Книга первая
I. Бруту
Публий Назон, давно в отдаленных Томах осевший,
С гетских глухих берегов шлет тебе эти стихи.
Если удастся тебе, приюти эти пришлые книжки.
Где-нибудь в доме твоем место для них отыщи.
5 Скованы страхом, они сторонятся общественных зданий,
Воображая, что я им этот путь преградил.
Сколько я им ни твержу: «Ваше слово нечестью не учит,
Ваш целомудренный стих вам отворит эту дверь!»,
Слушать они не хотят и к тебе с надеждой стремятся:
10 Ларов домашних покой им безопасней всего.
Спросишь: «Куда их деть, чтоб никто не остался в обиде?»
Пусть эти книги займут место забытых «Наук».
«Что им здесь делать?» — вопрос твой растерянный явственно слышу.
Их без вопросов прими — слово их чуждо любви.
15 Сразу тебе скажу: хоть нет печали в названье,
Не веселее они книг, что я прежде писал.
Ново названье одно, а суть неизменной осталась,
Но не скрываю имен тех, кому это пишу.
Вас испугают стихи, но от них никуда не укрыться,
20 И на порог ваш придет робкая Муза моя.
К прежним стихам приложи и эти: изгнанника детям
В город вход не закрыт, если закон соблюден.
Страхи напрасны: ведь Рим Антония книги читает,
И под рукою у всех Брута ученейший труд.
25 Я не глупец, чтоб себя ставить в ряд с именами такими,
И никогда на богов не поднимал я меча.
Нет ни в одной из книг дурного о Цезаре слова,
Лишь восхваленья одни — хоть не просили меня.
Нет доверья ко мне — но ведь книги достойны доверья,
30 Имя создателя скрой, только стихи не гони.
Путь преграждает войне мироносная ветка оливы.
Имя несущего мир даст ли спасение мне?
Перед Энеем, отца на плечах из пожара несущим,
Как преданья гласят, сам расступился огонь.
35 Имя потомка его стихам да послужит порукой!
Явно весомей их груз ноши Энея простой.
Кто так бесчувствен и зол, что осмелится выгнать с порога
Пляшущего певца с вещей трещоткой в руке?
Кто подаянья лишит флейтиста, когда пред богиней —
40 Матерью вечных богов — дует он в рог извитой?
Нет, нечестий таких с незапамятных лет не бывало,
Есть у пророка всегда на пропитание грош.
Воля бессмертных богов наши души огнем наполняет.
Разве хоть кто-то дерзнет к ней оставаться глухим?
45 Видишь: не рог извитой, не фригийскую нежную флейту —
Ряд высочайших имен Юлиев рода несу.
Я призываю: толпа, расступись пред несущим святыни,
Не предо мной — перед ним, богом-владыкой, склонись
Пусть повелителя гнев был заслуженно мною изведан —
50 Это не значит, что он слушать не станет меня.
Помню, как бился в слезах пред Исидой, в лен облаченной,
Мучась сознаньем вины, тот, кто глумился над ней.
Помню, как человек, ослепленный за святотатство,
В голос кричал, что он кары такой заслужил.
55 Сладко богам лицезреть, как замысел их торжествует,
Видеть, как сотни людей славят могущество их.
Часто смягчают они наказанье и свет возвращают
Тем, кто свою вину понял во всей полноте.
Я раскаялся. Мне не откажут, быть может, в доверье.
60 Я раскаялся. Боль вечно терзает меня.
Мучит сознанье вины сильнее, чем горечь изгнанья.
Муки такие терпеть лучше, чем их заслужить.
Если бы сжалились боги — и он, всемогущий и зримый, —
Сняли бы кару с меня, вечной оставив вину.
65 Смерть вольна оборвать бесконечное это изгнанье,
Но совершенное мной смерть не вольна зачеркнуть.
Вот почему мой ум крушится и твердость теряет,
Будто весенний снег, талой бегущий водой.
Как изгрызает корабль невидимый червь-древоточец,
70 Как океанская соль камни утесов крошит,
Как изъязвляет вода зеркальную гладкость железа,
Как превращает в труху книги прожорливый жук —
Так беспрестанно грызет нутро мое червь беспокойства,
И до конца моих дней мне эти муки терпеть.
75 Боль не покинет меня, пока меня жизнь не покинет.
Тот, кто страданьем томим, раньше страданья умрет.
Помощи — если ее я достойным могу оказаться —
Мне приходится ждать лишь от всесильных богов.
Если от скифских стрел мне судьба разрешит удалиться,
80 Я ни о чем никогда больше не стану просить.
II. Фабию Максиму
Максим, славой своей родовую возвысивший славу
И благородством ума множащий имени блеск!
Чтобы родиться тебе, дано было Фабиев роду
Выжить в веках, вопреки доблестной смерти трехсот.
5 Спросишь, наверное, кто написал тебе это посланье,
Сразу захочешь узнать, кто обратился к тебе.
Как мне, несчастному, быть? Опасаюсь, что, имя услышав,
Все остальное прочтешь с ожесточеньем глухим.
Но не хочу скрывать, что письмо написано мною,
10 …………………………………
Знаю, что я заслужил наказанье еще тяжелее,
Но тяжелей, чем мое, вынести я бы не смог.
Здесь я отдан врагам, постоянным опасностям отдан,
Вместе с отчизной навек отнят покой у меня.
15 Жала вражеских стрел пропитаны ядом гадючьим,
Чтобы двоякую смерть каждая рана несла.
Всадники, вооружась, у стен испуганных рыщут —
Так же крадется волк к запертым овцам в хлеву.
Здесь, если лук тугой изогнут и жилою стянут,
20 Принято никогда не ослаблять тетиву.
В кровли вонзившись, торчат частоколом на хижинах стрел
И на воротах засов в прочность не верит свою.
Этого мало: нигде ни деревца нет, ни травинки,
И за ленивой зимой вновь наступает зима.
25 В схватке с моей судьбой, с холодами и стрелами в схватке
Здесь я вступил на порог вот уж четвертой зимы.
Плачу и плачу, пока мертвящее оцепененье
Грудь мою льдом не скует и не прервет моих слез.
Участь Ниобы легка: она хоть и видела ужас,
30 Но, превратившись в скалу, боли была лишена.
Легок и ваш, Гелиады, удел: вы оплакали брата,
Но молодого корой тополь печаль залечил.
Я бы хотел, да стать растением нет позволенья,
Я бы хотел, да нельзя стать равнодушной скалой.
35 Даже Медуза — явись она сейчас предо мною, —
Так и ушла бы ни с чем даже Медуза сама.
Должен я жить, чтобы вкус беды ощущать ежечасно,
Чтобы времени ход только усиливал боль.
Так никогда до конца не гибнет у Тития печень,
40 Но вырастает опять, чтобы опять погибать.
Ночь приносит покой, облегчение чувствам дающий,
Всех погружает ночь в сон, исцеляющий боль.
Мне предлагают сны повторенье действительных бедствий,
Бодрствуют чувства мои, участь мою вороша.
45 То я вижу себя от стрел сарматских бегущим,
То для тяжелых оков руки дающим врагу.
Манит меня иногда сновидения сладкого образ:
Вижу крыши домов дальней отчизны моей,
Долго беседую я с любезными сердцу друзьями
50 И с дорогою женой тихий веду разговор.
Но, получив этот миг короткого, ложного счастья,
Вспомнив о лучших днях, с новою силой казнюсь.
День ли глядит на меня, живущего в горькой печали,
Ночь ли гонит своих заиндевелых коней,
55 Тают от мрачных забот мои оскудевшие силы,
Как поднесенный к огню новый податливый воск.
Часто зову я смерть, и часто у смерти прошу я,
Чтоб не достался мой прах чуждой сарматской земле.
Думая, сколь велика снисходительность Цезаря, верю:
60 Некогда ступит нога на берег мягче, чем здесь.
Но когда вижу, что мне нигде от судьбы не укрыться,
Падаю духом, и страх гасит надежду опять,
Я об одном лишь молю, на одно лишь надеяться смею:
Что разрешат мне терпеть бедствия в месте ином.
65 В этой просьбе моей от тебя содействия жду я;
Может быть, ты для меня скромность забудешь свою.
Максим, вступись за меня, красноречия римского мастер,
И под защиту прими трудное дело мое.
Выиграть мало надежд — но ты его выиграть можешь,
70 Если тронешь сердца речью о ссылке моей.
Знает Цезарь едва ль — хоть все божеству и открыто, —
Как тут все обстоит в этом унылом краю.
Дух высочайший его делами великими занят,
Не подобает ему в каждую мелочь вникать.
75 Времени нет у него и спросить, где находятся Томы
(Здешние геты и те знают едва ли о них),
Как живут племена язигов и диких сарматов,
Тавров, которые встарь чтили кровавый кумир.
Что за народы идут и гонят коней быстроногих
80 По отвердевшей спине Истра, одетого льдом.
Большую часть людей заботы твои не волнуют
И не пугает твоя мощь, ослепительный Рим.
Мужество им дают тетива и стрелы в колчане,
Годный для долгих дорог, сильный, выносливый конь,
85 Навык в походах терпеть изнурительный голод и жажду,
Если в безводную степь враг оттеснит храбрецов.
Добрый принцепс меня даже в гневе сюда не послал бы,
Если б достаточно знал этот заброшенный край.
Вряд ли он был бы рад плененью любого из римлян,
90 Меньше всего — моему: сам он мне жизнь даровал.
Взмахом державной руки он мог бы предать меня смерти
Чтобы меня погубить, геты ему не нужны.
Если моя вина и тогда не грозила мне смертью,
Может быть, будет теперь он милосердней ко мне?
95 Он исполнил лишь то, к чему его сам я принудил,
Слабым был его гнев — большего я заслужил.
Я молю богов (справедливейший он между ними),
Чтобы на нашей земле Цезарь бессменно царил.
Власть его велика, и быть ей навеки великой,
100 Пусть переходит она к отпрыскам славным его!
Пред милосердным судьей (милосердье его мне знакомо)
Ты красноречьем своим просьбы мои поддержи.
Снятья вины не проси — проси безопаснее места,
Где бы я жил, не страшась ловких, коварных врагов,
105 Чтобы нечесаный гет мечом кровавым не отнял
Жизнь, которую мне видимый бог сохранил,
Чтобы, когда я умру, сошел я с миром в могилу,
Чтоб не давил меня гнет варварской Скифской земли,
Чтобы кости мои — изгнанника жалкие кости —
110 Конь фракийский не мог тяжким копытом топтать.
Чтобы — если смерть всех чувств не уносит бесследно —
Тень не пугала мою гета коварного тень.
Максим, такие слова могут доброго Цезаря тронуть,
Если сейчас они трогают сердце тебе.
115 Августа слух преклонить да заставит голос твой, Максим,
Ведь подсудимых не раз помощь спасала твоя,
Тронет искусная речь, исполненная сладкозвучья,
Сердце и ясный ум мужа, кто равен богам.
Ведь не Атрея тебе просить, не Теромедонта
120 И не того, кто людей в корм лошадям отдавал.
Наш повелитель скуп на кары и щедр на награды.
Горько ему, если вдруг нужно суровость явить.
Он побеждал для того, чтоб потом пощадить побежденных.
Двери закрыл навсегда междоусобной войне.
125 Страхом расплаты он карает, а не расплатой,
Редко виновных разит молний палящим огнем.
Так попроси же его, посредником став между нами,
Чтоб разрешили мне жить ближе к родимой земле.
Я ли тебя не чтил, я ли не был гостем желанным,
130 И за одним столом я ли с тобой не сидел,
Я ль не привел Гименея к сердцам пламенеющим вашим,
Я ли песнь не слагал, славя ваш брачный союз?
Ты ли книги мои не хвалил, меня поощряя
(Я не имею в виду книг, погубивших меня)?
135 Мне ли ты сам не читал своих искусных писаний,
Мне ли ваш род не дал в дом дорогую жену?
Марция ценит ее и с самого раннего детства,
Знаю, ввела ее в круг близких наперсниц своих,
Как ее прежде к себе приблизила Цезаря тетка:
140 Коль они ценят ее, значит, достойна она.
Клавдии, если б ее хвалили они, не пришлось бы
Знаменья ждать от богов, чтобы молву заглушить.
И о себе я скажу, что прожил жизнь безупречно,
Только последних лет лучше бы не вспоминать.
145 Что говорить обо мне? Не скрывай, отпираться не вздумай —
Стала моя жена тяжкой обузой тебе.
К вам припадает она и ваш алтарь обнимает —
По сердцу ведь божество каждый находит себе, —
Молит, чтоб речью своей ты доброго Цезаря тронул:
150 Прах ее мужа тогда к ней бы поближе лежал.
V. Котте Максиму
Если память жива о том, что мы были друзьями,
Максима просит Назон это письмо прочитать.
В этих строках не ищи примет моего дарованья,
Делая вид, будто ты бедствий не знаешь моих.
5 Праздность лишает сил, истощает ленивое тело,
В толще стоячей воды быстро заводится гниль.
Навык стихи сочинять мне был присущ, не скрываю,
Но от бездействия он дряхлым и немощным стал.
Верь мне, Максим, пишу то, что видишь сейчас пред собою,
10 Руку заставив писать только усильем ума.
Но для чего мне терять мои оскудевшие силы, —
Муза — зови не зови — к гетам тупым не идет.
Сам ты видишь, стихи лишь с большим трудом мне даются, —
Гладкости столько же в них, сколько в судьбе у меня.
15 Стоит мне их перечесть — самому становится стыдно,
Требует собственный суд многие строчки стереть.
Но исправлять не могу: этот труд тяжелей, чем писанье,
Силы мои уж не те, чтобы его одолеть.
Впору ли будет теперь мне браться за жесткий напильник
20 Или на суд вызывать каждое слово в строке?
Разве изменишь судьбу? Ведь с Гебром Ликс не сольется,
Вечно будут льнуть кроны Афона к горам.
Душу нужно щадить, если в ней открытая рана;
Не запрягают вола, если он шею натер.
25 Думаешь, верю, что мне есть ради чего постараться,
Верю, что этот посев жатву сторицей отдаст?
Нет, ни один мой труд до сих пор не служил мне на пользу.
Не был бы он мне во вред — вот чего надо желать!
Так для чего я пишу? Ни мне, ни тебе непонятно,
30 Вместе с тобою ищу смысла в посланье моем.
«Что ни поэт — то безумец», — твердит народ не напрасно.
Разве я сам не служу лучшим примером тому?
Всходам моим на корню столько раз погибать приходилось
Я, не жалея сил, сею в бесплодный песок.
35 Видно, охота сильна предаваться привычным занятьям,
Тем, в чем искусна рука, время свое заполнять.
Даст гладиатор зарок никогда не вступать в поединок —
Но устремляется в бой, старые раны забыв.
Спасшийся чудом гребец клянется, что с морем расстался. —
40 Глядь, его лодка плывет там, где он прежде тонул.
Так постоянен и я в пристрастии к делу пустому
И, не желая того, прежним богиням служу.
Что мне делать? Нельзя предаваться медлительной лени:
Праздность нашим умам тленом и смертью грозит.
45 Мне не по вкусу всю ночь проводить в безудержном пьянстве
И не возьму ни за что в руки игральную кость.
Если я сну отдам, сколько нужно для отдыха телу,
Чем я заполнить смогу долгое время без сна?
Предков обычай забыть, стрелять из сарматского лука
50 И научиться тому, в чем здесь искусен любой?
Но недостаток сил не дает мне и этим развлечься:
Дух мой бодрей и сильней, чем ослабевшая плоть.
Сам рассуди, чем себя мне занять? Ведь дело полезней
Дел бесполезных моих вряд ли ты мне назовешь.
55 Но, предаваясь им, я несчастья свои забываю —
Даже такой урожай стоит затраты труда.
Гонит вас жажда похвал; все вниманье вы отдали Музам,
Чтоб знатоков похвалу вашим твореньям снискать.
Мне довольно того, что само собой написалось,
60 Нет причин у меня для кропотливых трудов.
Что за выгода мне оттачивать стих со стараньем?
Разве приходится ждать, чтоб похвалил его гет?
Смело могу сказать, не боясь показаться хвастливым:
Здесь, где волнуется Истр, я даровитее всех.
65 Там, где мне выпало жить, я довольствуюсь тем, что поэтом
Мне оставаться дано в непросвещенной толпе.
Славе моей для чего домогаться далекого Рима?
Римом да будет моим край, где теперь я живу.
Здешних подмостков моей опечаленной музе довольно —
70 Это угодно богам, этого я заслужил.
Я надеждой не льщусь, что книги мои одолеют
Путь, который не прост даже могучим ветрам.
Звезды иные у нас; небеса не такие, как в Риме, —
Смотрит Медведица здесь на неотесанный люд.
75 Верится мне с трудом, что эти земли и воды
Сможет в пути одолеть плод упражнений моих.
Если стихи прочтет, паче чаянья, Рим и похвалит,
Ясно, что эта хвала выгоды не принесет.
Были б на пользу тебе одобрение в жаркой Сиене
80 Или хвала с берегов теплых индийский морей?
Может быть, ввысь воспарить? Пусть все до единой Плеяды
Станут меня восхвалять — что мне хвала эта даст?
Знаю, до вас не дойдут стихов посредственных строчки,
Слава покинула Рим вслед за увенчанным ей.
85 Вместе со славой и я погиб для вас безвозвратно.
Знаю, когда я умру, слова не скажете вы.
