Книга: Элегии и малые поэмы
Назад: Письмо десятое АРИАДНА — ТЕСЕЮ
Дальше: Письмо двенадцатое МЕДЕЯ — ЯСОНУ

Письмо одиннадцатое
КАНАКА — МАКАРЕЮ

        Если тебе разобрать не удастся размытые строки,
        Значит, кровью моей залито будет письмо.
        В правой руке у меня — тростинка, меч обнаженный —
        В левой; развернутый лист я на коленях держу.
5     Вот Эолиды портрет, когда брату письмо она пишет;
        Был бы жестокий отец видом доволен моим.
        Я бы хотела, чтоб он при моей присутствовал смерти,
        Чтобы виновник ее сам ее зрителем был,
        Чтобы на раны мои смотрел сухими глазами
10   Тот, кто свирепей и злей Эвров свирепых своих.
        С ветрами жизнь проводить — не проходит даром такое.
        Нравом владыка под стать подданным грозным своим.
        Нот ему подчинен и Зефир с Аквилоном фракийским,
        Буйный Эвр, и твои крылья покорны ему, —
15   Ветры покорны, но гнев кипучий ему непокорен,
        И над пороком своим власти Эол не простер.
        Много ли пользы, что я возвеличена именем предков,
        Что средь родни назову даже Юпитера я?
        Разве я не должна неженское это оружье —
20   Меч обнаженный — держать, дар смертоносный, в руке?
        Если бы раньше настал мой смертный час, чем злосчастный
        Час, что с тобою меня соединил, Макарей!
        О, для чего меня, брат, любил ты не братской любовью?
        О, для чего я тебе больше была, чем сестрой?
25   Да, я пылала сама, и того, о ком лишь слыхала,
        Бога в горячей моей я ощутила груди.
        Краска сбежала с лица, исхудало слабое тело,
        Еле отведать еду сжатые губы могли,
        Хоть ничего у меня не болело, я часто стонала,
30   Сон с трудом приходил, ночь мне казалась как год.
        Этому я сама не могла постигнуть причины,
        Любящей, мне невдомек было, что значит любить.
        Первой мамка беду стариковским учуяла сердцем,
        Первой сказала мне: «Ты любишь, Эолова дочь!»
35   Я покраснела и взгляд от стыда потупила в землю, —
        Так и призналась во всем, слова не вымолвив, я.
        Стал мой живот между тем от преступного бремени круглым,
        Тайный груз отягчал тело больное мое.
        О, каких только трав, каких только снадобий мамка
40   Мне не давала тогда дрожи не знавшей рукой,
        Чтоб выраставший во мне (от тебя я лишь это скрывала)
        Плод из утробы моей вытравлен был поскорей.
        Нет, был слишком живуч и противился в чреве младенец
        Всем ухищреньям, — враги не одолели его.
45   Девять всходила раз сестра прекрасная Феба
        И уж в десятый гнала свет возносящих коней;
        Я, не поняв, отчего начались внезапные боли,
        (Мне, новобранцу в любви, трудно ведь было родить),
        Стона сдержать не могла, но сообщница старая тотчас
50   Рот мне зажала рукой: «Тише! Ты выдашь себя!»
        Что было делать? Стонать нестерпимая боль заставляла.
        Но принуждали молчать страх, и старуха, и стыд.
        Стала удерживать стон и слова, что срывались невольно,
        Даже слезы, и те мне приходилось глотать.
55   Рядом стояла смерть, не хотела помочь мне Луцина,
        Но, если б я умерла, смерть бы уликой была.
        Тут перестал ты волосы рвать и в разодранном платье,
        Низко склонившись, к груди грудь мою нежно прижал,
        И произнес: «Живи, сестра, живи, дорогая,
60   Не умирай и одной смертью двоих не губи!
        Пусть тебе сил надежда придаст: ты будешь женою
        Брату, и мужем твоим станет младенца отец».
        Хоть и была я мертва, но от слов твоих ожила сразу,
        И появился на свет плод мой — вины моей плод.

 

65   С чем себя поздравлять? Средь дворца Эол восседает,
        Нужно от глаз отца скрыть прегрешенья следы.
        Хитрая мамка моя под листвою бледной оливы
        В легких повязках дитя прячет в корзину на дно,
        Правит обманный обряд, молитвы слова произносит, —
70   Сам отец и народ шествию дали пройти.
        Вот уже близок порог — но тут до отцовского слуха
        Тоненький плач долетел: выдал младенец себя.
        Вырвал корзину Эол, обнажил подложную жертву,
        Крик безумный его стены дворца огласил.
75   Словно морская вода, ветерком задетая легким,
        Словно лозняк, когда Нот теплый колышет его,
        Так — ты видеть бы мог — всем телом я задрожала,
        И затряслось подо мной шаткое ложе мое.
        В спальню отец ворвался, перед всеми крича о позоре,
80   Руку едва удержал перед моею щекой.
        Я от стыда отвечала ему одними слезами,
        Страх холодный сковал оцепененьем язык.
        Тут отец приказал на съеденье псам и пернатым
        Хищникам внука отдать, бросить в пустынной глуши;
85   Бедный заплакал опять, как будто понял угрозу,
        Словно, как мог, умолял деда о жалости он.
        Что у меня на душе творилось в это мгновенье,
        Брат мой, поймешь ты легко, вспомнив, что чувствовал сам
        В миг, когда плоти моей частицу в нагорные дебри
90   Враг на съеденье волкам нес у меня на глазах.
        Вышел из спальни отец; тут ударила в грудь я рукою,
        Тут и ногтями впилась в бледные щеки свои.

 

        Вестником вскоре ко мне отцовский явился прислужник,
        С грустным, унылым лицом, с гнусною речью в устах:
95   «Этот меч, — он мне меч передал, — Эол посылает:
        Пусть укажет вина, что ты с ним делать должна».
        Знаю, что делать с мечом, и, что нужно, сделаю храбро:
        Грозный родительский дар в собственной спрячу груди.
        Лучше подарка, отец, не нашел ты дочери к свадьбе?
100 Больших сокровищ не мог дать ты в приданое мне?
        Прочь улетай, Гименей обманутый, с факелом брачным,
        В страхе скорее покинь этот проклятый дворец,
        Свой приблизьте ко мне, Эринии мрачные, факел,
        Вспыхнет пусть от него мой погребальный костер.
105 Сестры мои! Пусть Парки пошлют вам счастливее свадьбу,
        Но о проступке моем не забывайте, молю!
        В чем виновен мой сын, что на свет родился лишь сегодня?
        Чем за эти часы деда обидеть он мог?
        Если виновен он в чем, пусть сочтут его люди виновным.
110 Нет, — за мою лишь вину смертью заплатит дитя.
        Сын мой, горе мое, зверей проворных добыча,
        В день, когда ты родился, будешь растерзан, увы!
        Сын мой, несчастный залог любви, не ведавшей счастья,
        Днем последним твоим был этот первый твой день!
115 Мне не позволят тебя окропить слезой материнской
        И на могилу твою прядь с головы принести,
        И не дадут мне припасть с поцелуем к холодному тельцу, —
        Плоть мою разорвут жадные звери в горах.
        И материнство мое, и сиротство продлятся недолго:
120 Скоро за тенью твоей, ранена в грудь, я пойду.
        Ты же, мой брат, о ком сестра напрасно мечтала,
        Ты по кускам собери тело младенца, молю,
        К матери их принеси и в одной схорони нас могиле,
        Урна, как ни тесна, примет пускай нас двоих.
125 Помни о нас и живи, чтоб омыть мою рану слезами,
        И не пугайся, любя, тела любимой своей.
        Выполни все, что велит сестра, удрученная горем;
        Выполню я, не страшась, то, что велел мне отец.
Назад: Письмо десятое АРИАДНА — ТЕСЕЮ
Дальше: Письмо двенадцатое МЕДЕЯ — ЯСОНУ