Глава 1
Их предупредили. Приспешники оставили лишь пустую квартиру да пару-тройку томиков нелегальной поэзии. На столе объедки, ящики шкафа выдвинуты, содержимое разворошено. Преступники спешно собрали пожитки, которые могли унести, и побежали на восток, в Морок. Давно, когда я еще носил мундир, маршал сказал мне, что в Морок уходят только отчаянные, тупые или жадные. Приспешники были из первых. А я собрал с десяток вторых и третьих и отправился убивать беглецов.
Мы вышли из Валенграда после полудня. День был обычный, смердело сточными ямами, убожеством, скверным концом скверного лета. Предложенные деньги не стоят риска, но я зарабатываю охотой на людей и не намерен тянуть с поимкой. Половина команды – жалкое местное отребье, никогда не бывавшее в Мороке. Они чуть не наложили в штаны, как только мы выехали за узкие городские ворота, и милю спустя уже расспрашивали про джиллингов и дульчеров. Через две мили один из них рыдал. Мои старики посмеивались и успокаивали: мол, вернемся до заката.
Но мы не догнали засранцев и через три дня. Уже никто не смеялся и не успокаивал.
– Они пошли на Пыльную расщелину, – сказал Тнота.
Он повертел круги на астролябии, поднял ее на уровень глаз, чтобы оценить расстояние между лунами.
– Капитан, а я ведь говорил, что туда они и побегут.
– Как в дупу на все сто, – ругнулся я.
Вон следы в песке, мать его. И вправду, прямиком туда.
– Ну дык, – изрек Тнота, ухмыляясь, скаля зубищи: горчично-желтый мазок на лице цвета смолы. – Я-то помню. Ты заявился в бар с бумагами, а я сразу говорю, мол, ставлю на то, что они побегут в ущелье. Значит, мне теперь причитается.
– Даже если б за эту работу прилично платили, ничего тебе не причиталось бы. А нам платят не прилично.
– И кто виноват? Не я выбираю работу, – заявил Тнота.
– Ты прав. Впервые за день. А теперь помолчи и проложи нам курс.
Тнота поднял подзорную трубу к небесам цвета синяка недельной давности. Грязно-золотое, зеленоватое, потрепанно-фиолетовое, уродливое буро-кровавое, будто сгусток мяса, лопнувших капилляров и засохших жиж. Тнота посчитал на пальцах, провел невидимую линию от одного месяца к другому. Трещины в небе не давали о себе знать, в клубящихся облаках лишь пробегал шепоток.
В Мороке все не так. Все неправильно. Скорей бы пристрелить ублюдков и повернуть домой!
Мы ехали через дюны из каменного крошева и песка, мимо черных и красных камней, сухих, как соль. Морок будто дышит. Ощущается, как от него что-то исходит – гнусное, злое. Оно просачивается, напитывает, набивается в десны, и ты чувствуешь яд. Чем дальше от Морока – тем лучше.
Наконец, забрав к юго-востоку по черным пескам, мы нашли труп украденной приспешниками лошади. Ей что-то отгрызло ноги. Приспешники поступили умно: отпустили лошадь на волю, а сами кинулись наутек. Но купленное за лошадь спасение не надолго. Теперь мы их точно догоним. Я видел: мои ребята приосанились, взбодрились. К вечеру на наших седлах появится пара голов, и к закату мы отправимся на запад, к границе и цивилизации.
Я вынул из-под плаща фляжку, потряс. И вспомнил, что это уже в четвертый раз. Само собой, в ней не прибавилось ни капли. Бренди иссякло. У нас осталась только бражка, и той кот наплакал. Морок опасен и отряду тяжеловооруженных солдат. А как выжили двое нетренированных, безоружных и неподготовленных гражданских – загадка. И это еще одна причина побыстрей убираться отсюда.
Следы на песке – как открытая книга. Впереди Пыльная расщелина, узкий шрам в земле, разруб среди кочующих дюн, едкого песка и хрупких камней. Словно молния прочертила по земле точное отражение трещины в небе, увечье сверху донизу мира. От небесной трещины донеслось пронзительное вытье. Мои ветераны схватились за амулеты и колдовские камни. Да, пусть наемники и крутые ребята, но суеверий у них больше, чем у святоши в праздничный день. Все не меньше меня хотят выбраться из Морока. Нервничают. А нервные солдаты портят самую простую работу. Хотя только благодушный идиот удостоил бы мое сборище головорезов слова «солдаты».
Когда мы подъехали к склону, уходящему вниз в темноту, я позвал:
– Ненн, вали сюда.
Та опять жевала смолу. Чавкала. Работала челюстями как заведенная. Зубы – черным-черны. Честное слово, по эту сторону ада точно не найти звука, достающего сильнее.
– И с чего тебе взбрело жевать эту дрянь?
– Все леди ее жуют, – ответила она и пожала плечами.
– С какой стати тебе подражать подлизам какой-нибудь дряхлой герцогини с гнилыми зубами?
– Капитан, мода такая. Что уж поделаешь? Надо блюсти репутацию в обществе.
И с какой стати Ненн вздумала, что хоть кому-то взбредет в голову пялиться на ее зубы? Когда на лице некомплект кое-каких частей, зубы вряд ли привлекут внимание. Чавк-чавк-чавк. А-а, бесполезно. Это все равно что советовать Тноте блюсти целомудрие.
Однако я все равно злобно воззрился на Ненн.
– Капитан, есть работа? – осведомилась она, выплюнув комок смолы.
– Идем вниз. Только мы вдвоем.
– Только мы? – равнодушно осведомилась Ненн.
Притом деревянный нос на ее лице и не дрогнул.
– Их всего двое, и то безоружных. Думаешь, не справимся?
– Я боюсь не их, – ответила Ненн и выплюнула смолу. – Да там что угодно может быть. Сквемы. Дульчеры.
– Или большой горшок золота. А вдруг? Вообще говоря, для дульчеров мы слишком далеко на юге.
– А сквемы?
– Кончай сопли распускать. Руки в ноги и вниз. Если хотим денег, обе головы должны быть в целости. А ты же знаешь, как парни работают. Суду только дай повод не платить. А народ у нас увлекающийся. Помнишь, что случилось в Сноске?
Теперь кривиться пришлось Ненн.
– Да уж, помню.
Сноск для всех стал скверным воспоминанием. Потерять деньги за такую работу из-за придирок. Честное слово, я по сей день считаю, что из тех кусков можно было сложить вполне узнаваемое лицо.
– Вот и хорошо. Взбодрись и собирайся.
Я спрыгнул наземь. Ноги болели от езды, в крестце стреляло. Лет десять назад такого и в помине не было. Нет привычки подолгу торчать в седле. Теряешь форму. Я всегда повторяю себе, что именно теряю форму, а не старею. Тнота вылез из седла, чтобы помочь мне собраться. Он старше меня. И я не пускаю его в стычки. Хотя это лишь потому, что от него в драке не больше проку, чем от парадного шлема. Взявшись за меч, Тнота скорее искалечит себя, чем кого-то другого. Мне внизу нужен злобный проворный ублюдок вроде Ненн. Тнота проверил ремни на моем полудоспехе и зарядил мушкет, пока я выбирал и совал за пояс оружие из притороченного к седлу арсенала. Остановился на коротком широком тесаке и длинном кинжале. Внизу, в ущелье, руку выпростать трудно. Я пару лет тому назад спускался в расщелину. Она не шире закоулка в трущобе.
Ненн в доспехе из вороненой стали выглядела свирепо и боевито. Тнота высек огонь и запалил фитили на мушкетах. Все, артиллерия готова плевать свинцом. Правда, я не намеревался пускать ее в ход. Мушкетная пуля оставляет после себя кровавую кашу. Но, как и сказала Ненн, внизу бывают сквемы. В развороченных кишках земли вообще может оказаться кто и что угодно.
Чем быстрее мы сдернем головы с приспешников и повернем назад, тем лучше.
– Из расщелины можно выбраться лишь в трех местах. Ты помнишь, в каких? – спросил я.
Тнота кивнул и указал: один выход в миле, второй – в полумиле к востоку от первого.
– Отлично. Если мы их спугнем, караульте там, берите их и ждите нас.
– Легкая работка!
– Тнота за начальника! – проревел я.
Похоже, кое-кто даже обратил внимание. И как я, мать его, умудрился найти такое отребье? Двадцать миль в глубь Морока, ни капли бренди и пригоршня швали под рукой. Что-то, мать честная, с моей гребаной жизнью не так.
Вниз идет склон, покрытый щебенкой и древними окаменелыми корнями. Трудно пробираться, когда от стены до стены семь футов, а ты увешан оружием. И темно. Чуть видно, куда поставить ногу. Из-под нее норовят обвалиться потоки крошева, загрохотать в темноту. Мы изо всех сил стараемся двигаться осторожно. Пыльная расщелина глубока. Наверное, потому враг любит назначать ее местом встречи своих шпионов и приспешников. Наши патрули редко подбираются к ней – уж очень далеко в Морок. Но если и заходят, в темноте не шарят. Даже у нынешних офицеров хватает здравого смысла.
Воздух – холодный и отчаянно сухой. Из камня вокруг торчат корни. До Морока здесь стоял тысячелетний лес. Остались только корни, серые и сухие, будто древние кости. В Мороке нет воды. Иногда попадаются нефтяные лужи, но они скорее убивают, чем помогают расти живому.
– Хочу кое в чем признаться, – сообщил я.
– Ты что, вдруг просветлился и уверовал? – осведомилась Ненн.
– Вряд ли.
– Захотел оставить меня одну в темноте?
– С какой стати? – сказал я, огибая большой валун.
Я прислонился к нему, приложился чуть сильнее, чем следовало, – и камень посыпался, будто мел. В Мороке истлевает все.
– Суд заплатит больше, чем я сказал. Не намного, но достаточно, чтобы задуматься.
– Ты соврал насчет платы? – спросила Ненн.
– Я всегда вру насчет платы.
– Засранец.
– Это да. Кажется мне, наши простые приспешники не такие уж и простые.
– Шпионы?
– Нет. А вдруг она «невеста»?
– В Валенграде нет «невест», – подозрительно быстро заверила Ненн.
Мы спустились ниже, и путаница торчащих из стен корней заслонила свет и ветер. Ненн подула на фитиль – кончик засветился ровным красным огнем. Запах горящего фитиля в темноте действовал успокаивающе. Он похож на аромат горящего дерева – но горче, острее.
– Нам заговаривают зубы, – сказал я. – Люди из цитадели в прошлом году нашли одну. Здоровенную, шириной почти в дом. Ее и сожгли прямо в доме, потом сказали – случайный пожар.
Ненн попыталась фыркнуть. Забавный жест для того, у кого нет носа. Прозвучало странно.
– Да чепуха! – буркнула она. – Просто старая толстая шлюха повздорила с каким-нибудь чиновником. Голубокровные шалеют, когда им отказывает девка из простонародья. Поганец сжег бордель, а потом навыдумывал историй.
Ненн верила только в то, во что хотела верить, и ни на унцию больше.
– В любом случае, если внизу «невеста», я своих к ней подпускать не хочу. Ты ж знаешь, что может случиться.
– С чего ты взял, что сможешь противиться «невесте» лучше них?
– Ни с чего. Но я верю в то, что ты, не обращая на меня внимания, разнесешь ей к чертям башку, – выговорил я тихо.
Кривые неровные стены расщелины глушат звук – но осторожность не помешает.
– Мне показалось, или ты и в самом деле просил не портить лицо?
Я свирепо – и бесполезно – уставился на нее. В темноте все равно не видно ни зги.
– Если она – «невеста», просто разнеси ей гребаную голову. Поняла?
– Так точно, капитан Галхэрроу, сэр! Сэр, я разнесу ей гребаную голову. Но обидно, что вся работа тогда впустую.
– Да, обидно. Но альтернатива хуже. Впрочем, если они меченые, деньги мы получим в любом случае.
Я поскользнулся на гальке, Ненн протянула руку – поддержать. Камни с грохотом покатились вниз. Мы замерли. Если клиенты все еще внизу, надо поосторожнее. Болтовня отвлекает. Заткнуться и пораскинуть мозгами. Впереди поворот. Я вскинул мушкет, шагнул. Снова расщелина, ничего больше. Медленный дымок фитиля вился позади в затхлом воздухе. Это к лучшему. Ветер мог бы унести запах вперед, предупредить. Его ни с чем не перепутаешь. А если впереди «невеста», лучше брать ее внезапно.
– Посмотри, свет, – прошептала Ненн.
Из-за следующего поворота сиял бледный, неестественный свет фоса. Я начал красться – насколько это вообще возможно для человека моего веса и габаритов. Наверное, стоило в юности усерднее учиться танцам. Ненн двигалась куда проворней. Чем-то она напоминала бродячих котов из подворотни – поджарая, жилистые мышцы-пружины, вся – шипение и когти. Она шагнула за поворот с мушкетом на изготовку.
Я уже ожидал, что она выстрелит. Но Ненн замерла, и я ступил за нею. Расщелина расширялась, не намного, но пятнадцать футов – почти что площадь для парада, когда торчишь в тесной земной щели. Приспешники устроили уютное лежбище из кучи старых одеял, притащили палки, но не успели развести костер. Рядом лежала пустая бутыль. Светился, мерцая, маленький фонарь. Батарея – виток фоса – уже почти иссякла.
Наша добыча сидела, привалившись спиной к скале. Оба мертвее мертвого. Выпученные глаза, распяленные рты. Сидят рядышком, словно пара жутких марионеток в ожидании кукловода. Живой женщина показалась бы заурядной: уже немолодая, каштановые волосы под белым чепцом, морщинки в уголках голубых глаз. Смерть сделала ее интересной. Я внимательно рассматривал засохшую, растрескавшуюся кровь на лице и платье. Она лилась изо рта, ушей, носа. С мужчиной то же самое. На его униформе – кровь, смешанная с пылью и грязью Морока.
Мне остро, до свербежа в нутре, захотелось удрать. Никаких ран, только масса крови. Давненько я не видал такого. Твари Морока свирепы, но они убивают как звери. С беглецами расправились жестоко, но аккуратно – словно те сидели и ждали, пока их прикончат.
– Да, достало их, – заключила Ненн.
У нее поразительный талант говорить банальности.
– Эта тварь еще может быть поблизости, – указал я.
Непонятно, что за тварь, но она сделала работу за нас. Я втянул ноздрями дым фитиля. Резко и едко. Приятно.
– Она уже далеко. Кровь засохла несколько часов назад, – заключила Ненн, опустила мушкет, уселась на валун и странно уставилась на приспешников. Давненько я не видел ее такой. Но в чем дело, спрашивать не хотелось. Я нашел небольшую седельную сумку и покопался в содержимом. Может, удастся что-то сбагрить маршалу или суду, заработать хоть сколько. А-а, нищие. Банки с соленой рыбой, пригоршня монет – не хватит на приличную ставку. Ни тебе тайных поручений, ни карты вражеских туннелей, ни списка шпионов и приспешников Валенграда. Женщина – «талант», работала на фос-мельнице, он – лейтенант, служил в артиллерийской роте. Оба унесли в могилу причины, по каким решили расстаться с человечеством и удрать в Морок. И мы с Ненн стоим в этой могиле.
Черт, ну что за дерьмо! Столько времени, сил, судебных денег – и все коту под хвост. И жизни этих тупых голодранцев тоже коту под хвост. Идиотам воды хватило бы на полпути через Морок, не больше, не говоря уже про дорогу к империи. Сплошное кошачье подхвостье.
Время драть головы и когти.
И тут я кое-что разглядел на песке у моих ног. И застыл. И глядел, не в силах пошевелиться, прислушиваясь.
– Надо убираться! Прямо сейчас!
– В чем дело? – отозвалась Ненн, копающаяся в карманах.
– Надо!
Она уловила страх в моем голосе. Посмотрела, заметила отпечаток. Такой маленький. Странно пугаться такого – только если не знать, кто его оставил. Твою мать. Ненн уставилась на меня, раскрыв рот.
– Руби головы, – прошептал я, – и быстро. Мать твою, со всех рук!
В этом мире хватает дерьма. И среди худшего – те, кто похож на людей. В особенности те, кто околачивается в Мороке. Хуже всего гости издалека, с востока. Конечно, вмятинка, похожая на отпечаток детской ноги, могла получиться случайно. Скажем, от ветра. Но ее мог оставить «малыш».
Я едва дышал. По шее сползла капля пота. Я весь превратился в слух, стискивая мушкет – крепко, чтобы унять дрожь в пальцах.
– Давай скорей, – прошипел я.
Ненн умеет работать, в особенности когда можно потерять деньги, за которые три дня дышали пылью Морока. Она вынула меч и занялась мясницким делом. Я ощупал ствол, проверил, сойдется ли фитиль с запальной полкой. В ущелье все казалось спокойным, неподвижным. Ненн пилила и резала, орудуя словно машина. Я снова проверил почву. Всего один отпечаток в половину размера взрослой ноги. У обоих приспешников ступни намного больше.
– Еще быстрее, – прошипел я.
– Готово, – объявила Ненн, отдирая последние лоскуты.
Ей долго придется отмываться.
– Они всегда тяжелей, чем я ожидаю, – заключила Ненн, показывая мне трофеи.
Отлично, лица целехоньки.
– Не тряси ими так. Уважай мертвых.
– Мне три раза наплевать на приспешников, – сообщила она и харкнула на безголовое тело. – Им так надоело человечество, они так хотят заделаться драджами. Вот и я с ними не по-человечески.
– Хватит. Пойдем отсюда.
Мы завернули головы в старое одеяло. Пусть кровь и успела высохнуть, это еще ничего не значит. Тот, кто грохнул приспешников, может околачиваться поблизости. Моя рубашка взмокла под доспехом.
Мы вернулись по собственным следам в устье расщелины, вскарабкались по осыпи, подгоняемые страхом, но удерживаемые осторожностью. Головы болтались в самодельном мешке на моем поясе. Да, Ненн права: тяжелые. Но мы все равно очень быстро лезли по мешанине щебня и окаменелых кореньев. Я постоянно оглядывался и оттого поскальзывался. Бешено колотилось сердце, к глотке подкатывала тошнота. Не удивлюсь, если снаружи нас ждут не компаньоны, а разодранные трупы. Пришлось напомнить себе, что кровь была засохшей. Убийца сделал работу и ушел.
Фу, зря боялся. Мои засранцы радостно заорали, завидев нас с окровавленным мешком.
– Все гладко? – спросил Тнота.
Я сделал вид, что не расслышал, и заорал:
– Отъезжаем! В седла, шевелите вонючими задницами! Кто через полминуты не в седле, остается здесь!
Радость улетучилась. У меня никудышная команда, но настроение они хватают с лету. Ненн чуть не с земли запрыгнула в седло. Народ не представлял, что нас так напугало. И не надо ему знать.
– Как думаешь, сможем к вечеру добраться до станции? – спросил я Тноту.
– Вряд ли. Мы самое малое в шестнадцати стандартных милях от границы. Восходит красная луна, она кривит нормальные маршруты. Если хочешь идти прямо на запад, мне нужно час прокладывать маршрут.
– Потом проложишь, – решил я и, верный слову, сунул ноги в стремена и погнал галопом.
Я скакал, глядя на запад, пока не скрылась из виду Пыльная расщелина, и потом до тех пор, пока лошади не выбились из сил.
– Капитан, нужно остановиться, пока я не потерял все ориентиры, – не унимался Тнота. – Вы же знаете, что бывает с потерявшимися.
Я неохотно замедлился до шага, и через полмили мы остановились.
– Побыстрее! – приказал я. – Проложи самый скорый путь домой.
Находить дорогу в Мороке тяжело. Без хорошего навигатора можно гнать изо всех сил и через три дня обнаружить, что описал полный круг. И это еще одна причина, по какой я не пускаю Тноту в стычки. Неизменны в Мороке лишь три луны: красная, золотая и синяя. Наверное, они слишком далеко, чтобы их отравила сочащаяся из земли ядовитая магия.
Я пошел отлить за камень и, уже застегиваясь, почувствовал, как закололо с внутренней стороны левого предплечья. Застегнулся до конца и сказал себе, что почудилось.
Увы, нет. Становится горячо. Уже не перепутаешь. Черт возьми. Нашел же время и место!
В последний раз Воронья Лапа давал о себе знать пять лет назад. Я уже и подумывал, может, старый ублюдок забыл про меня? Глупости, конечно. Вот оно, живое доказательство. Я же его пешка. Старикан просто ждал удобного случая, чтобы походить мной.
Я ушел за дюну, закатал рукав. На моей руке много чернил – памятки в зеленом, черном и синем цвете, маленький череп за каждого друга, оставленного в Мороке. Уйма гребаных черепов. Уже всех и не упомню. Но греться начали не они – а в мельчайших подробностях вытатуированный ворон, уместившийся среди грубых солдатских наколок. Стало больно. Зашипели, брызжа, вскипевшие чернила. Я выдернул ремень и наложил жгут на плечо. По опыту знаю: понадобится.
– Давай же! – прорычал я сквозь зубы. – Лезь – и покончим с этим!
Кожа натянулась, словно что-то пыталось выдраться из-под нее. Рука затряслась. От второго рывка стало больней, чем от ожога. Плоть покраснела, зашипела. Пошел дым. Я скривился, заскрипел зубами, зажмурился. Кожа натянулась до предела. Ворон лез наружу. Кожа лопнула. Здоровенная сучья птица! Она выпросталась сквозь разодранное мясо и кожу, липкая и красная, как новорожденный, вскочила на камень и уставилась на меня черными глазами-бусинами.
Я стиснул зубы, терпя боль. Нет смысла показывать слабость. От Вороньей Лапы не дождешься сочувствия.
Я поклонился птице. Безымянные не боги. Но они так далеко от смертных, что разница не существенна. И боги, и Безымянные любят ставить людей на колени. И говорить нет смысла. Воронья Лапа никогда не слушает меня. Может, птица вообще не способна слушать. Явилась, чтобы прокаркать свое, и точка. Ворон раззявил клюв, и послышался голос – флегматичный, мертвый, будто каменный скрежет.
– Галхэрроу! – яростно заскрежетал камень. – На Двенадцатую станцию! Она должна выжить! Черт тебя дери, не подведи!
Липкий ворон косо посмотрел на меня, затем воззрился наземь, словно обычная птица в поисках червей. Может, выговорившись, ворон и стал обычной птицей? Но вскоре он дернулся, застыл, глаза полыхнули огнем, из клюва пошел дым – и птица свалилась замертво. Я вытер кровь с предплечья. Рана исчезла, но боль осталась. Рисунок ворона вернулся на место, но выцвел, будто татуировки старика. Со временем краска вернется.
– Перемена плана, – сообщил я, вернувшись к своим. – Мы идем на Двенадцатую станцию.
Пара недоумевающих взглядов, и все. И замечательно. Играть в «я начальник, ты дурак» гораздо сложнее, когда сам не представляешь, зачем тебе гнать куда-то людей.
Тнота глянул на луны. Холодная голубая Клада ушла за горизонт. Бронзовые трещины разбили небо на бесцветные куски. Тнота лизнул палец, проверил ветер, опустился на колени, провел пальцами по грубому песку.
– Капитан, Двенадцатая – не ближайшая. Не успеем до темноты. Можно сначала выбраться из Морока, а потом двинуть на юг по рокаде.
– Это самый быстрый путь?
– Самый быстрый – прямой. Но я ж сказал, не успеем из Морока до темноты.
– Тнота, самый быстрый. И если я до темноты увижу кружку эля в моей руке, ты получишь вторую долю.
Тнота ухмыльнулся:
– Капитан, так точно, самый быстрый.
