяч. – Марк ухмыляется, во рту у него полно зубной пасты.

– Тридцать тысяч? Заменить лужайку и пересадить пару кустов – все это не обойдется Роберту в тридцать тысяч.

Марк сплевывает и споласкивает умывальник.

– Если он считает, что должен заплатить нам именно столько, то кто я такой, чтобы спорить? – Он отирает рот, оставляя белое пятно на полотенце. – Так мне не придется беспокоиться о том, что в мою квартиру еще не скоро въедут новые жильцы.

– Тебе и так не нужно было об этом беспокоиться, я же тебе говорила.

От него пахнет мятой, когда он целует меня.

Я смотрю в зеркало. На моей коже еще нет морщин, но скулы – в точности как у моей матери.

Маргарет показалось, что вчера она видела маму в парке. Она этого не знает, но, вероятно, так и было. Однажды кто-нибудь узнает ее и обратится в полицию – это только вопрос времени.

Я могу прекратить все это, прямо сейчас. Просто сказав правду.

Так почему же я молчу? Я больше суток уже знаю, что мои родители живы, что мой отец сымитировал свою смерть, чтобы избежать выплаты долгов, а моя мать инсценировала самоубийство, чтобы скрыться от отца. Она предала меня. Солгала мне. Так почему я не звоню в полицию?

Отражение глядит на меня из зеркала, и ответ написан в его глазах.

Потому что она моя мать. И она в опасности.