Действие третье
Гостиная в доме мистера Уординга. Сесили и мисс Призм сидят за разными столами и пишут.
Мисс Призм. Сесили! (Сесили не отвечает.) Сесили! Вы опять пишете в своем дневнике? Я, кажется, уже делала вам замечание насчет этой вашей вредной привычки, и не одно.
Сесили. Как всегда, я просто беру с вас пример, мисс Призм.
Мисс Призм. Только в совершенстве овладев принципами биметаллизма, человек может считать себя вправе заняться самоанализом и самосозерцанием. Но не раньше. Я вынуждена попросить вас вновь сосредоточиться на политической экономии.
Сесили. Одну минутку, дорогая мисс Призм. Дело в том, что я успела записать сегодняшние события до двух пятнадцати, ну а эта ужасная катастрофа произошла в два тридцать.
Мисс Призм. Извините меня, Сесили, но было ровно два сорок пять, когда доктор Чезьюбл упомянул о тех достойных сожаления взглядах, которых христианская церковь первых веков придерживалась в отношении брачных уз.
Сесили. Я имела в виду вовсе не доктора Чезьюбла. Я говорю о трагическом разоблачении неблаговидных поступков бедного мистера Эрнеста Уординга.
Мисс Призм. Мне очень не нравится мистер Эрнест Уординг. Это абсолютно безнравственный молодой человек.
Сесили. Боюсь, так оно и есть. Это единственное объяснение его непостижимой привлекательности.
Мисс Призм (поднимаясь с места). Сесили, умоляю вас, не давайте себя обмануть чисто внешнему обаянию, которым, как вам кажется, обладает этот несчастный молодой человек.
Сесили. Ах, поверьте, мисс Призм, только внешнее обаяние и выдерживает испытание временем, а что касается истинного характера человека, то он проявляется слишком быстро.
Мисс Призм. Дитя мое, откуда вы набрались таких ужасных мыслей? Во всяком случае, их нет в тех направленных на самосовершенствование человека книгах, которые я давала вам читать.
Сесили. А разве в книгах, направленных на самосовершенствование человека, есть какие-нибудь мысли? Я что-то не замечала. Свои мысли я черпаю… в саду.
Мисс Призм. В таком случае вам не стоит столько времени проводить на свежем воздухе. Должна с сожалением отметить, Сесили, что вы в последнее время приобрели пагубную привычку самостоятельно мыслить. Вы должны от нее отказаться. Это не совсем женственно… И мужчинам это не нравится. (Входит Алджернон.) Мистер Уординг, я считала — можно сказать, надеялась, — что вы уже возвратились в Лондон.
Алджернон. Мой отъезд состоится в ближайшее время. Я пришел с вами попрощаться, мисс Кардью. Меня уже ждет кабриолет. Мне остается одно — возвращаться в этот неприветливый, холодный мир.
Сесили. Я не совсем понимаю, мистер Уординг, что вы имеете в виду, употребляя такое странное выражение. Ведь сегодня даже для июля непривычно жарко.
Мисс Призм. Распутный образ жизни имеет свойство притуплять чувства человека.
Алджернон. В этом нет никакого сомнения. И я далек от того, чтобы защищать погоду. В то же время считаю своим долгом упомянуть, мисс Призм, что в ризнице вас ждет доктор Чезьюбл.
Мисс Призм. В ризнице! Значит, дело касается чего-то серьезного. Вряд ли пастор стал бы из-за пустяка выбирать для встречи такое священное место. Мне кажется, было бы нехорошо заставлять его долго ждать, как вы думаете, Сесили?
Сесили. Это было бы очень, очень нехорошо. Ризница, насколько я слышала, — чрезвычайно сырое помещение.
Мисс Призм. Это правда. Я как-то об этом не подумала, а ведь доктор Чезьюбл страдает ревматизмом. Мистер Уординг, мы с вами скорее всего больше не встретимся. Так позвольте же мне выразить искреннюю надежду, что теперь вы сможете открыть новую страницу в своей жизни.
Алджернон. Смею вас уверить, мисс Призм, что я уже открыл целую книгу.
Мисс Призм. Я рада слышать об этом. (Надевает большую шляпу, которая на редкость ей не к лицу.) Не забывайте, что даже для самых закоренелых грешников всегда остается надежда… А вы не бросайте занятий, Сесили.
Сесили. Ну что вы, мисс Призм. Я прекрасно понимаю, как много мне еще нужно сегодня сделать.
Мисс Призм. Да, дитя, впереди еще очень много работы.
Мисс Призм уходит.
Алджернон. Расставаться с вами, мисс Кардью, просто невыносимо.
Сесили. Да, всегда тяжело расставаться с теми, кого мало знаешь. Долгое отсутствие старых друзей переносится очень легко, но даже недолгое расставание с теми, с кем только что познакомился, вынести почти невозможно.
Алджернон. Благодарю вас.
Входит Мерримен.
Мерримен. Кабриолет подан, сэр.
Алджернон умоляюще смотрит на Сесили.
Сесили. Пусть подождет еще пять минут, Мерримен.
Мерримен. Слушаю, мисс.
Мерримен уходит.
Алджернон. Надеюсь, Сесили, вас не оскорбит, если я скажу прямо и откровенно, что вы во всех отношениях кажетесь мне зримым воплощением абсолютного совершенства.
Сесили. Ваша откровенность делает вам честь, Эрнест. Если позволите, я запишу ваши слова в свой дневник. (Идет к столу и начинает записывать.)
Алджернон. Неужели вы ведете дневник? Ах, чего бы я только не дал за то, чтобы в него заглянуть. Вы мне позволите?
Сесили. О нет! (Прикрывает дневник рукой.) Видите ли, это лишь собрание сокровенных мыслей и переживаний молодой девушки, а следовательно, предназначено только для публикации. Вот когда мой дневник появится отдельным изданием, вы сможете купить себе экземпляр — по крайней мере, я на это надеюсь. Но прошу вас, Эрнест, продолжайте. Я очень люблю писать под диктовку. Я дошла до слов «абсолютного совершенства». Слушаю вас. Я готова записывать дальше.
Алджернон (несколько озадаченно). Кхм!.. Кхм!..
Сесили. Не кашляйте, Эрнест. Когда диктуешь, нужно говорить плавно и не кашлять. А к тому же я не знаю, как записывать кашель. (Алджернон продолжает свой монолог, а Сесили пишет за ним.)
Алджернон (говорит очень быстро). Мисс Кардью, с той самой минуты, когда ровно в двенадцать тридцать меня впервые ослепила ваша несравненная и поразительная красота, я не только стал вашим покорным рабом и слугой, но и, вознесшись ввысь на крылах дерзновенной мечты, осмелился полюбить вас безумно, страстно, преданно и безнадежно.
Сесили (кладет на стол ручку). Ах, прошу вас, повторите это еще один раз. Вы говорите слишком быстро и неотчетливо. Пожалуйста, еще раз.
Алджернон. Мисс Кардью, с той самой минуты, когда ровно в двенадцать тридцать вы были ослеплены моей… простите, я хочу сказать, что с той самой минуты, когда ровно в двенадцать тридцать меня впервые ослепила ваша несравненная и поразительная красота…
Сесили. Да, да, это я уже записала. Что было там дальше?
Алджернон (бормочет, запинаясь). Я… я…
Сесили снова кладет ручку и укоризненно смотрит на Алджернона.
Алджернон (с отчаянием). Я… я не только стал вашим покорным рабом и слугой, но и, вознесшись ввысь на крылах дерзновенной мечты, осмелился полюбить вас безумно, страстно, преданно и безнадежно. (Переводит дух и, вынув часы, смотрит на них.)
Сесили (некоторое время пишет; закончив, поднимает на Алджернона взгляд). Слово «безнадежно» я не стала писать. Оно мне кажется каким-то бессмысленным. (Небольшая пауза.)
Алджернон (начинает с новым воодушевлением). Сесили!
Сесили. Это начало нового абзаца или просто возглас, выражающий восхищение?
Алджернон (говорит возвышенно и быстро). Для меня это начало совершенно нового существования, которое будет исполнено стольких возгласов восхищения, что вся моя жизнь станет изысканной и непрерывной симфонией любви, восхваления и обожания, слившихся в едином звучании.
Сесили. Я не совсем уяснила смысл этой фразы. Да и вообще мужчины не должны диктовать женщинам. Они не знают, как это делать, а когда все же берутся за это, всегда произносят что-то совершенно невразумительное.
Алджернон. А мне все равно, вразумительно это или невразумительно. Я знаю только одно — я люблю вас, Сесили! Я люблю вас и хочу быть всегда рядом с вами. Сесили, я не могу без вас жить! Прошу вас, выходите за меня замуж! Умоляю, будьте моей женой! (Бросается к ней и сжимает ее руку в своей.)
Сесили (вскакивает с места). Ну вот, из-за вас я поставила кляксу. А ведь ваше предложение — единственное, которое я до сих пор получала, и мне хотелось записать его по возможности аккуратно.
Входит Мерримен.
Мерримен. Вас ожидает кабриолет, сэр.
Алджернон. Скажите, чтобы его подали через неделю в это же время.
Мерримен (смотрит на Сесили; она никак не реагирует). Слушаю, сэр.
Мерримен уходит.
Сесили. Дядя Джек будет страшно сердиться, когда узнает, что вы остаетесь здесь на неделю.
Алджернон. Мне нет дела до Джека. Мне нет дела ни до кого, кроме вас. Я люблю вас, Сесили. Согласны ли вы стать моей женой?
Сесили. Какой же вы глупенький! Конечно, согласна. Мы ведь с вами помолвлены уже целых три месяца.
Алджернон. Целых три месяца?!
Сесили. Три месяца без нескольких дней. (Смотрит в дневник, переворачивает несколько страниц назад.) Да, в четверг будет ровно три месяца.
Алджернон. Я этого не знал.
Сесили. В наши дни редко кто знает, какой социальный или семейный статус он имеет. По словам мисс Призм, мы живем в удивительно бездумный век.
Алджернон. Но каким образом мы стали помолвлены?
Сесили. С тех пор как дядя Джек признался нам, что у него есть младший брат — юноша беспутный и порочный, — вы, разумеется, стали главным предметом наших с мисс Призм разговоров. И, конечно, тот, о ком столько говорят, приобретает особую привлекательность. Ведь должно же быть в таком человеке нечто такое, что заставляет о нем говорить! Может быть, это было очень глупо с моей стороны, но именно так я в вас и влюбилась, Эрнест.
Алджернон. Дорогая моя!.. А вы можете назвать точную дату нашей помолвки?
Сесили. Конечно, могу — четырнадцатое февраля. Не в силах больше выносить сознания того факта, что вы даже не подозреваете о моем существовании, я решила так или иначе покончить с этим положением и после продолжительной борьбы с самой собой приняла вас однажды вечером в нашем саду. На следующий день я купила вот это колечко и преподнесла себе от вашего имени. Видите, Эрнест, я никогда его не снимаю, и хотя оно свидетельствует о вашей достойной сожаления склонности к расточительности, я вас давно уже простила за это. А здесь, в этом ящике, все те маленькие подарки, которые время от времени я вам дарила; они аккуратно пронумерованы и снабжены этикетками. Вот жемчужное ожерелье, подаренное вами в мой день рождения. А вот шкатулка, в которой я храню все ваши письма. (Открывает шкатулку и достает пачку писем, перевязанную голубой лентой.)
Алджернон. Мои письма? Но, несравненная моя Сесили, я никогда не писал вам писем.
Сесили. Вряд ли стоит напоминать мне об этом, Эрнест. Я слишком хорошо это помню. Я устала каждое утро задавать почтальону один и тот же вопрос — есть ли у него для меня письма из Лондона? Из-за постоянного ожидания и нервного напряжения стало сдавать мое здоровье. Тогда я решила писать ваши письма за вас. Я писала их три раза в неделю, а иногда и чаще, и просила свою служанку отправлять мне их из деревни.
Алджернон. Позвольте мне их почитать, Сесили.
Сесили. Ни в коем случае. Вы слишком тогда возгордитесь. Три письма, которые вы написали мне после того, как я расторгла нашу помолвку, так прекрасны и в них такая уйма орфографических ошибок, что даже сейчас, перечитывая их, я не могу удержаться от слез.
Алджернон. Но разве наша помолвка была расторгнута?
Сесили. Ну конечно была. Двадцать второго марта. Вот, можете посмотреть на эту запись в дневнике. (Показывает ему дневник.) «Сегодня я расторгла нашу помолвку с Эрнестом. Мне кажется, так будет лучше. Погода по-прежнему стоит чудесная».
Алджернон. Но почему вы так поступили? Что я такого сделал? Я ничем этого не заслужил, Сесили! Мне очень больно слышать, что вы расторгли нашу помолвку. Да еще в такую чудесную погоду.
Сесили. Мужчины такие забывчивые. Мне казалось, вы должны помнить то разгневанное письмо, которое вы написали мне после того, как я танцевала с лордом Келсо на ежегодном большом балу нашего графства.
Алджернон. Но я ведь взял все свои слова обратно, разве не так, Сесили?
Сесили. Еще бы не взяли, иначе я не простила бы вас и не приняла этот маленький золотой браслет с сердечком из бирюзы и бриллиантов, который вы прислали мне на другой день. (Показывает ему браслет.)
Алджернон. Так это, значит, я вам его подарил? Выглядит совсем недурно.
Сесили. Да, у вас просто чудесный вкус, Эрнест. Я всегда отдавала вам должное и считала это оправданием того беспутного образа жизни, который вы ведете.
Алджернон. Моя единственная! Так, значит, мы помолвлены три месяца, Сесили?
Сесили. Да, время быстро летит, не правда ли?
Алджернон. Я так не думаю. Мне эти дни казались такими невыносимо длинными и монотонными без вас.
Сесили. Ах вы, мой милый, романтический мальчик… (проводит рукой по его волосам.) Надеюсь, ваши волосы вьются естественным образом?
Алджернон. Да, дорогая, парикмахер тут почти не при чем.
Сесили. Я так рада.
Алджернон. Больше вы не расторгнете нашей помолвки, Сесили?
Сесили. Мне кажется, что теперь, когда я с вами наконец познакомилась, это уже невозможно. А кроме того, у вас такое имя…
Алджернон (нервно). Да, безусловно.
Сесили. Не смейтесь надо мной, дорогой, но моей затаенной девичьей мечтой было полюбить человека, которого зовут Эрнест. (Алджернон встает, Сесили тоже.) В этом имени есть нечто внушающее абсолютное доверие. Мне так жаль тех бедных женщин, чьи мужья носят не имя Эрнест.
Алджернон. Но, мое дорогое дитя, неужели вы хотите сказать, что не полюбили бы меня, если бы у меня было другое имя?
Сесили. Какое, например?
Алджернон. Ну, какое угодно — Алджернон, например…
Сесили. Но мне совсем не нравится имя Алджернон.
Алджернон. Послушайте, дорогая, славная, любимая моя Сесили. Я не вижу ни малейших причин, которые могли бы вас заставить возражать против имени Алджернон. Не такое уж это плохое имя. Более того, оно довольно аристократично. Половина ответчиков по делам о банкротстве носит имя Алджернон. Нет, серьезно, Сесили… (Подходит ближе.) Если бы меня звали Алджи, неужели вы не смогли бы меня полюбить?
Сесили. Я могла бы уважать вас, Эрнест, могла бы восхищаться вами, но отдать безраздельно все свои чувства Алджернону — этого бы я никогда не смогла.
Алджернон. Гм… Сесили! (Берет шляпу, собираясь уходить.) Ваш местный пастор, надо полагать, хорошо знает все церковные обряды и церемонии?
Сесили. О, да. Доктор Чезьюбл — на редкость эрудированный человек. Он не написал ни одной книги, так что можете себе представить, как много он знает.
Алджернон. Я должен сейчас же поговорить с ним об одном безотлагательном крещении… я хотел сказать — об одном безотлагательном деле.
Сесили. Вот как!
Алджернон. Я вернусь не позже чем через полчаса.
Сесили. Учитывая, что мы с вами помолвлены с четырнадцатого февраля, а впервые встретились только сегодня, я не думаю, что вам следовало бы покидать меня на столь продолжительный срок, каким являются тридцать минут. Неужели вам не хватит двадцати?
Алджернон. Я мигом вернусь! (Целует ей руку и выбегает из комнаты.)
Сесили. До чего порывистый мальчик! И какие у него чудесные волосы! Нужно записать в дневнике, что он сделал мне предложение.
Входит Мерримен.
Мерримен. Некая мисс Ферфакс хочет видеть мистера Уординга. Говорит, по неотложному делу.
Сесили. А разве мистер Уординг не в библиотеке?
Мерримен. Мистер Уординг некоторое время назад отправился в направлении дома доктора Чезьюбла.
Сесили. Прошу вас, пригласите эту леди сюда, в гостиную. Мистер Уординг, вероятно, скоро вернется. И принесите, пожалуйста, чаю.
Мерримен. Слушаю, мисс. (Уходит.)
Сесили. Мисс Ферфакс? Вероятно, одна из тех добропорядочных пожилых дам, которые вместе с дядей Джеком занимаются благотворительными делами в Лондоне. Не люблю дам, занимающихся филантропией. Это слишком вызывающе с их стороны.
Входит Мерримен.
Мерримен. Мисс Ферфакс.
Входит Гвендолен. Мерримен уходит.
Сесили (идет ей навстречу). Позвольте вам представиться. Меня зовут Сесили Кардью.
Гвендолен. Сесили Кардью? (Подходит к ней и пожимает ей руку.) Какое прелестное имя! У меня такое предчувствие, что мы с вами подружимся. Вы мне и сейчас уже нравитесь больше, чем я могу это выразить. А первое впечатление о людях меня никогда не обманывает.
Сесили. Как мило с вашей стороны испытывать ко мне столь большую симпатию после такого сравнительно непродолжительного знакомства. Прошу вас, садитесь.
Гвендолен (все еще стоя). Можно, я буду называть вас просто Сесили?
Сесили. Мне это будет только приятно!
Гвендолен. А меня с этого момента прошу называть Гвендолен.
Сесили. С удовольствием, раз вы не против.
Гвендолен. Значит, вопрос решен, не так ли?
Сесили. Надеюсь.
Пауза. Обе одновременно садятся.
Гвендолен. Теперь, вероятно, самое время объяснить вам, кто я такая. Мой отец — лорд Брэкнелл. Должно быть, вы никогда не слышали о папе, не правда ли?
Сесили. Думаю, что нет.
Гвендолен. К счастью, он совершенно неизвестен за пределами тесного семейного круга. Мне кажется, так оно и должно быть. Сфера деятельности мужчины, по-моему, должна быть ограничена домашним очагом. Как только мужчины начинают пренебрегать своими обязанностями по дому, они становятся такими женоподобными. А мне это совсем не нравится. Это делает мужчин слишком привлекательными. Должна вам сказать, Сесили, что моя мама, чьи взгляды на воспитание отличаются необыкновенной строгостью, развила во мне сильную близорукость, что, впрочем, является составной частью ее системы. Поэтому, я надеюсь, вы не будете возражать, если я стану смотреть на вас через лорнет?
Сесили. Разумеется, не буду, Гвендолен, — я очень люблю, когда на меня смотрят!
Гвендолен (тщательно осмотрев Сесили через лорнет). Вы, я полагаю, здесь в гостях?
Сесили. О нет. Я здесь живу.
Гвендолен (сдержанно). Вот как? Значит, здесь живет и ваша матушка или какая-нибудь пожилая родственница?
Сесили. Нет. У меня нет матери, да и родственниц тоже.
Гвендолен. Неужели?
Сесили. Непростую задачу заботиться о моем воспитании взял на себя мой дорогой опекун; ему помогает мисс Призм.
Гвендолен. Ваш опекун?
Сесили. Да, мистер Уординг.
Гвендолен. Странно! Никогда от него не слышала, что он чей-то опекун. До чего скрытен! Он становится интереснее с каждой минутой. Хотя не могу сказать, чтобы эта новость вызвала у меня ничем не омраченный восторг. (Встает и подходит к Сесили.) Вы мне по душе, Сесили. Вы понравились мне с первого взгляда. Но я вынуждена сказать, что теперь, когда я узнала, что ваш опекун — мистер Уординг, у меня сразу же возникло желание, чтобы вы оказались… ну, скажем, чуть постарше и чуточку не такой привлекательной. И знаете, если уж говорить начистоту…
Сесили. Пожалуйста, продолжайте! Я думаю, раз уж вам хочется сказать что-то неприятное, надо говорить начистоту.
Гвендолен. Так вот, если говорить начистоту, Сесили, я хотела бы, чтобы вам было не меньше сорока двух лет и вы были бы даже более непривлекательной, чем большинство женщин в этом возрасте. У Эрнеста честный и прямой характер. Он воплощенная искренность и порядочность. Неверность для него так же невозможна, как и обман. Но даже мужчины с самыми высокими нравственными принципами до чрезвычайности подвержены женским чарам. Новая история человечества, равным образом как и древняя, дает тому множество плачевных примеров. Если бы это было иначе, историю было бы невозможно читать.
Сесили. Простите, Гвендолен, но вы, кажется, сказали — Эрнест?
Гвендолен. Именно так я и сказала.
Сесили. Но мистер Эрнест Уординг — вовсе не мой опекун; мой опекун — его брат… его старший брат.
Гвендолен (снова усаживаясь). Эрнест никогда не говорил мне, что у него есть брат.
Сесили. Как это ни грустно, они долгое время не ладили.
Гвендолен. Ах вот в чем дело. Тогда все понятно. По правде говоря, мне никогда не приходилось слышать, чтобы мужчины упоминали о своих братьях. Тема эта для них, видимо, до крайности неприятна. Сесили, у меня камень свалился с души. А я уже почти начала волноваться. Как было бы ужасно, если бы такую дружбу, как наша, омрачило темное облако недоверия. Но вы абсолютно уверены, что мистер Эрнест Уординг — не ваш опекун?
Сесили. Абсолютно. (Пауза.) Дело в том, что вскоре Эрнест назовет меня своей.
Гвендолен (не совсем понимая). Простите, что вы сказали?
Сесили (застенчиво и доверительно). Дорогая Гвендолен, у меня нет никаких оснований делать из этого тайну. Ведь все равно на будущей неделе в местной газете появится сообщение о нашей помолвке с мистером Эрнестом Уордингом.
Гвендолен (вставая, очень вежливо). Моя дорогая Сесили, тут явно какое-то недоразумение. Мистер Эрнест Уординг помолвлен не с вами, а со мной. И сообщение об этом будет помещено не в местной газете, а в «Морнинг пост», причем не позднее субботы.
Сесили (вставая и не менее вежливо). Боюсь, вас ввели в заблуждение. Эрнест сделал мне предложение ровно десять минут назад. (Показывает дневник.)
Гвендолен (внимательно читает запись в дневнике сквозь лорнет). Очень странно, потому что он просил меня стать его женой не далее как вчера в пять тридцать пополудни. Если хотите удостовериться в этом, пожалуйста. (Достает свой дневник.) Я никогда не езжу без дневника — в поезде всегда надо иметь что-нибудь захватывающее для чтения. Мне не хотелось бы, милая Сесили, вас огорчать, но боюсь, что я вас опередила.
Сесили. Мне тоже бы не хотелось, дорогая Гвендолен, причинять вам душевную, а тем более физическую боль, но я вынуждена обратить ваше внимание на тот очевидный факт, что Эрнест, после того как сделал вам предложение, явно передумал на вас жениться.
Гвендолен (размышляя вслух). Если бедного молодого человека всякими хитроумными уловками вынудили дать какие-то опрометчивые обещания, я считаю своим долгом немедленно и со всей решительностью прийти к нему на помощь.
Сесили (задумчиво и грустно). В каком бы запутанном положении ни оказался мой дорогой мальчик, я никогда не попрекну его этим после свадьбы.
Гвендолен. Не на меня ли вы намекаете, мисс Кардью, говоря о запутанном положении? Вы слишком много себе позволяете. Кстати, в подобных случаях выкладывать все, что думаешь, — не только нравственный долг, но и превеликое удовольствие.
Сесили. Не хотите ли вы сказать, мисс Ферфакс, что я вынудила Эрнеста дать обещание на мне жениться? Да как вы смеете? Сейчас не время скрываться за маской внешних приличий. Я предпочитаю называть вещи своими именами.
Гвендолен (насмешливо). Рада довести до вашего сведения, что я считаю вульгарным называть вещи своими именами, из чего следует естественный вывод, что мы вращаемся в совершенно разных социальных кругах.
Входит Мерримен, за ним лакей с подносом, скатертью и подставкой для чайника. Сесили готова дать достойный ответ, но присутствие слуг заставляет ее сдержаться, как, впрочем, и Гвендолен. Это злит девушек.
Мерримен. Чай накрывать, как всегда здесь, мисс?
Сесили (сдерживая раздражение, спокойным голосом). Да, здесь.
Мерримен начинает освобождать стол и накрывать его к чаю. Продолжительная пауза. Сесили и Гвендолен бросают друг на друга свирепые взгляды.
Гвендолен. Есть ли у вас здесь интересные маршруты для пешеходных прогулок, мисс Кардью?
Сесили. О да, сколько угодно. С вершины одного из близлежащих холмов видно пять графств.
Гвендолен. Пять графств! Вряд ли мне это могло бы понравиться. Ненавижу всякого рода скопления!
Сесили (очень любезно). Именно потому вы, вероятно, и живете в Лондоне?
Гвендолен (закусывает губу и, озираясь, нервно постукивает зонтиком по ноге). Здесь у вас очень мило, мисс Кардью.
Сесили. Рада, что вам понравилось, мисс Ферфакс.
Гвендолен. Мне трудно было представить, что в такой глуши может быть хоть что-то, напоминающее хороший вкус. Я приятно удивлена.
Сесили. Боюсь, вы судите о деревне, основываясь на том, что видите в Лондоне. Лондонские дома, как мне кажется, в большинстве своем очень вульгарны.
Гвендолен. Да, пожалуй, они ослепляют сельский ум. Лично мне трудно представить, как можно жить в деревне, — конечно, если ты из себя хоть что-нибудь представляешь. Мне деревня быстро надоедает до смерти.
Сесили. Неужели? Газеты это явление называют сельскохозяйственной депрессией. Мне кажется, нынешняя аристократия страдает от этой болезни в усиленной форме. Как мне рассказывали, среди них это чуть ли не эпидемия. Не угодно ли чаю, мисс Ферфакс?
Гвендолен (с подчеркнутой вежливостью). Благодарю вас. (В сторону.) Несносная девчонка! Но мне очень хочется пить.
Сесили (очень любезно). Положить сахару?
Гвендолен (высокомерно). Нет, благодарю вас. Сахар больше не в моде.
Сесили (сердито смотрит па нее, берет щипчики и кладет ей в чашку четыре куска сахара, затем холодно спрашивает). Пирог или хлеб с маслом?
Гвендолен (с безразлично-скучающим видом). Хлеб с маслом, пожалуйста. В приличных домах сейчас не принято подавать сладкие пироги.
Сесили (отрезает большой кусок пирога и кладет на поднос рядом с чашкой чая). Передайте мисс Ферфакс.
Мерримен ставит поднос перед Гвендолен и вместе с лакеем уходит.
Гвендолен (отпивает из чашки, морщится, ставит чашку на стол и протягивает руку за хлебом, но видит, что это пирог, и вскакивает в негодовании). Вы набросали мне до верху сахара, и хотя я совершенно отчетливо попросила дать мне хлеб с маслом, вы подсунули мне пирог. Всем известны мои деликатность и мягкость характера, но предупреждаю вас, мисс Кардью, вы заходите слишком далеко.
Сесили (тоже встает). Чтобы спасти моего бедного, ни в чем не повинного, доверчивого мальчика от происков коварных женщин, я готова пойти на любые крайности!
Гвендолен. С той самой минуты, как я увидела вас, я все время была начеку, зная, что вам нельзя доверять. Я сразу поняла, что вы притворщица и обманщица, а меня трудно ввести в заблуждение в такого рода вопросах. Первое мое впечатление всегда оказывается безошибочным.
Сесили. Мне кажется, мисс Ферфакс, я злоупотребляю вашим драгоценным временем. Вам, вероятно, предстоит сделать еще несколько таких же визитов по соседству.
Входит Джек.
Гвендолен (увидев его). Эрнест! Мой дорогой Эрнест!
Джек. Гвендолен!.. Милая! (Хочет поцеловать ее.)
Гвендолен (отстраняясь). Минутку! Позволено ли мне узнать, не помолвлены ли вы с этой молодой леди? (Показывает на Сесили.)
Джек (смеясь). С малышкой Сесили? Конечно, нет. И как только могла подобная мысль возникнуть в вашей хорошенькой маленькой головке?
Гвендолен. Благодарю вас. Теперь можно. (Подставляет щеку.)
Сесили (мягко и приветливо). Я знала, что тут какое-то недоразумение, мисс Ферфакс. Джентльмен, чья рука в данный момент лежит на вашей талии, и есть мой опекун — мистер Джон Уординг.
Гвендолен. Простите, не поняла.
Сесили. Это дядя Джек.
Гвендолен (отстраняясь от него). Джек! О Боже!
Входит Алджернон.
Сесили. А вот и Эрнест!
Алджернон (никого не замечая, идет к Сесили). Любимая моя! (Хочет ее поцеловать.)
Сесили (отступая). Минутку, Эрнест! Могу ли я вас спросить — вы помолвлены с этой молодой леди?
Алджернон (озираясь). С какой молодой леди?.. Силы небесные! Гвендолен!
Сесили. Вот именно, с Гвендолен.
Алджернон (рассмеявшись). Ну конечно, нет! И как только могла подобная мысль возникнуть в вашей хорошенькой маленькой головке?
Сесили. Благодарю вас. (Подставляет щеку для поцелуя.) Теперь можно.
Алджернон целует ее.
Гвендолен. Я сразу почувствовала, мисс Кардью, — тут какая-то ошибка. Джентльмен, который вас сейчас обнимает, — мой кузен, мистер Алджернон Монкрифф.
Сесили (отстраняясь от Алджернона). Алджернон Монкрифф? О Боже!
Девушки сходятся и обнимают друг друга за талию, как бы ища друг у друга защиты.
Сесили. Так вас зовут Алджернон?
Алджернон. Да, отпираться не стану.
Сесили. О Господи!
Гвендолен. Ваше имя действительно Джон?
Джек (горделиво). При желании я мог бы это отрицать. При желании я мог бы отрицать все, что угодно. Но мое имя действительно Джон. И уже много лет.
Сесили (обращаясь к Гвендолен). Мы обе жестоко обмануты.
Гвендолен. Моя бедная оскорбленная Сесили!
Сесили. Моя дорогая обиженная Гвендолен!
Гвендолен (медленно и серьезно). Называйте меня сестрой, хорошо?
Они обнимаются. Джек и Алджернон тяжело, со стоном вздыхают и начинают ходить взад и вперед по комнате.
Сесили (как если бы ее осенило). Есть один вопрос, который я хотела бы задать опекуну.
Гвендолен. Прекрасная идея! Мистер Уординг, я тоже хотела бы задать вам один вопрос. Где ваш брат Эрнест? Мы обе помолвлены с вашим братом Эрнестом, и нам очень важно знать, где он сейчас находится.
Джек (медленно и неуверенно). Гвендолен… Сесили… Мне очень трудно говорить об этом, но я готов открыть вам всю правду. Впервые в жизни я оказался в таком затруднительном положении, и быть до конца откровенным мне совсем непривычно. И все же признаюсь вам по совести, что брата Эрнеста у меня нет. У меня вообще нет никакого брата. Никогда в жизни у меня не было братьев, и я не испытываю ни малейшего желания обзаводиться ими в будущем.
Сесили (с изумлением). Никакого брата?
Джек (бодрым голосом). Никакого.
Гвендолен (сурово). И никогда не было — хоть какого-нибудь?
Джек (чуть ли не игриво). Не было — даже самого завалящего.
Гвендолен. Боюсь, Сесили, вывод может быть только один — мы с вами ни с кем не помолвлены.
Сесили. Как грустно, когда молодая девушка внезапно оказывается в таком неприятном положении. Не правда ли?
Гвендолен. Давайте-ка выйдем в сад. Едва ли они осмелятся увязаться за нами.
Сесили. Исключено — мужчины такой трусливый народ.
Выражая всем своим видом презрение, они удаляются в сад.
Джек. В хорошенький же переплет я попал по твоей милости! (Алджернон садится за чайный столик и как ни в чем не бывало наливает себе чай.) С чего это тебе взбрело в голову приезжать сюда и изображать из себя моего брата? Хуже придумать ты ничего не мог.
Алджернон (ест сдобную булочку). А тебе с чего это взбрело в голову изображать из себя человека, у которого есть брат? Это было просто возмутительно с твоей стороны! (Ест вторую булочку.)
Джек. Я ведь тебе сказал уезжать четырехчасовым поездом и распорядился подать для тебя кабриолет. Почему же ты не уехал?
Алджернон. Разве мог я уехать, не выпив чаю?
Джек. Весь этот кошмар ты, надо полагать, и называешь банберированием?
Алджернон. Да, причем исключительно удачным банберированием. Так замечательно банберировать мне еще ни разу не приходилось.
Джек. Так вот, здесь банберировать ты не имеешь права.
Алджернон. Ерунда какая. Любой имеет право банберировать где захочет. Все серьезные банберисты знают это.
Джек. Серьезные банберисты?! Боже, до чего ты договорился!
Алджернон. Надо же быть в чем-то серьезным, если хочешь получать удовольствие от жизни. Я, например, всерьез банберирую. А вот в чем ты проявляешь свою серьезность, я понятия не имею. Полагаю — во всем. У тебя ведь такая легкомысленная натура.
Джек. Единственное, что меня хоть как-то радует во всей этой неприглядной истории — это то, что твой дружок Банбери полностью разоблачен. Теперь тебе не удастся так часто сбегать в деревню, дорогой мой Алджи. Оно и к лучшему.
Алджернон. Твой братец тоже здорово пострадал, дорогой Джек. Теперь тебе не удастся так часто мотаться в Лондон, как того требовала укоренившаяся в тебе нездоровая привычка. Это тоже пойдет тебе на пользу.
Джек. Что касается того, как ты вел себя с мисс Кардью, то должен тебе заявить, что обольщать такую милую, чистосердечную, неопытную девушку просто непозволительно. Я уже не говорю о том, что она под моей опекой.
Алджернон. А я не вижу никакого оправдания тому, что ты обманываешь такую блестящую, умную, опытную молодую леди, как мисс Ферфакс. Я уже не говорю о том, что она моя кузина.
Джек. Я хотел, чтобы мы с Гвендолен были помолвлены, вот и все. Я люблю ее.
Алджернон. Ну а мне хотелось, чтобы мы были помолвлены с Сесили. Я обожаю ее.
Джек. У тебя ни малейших шансов жениться на мисс Кардью.
Алджернон. Еще менее вероятно, что ты станешь мужем мисс Ферфакс.
Джек. Это не твое дело.
Алджернон. Будь это моим делом, я бы не стал говорить о нем. Говорить о собственных делах — верх вульгарности. Это делают только биржевые маклеры, да и то больше на званых обедах.
Джек. Как ты можешь сидеть и преспокойно уплетать булочки, когда оба мы попали в такую беду? Ты абсолютно бессердечный тип!
Алджернон. Но не могу же я есть булочки неспокойно. Я бы обязательно запачкал жиром манжеты. Булочки нужно есть только спокойно. Другого способа не существует.
Джек. А я тебе говорю, что при таких обстоятельствах есть булочки бессердечно — как спокойно, так и неспокойно.
Алджернон. Когда я расстроен, единственное, что меня успокаивает, — это еда. Люди, которые меня хорошо знают, могут засвидетельствовать, что в случае крупных неприятностей я от всего отказываюсь, кроме еды и питья. Вот и сейчас я ем эти булочки только потому, что несчастлив. Кроме того, я ужасно люблю домашние булочки. (Встает.)
Джек (тоже встает). Но это еще не причина, почему ты решил проглотить их все без остатка. (Забирает у Алджернона блюдо с булочками.)
Алджернон (протягивает ему кекс с изюмом). Может быть, ты съешь вместо булочек этот кекс? Я лично не люблю кексов.
Джек. Черт возьми! Неужели человек не может себе позволить есть свои собственные булочки в своем собственном доме?
Алджернон. Но ты только что утверждал, что есть булочки бессердечно.
Джек. Я говорил, что это бессердечно с твоей стороны, особенно при данных обстоятельствах. А это совсем другое дело.
Алджернон. Может быть. Но булочки-то ведь те же самые. (Отбирает у Джека блюдо с булочками.)
Джек. Алджи, прошу тебя, уезжай ради Бога!
Алджернон. Ты ведь не станешь меня выпроваживать без обеда. Это был бы чистый абсурд. Я никогда не уезжаю не пообедав. На такое способны одни лишь вегетарианцы и подобные им субъекты. А кроме того, я только что договорился с доктором Чезьюблом, что он окрестит меня, так что без четверти шесть я стану Эрнестом.
Джек. Дорогой мой, чем скорее ты выкинешь из головы эту блажь, тем лучше. Это я договорился сегодня утром с доктором Чезьюблом о том, что в половине шестого он окрестит меня, и я, разумеется, возьму себе имя Эрнест. Гвендолен одобрила бы это. Не можем же мы оба быть названы одним именем. Это было бы просто нелепо. Кроме того, я, в отличие от тебя, имею право креститься. Нет никаких доказательств, что я был крещен. Скорее всего, не был; доктор Чезьюбл придерживается того же мнения. Ну а с тобой дела обстоят иначе. Ты-то уж наверняка был крещен.
Алджернон. Да, но меня не крестили многие уже годы.
Джек. Пусть так, но один раз ты ведь все-таки был крещен. А это самое главное в таких делах.
Алджернон. Это верно. В том смысле, что я уж наверняка знаю: мой организм это испытание выдержит. А вот ты сомневаешься, подвергался ли ты этой процедуре или нет, так что для тебя она может оказаться рискованной. Может быть причиной серьезной болезни. Не забывай, что всего неделю назад твой ближайший родственник чуть не скончался в Париже от острой простуды.
Джек. Да, но ты ведь сам сказал, что простуда — болезнь не наследственная.
Алджернон. Знаю. Так считали когда-то, но так ли это сейчас? Наука идет вперед семимильными шагами.
Джек. Могу я поинтересоваться, Алджи, что ты собираешься делать?
Алджернон. Ничего. Это то, что я пытаюсь делать последние десять минут, тогда как ты делаешь все от тебя зависящее, чтобы отвлечь меня от этого занятия.
Джек. Ну а я собираюсь выйти в сад и поговорить с Гвендолен. У меня такое ощущение, что она ждет меня.
Алджернон. Судя по той исключительно холодной манере, с которой ко мне обращалась Сесили, она меня тоже там ждет, поэтому я ни в коем случае выходить в сад не буду. Если мужчина делает то, чего от него ожидает женщина, она никогда не будет о нем высокого мнения. Нужно всегда делать то, чего женщина от тебя не ждет, и говорить ей то, чего она не понимает. И тогда между обеими сторонами будет полное взаимопонимание.
Джек. Какая чепуха. Ты всегда говоришь чепуху.
Алджернон. Гораздо разумнее говорить чепуху, чем выслушивать ее, мой дорогой друг, причем первое встречается гораздо реже, чем второе, несмотря на все то, что принято говорить на этот счет.
Джек. Я не слушаю тебя. Я не могу тебя слушать.
Алджернон. Это не что иное, как ложная скромность. Ты прекрасно знаешь, что если постараешься, то сможешь меня слушать. Ты вечно недооцениваешь себя, а это глупо, учитывая, сколько вокруг самонадеянных людей… Джек, ты снова ешь булочки! Мне это не нравится. Осталось всего лишь две. (Берет блюдо с тем, что осталось.) Я ведь тебе сказал, что обожаю сдобные булочки.
Джек. А я ненавижу кексы.
Алджернон. С какой тогда стати ты угощаешь ими гостей? Странное у тебя представление о гостеприимстве.
Джек (раздраженно). Ну при чем тут кексы?! Мы ведь говорим не о них. (Подходит к Алджернону ближе.) Алджи, ты меня просто бесишь. Почему ты никогда не можешь придерживаться сути разговора?
Алджернон (медленно выговаривая слова). Потому что мне это вредно.
Джек. Черт возьми, кого ты из себя строишь? Терпеть не могу, когда кого-то из себя строят.
Алджернон. Что я тебе могу ответить, друг мой? Если тебе не нравится, когда кого-то из себя строят, если, иными словами, тебе не нравится поза, тогда я вообще не понимаю, что тебе может нравиться. Кроме того, это не поза. Придерживаться сути разговора мне действительно противопоказано. От этого я испытываю настоящую боль, а я ненавижу любую физическую боль.
Джек (ходит взад и вперед по сцене, время от времени бросая на Алджернона яростные взгляды. В конце концов подходит к чайному столику). Алджи, сколько раз тебе повторять, чтобы ты уезжал? Твое присутствие здесь нежелательно. Почему ты не уезжаешь?
Алджернон. Я еще не допил свой чай. И у меня осталась еще одна булочка. (Берет последнюю булочку.)
Джек со стоном опускается в кресло и закрывает лицо руками.
Занавес
