Глава тридцать третья
Имоджен проснулась от колокольного звона и крика чаек. На мгновение ей показалось, что она грезит наяву. Она находилась в «Чиприани» в объятиях Дэнни Маквея. Лучше и быть не может, честное слово. Она как можно осторожнее выбралась из этих объятий, натянула футболку и взяла телефон, чтобы, пока будет чистить зубы в ванной комнате, проверить почту.
От Сейбол и Остермейер пришли три сообщения. Все с прикрепленными подробностями о потенциальной квартире. Имоджен нажала клавишу, потом со вздохом отключила телефон. Она не хотела смотреть. Действительность начала постепенно возвращаться, вторгаться в фантазию. Имоджен охватило смятение. Внезапно возбуждение от романтического поступка Дэнни и эйфория от воссоединения с ним сменились тревогой, от которой она не могла отделаться. Сообщения в почте напомнили ей о принятых на себя обязательствах; обязательствах, от которых она вряд ли сможет отказаться, если хочет, чтобы к ней относились серьезно. Нельзя согласиться на работу, а через пять минут от нее отказаться, потому что «школьная влюбленность» переполняет тебя восторгом.
Или можно?
В беспокойстве она позвонила обслуге и попросила принести завтрак. Не избежать серьезного разговора с Дэнни об их будущем. Как он его видит? Они вообще не касались этой темы в поезде и вчера за ужином в отеле. Реальный мир почему-то кажется несущественным, когда ты в «Восточном экспрессе» или попадаешь под чары Венеции.
Когда завтрак доставили, Имоджен принесла поднос в кровать и разбудила Дэнни.
— Привет, девушка моей мечты, — улыбнулся он.
— Нам нужно поговорить, — ответила Имоджен.
— По моему опыту, — сказал Дэнни, — это всегда плохой знак.
Имоджен дала ему ломтик манго.
— Я по-прежнему собираюсь ехать в Нью-Йорк, — начала она, большим пальцем вытирая сок с его губ. — Там ждут, что я приеду хотя бы обсудить положение дел.
— Что ж. Стало быть, ничего не изменилось. Со времени твоего письма.
Слова эти были произнесены спокойным тоном, но Имоджен почувствовала, что Дэнни злится.
— Еще не знаю, — призналась она. — Но ты должен понять: это моя карьера.
— Ну, меня немного не так воспитывали. Прости, если я не понимаю.
— С закрытием галереи мне приходится думать о том, как создать себе имя. Чтобы у меня был выбор. И деньги.
— Деньги есть у меня, — сказал он. — Если тебе нужны деньги, я зарабатываю очень много. Я могу дать тебе все, что ты хочешь.
Он не понимал. Совершенно.
— Давай поговорим об этом, когда я вернусь с этой встречи, — предложила Имоджен. — Не хочу, чтобы мы из-за этого поссорились.
Дэнни не ответил.
— Я тебя расстроила? — спросила она.
— Нет, — отозвался он. — Просто поставила меня на место. Сначала — карьера, потом — я.
— Нет. Я хочу и то и другое.
— Я хочу только тебя.
Он откинулся на подушки и закрыл глаза.
— Легко сказать, — возразила Имоджен. — Но это не очень практично. — Она почувствовала, как в ней закипает возмущение. — Я же не жду, что ты оставишь свой бизнес.
Он снова сел в кровати.
— Я бы завтра от него отказался. Ради тебя.
— И что бы ты тогда делал целыми днями? И как зарабатывал бы на жизнь? Вернулся к старым способам?
Едва услышав свои слова, Имоджен пришла в ужас, но Дэнни так упрямился.
— Прости, — сказала она. — Я не должна была этого говорить.
— Да. — Он откинул одеяло и выбрался из постели. Имоджен опустила глаза. Ей не хотелось на него смотреть. — Не дай Бог, я забуду, что я всего лишь Маквей.
— Дэнни, я совсем так не думаю. Я считаю тебя удивительным. Ты… — «О Боже, какие подобрать слова, чтобы это не показалось покровительственным? Несмотря ни на что, ты самостоятельно добился прекрасных успехов?» — Я тебя люблю, — в итоге произнесла она.
Дэнни захлопнул дверь в ванную комнату.
Имоджен схватилась за голову. Неужели разница между ними всегда будет? Хотя особой разницы теперь уже и нет. Он успешен, она знала, хотя об этом и не трубил. По вещам, которые он покупал, по тому, к чему стремился, как разговаривал по телефону, было заметно, чувствовалось, что Денни переродился. Почему она не воздает ему должное за это вместо того, чтобы тыкать носом в прошлое?
Потому что он тоже играл нечестно. Дулся из-за ее амбиций, считал их угрозой для себя. Что ж, карьера является неотъемлемой частью жизни Имоджен, и если ему это не нравится…
Имоджен подошла к шкафу и стала выбирать одежду. Она пойдет на встречу с Джеком Моллоем. К тому времени, когда она вернется, Дэнни остынет, она была в этом уверена.
Остров Джудекка был маленьким, и, быстро взглянув на карту, Имоджен сообразила, что апартаменты, в которых жил Джек Моллой, находились в одном из домов, выстроившихся вдоль набережной и смотревших поверх воды на Дзаттере. Если вы любили искусство, то где еще вы купили бы дом? Ни один пейзаж в мире не писали так часто, как этот.
На встречу Имоджен надела кремовое полотняное платье-рубашку с широким поясом. Ей хотелось выглядеть деловито, но не слишком строго. Отель она покинула через боковой вход, через ресторан «Чипс». Люди уже начали собираться на террасе, чтобы выпить. Они наслаждались коктейлями или вином, сидя на солнце и любуясь великолепным видом, обогреватели смягчали весенний холодок.
Имоджен свернула налево и пошла по широкому бульвару вдоль воды. Полуденное солнце играло в лужах, оставшихся от прошедшего ранее дождичка. С лагуны задувал нежный бриз. Бульвар был хорошо вымощен, с фонарями из кованого железа, в их розовых плафонах отражался красный камень зданий.
Оставив позади несколько мостов, Имоджен обратила внимание, что каналы на Джудекке шире каналов Венеции. Остров казался не таким тесным, и свет был каким-то особенным. Она миновала несколько ресторанов со столиками на улице, один заманчивее другого, прежде чем наконец не остановилась перед зданием, в котором жил Джек Моллой. Оно притулилось у канала с деревянным мостом. Строение было приятно симметричным и внушительным, со ставнями на окнах и коваными железными балконами, однако поблекшим в своем величии, терракотовая штукатурка в некоторых местах отвалилась, обнажая скрытый под ней более бледный камень.
Рядом с тяжелой аркой входной двери, выкрашенной в темно-зеленый цвет, было множество круглых медных звонков, под каждым выгравировано имя владельца. В середине Имоджен увидела: Джек Моллой. Его имя казалось решительно английским среди причудливых итальянских, хотя она вспомнила, что на самом деле он был американцем ирландского происхождения.
Она позвонила. Прошло минуты две, никто не ответил. Имоджен почувствовала укол разочарования.
А затем дверь отворилась. Перед Имоджен стояла девушка лет двадцати трех в платье-футболке и шлепанцах, темные волосы собраны в хвост на макушке.
— О, простите, — сказала Имоджен. — То есть… scusi…
Она не могла придумать, что сказать. Девушка тепло ей улыбнулась:
— Все нормально. Вы, должно быть, Имоджен. Джек попросил меня спуститься за вами. Боюсь, в последнее время ему трудновато ходить по лестнице. — Девушка посторонилась. — Кстати, я Петра. Его домработница.
Имоджен последовала за девушкой через мрачный холл. Аромат лилий в большой вазе на столе едва заглушал сильный запах от расположенного рядом канала. В здании стояла мертвая тишина, словно здесь вообще никто не жил. Двумя лестничными пролетами выше была открыта дверь квартиры Джека.
— Входите, — сказала Петра, и Имоджен ступила внутрь.
Окна от пола до потолка смотрели на канал, и зеленоватая голубизна воды перекликалась со стенами, выкрашенными в будто бы запыленные, мягкие цвета. Тяжелые льняные шторы были подхвачены толстыми веревками. Два кремовых дивана стояли друг против друга в центре комнаты, и на одном из них полулежал Джек Моллой. Его редеющие волосы были зачесаны назад, в правой руке дымилась сигарета. Одежда его была поношенной и потертой, но, очевидно, дорогой, так как сохранила свой цвет и форму: темно-синяя рубашка и белые брюки. Глаза Джека Моллоя скрывались под нависающими веками, в них светился интерес к происходящему.
— Джек Моллой. Простите, что не встаю. — Он протянул руку и не объяснил, почему не может встать. Может, у него и нет объяснения? Может, в его возрасте он просто не хочет вставать с очень удобного по виду дивана?
Имоджен пожала протянутую руку, она была прохладной и сухой, и пожатие оказалось твердым.
— Здравствуйте, — сказала Имоджен. — Я Имоджен.
— Значит… Один из близнецов ваш отец?
— Верно. Тим.
Он посмотрел на нее.
— Вы не совсем похожи на Адель.
Имоджен невольно подумала, что разочаровала его, как будто он ожидал двойника.
— Ну да. Я ниже ростом. И полнее. И волосы у меня не такие темные. Я не так элегантна…
— Вы кажетесь мне исключительно прелестной. Я просто рассматривал вас. Я очень давно ее не видел. Хотя думаю, возможно… Цвет ваших глаз?
Имоджен испытывала неловкость от его пристального взгляда, такого пронизывающего.
— Значит… Вы знали мою бабушку, когда она была моложе?
Джек несколько секунд молчал.
— Да. Да, я знал ее, когда она только открыла свою галерею. Мне нравится думать, что я в некотором роде вдохновил ее. Хотя она была очень целеустремленной. Конечно, она во мне не нуждалась.
— Галерея пользовалась огромным успехом. Но знаете, мы ее продаем. Бабушке уже не по силам эта работа.
— А вы не хотите и дальше заниматься ею.
В его тоне прозвучал упрек. Имоджен подумала, уж не отправила ли ее сюда Адель для того, чтобы Джек Моллой убедил ее остаться в галерее. Правда, бабушка ничего так не желала, как выпихнуть внучку из гнезда.
— Полагаю, мне нужно новое занятие, — сказала Имоджен. — Мир не ограничивается Шеллоуфордом.
— Уверен, вы добьетесь успеха в любом деле.
— Я, конечно, приложу все усилия. — Имоджен оглядывала гостиную. На стенах висело несколько впечатляющих картин. «Превосходящих своей стоимостью само здание», — предположила она. — У вас тут великолепные работы.
— Да. Но вы еще увидите лучшую. Подарок к вашему дню рождения, насколько я понимаю.
Имоджен пожала плечами:
— Я понятия не имею, что это. Адель мне не сказала. Только название. Я ничего о ней не знаю. — Она помолчала. — И того, почему она у вас.
— Я был ее хранителем со дня написания.
— Почему? Почему бабушка не могла держать ее у себя?
— Это было… Сложно.
Джек посмотрел на нее с вызовом.
Имоджен приподняла брови.
— Сложно — в каком смысле?
На мгновение Имоджен подумала, не была ли картина украдена. Она была уверена, что Адель ни за что не стала бы иметь дела с ворованным произведением искусства, но некая тайна существовала.
Джек улыбнулся:
— Я заказал ее ко дню рождения Адели.
Он протянул руку, чтобы Имоджен помогла ему подняться. Джек Моллой был почти невесомым, и Имоджен поняла, насколько он слаб. Внешность его была обманчива.
Джек поманил ее за собой.
— Она в столовой, — сказал он.
Открыл тяжелую деревянную дверь. Стены следующего помещения были выкрашены в кроваво-красный цвет. Большую часть комнаты занимал стол на двенадцать человек в окружении дюжины резных стульев, похожих на миниатюрные троны. В дальнем конце помещался камин высотой до плеча. Над ним висела картина.
Едва увидев ее, Имоджен ахнула.
На темно-зеленом бархате кушетки распростерлась женщина, белизна ее кожи резко выделялась на этом фоне. Волосы полураспущены, одна рука лежит на шее, другая покоится на бедре. Во взгляде сквозит бесконечное удовлетворение. Не могло быть сомнения: она только что насладилась близостью с любовником; об этом говорила игривая полуулыбка на ее губах. Модель являла собой воплощение женственности; слово «эротичная» прозвучало бы приземленно.
Внизу к раме была прикручена позолоченная табличка с выгравированными на ней тремя словами. «Возлюбленная». Ребен Зил.
Имоджен прижала руку к груди. У нее перехватило дыхание. Никогда в жизни она не видела столь великолепной работы. Это был классический, необузданный Ребен Зил — блистательный образец всего того, за что его восхваляли. Женщина словно бы находилась в этой комнате рядом с Имоджен. Ей чудилось, будто она касается ее кожи, ощущает ее тепло, казалось, заговори она, и женщина ей ответит.
Но не это потрясало больше всего.
Она лишилась дара речи, потому что женщина на картине была Адель.
Имоджен повернулась к Джеку за подтверждением.
Он пристально смотрел на картину, опираясь на трость. Взгляд его был мечтательным. Имоджен не совсем его разгадала. Сожаление? Восхищение? Тоска. Это была тоска.
Что-то щелкнуло у нее в мозгу. Недостающие части головоломки встали на место.
— Вы были любовниками, — прошептала она.
Мгновение он не отвечал.
— Я по-прежнему по ней скучаю, — сказал Джек. — Я был дураком. Мне не следовало ничего начинать, но я был слишком тщеславен, чтобы сопротивляться вызову. Я ее обожал, но никогда не выдавал этого, до самого конца. У меня были собственные правила, которые, как мне казалось, делали меня непобедимым и неприкосновенным. — Он помолчал. Как-то ссутулился. — Все это значит, что в итоге я потерял женщину, которую очень любил.
— Что случилось? — спросила она у Джека.
— О, у вашей бабушки достало здравого смысла, чтобы понять мою никчемность. А ваш дедушка был в десять раз лучше меня.
Имоджен подумала о своих дедушке и бабушке. Они всегда были так близки. Она не могла представить, что у Адели был роман. Судя по картине, она была довольно молода. Ненамного старше теперешней Имоджен.
— Она понимала, — продолжал Джек, — что я никогда не сделаю ее счастливой. Она знала, когда поставить точку. В тот момент, когда все было идеально. Это был единственный выход. Она очень умная женщина, Адель.
Джек поднял трость и, упираясь ею в раму, выровнял картину. Имоджен снова на нее посмотрела.
— Это действительно Ребен Зил? — спросила она, но подтверждения не требовалось. Она видела это по уверенным мазкам, по самому качеству, энергии живописи.
Джек кивнул.
— Одна из самых ранних его работ, — сообщил он. — Но, думаю, она будет для вас очень ценной.
— Да что же мне с ней делать? — Имоджен внезапно ощутила великую ответственность, чуть ли не благоговейный страх.
Глаза-бусинки Джека уставились на нее.
— Вы можете использовать ее наилучшим для себя способом, — сказал он.
Имоджен даже вообразить не могла, какое впечатление произведет это открытие.
— Неизвестный Ребен Зил, — проговорила она. — СМИ с ума сойдут.
— И от вас зависит, моя дорогая, правильно использовать их. — Теперь его глаза искрились. — По своему усмотрению.
— Они захотят узнать, кто изображен на картине. Все захотят. Не могу представить, чтобы Адель решила открыть правду.
— Об этом вы должны поговорить с ней. Но никому и не нужна правда. По-моему, лучше всего, вероятно, продолжать защищать тех, кто может больше всего пострадать.
Ее дед, подумала Имоджен. Знал ли он? А жена Джека? Оба они умерли, но это не означает, что теперь можно обнародовать эту историю. Это будет неуважением к их памяти.
Совершенно ошеломленная, Имоджен прикрыла ладонью рот. Картина опьяняла и заслуживала того, чтобы о ней узнал весь мир, но насколько же глубоко личной она была.
— Что же с ней делать? — произнесла Имоджен. — Не уверена, что совладаю со столь ответственной задачей. Это важно.
— Если я знаю Адель, — промолвил Джек, — она хочет, чтобы вы воспользовались полотном как инструментом. Чтобы помочь себе.
— Я не могу ее продать! — воскликнула Имоджен. — Я никогда ее не продам!
— Нет, нет, — успокоил ее Джек. — И будьте уверены, если вы захотите ее продать, я ее у вас выкуплю. И расстанусь со всеми до единой своими картинами, чтобы сохранить «Возлюбленную» в надежных руках.
Он сердито посмотрел на нее. Имоджен не усомнилась, что именно так он и поступит.
— Она в надежных руках, — заверила она Джека. — Могу вам это пообещать.
— Хорошо, — сказал он. — И я доверяю суждению Адели. В этом ей не было равных.
Внезапно он отвернулся. У Имоджен сжалось сердце от жалости к Джеку. Она чувствовала, как сильно он страдает, его терзания, всю жизнь не имевшие выхода. Девушка не знала, как поступить: утешить или оставить хозяина в покое. Ей захотелось обнять его, но они только что познакомились. Имоджен прочистила горло, и не успела она заговорить, как Джек повернулся к ней.
— Пообедайте со мной, — пригласил он. — Готовить будет Петра. Мы поедим здесь. Я хочу насладиться картиной в последний раз.
Он развернулся и вышел из столовой. Имоджен осталась одна. Наступила глубокая тишина. В комнате было холодно, и Имоджен поежилась.
«Возлюбленная». Женщина, которую кто-то любит.
Она подумала об истории Адели и Джека и об их тайне. Глядя на картину, она понимала, как много эта история значила для Адели. А тот, благодаря кому она была так изображена, должен был питать к ней глубокую и долгую страсть. Ту страсть, какой большинство людей не испытывают и за всю жизнь. Ту страсть, в которой черпают вдохновение литература, музыка, поэзия — искусство. Зил запечатлел ее на холсте с обескураживающей точностью. Имоджен подумала о реакции, которую вызовет картина, если когда-нибудь явится миру. И почувствовала себя польщенной желанием бабушки передать картину ей. Она, Имоджен, сделает все, чтобы это полотно получило заслуженные признание и славу, каким бы образом это ни произошло.
Уходя из столовой, Имоджен еще раз посмотрела на «Возлюбленную». Что-то еще в ней показалось Имоджен знакомым. Помимо того, что это ее бабушка. Не столько черты лица, сколько чувства, которые пробуждала в Имоджен картина. Она полностью сопереживала женщине, изображенной на полотне, но не понимала почему.
А потом вдруг все стало ясно. Она видела это выражение в своих глазах. В зеркале. После близости с Дэнни.
* * *
За ленчем Джек приободрился, как будто стряпня Петры укрепила его и придала сил. Девушка принесла огромное белое блюдо, заполненное пучками проростков спаржи, перевязанных вместе с ломтиками сырокопченой грудинки, кростини с куриной печенкой, а также сандвичами с начинкой из инжира, фенхеля и салями.
— Не знаю, что буду делать, когда Петра уедет, — сказал Джек, обращаясь к Имоджен. — Она изучает искусство, и в ее распоряжении очень милая комната в обмен на готовку для меня. Но этим летом она заканчивает учиться.
— В колледже найдется множество таких же девушек, как я. Я повешу объявление, — сказала Петра. — И оставлю свои рецепты.
— Они будут не такими, как ты, — настаивал Джек.
— Вы влюбитесь в следующую точно так же, как влюбились в меня через две минуты после ухода Абигайль.
Петра явно знала истинную цену Джеку, но, очевидно, он ей очень нравился.
В качестве основного блюда она подала свиную грудинку с фенхелем, свиная шкурка хрустела, мясо таяло во рту. Пока они ели, Имоджен рассказывала Джеку о своих планах стать консультантом. Он предложил много интересных идей, и Имоджен поняла, насколько он был полезен Адели, когда та начинала. Он щедро делился своими знаниями, не многие на это способны.
— Так чем займется Адель?
— Полностью на покой она не уйдет. Я знаю, что не уйдет. Бабушка всегда будет рядом, если понадобится ее совет. Она слишком любит свою профессию. Да и вообще, на что она станет тратить время, если совсем отойдет от дел?
Имоджен была уверена, что это правда.
Она взглянула на Джека, который смотрел в пространство, неожиданно притихший. Осознав, что за ним наблюдают, он резко повернул голову к Имоджен.
— Знаете, я ее обожал. Она заслуживала гораздо лучшего человека, чем я. Я никогда, никогда не сделал бы ее счастливой. Я слишком поверхностный и тщеславный.
— Не печальтесь, — сказала Имоджен. — Дедушка сделал ее счастливой. Очень счастливой.
Мгновение ей казалось, что она слишком резко ответила этому старому человеку. Его слова, казалось, обожгли ее.
— По-другому, — мягко добавила она. — Уверена, что для нее вы были особенным.
Имоджен не одобряла их поступок, но понимала: страсти не прикажешь. Она сама очень хорошо это знала.
Закончили они сгроппино: каждый получил по бокалу лимонного сорбе с просекко, и после этого Джек очень быстро ослабел. Уснул прямо за столом, голова его стала клониться на грудь.
— Это нормально, — сказала Петра. — Через минуту он встанет и пойдет в постель. — Она забрала у него бокал и мягко потрясла за плечо. — Джек, по-моему, Имоджен собирается уходить.
Он проснулся и поднял на нее взгляд.
— Если вы когда-нибудь полюбите, — сказал он, и глаза его стали яркими, — если вы когда-нибудь полюбите по-настоящему, не уходите. Все, что угодно, только не уходите.
Он встал и вышел из комнаты, не оборачиваясь. Петра принялась убирать со стола.
— Он делается таким, когда устает, — сказала она, сострадательно улыбнувшись. — Позднее он снова приободрится.
Сначала Имоджен не ответила. Слова Джека пронзили ее в самое сердце. Внезапно все обрело смысл и встало на свои места.
— Я должна идти, — только и проговорила она, беря сумочку. — Спасибо за прекрасный ленч.
Она только надеялась, что еще не слишком поздно.
Из окна гостиной Джек смотрел на Имоджен, пока она шла по бульвару к «Чиприани». Он почувствовал в ней внутреннюю силу, равно как и ранимость, и это перенесло его в прошлое. Это было больше пятидесяти лет назад, но осознание того, что он потерял свою истинную любовь, поразило его так же, как в то утро в «Чиприани», когда он проснулся и увидел, что Адель ушла.
Он получил самый жестокий урок за всю свою жизнь. Больше романов у него не было. Моллой оставался верен Розамунде, зная, что как бы старательно он ни искал любовь, он не заполнит пустоту, оставшуюся после потери Адели. И постепенно ему стало достаточно Розамунды, и он научился ценить то, что действительно было важно в жизни: например, их чудесных дочерей, роскошный дом и друзей. Джек стал счастливее, когда избавился от добровольного напряжения, связанного с достижением бессмысленных побед. Пришлось одержать много значившую для него победу, чтобы понять, какая все это тщета.
Джек прошел в комнату, служившую ему кабинетом. Из нее открывался вид на канал позади дома, и если выглянуть из окна, можно было увидеть край острова и чуть дальше — голубую воду лагуны. Вдоль стен шли книжные полки — сотни и сотни книг по искусству: ценная коллекция, многие из томов давно стали раритетами. Здесь он написал свои рецензии, доклады и несколько собственных книг, ни одна из которых не принесла ему больших доходов, но доставила огромное наслаждение.
И сотни писем. Писем, которые он написал, но так никогда и не набрался смелости отослать, все — к одному человеку. Тем не менее он их хранил, потому что они были свидетельством его чувств, напоминанием о каждом охватывавшем его переживании — от надежды и восторга к отчаянию — за те годы, что минули с тех пор, как он и Адель провели свои последние дни вместе на этом острове. Он потому и вернулся на Джудекку после смерти Розамунды, что здесь чувствовал себя ближе к Адели, чем где бы то ни было.
Он услышал громкий перезвон на церкви Святой Марии. Два часа.
Джек вынул из блокнота лист бумаги, взял ручку и начал писать, его прекрасный наклонный почерк четко выделялся на странице. Начал он точно так же, как начинал все другие письма, те, что так и не отослал.
Моя дражайшая, милая Адель!
С каким удовольствием я принял у себя твою чудесную внучку! Не в последнюю очередь потому, что словно бы часть тебя находилась со мной в комнате. У нее твой характер, твоя грация и твои изумительные глаза, глаза, которые я никогда не забывал. Мое последнее воспоминание о тебе — слезы в твоих глазах, когда ты целовала меня ночью перед уходом. Я ничего так не хочу, как еще раз посмотреть в них, чтобы раз и навсегда стереть следы тех слез. Если ты решишься на встречу со мной, это будет иметь для меня огромное значение.
По-моему, не найти лучшего хранителя для «Возлюбленной», чем Имоджен. И Ребен, знаю, был бы доволен, что она в надежных руках. Эта работа всегда была его любимой.
Твой навсегда и всегда Джек.
Он положил ручку и посмотрел на письмо. Джек чувствовал себя опустошенным. Не сумел удержаться от мольбы. В конце концов он хотел, чтобы Адель приехала по собственной воле, а не из чувства долга. Джек аккуратно промокнул написанное, сложил листок и сунул в конверт, затем написал адрес. С этим письмом он пошел гораздо дальше, чем с остальными. Они так и лежали стопкой в нижнем левом ящике его стола. Джек полагал, что это ритуальное излияние чувств, которое он себе позволял, дешевле психоаналитика.
Со вздохом он повернулся на вращающемся стуле, чтобы посмотреть в другой конец комнаты, где стоял мольберт. На нем стояла картина.
Петра, подумалось Джеку, талантливая девочка. Одна из лучших студенток, которых он выпестовал за многие годы. Когда он попросил ее сделать копию «Возлюбленной», она не испугалась и блестяще справилась с задачей. Только самые опытные эксперты, самые придирчивые критики заметили бы недостаточную уверенность в мазках, едва уловимую нерешительность. Может, в работе и нет контролируемой импульсивности подлинного Зила, но девяносто девять процентов зрителей этого не поймут. Однако дух картины, по мнению Джека, передать не удалось. Перед художником не было источника вдохновения. Он помнил слова Ребена, когда тот передавал ему законченную работу. «У меня такое чувство, будто я написал настоящую любовь», — сказал он Джеку. В то время Джек не совсем понял, что имел в виду Ребен. Когда же осознал, Адель ушла и ему осталась лишь эта картина.
И поэтому в течение всех этих лет «Возлюбленная» приносила ему утешение и боль. Напоминала о том, что у него было и чего он лишился. Даже сейчас Адель смотрела на него, ее глаза сияли обожанием и желанием, которые он не ценил, пока не стало слишком поздно.
Раздался стук в дверь, затем вошла Петра с дневной чашкой чая.
— Все в порядке? — спросила она, уловив его настроение. Она привыкла к его капризам, знала, что он может в мгновение ока перейти от общительности к мрачности.
— Я… Мне кажется, я просто устал, — сказал ей Джек. Выдавил усталую улыбку. — Возможно, за обедом я переусердствовал с вином.
Петра поставила на письменный стол перед ним чашку. Увидела письмо и протянула руку.
— Хотите, я его отправлю?
Джек уставился на письмо. Куда проще будет убрать его в ящик к остальным. Таким образом, он будет избавлен от сомнений. Таким образом, он будет сам в ответе за свою судьбу. Если отправит, то будет мучиться, дожидаясь ответа.
— Да, — ответил он. — Да, пожалуйста. Это было бы очень любезно с твоей стороны.
Имоджен покинула квартиру Джека как в тумане. Снаружи в глаза ей ударило яркое солнце, а белый Дзаттере напротив вырос перед ней, как мираж. Очертания неба, воды и зданий были четкими, соответствуя ясности ее мыслей. Мимо проплыла флотилия гондол, скользя по воде спокойно, но целиком сосредоточившись на своей цели. Именно так, поняла Имоджен, чувствовала себя и она. Спокойной, но сосредоточенной. Внезапно все обрело смысл и будущее стало ясным.
Ей стало интересно, до какой степени Адель знала, что она, Имоджен, нуждалась именно в этом, и не послала ли ее к Джеку Моллою для того, чтобы научить при встрече с любовью распознавать ее? Адель обладала мудростью и интуицией. Она вполне могла легко догадаться о переживаниях своей внучки. Она поняла бы, что простой беседы недостаточно. Что Имоджен должна до всего дойти сама.
В любом случае ей было все равно. Она знала, что должна сделать. Дэнни лучше ее знал, что они созданы друг для друга, и не боялся это признать, однако Имоджен пошла на попятную. Чего она боялась? Любовь, когда она чиста, правильна, реальна, не нуждается ни в оправдании, ни в анализе. При покупке картин Имоджен всегда руководствовалась внутренним чутьем, тогда почему она оказалась не способна правильно определить возникшие между ними отношения?
Не помешал ли ей глубоко укоренившийся страх, что у плохого парня и хорошей девушки не может быть сказочного будущего? Только потому, что весь остальной Шеллоуфорд отнесется к этому скептически? Если она боялась именно этого, тогда почему не поступила, как Ники, и не вышла замуж за кого-нибудь предсказуемо безопасного и скучного?
Она торопливо шагала по булыжной мостовой к отелю и гадала, что делал Дэнни, пока ее не было. Ей ужасно хотелось прикоснуться к нему, поцеловать и сказать то, что он уже давно и так знал. То, о чем ему уже хватило мужества объявить, потому что он был лучше ее. Она ворвалась в номер, широко улыбаясь, с сияющими от радостного предвкушения глазами.
В номере было пусто. Спокойно и тихо. Как будто здесь никого никогда не было. Постель идеально заправлена, смятые простыни безукоризненно разглажены и накрыты покрывалом. Все лежало на своих местах, словно номер готов к следующему приему гостей. Не было следа ни Дэнни, ни его вещей. Его одежда, сумка — все исчезло.
Имоджен села на край кровати, вся ее энергия и надежды испарились. Она пришла слишком поздно. Довела его своим жизненным планом, одержимостью карьерой, присущей среднему классу, в ее судьбе не было места непосредственности, переменам или компромиссу.
«Неудивительно, что он смылся. И еще, наверное, думает, что легко отделался. Сидит себе сейчас, вероятно, в каком-нибудь бакаро на глухой улочке и заигрывает с молодой знойной итальянкой с огненным взором и страстной душой, которая не притворяется лучше, чем она есть…»
Имоджен негромко вскрикнула, когда из-за штор в комнату шагнул с балкона человек. Она вскочила с колотящимся сердцем и поняла, что это Дэнни. Он остановился там, в джинсах и обтягивающей футболке, босой, с чашкой в руке.
— Ты меня до смерти напугал!
— Прости. Я пил на балконе кофе.
— Я думала, ты уехал.
— Конечно, нет. — Он нахмурился.
— А где твои вещи?
Дэнни засмеялся.
— Пришел дворецкий и все распаковал. Повесил все в шкаф. Куртку он унес в чистку.
Имоджен не знала, то ли смеяться, то ли плакать. Она закрыла лицо ладонями.
— Что случилось? — Он подошел и сел рядом, обнял. Имоджен прижалась к нему. — Встреча прошла плохо?
Имоджен с трудом покачала головой.
— Нет, все отлично. Это было… очень интересно.
Она толком не знала, с чего начать. Ее мозг все еще переваривал полученную информацию: роман ее бабушки и тот факт, что скоро она, Имоджен, станет обладательницей картины, которая взбудоражит весь художественный мир. Это меняло все.
— Дэнни…
— Да?
— Я не еду в Нью-Йорк.
Ни один мускул в его лице не дрогнул.
— А как же… твоя карьера?
— Я по-прежнему могу заниматься делами. Могу работать с Остермейер и Сейбол как консультант. Я все обдумала. Я полезнее им по эту сторону Атлантики. У меня будет офис в Лондоне. Когда надо, буду летать в Нью-Йорк. Получу новых клиентов.
Он кивал, следя за ее словами.
— Что ж, — наконец проговорил он. — Молодец.
Голос его звучал ровно. Имоджен сделала глубокий вдох.
— Я собираюсь по-прежнему жить в Шеллоуфорде. — Она повернулась, чтобы посмотреть Дэнни прямо в глаза. — С тобой?..
Она не могла оценить его реакцию. Дэнни был мастер делать непроницаемое лицо: черты его ничего не выражают, глаза ничего не выдают.
Мгновение он пристально смотрел на Имоджен.
— Насчет этого не знаю. Мне нужно все обдумать.
У Имоджен упало сердце, надежда увяла. Она чувствовала себя сдувшимся шариком. Что ж, ничего другого она и не заслуживает. Нельзя же было ожидать, что он все бросит и встретит ее с распростертыми объятиями. Затем она увидела, что уголок губ Дэнни подергивается. Он, догадалась Имоджен, с трудом сдерживает смех. Смотрел Дэнни в потолок, но глаза его сияли, когда он наконец заговорил:
— Я думаю, что Топ Кэт будет возражать против твоих посягательств на мое внимание. Он, знаешь ли, очень ревнив. Не любит делиться. Жизнь с ним будет сплошным кошмаром…
Речь Дэнни оборвалась, когда Имоджен с возмущенным возгласом толкнула его на кровать. Села на Дэнни верхом и прижала его руки к кровати с озорной улыбкой. Она смотрела на него и видела, что он рад.
— Что ж, разумеется, — сказала она, — если ты хочешь, чтобы твоей жизнью руководил этот рыжий паршивец, дело твое.
Скользнув ладонями по бедрам Имоджен, Дэнни забрался к ней под платье.
— Фурия в аду ничто по сравнению с брошенным котенком.
Несколько секунд они пристально смотрели друг на друга. Потом Имоджен почувствовала, как его пальцы забрались под кружево ее трусиков, касаясь обнаженной кожи. Она не могла дольше притворяться. И растворилась в нем.
Дэнни Маквей, Дэнни Маквей, Дэнни Маквей. Она будет жить с ним, в его сказочном коттедже. Они будут гулять по Шеллоуфорду, держась за руки, гордясь тем, что вместе. И если однажды она найдет помощницу, которую сумеет обучить и доверить ей вести дела хотя бы на несколько месяцев, тогда, может быть… Просто может быть…
Она закрыла глаза, и перед ее мысленным взором встала школьная тетрадка в потрепанной красной обложке. И на последней странице в кляксах было написано снова и снова: Имоджен Маквей. Имоджен Маквей. Имоджен Маквей.
