Райли любил «Хэрродс». Он полюбил его с того дня, когда его, молодого помощника фотографа, послали туда за шляпой из шкуры леопарда для фотосессии. Магазин поразил его своим великолепием тогда и по-прежнему поражал и теперь. Ничего подобного не было в мрачном северном городке, где он вырос. Когда он впервые перешагнул порог «Хэрродса», что-то в глубине души прошептало ему, что, наверное, это кричащее богатство сомнительно, когда столько людей с трудом зарабатывают себе на жизнь, но семнадцатилетний Райли уже знал, что вступает в мир, который боготворит успех, потребление и шик. Помешать этому он не мог. Он мог только работать, не покладая рук, и платить налоги. И посылать деньги домой маме, что он и делал до ее смерти.

Теперь же он мог позволить себе заходить в «Хэрродс», когда пожелает, и он это делал, когда хотел купить подарок, как сегодня.

Райли легко продвигался в толпе покупателей. В последнее время его никто не узнавал. Он был худощав, почти до болезненности, с темными глазами, которые все замечали. К тому же красив, но находился в том возрасте, когда, как он великолепно сознавал, большинство людей становятся невидимыми, какими бы известными они когда-то ни были. Тем не менее держался он хорошо. Одет Райли был в джинсы и рубашку без воротника и темно-коричневую кожаную куртку, старую и потертую, плотно облегавшую его гибкую фигуру. В темных волосах явственно проглядывала седина, они опускались до воротника, но Райли по-прежнему ходил стричься к итальянскому парикмахеру, к которому ходил уже больше сорока лет. Райли был человеком привычки — от «эспрессо», который он по утрам варил на плите, до маленького бокала коньяка, который выпивал перед тем, как лечь спать.

Если бы с ним была Сильви, вокруг начали бы перешептываться, подталкивать друг друга локтями и навязчиво разглядывать. Даже теперь, когда Сильви пошел седьмой десяток, люди при виде ее замирали. В ней было не просто Нечто. В ней было Все. Не поддающееся определению, неподражаемое обаяние, которое дается от рождения, сочетание красоты, уверенности в себе и стиля, которые перевешивают чашу весов и отличают кумира от простой звезды.

Райли уловил это в первый же день, как увидел ее, теперь уже почти пятьдесят лет назад. Ему дали задание сделать снимок для обложки нового журнала, приложения к одной из воскресных газет. Для молодого фотографа это было престижное задание, и настоятельно требовался свежий и волнующий образ.

Он увидел ее в подземке — надутую девицу со взлохмаченной мальчишеской стрижкой, в пиджачке школьницы, прозрачной блузке под ним и в высоких белых сапогах. Она сидела, положив ноги на сиденье напротив, курила сигарету и, безмятежно расслабленная, читала журнал. Райли наклонился и щелкнул пальцами у девушки перед носом, и когда она подняла глаза, он понял, что открыл новую звезду. Она сверлила его сердитым взглядом, брови у нее были темные и прямые, отчего выражение лица делалось еще более грозным.

— Можно вас сфотографировать? — спросил Райли. — Я фотограф.

Он указал на «Лейку», которую всегда носил с собой, даже во внерабочее время.

— Если заплатишь, — ответила девушка, характерно пожав плечами и надув губки. — За деньги я сделаю все, что захочешь.

— Французский? — спросил он, определив акцент, пока копался в кармане и вытаскивал банкноту в десять шиллингов.

— Поцелуй?

Девушка убрала деньги в карман с улыбкой, озарившей ее, словно включившаяся лампочка.

Райли криво усмехнулся, заряжая в камеру пленку.

— Язык. Вы француженка?

— Oui, — подтвердила она с преувеличенным сарказмом.

— Встаньте на сиденье, — попросил он, и девушка вспрыгнула, прислонилась к окну, раскинув руки на фоне грязного стекла. Отвела голову назад и подняла одну ногу, как фламинго, потом повернула к Райли лицо и опять надула губки.

Он почувствовал, как у него засосало под ложечкой от небывалого предвкушения. Он никогда не встречал девушку, так мало страдавшую от смущения, обладавшую таким внутренним знанием того, чего от нее ждут. Большинству моделей требовались уговоры, снятие напряжения, четкие указания, прежде чем они настраивались на его волну.

— Чем ты занимаешься?

— Я актриса, — легко солгала она, подтверждая тем самым свои способности.

Однако Райли ей не поверил. Он знал почти всех начинающих актрис Лондона.

— Нет смысла пытаться меня обмануть, милая. — С невозмутимым видом он продолжал снимать. — Тебе лучше сказать мне правду.

Девушка вызывающе сложила руки на груди, потом со смехом капитулировала.

— Ладно, — сказала она. — Ты победил. — Она снова уселась на сиденье.

Ее родители были дипломатами. Воспитание и образование получала в каком-то жутко престижном пансионе благородных девиц в Кенсингтоне, но она его ненавидела. Большую часть дня девушка проводила в подземке или в разных кафе, наблюдала за людьми, читала, бесконечно пила кофе, курила.

Между станциями «Бейсуотер» и «Эмбанкмент» Райли отснял целую катушку пленки. Девушка порхала по вагону, ни на кого не обращая внимания, импровизируя, экспериментируя, чаруя входящих и выходящих пассажиров. На каждом снимке ее лицо было другим. Капризным, живым, страстным, проказливым… А когда она улеглась, вытянувшись на сиденье, подложив руки под голову, полуприкрыв глаза, чуть приоткрыв надутые и чувственные губы, Райли испугался своего внутреннего ощущения. Эта девушка во многом повлияет на его жизнь. Эта девушка была его будущим.

Они вышли из метро и пошли по Стрэнду, и он купил ей суп из бычьих хвостов в каком-то грязном кафе и слушал, как она рассказывала об ужасных девчонках из ее класса и о том, что их интересует только то, как найти богатого мужа.

— А ты? Чего хочешь ты? — спросил Райли, думая, что она может делать что пожелает, и гадая, знает ли она об этом.

Девушка пожала плечами:

— Я просто хочу быть самой собой. Всегда.

Он нахмурился, так как понял, что даже не знает ее имени.

— А тебя вообще-то как зовут?

— Сильви. Сильви Шагалль.

Сильви Шагалль. За чаем Райли сказал ей, что ее имя скоро узнает весь мир. Она кивнула, нисколько не удивившись.

Редактору журнала он отнес всего один снимок. На нем Сильви сидела в вагоне метро, смеясь и развалившись, рядом с господином в котелке, сидевшим прямо, с бесстрастным лицом. Фотография как бы представляла Лондон прошлый и Лондон будущий: начало новой эпохи.

Три недели спустя лицо Сильви красовалось на обложке первого номера того журнала. Через полгода мир добивался ее расположения. А еще через год они жили в Венеции на съемках фильма известного итальянского режиссера, который отобрал Сильви для участия в «Очаровании», истории о мужчине, одержимом лучшей подругой своей дочери. Райли был официальным фотографом. Он никогда не считал себя дуэньей Сильви. Кто-кто, а уж она могла за себя постоять.

Как-то поздно вечером, в огромном и великолепном дворце, в котором разместили верхушку актерского состава и съемочной группы, она пришла в его комнату. Ей исполнилось в тот день восемнадцать лет, и все они праздновали в крохотном ресторанчике в Дорсодуро, официанты приносили блюдо за блюдом, бокал за бокалом, пока они не осоловели от сытной еды и густого красного вина. Сильви, такая уверенная в себе, так спокойно воспринимавшая свою неминуемую звездность, держалась с необыкновенным самообладанием, хотя на несколько лет была моложе всех в съемочной группе. Райли сфотографировал ее, когда она задувала свечи на медовом торте, испеченном хозяином заведения специально для нее, и подумал, что никогда не видел никого красивее.

Теперь она лежала в его постели.

— Я хочу, чтобы первым у меня был ты, Райли, — прошептала Сильви, забираясь на него. Она была обнажена. — Я знаю, ты меня не обидишь.

Все это время, почти пять десятилетий, они оставались любовниками. Оба они сохраняли паритет в области своего успеха, поэтому ни один не чувствовал угрозы со стороны другого. Оба они были независимы. По роду работы им пришлось поездить по всему миру, но порознь. Невозможно было скоординировать их расписания так, чтобы они могли жить вместе, поэтому они и не старались. У Райли была квартира в Лондоне, Сильви обосновалась в своем родном Париже. На протяжении многих лет они встречались, когда это было удобно, часто на домашних вечеринках у общих знакомых — риад в Марракеше, яхта на юге Франции, пентхаус в Нью-Йорке.

За эти годы у обоих были другие возлюбленные. Райли и Сильви были детьми своего времени и не считали это изменой. У них и в мыслях никогда не было обидеть друг друга. Они всегда поддерживали друг друга когда нужно, где нужно. Когда в одну из зим Сильви подхватила двустороннюю пневмонию после съемок в снегу в Праге, Райли в мгновение ока оказался у ее постели. Когда умерла его мать, Сильви прилетела на похороны, держала его за руку весь тот день, эффектная в черном пальто и темных очках, и он выдержал, потому что она была рядом. Его Сильви.

И теперь они, хотя и пожилые люди, оба продолжали работать. Спрос на них был огромный. Их опыт и репутация перевешивали любые предубеждения в отношении возраста. Они могли придирчиво выбирать, с кем и когда работать, и были крайне загружены в тот период жизни, когда большинство людей искали отдыха и расслабления. Оба они не представляли себе жизнь без работы. Работа и определяла их жизнь.

То, что для них действительно было священно, так это ежегодное путешествие в Венецию в день рождения Сильви, возвращение на место съемок фильма, который скрепил их отношения. Даже теперь «Очарование» оставалось культовой картиной у поклонников кино, а история их романа на съемочной площадке стала легендой. И в настоящее время они путешествовали туда «Восточным экспрессом», потому что любили эти сутки как бы в коконе, который изолировал их и позволял быть самими собой, просто самими собой. Райли садился в Лондоне, а Сильви присоединялась к нему в Париже, и они праздновали день ее рождения в поезде.

И этим утром Райли находился в «Хэрродсе», чтобы купить Сильви подарок ко дню рождения. Он каждый год покупал одно и то же. Шелковый шарф. Сильви никогда не видели без такого шарфа — вокруг шеи, завязанного на сумочке, обернутого вокруг головы, всегда с этим естественным парижским шиком. Райли улыбнулся, вспомнив, как Сильви однажды закрыла ему шарфом глаза, стянув узлом на затылке. От шарфа исходил ее аромат. Она лишь целовала его тогда, ее губы, легкие, как перышко, скользили по мочке уха, ключице, ребрам…

Райли прошел сквозь пьянящие запахи отдела парфюмерии, потом миновал сумочки карамельных расцветок и наконец добрался до прилавка с шарфами. Он видел, что очаровательная продавщица понятия не имеет, кто он такой. Никто из молодежи не узнавал его в эти дни, но Райли это нисколько не волновало. Свою долю славы он получил.

— Это для особенного человека? — спросила девушка. Вопрос показался Райли странным. Неужели у нее есть ящик с шарфами для простых людей?

— Совершенно верно, — ответил он. — Для совершенно особенного.

Продавщице, казалось, понравился его ответ, и она принялась доставать шарфы и раскладывать их на стеклянном прилавке, чтобы Райли мог их рассмотреть.

Он любил ощущение скользящего между пальцев шелка. Любил цвета и узоры. Привередливым взглядом он быстро делил шарфы на подходящие и неподходящие, постепенно уменьшая их количество, подвигая отвергнутые к продавщице и качая при этом головой. И все это время Сильви стояла перед его мысленным взором: ее лицо, когда она откроет пакет. Они никогда не верили в смехотворно экстравагантные жесты. Она хотела получить шарф, его она ожидала и получала. Однако попадание должно было быть абсолютно точным.

— Вот этот, — решительно кивнул Райли.

Иногда шарф выбирался сам собой, и сегодня так вышло. Эмилио Пуччи. Цвета были нежные, но изумительные; рисунок смелый, но затейливый. Райли быстро расплатился и с удовольствием наблюдал, как шарф складывают и заворачивают в тонкую бумагу, затем прячут в специальную коробку.

Поздравительные открытки Райли никогда не покупал. Всегда находил старое фото, которое что-то значило для них обоих, потом обрабатывал его на компьютере, переделывал, добавлял надпись или тему. Потом распечатывал его, раскрашивал от руки и подписывал авторучкой «Ротринг» с тонким пером — «Райли» и всего один значок поцелуя. Сильви хранила его открытки в обувной коробке. Ни одной никогда не выбросила. Начиная с самой первой, украшенной с помощью «Летрасета».

«Стопка из почти пятидесяти фотографий», — прикинул он теперь.

Райли взял коробку и не спеша пошел к выходу, заглянув по пути в продуктовый отдел, где купил себе на ленч кусок пирога с дичью и чатни из крыжовника. Он никогда не ел много, но вся его пища была качественной. Райли не видел смысла перегружать себя лишними калориями. Сколько его друзей пожинали теперь плоды гедонистического обжорства, ничуть не напоминая себя двадцатилетних. А Райли мог с уверенностью сказать, что сохранил почти юношескую внешность.

Выйдя из универмага, он попал в суету Бромптон-роуд и стал проталкиваться сквозь толпу на тротуаре, пока не добрался до его края. Теперь Райли уже совсем не садился за руль. Это не стоило затрат, изводившей нервы необходимости постоянно следить за ограничением скорости или количеством выпитого алкоголя и войны за парковочное место. В пределах кольцевой линии метро он в хорошую погоду ходил пешком. С удовольствием покрывал пять или шесть миль, идя на встречу или на ленч, а потом обратно. Это поддерживало его в форме, и в основном он ходил через парки, даже если это несколько удлиняло путь. Однако если погода ему не нравилась, он брал такси. Сегодня был один из таких дней. Моросил легкий, но упорный дождичек, поэтому Райли поднял руку. Через минуту он уже сидел на заднем сиденье такси, направляясь домой.

Они на большой скорости огибали Гайд-парк-корнер, когда Райли увидел, как перед ними выскочила машина. Водитель был либо оптимистом, либо идиотом. У такси не было ни малейшего шанса затормозить вовремя. Жизнь не промелькнула перед Райли в одно мгновение, он только увидел лицо Сильви таким, каким увидел его в самый первый раз, — нахмурив брови, она читала журнал.

— Сильви, — громко сказал Райли, прежде чем услышал страшный скрежет металла о металл, и из его разжавшихся пальцев выскользнул пакет с покупками.