Пришедший из Англии корабль бросил якорь в виду Архангельска. Матросы покончили уже с уборкой парусов и занялись в ожидании приставов московского царя переносом на палубу товаров.

Около самого края стоял молодой человек с сильно загорелым лицом и русой бородой, одетый в немецкое платье и чёрную треугольную шляпу. Рядом с ним находилась молодая женщина с массой роскошных волос на голове и с нежным загаром на лице. Она зябла и куталась в тёплый платок: море лишь несколько недель тому назад очистилось ото льда, и пришедший к Архангельску корабль был первый в этом году.

Молодой человек задумчиво глядел на берег, где толпились любопытные горожане. Молодая женщина молча посмотрела на него, а затем тихо дотронулась до его плеча. Он вздрогнул и оглянулся.

— О чём ты думаешь? — спросила она.

— О чём? — переспросил он и, указывая рукою вдаль, на берег, продолжал: — Там — родина. Как-то она примет меня? Ведь я — беглец. За это мне могут снять голову.

— Разве я тебе не говорила этого?

— Да, я знаю. Но жить на чужбине тяжело. К тому же у меня на родине старик отец… неоконченное дело. Ради своего счастья, — при этом молодой человек нежно взял свою спутницу за руку, — я не мог покинуть всё это и остаться там, во Франции. Меня вечно за это мучила бы совесть.

— И я сама никогда не простила бы себе того, что ты ради меня оставил своё дело, — сказала женщина.

В это время к ним подошёл капитан корабля, высокий белокурый англичанин, и сказал:

— Мистер Аглин, сегодня вы оканчиваете своё водное путешествие и отправляетесь сухопутьем к московским дикарям.

— Да, мистер Джон, — ответил названный Аглиным. — Благодарю вас за все ваши заботы о нас во время путешествия.

— О, зачем об этом говорить! Я сделал всё это не даром: вы заплатили за это деньги, мы — квиты. Желаю вам успеха, доктор, при дворе московского деспота. Впрочем, я не завидую вам в этом. Попасть к московскому царю, к турецкому султану, к персидскому шаху — одно и то же: не можешь сегодня поручиться, что завтра будешь иметь голову на плечах. Все они одинаковы, нехристи.

— Но ведь московиты — христиане, — заметил Аглин.

— Да, но хуже язычников. Варварский народ. Впрочем, говорят, что они рады видеть у себя нашего брата, чужеземца, особенно если он хорошо знает какое-нибудь ремесло! — сказал капитан и отошёл в сторону, чтобы отдать какое-то приказание матросам.

Начала надвигаться ночь, а царских приставов всё не было. Аглин и молодая женщина сели на кучу канатов и стали смотреть на берег. Что-то там их ждёт? Радость и счастье или горе и злоключения? Бог ведает. Даль так туманна, а будущее так темно, что трудно сказать что-либо определённое. Быть может, там давно приготовлена плаха, около которой ходил палач, играя светлым, остро отточенным топором. Вот он, этот чужеземец, кладёт свою голову на плаху, а дьяк читает, что «по приказу великого государя, за его предерзостный побег и укрывательство в чужих странах надлежит его смертию казнить». Удар — и голова, отскочив от туловища, прыгает по ступенькам помоста.

При этой мысли Аглин зажмурил глаза и невольно вздрогнул.

— Ты что? — спросила молодая женщина.

— Холодно! — солгал он. — Избаловался я у вас там тёплом-то. Теперь надо привыкать к нашим холодам. Смотри не замёрзни здесь ты!..

— С тобою? О нет!

Молодой человек тихо прижал спутницу к себе и, вызывающе кивнув головою на берег, мысленно сказал:

«Э, будь что будет! От своего не отступлю… хотя бы пришлось и голову сложить на плахе».