Матвеев, не говоря ни слова, слушал рассказ Яглина. На его умном лице не раз проглядывало сочувствие ко всему, перенесённому рассказчиком.

— Я всё тебе рассказал, боярин, — закончил Яглин, — ничего не утаил от тебя. Я хорошо знаю, что за моё самовольное бегство из царского посольства и за обманное поступление на царскую службу меня ждёт плаха. Но рассуди сам, боярин: мог ли я поступить иначе как в том, так и в другом случаях?

— Дело очень сложное, — подумав, ответил Матвеев. — Вот ты всё рассказал без утайки, и я понимаю тебя. Понимаю, что ты там полюбил и не мог бросить на произвол судьбы любимого человека, что, как ни хорошо в гостях, а дома, каков он ни будь, всё же лучше. Да вот те-то, что сидят у нас по приказам, да те, что норовят повернуть на зло тихую душу царя, они-то поймут ли? Ведь для них буква закона дороже его смысла, своя выгода дороже чужой жизни. Они уже многих так загубили, много зла наделали. Они и меня готовы съесть за то, что чуть что полезное в иноземщине увижу, так норовлю на нашу русскую почву пересадить. Так и с тобой. Не дай Бог, если кто проведает, что ты на самом деле за человек: и тебе несдобровать, да и я в опалу попаду за такую оплошность.

— Что же делать? Научи, боярин.

— Что делать? Я и сам про то думаю, но придумать пока не могу, — в недоумении развёл руками Матвеев. — Гаден вон уже сделал извет на тебя. А опознал-то тебя ваш же Посольского приказа дьяк. Им ведь глотки не заткнёшь. Если не вслух, так втихомолку станут об этом шушукаться. Пока, правда, особенного ничего нет. Гадена я турнул отсюда да завтра ему намылю голову за то, что поклёп возводит на товарища. А за дьяком следить велю и, чуть что, заставлю его замолчать. Ну а что касается тебя, то уж, видно, коли назвался груздем, так полезай в кузов: оставайся по-прежнему на царской службе дохтуром Аглиным, а там дальше будет виднее, как дело пойдёт. Может быть, если будет удобный час, я царю обиняками расскажу всю твою историю и тебе прощение испрошу. Важно тут то, что ты первый дохтур будешь из наших, русских людей. Не всё, стало быть, в чужеземцы ходить нам за всем. Может, царь на это поддастся. А ты тем временем старайся править как можно лучше свою службу, прилежничай.

— Спасибо тебе, боярин, за всё, — с чувством сказал Яглин. — Успокоил ты меня с этой стороны. Вот теперь мне только бы дознаться: жив ли мой отец?

— Ну, про это тебе ничего сказать не могу. А что воевода свияжский и до сих пор ещё на воеводстве, так это доподлинно знаю. Ну и с тем делом следует ещё погодить: тебе надо ещё себя обелять. — Поговорив ещё несколько времени и обнадёжив Яглина, Матвеев расстался с ним. — Да приходи ко мне в воскресенье на пирог со своей гишпанкой, — сказал он на прощанье. — Вот и будем мы с тобой оба русские да с чужеземными жёнами.

Позже Яглин ещё не раз задумывался о судьбе этого передового человека того времени, а пока они расстались.