Книга третья
I
Древний высится лес, топора не знававший от века.
Веришь невольно, что он тайный приют божества.
Ключ священный в лесу и пещера с сосульками пемзы,
И отовсюду звучат нежные жалобы птиц.
5 Там, когда я бродил в тени под листвою древесной
В думах, куда же теперь Муза направит мой труд.
Вижу Элегию вдруг: узлом — благовонные кудри.
Только одна у нее будто короче нога:
Дивной красы, с оживленным лицом, в одежде тончайшей, —
10 Даже уродство ноги лишь украшало ее.
Властная вдруг подошла и Трагедия шагом широким,
Грозно свисали на лоб волосы; плащ до земли.
Левой рукою она помавала скипетром царским,
Стройные голени ей сжали котурнов ремни.
15 Первой сказала она: «Когда же любить перестанешь
Ты, к увещаньям моим не преклоняющий слух?
О похожденьях твоих на пьяных болтают пирушках,
В людных толкуют местах, на перекрестке любом,
Пальцем частенько в толпе на поэта указывать стали:
20 «Вот он тот, кого сжег страстью жестокий Амур!»
Не замечаешь ты сам, что становишься притчею Рима…
Как же не стыдно тебе все про себя разглашать?
Петь о важнейшем пора, вдохновляться вакхическим тирсом, —
Время довольно терять, труд начинай покрупней!
25 Ты унижаешь свой дар. Поспевай деянья героев!
Скажешь ты: нынешний труд больше подходит тебе —
Хватит забавных стихов, что успел ты сложить для девчонок;
Были напевы твои с юностью ранней в ладу.
Славу доставить теперь ты обязан трагедии римской,
30 И вдохновенье твое выполнит волю мою!»
Так она кончила речь в своих театральных котурнах
И покачала главой, в пышном уборе кудрей.
И, на нее покосясь, улыбнулась Элегия, вижу, —
Мирт держала она, помнится, в правой руке.
35 «Что порицаешь меня, Трагедия гордая, речью
Важной? — сказала. — Ужель важной не можешь не быть?
Не погнушалась и ты неравным стихом выражаться.
Ты, состязаясь со мной, мой применила размер?
Нет, величавых стихов со своими равнять я не смею,
40 Твой затмевает дворец скромные сени мои.
Ветрена я, и мил мне Амур, он ветреник тоже,
Избранный мною предмет — по дарованьям моим.
Бога игривого мать без меня грубовата была бы,
Я родилась, чтобы ей верною спутницей быть.
45 Все-таки я кое в чем и сильнее тебя: я такое
Переношу, от чего хмурятся брови твои.
Дверь, которую ты не откроешь тяжелым котурном,
Я открываю легко резвой своей болтовней.
Не научила ли я и Коринну обманывать стража.
50 И на измену склонять верность надежных замков,
Тайно с постели вставать, развязав поясок у сорочки,
И в полуночной тиши шагом неслышным ступать?
Мало ли я на жестоких дверях повисала табличкой,
Не побоясь, что меня каждый прохожий прочтет!
55 Помню и то, как не раз, за пазухой прячась рабыни,
Я дожидалась, когда ж сторож свирепый уйдет?
Варварка тут же, разбив, в воду швырнула меня.
Нерпой взрастила в тебе я счастливое семя таланта.
60 Это мой дар… А его требует нынче — она!»
Кончили. Я же сказал: «Заклинаю вас вами самими
Слух беспристрастно склонить к полным смиренья словам.
Та мне во славу сулит котурн высокий и скипетр —
С уст уж готов у меня звук величавый слететь…
65 Эта же — нашей любви обещает бессмертье… Останься ж
И продолжай прибавлять краткие к длинным стихам!
Лишь ненадолго певцу, Трагедия, даруй отсрочку:
Труд над тобой — на века, ей мимолетный милей…»
И согласилась она… Торопитесь, любовные песни!
70 Есть еще время — а там труд величавее ждет.
IV
Сторожа, строгий супруг, к молодой ты приставил подруге.
Полно! Себя соблюдать женщине надо самой.
Коль не от страха жена безупречна, то впрямь безупречна,
А под запретом она, хоть не грешит, а грешна…
5 Тела блюдешь чистоту, а душа все равно любодейка…
Женщину не устеречь против желанья ее.
Женскую душу сберечь никакие не смогут затворы:
Кажется, всё на замке, — а соблазнитель проник!
Меньше грешат, коль можно грешить; дозволенье измены
10 Тупит само по себе тайной мечты остроту.
Верь мне, супруг: перестань порок поощрять запрещеньем, —
Лучше поборешь его, если уступишь ему.
Видел я как-то коня: он узде не хотел подчиниться
И, закусив удила, молнии несся быстрей, —
15 Но покорился и встал, ощутив, что на трепаной гриве
Мягкие вожжи лежат, что ослабела узда.
Все, что запретно, влечет; того, что не велено, жаждем.
Стоит врачу запретить, просит напиться больной…
Сто было глаз на челе у Аргуса, сто на затылке, —
20 Все же Амур — и лишь он — часто его проводил.
В прочный спальный покой из железа и камня Данаю
Девой невинной ввели, — матерью стала и там.
А Пенелопа, хотя никакой не имелось охраны,
Все же осталась чиста средь молодых женихов.
25 Больше хотим мы того, что другой бережет. Привлекает
Вора охрана сама. Редкий доступному рад.
К женщине часто влечет не краса, а пристрастье супруга:
Что-то в ней, видимо, есть, что привязало его…
Честной не будь взаперти, — изменяя, ты будешь милее.
30 Слаще волненья любви, чем обладанье красой.
Пусть возмущаются, — нам запретное слаще блаженство,
Та лишь нам сердце пленит, кто пролепечет: «Боюсь!»
Кстати, держать под замком недозволено женщин свободных
Так устрашают одних иноплеменных рабынь.
35 Ежели вправе сказать ее сторож: моя, мол, заслуга… —
Так за невинность ее надо раба похвалить!
Подлинно тот простоват, кто измен не выносит подруги,
И недостаточно он с нравами Рима знаком.
Ведь при начале его — незаконные Марсовы дети:
40 Илией Ромул рожден, тою же Илией — Рем.
Да и при чем красота, если ты целомудрия ищешь?
Качествам этим, поверь, не совместиться никак.
Если умен ты, к жене снисходителен будь и не хмурься,
К ней применять перестань грозного мужа права.
45 Жениных лучшей друзей приветствуй (их будет немало!) —
Труд не велик, но тебя вознаградит он вполне.
Ты молодежных пиров постоянным участником станешь,
Дома, не делая трат, много накопишь добра.
VII
Иль не прекрасна она, эта женщина? Иль не изящна?
Или всегда не влекла пылких желаний моих?
Тщетно, однако, ее я держал, ослабевший, в объятьях,
Вялого ложа любви грузом постыдным я был.
5 Хоть и желал я ее и она отвечала желаньям,
Не было силы во мне, воля дремала моя.
Шею, однако, мою она обнимала руками
Кости слоновой белей или фригийских снегов;
Нежно дразнила меня сладострастным огнем поцелуев,
10 Ласково стройным бедром льнула к бедру моему.
Сколько мне ласковых слов говорила, звала «господином»,
Все повторяла она, чем возбуждается страсть.
Я же, как будто меня леденящей натерли цикутой,
Был полужив, полумертв, мышцы утратили мощь.
15 Вот и лежал я, как пень, как статуя, груз бесполезный, —
Было бы трудно решить, тело я или же тень?
Что мне от старости ждать (коль мне предназначена старость),
Если уж юность моя так изменяет себе?
Ах! Я стыжусь своих лет: ведь я и мужчина и молод, —
20 Но не мужчиной я был, не молодым в эту ночь…
Встала с постели она, как жрица, идущая к храму
Весты, иль словно сестра, с братом расставшись родным…
Но ведь недавно совсем с белокурою Хлидой и с Либой,
Да и с блестящей Пито был я достоин себя,
25 И, проводя блаженную ночь с прекрасной Коринной,
Воле моей госпожи был я послушен во всем.
Сникло ли тело мое, фессалийским отравлено ядом?
Или же я ослабел от наговорной травы?
Ведьма ли имя мое начертала на воске багряном
30 И проколола меня в самую печень иглой?
От чародейства и хлеб становится злаком бесплодным,
От ворожбы в родниках пересыхает вода;
Падают гроздья с лозы и желуди с дуба, лишь только
Их околдуют, и сам валится с дерева плод.
35 Так почему ж ворожбе не лишать нас и мощи телесной?
Вот, может быть, почему был я бессилен в ту ночь…
И, разумеется, — стыд… И он был помехою делу,
Слабости жалкой моей был он причиной второй…
А ведь какую красу я видел, к ней прикасался!
40 Так лишь сорочке ее к телу дано приникать.
От прикасанья к нему вновь юношей стал бы и Нестор,
Стал бы, годам вопреки, юным и сильным Тифон…
В ней подходило мне все, — подходящим не был любовник…
Как же мне к просьбам теперь, к новым мольбам прибегать?
45 Думаю, больше того: раскаялись боги, что дали
Мне обладать красотой, раз я их дар осрамил.
Принятым быть у нее я мечтал — приняла, — допустила;
И целовать? — целовал; быть с нею рядом? — и был.
Даже и случай помог… Но к чему мне держава без власти?
50 Я, как заядлый скупец, распорядился добром.
Так, окруженный водой, от жажды Тантал томится
И никогда не сорвет рядом висящих плодов…
Так покидает лишь тот постель красавицы юной,
Кто отправляется в храм перед богами предстать…
55 Мне не дарила ль она поцелуев горячих и нежных?
Тщетно!.. По-всякому страсть не возбуждала ль мою?
А ведь и царственный дуб, и твердый алмаз, и бездушный
Камень могла бы она ласкою тронуть своей.
Тронуть тем боле могла б человека живого, мужчину…
60 Я же, — я не был живым, не был мужчиною с ней.
Перед глухими зачем раздавалось бы Фемия пенье?
Разве Фамира-слепца живопись может пленить?
Сколько заране себе обещал я утех потаенно,
Сколько различных забав мне рисовала мечта!
65 А между тем лежало мое полумертвое тело,
На посрамление мне, розы вчерашней дряблей.
Ныне же снова я бодр и здоров, не ко времени крепок,
Снова на службу я рвусь, снопа я требую дол.
Что же постыдно тогда я поник, наихудший из смертных
70 В деле любви? Почему сам был собой посрамлен?
Вооруженный Амур, ты сделал меня безоружным,
Ты же подвел и ее, — весь я сгорел со стыда!
А ведь подруга моя и руки ко мне простирала,
И поощряла любовь лаской искусной сама…
75 Но, увидав, что мой пыл никаким не пробудишь искусством
И что, свой долг позабыв, я лишь слабей становлюсь,
Молвила: «Ты надо мной издеваешься? Против желанья
Кто же велел тебе лезть, дурень, ко мне на постель?
Иль тут пронзенная шерсть виновата колдуньи ээйской,
80 Или же ты изнурен, видно, любовью с другой…»
Миг — и, с постели скользнув в распоясанной легкой рубашке,
Не постеснялась скорей прочь убежать босиком.
А чтоб служанки прознать не могли про ее неудачу,
Скрыть свой желая позор, дать приказала воды.
VIII
Кто почитает еще благородные ныне искусства?
Ценными кто назовет нежные ныне стихи?
В прежнее время талант — и золота был драгоценней;
Нынче невеждой слывешь, если безденежен ты.
5 Книжки мои по душе пришлись владычице сердца:
Вход моим книжкам открыт, сам же я к милой не вхож.
Хоть расхвалила меня, для хваленого дверь на запоре, —
Вот и слоняюсь — позор! — вместе с талантом своим!
Всадник богатый, на днях по службе достигнувший ценза,
10 Кровью напившийся зверь, ею теперь предпочтен.
Жизнь моя! Как же его в руках ты сжимаешь прекрасных?
Как ты сама, моя жизнь, терпишь объятья его?
Знай, что его голова к военному шлему привычна,
Знай, — опоясывал меч стан его, льнущий к тебе;
15 Левой рукой с золотым, лишь недавно заслуженным перстнем
Щит он держал; прикоснись к правой: она же в крови!
В силах притронуться ты к руке, умертвившей кого-то?
Горе! Ведь прежде была сердцем чувствительна ты!
Только на шрамы взгляни, на знаки бывалых сражений, —
20 Добыл он телом одним все, что имеет теперь.
Хвастать, пожалуй, начнет, как много людей перерезал, —
Все-таки трогаешь ты, жадная, руку его!
Я же, Феба и Муз чистейший священнослужитель,
У непреклонных дверей тщетно слагаю стихи!
25 Умные люди, к чему вам беспечная наша наука?
Нужны тревоги боев, грубая жизнь лагерей.
Что совершенствовать стих? Выводите-ка первую сотню!..
Лишь пожелай, преуспеть так же ты мог бы, Гомер!
Зная, что нет ничего всемогущее денег, Юпитер
30 С девой, введенной в соблазн, сам расплатился собой:
Без золотых и отец был суров, и сама недоступна,
В башне железной жила, двери — из меди литой.
Но лишь в червонцы себя превратил обольститель разумный,
Дева, готова на все, тотчас одежды сняла.
35 В век, когда в небесах Сатурн господствовал старый,
В недрах ревниво земля много богатств берегла.
Золото и серебро, и медь и железо таились
Рядом с царством теней, — их не копили тогда.
То ли земные дары: пшеница, не знавшая плуга;
40 Соты, доступные всем, в дуплах дубовых; плоды…
Землю в то время никто сошником могучим не резал,
Поля от поля межой не отделял землемер.
Не бороздило зыбей весло, погруженное в воду,
Каждому берег морской краем казался пути.
45 Против себя ты сама искусилась, людская природа,
И одаренность твоя стала тебе же бедой.
Вкруг городов для чего воздвигаем мы стены и башни,
Вооружаем зачем руки взаимной вражды?
Море тебе для чего? Человек, довольствуйся сушей.
50 В третье ли царство свое мнишь небеса превратить?
А почему бы и нет, когда удостоены храмов
Либер, Ромул, Алкид, Цезарь с недавней поры?
Не урожаев мы ждем от земли, — мы золота ищем.
Воин в богатстве живет, добытым кровью его.
55 В Курию бедный не вхож: обусловлен почет состояньем. —
Всадник поэтому строг и непреклонен судья…
Пусть же хоть всё заберут, — и Марсово поле, и Форум;
Распоряжаются пусть миром и грозной войной, —
Только б не грабили нас, любовь бы нашу не крали:
60 Лишь бы они беднякам чем-либо дали владеть…
Ныне же, если жена и с сабинкою схожа суровой,
Держит ее, как в плену, тот, кто на деньги щедрей.
Сторож не пустит: она за меня, мол, дрожит, — из-за мужа.
А заплати я — уйдут тотчас и сторож и муж!
65 Если какой-нибудь бог за влюбленных мстит обделенных,
Пусть он богатства сотрет неблаговидные в прах!
IX
Если над Мемноном мать и мать над Ахиллом рыдала,
Если удары судьбы трогают вышних богинь, —
Волосы ты распусти, Элегия скорбная, ныне:
Ныне по праву, увы, носишь ты имя свое.
5 Призванный к песням тобой Тибулл, твоя гордость и слава, —
Ныне бесчувственный прах на запылавшем костре.
Видишь, Венеры дитя колчан опрокинутым держит;
Сломан и лук у него, факел сиявший погас;
Крылья поникли, смотри! Сколь жалости мальчик достоин!
10 Ожесточенной рукой бьет себя в голую грудь;
Кудри спадают к плечам, от слез струящихся влажны;
Плач сотрясает его, слышатся всхлипы в устах…
Так же, преданье гласит, на выносе брата Энея,
Он из дворца твоего вышел, прекраснейший Юл…
15 Ах, когда умер Тибулл, омрачилась не меньше Венера,
Нежели в час, когда вепрь юноше пах прободал…
Мы, певцы, говорят, священны, хранимы богами;
В нас, по сужденью иных, даже божественный дух…
Но оскверняется все, что свято, непрошеной смертью,
20 Руки незримо из тьмы тянет она ко всему.
Много ли мать и отец помогли исмарийцу Орфею?
Много ли проку, что он пеньем зверей усмирял?
Лин — от того же отца, и все ж, по преданью, о Лине
Лира, печали полна, пела в лесной глубине.
25 И меонийца добавь — из него, как из вечной криницы,
Ток пиэрийской струи пьют песнопевцев уста.
В черный, однако, Аверн и его погрузила кончина…
Могут лишь песни одни жадных избегнуть костров,
Вечно живут творенья певцов: и Трои осада,
30 И полотно, что в ночи вновь распускалось хитро…
Так, Немесиды вовек и Делии имя пребудет, —
Первую пел он любовь, пел и последнюю он.
Что приношения жертв и систры Египта? Что пользы
Нам в чистоте сохранять свой целомудренный одр?..
35 Если уносит судьба наилучших — простите мне дерзость, —
Я усомниться готов в существованье богов.
Праведным будь, — умрешь, хоть и праведен; храмы святые
Чти, — а свирепая смерть стащит в могилу тебя…
Вверьтесь прекрасным стихам… но славный Тибулл бездыханен?
40 Все-то останки его тесная урна вместит…
Пламя костра не тебя ль унесло, песнопевец священный?
Не устрашился огонь плотью питаться твоей.
Значит, способно оно и храмы богов золотые
Сжечь, — коль свершило, увы, столь святотатственный грех.
45 Взор отвратила сама госпожа эрицинских святилищ
И — добавляют еще — слез не могла удержать…
Все же отраднее так, чем славы и почестей чуждым
На Феакийских брегах в землю немилую лечь.
Тут хоть закрыла ему, уходящему, тусклые очи
50 Мать и дары принесла, с прахом прощаясь его.
Рядом была и сестра, материнскую скорбь разделяла,
Пряди небрежных волос в горе руками рвала.
Здесь Немесида была… и первая… та… Целовали
Губы твои, ни на миг не отошли от костра.
55 И перед тем как уйти, промолвила Делия: «Счастья
Больше со мною ты знал, в этом была твоя жизнь!»
Но Немесида в ответ: «Что молвишь? Тебе б мое горе!
Он, умирая, меня слабой рукою держал».
Если не имя одно и не тень остается от смертных,
60 То в Елисейских полях будет Тибулла приют.
Там навстречу ему, чело увенчав молодое
Лаврами, с Кальвом твоим выйди, ученый Катулл!
Выйди, — коль ложно тебя обвиняют в предательстве друга, —
Галл, не умевший щадить крови своей и души!
65 Тени их будут с тобой, коль тени у тел существуют.
Благочестивый их сонм ты увеличил, Тибулл.
Мирные кости — молю — да покоятся в урне надежной.
Праху, Тибулл, твоему легкой да будет земля.
XI
Много я, долго терпел, — победили терпенье измены.
Прочь из усталой груди, страсти позорной огонь!
Кончено! Вновь я свободу обрел, порвал свои цепи, —
Их я носил не стыдясь, ныне стыжусь, что носил.
5 Я победил, я любовь наконец попираю ногами.
Поздно же я возмужал, поздно окрепли рога!
Переноси и крепись. Себя оправдает страданье, —
Горьким нередко питьем хворый бывал исцелен.
Все сносил я, терпел, что меня прогоняли с порога,
10 Что, унижая себя, спал я на голой земле.
Ради другого, того, кто в объятьях твоих наслаждался,
Мог я, как раб, сторожить наглухо замкнутый дом!
Видел я, как из дверей выходил утомленный любовник, —
Так заслужённый в боях еле бредет инвалид.
15 Хуже еще, что меня, выходя из дверей, замечал он, —
Злому врагу моему столько б изведать стыда!
Было ль хоть раз, чтобы рядом с тобой я не шел на прогулке,
Я, возлюбленный твой, сопроводитель и страж?
Нравилась, видно, ты всем: недаром ты мною воспета, —
20 Ты через нашу любовь многих любовь обрела…
Ах, для чего вспоминать языка вероломного низость?
Ты, и богами клянясь, мне на погибель лгала!
А с молодыми людьми на пирах перегляды и знаки,
Этот условный язык, слов затемняющий смысл?..
25 Раз ты сказалась больной, — бегу вне себя, прибегаю, —
Что же? Больна ты иль нет, знал мой соперник верней…
Вот что привык я терпеть, да еще умолчал я о многом…
Ныне другого ищи, кто бы терпел за меня!
Поздно! Уже мой корабль, по обету цветами увитый,
30 Внемлет бестрепетно шум морем вздымаемых волн…
Зря перестань расточать меня покорявшие раньше
Ласки и речи, — теперь я не такой уж глупец…
Борются все же в груди любовь и ненависть… Обе
Тянут к себе, но уже… чую… любовь победит!
35 Я ненавидеть начну… а если любить, то неволей:
Ходит же бык под ярмом, хоть ненавидит ярмо.
Прочь от измен я бегу, — красота возвращает из бегства;
Нрав недостойный претит, — милое тело влечет.
Так, не в силах я жить ни с тобой, ни в разлуке с тобою,
40 Сам я желаний своих не в состоянье постичь.
Если б не так хороша ты была иль не так вероломна!
Как не подходит твой нрав к этой чудесной красе!
Мерзки поступки твои, — а внешность любить призывает…
Горе! Пороки ее ей уступают самой.
45 Сжалься! Тебя я молю правами нам общего ложа,
Всеми богами (о, пусть терпят обманы твои!),
Этим прекрасным лицом, божеством для меня всемогущим,
Сжалься, ради очей, очи пленивших мои:
Будь хоть любой, но моей, навеки моей… Рассуди же,
50 Вольной желаешь ли ты иль подневольной любви?
Время поднять паруса и ветрам отдаться попутным:
Я ведь, желай не желай, вынужден буду любить!..
XIV
Ты хороша, от тебя я не требую жизни невинной,
Жажду я в горе моем только не знать ничего.
К скромности я принуждать не хочу тебя строгим надзором;
Просьба моя об одном: скромной хотя бы кажись!
5 Та не порочна еще, кто свою отрицает порочность, —
Только признаньем вины женщин пятнается честь.
Что за безумие: днем раскрывать, что ночью таится,
Громко про все говорить, что совершалось в тиши?
Даже блудница и та, отдаваясь кому ни попало,
10 Двери замкнет на засов, чтобы никто не вошел.
Ты же зловредной молве разглашаешь свои похожденья, —
То есть проступки свои разоблачаешь сама!
Благоразумнее будь, подражай хотя бы стыдливым.
Честной не будешь, но я в честность поверю твою.
15 Пусть! Живи, как жила, но свое отрицай поведенье,
Перед людьми не стыдись скромный вести разговор.
Там, где беспутства приют, наслажденьям вовсю предавайся;
Если попала туда, смело стыдливость гони.
Но лишь оттуда ушла, — да исчезнет и след непотребства.
20 Пусть о пороках твоих знает одна лишь постель!
Там — ничего не стыдись, спускай, не стесняясь, сорочку
И прижимайся бедром смело к мужскому бедру.
Там позволяй, чтоб язык проникал в твои алые губы,
Пусть там находит любовь тысячи сладких утех,
25 Пусть там речи любви и слова поощренья не молкнут,
Пусть там ложе дрожит от сладострастных забав.
Но лишь оделась, опять принимай добродетельный облик.
Внешней стыдливостью пусть опровергается срам…
Лги же и людям и мне; дозволь мне не знать, заблуждаться,
30 Дай мне доверчивым быть, дай наслаждаться глупцу…
О, для чего ты при мне получаешь и пишешь записки?
В спальне твоей почему смята и взрыта постель?
Что ты выходишь ко мне растрепанной, но не спросонья?
Метку от зуба зачем вижу на шее твоей?
35 Недостает изменять у меня на глазах, откровенно…
Чести своей не щадишь — так пощади хоть мою.
Ты признаешься во всем — и лишаюсь я чувств, умираю,
Каждый раз у меня холод по жилам течет…
Да, я люблю, не могу не любить и меж тем ненавижу;
40 Да, иногда я хочу — смерти… но вместе с тобой!
Сыска не буду чинить, не буду настаивать, если
Скрытничать станешь со мной, — будто и нет ничего…
Даже, коль я захвачу случайно минуту измены,
Если воочию сам свой я увижу позор,
45 Буду потом отрицать, что сам воочию видел,
Разувереньям твоим в споре уступят глаза.
Трудно ль того победить, кто жаждет быть побежденным!
Только сказать не забудь: «Я не виновна», — и всё.
Будет довольно тебе трех слов, чтоб выиграть дело:
50 Не оправдает закон, но оправдает судья.
XV
Новых поэтов зови, о мать наслаждений любовных!
Меты я крайней достиг в беге элегий своих,
Созданных мною, певцом, вскормленным полями пелигнов.
Не посрамили меня эти забавы мои.
5 Древних дедовских прав — коль с этим считаться — наследник,
Числюсь во всадниках я не из-за воинских бурь.
Мантуи слава — Марон, Катулл прославил Верону,
Будут теперь называть славой пелигнов — меня, —
Тех, что свободу свою защищали оружием честным
10 В дни, когда Рим трепетал, рати союзной страшась.
Ныне пришлец, увидав обильного влагой Сульмона
Стены, в которых зажат скромный участок земли,
Скажет: «Ежели ты даровал нам такого поэта,
Как ты ни мал, я тебя все же великим зову».
15 Мальчик чтимый и ты, Аматусия, чтимого матерь,
С поля прошу моего снять золотые значки.
Тирсом суровым своим Лиэй потрясает двурогий,
Мне он коней запустить полем пошире велит.
Кроткий элегии стих! Игривая Муза, прощайте!
20 После кончины моей труд мой останется жить.
