Петру чуть ли не каждый день писали во Францию о многочисленных делах, раскрытых фискалами.

   — Погодите же! — неистовствовал государь. — Я научу вас, воры, как надо честью служить!

И тотчас же по возвращении из Европы вызвал к себе Ромодановского:

   — Что с Гагариным содеяли?

   — Тебя дожидались, Пётр Алексеевич.

   — Созывай сидение.

У обер-фискала Нестерова всё было подготовлено к докладу. На гневный вопрос Петра, почему так долго не разбирается дело сибирского губернатора, он без тени робости отрубил:

   — Князь Яков Долгорукий под спуд злодейство сие упрятал, а за таковское воровство мзду получил от разных людей три тысячи червонцев. Сие доподлинно всё обыскалося вправду.

Царь приступил к следствию и без труда установил, что Гагарин, помимо раньше совершенных преступлений, утаил ещё хлеб, купленный в Вятке для отпуска за море, брал казённые деньги и товары на свои расходы и за мзду отдавал на откуп винную и пивную продажу.

Проведав о том, что сам царь взялся за розыск, Гагарин попытался смягчить свою участь чистосердечным раскаянием.

«Припадая к ногам вашего величества, — писал он, — прошу милосердия и помилования ко мне, погибающему: разыскивают много и взыскивают на мне управления во время ведения моего Сибирской губернии и покупки алмазных вещей и алмазов, что я чинил всё не по приказному обыкновению. И я, раб ваш, приношу вину свою перед вашим величеством, яко пред самим Богом, что правил Сибирскую губернию и делал многие дела просто непорядочно и не приказным поведением, також многие подносы и подарки в почесть и от дел принимал и раздачи иные чинил, что и не надлежало, и в том погрешил перед вашим величеством, и никакого ни в чём оправдания, кроме виновности своей, принести вашему величеству не могу, но со слезами прошу у вашего величества помилования для милости Всевышнего вашему величеству: сотвори надо мною, многобедным, милосердие, чтобы я отпущен был в монастырь для пропитания, где бы мог окончить живот свой, а за преступление моё на движимом моём имении да будет воля вашего величества».

   — Я тебя, вор, пощажу! Перед всем миром, на площади, ворам на устрашение повешу! — не раздумывая, крикнул государь, прочитав эту слезницу.

Ближние забеспокоились.

   — Как бы умов смущения не было, — робко произнёс князь Куракин. — Высокородный муж князь Гагарин. Боярство возропщет.

   — Кому много дано, — холодно поглядел на него царь, — с того много и взыщется. На площади, перед всем миром, повесить вора!

Губернатора вызвали в Москву и у заставы арестовали и увели в застенок.

Князь-кесарь пожелал сам распоряжаться казнью. Но в назначенный день он неожиданно почувствовал себя так плохо, что не мог подняться с постели. Он умолял государя погодить с казнью, но Пётр остался непреклонным и повесил губернатора, не дожидаясь выздоровления «птенца».

К вечеру Ромодановский горел в жару. Всю ночь он порывался встать с кровати, дрался с лекарями и ревел звериным рёвом:

   — Держите вора! Гагарина-вора держите! Он с петли убег! Черти, распустились без меня!

Обессилев, он притих, лёг на спину и заснул. Лекари долго прислушивались к дыханию больного, потом успокоили родных:

   — Всё ошен карош. Болезнь идёт так, как надо идёт.

А через час князь-кесарь умер.

Узнав о смерти Фёдора Юрьевича, Пётр набожно перекрестился.

   — Да... Не легко нам без него будет.

Забота о том, кто заменит князя-кесаря, огорчала государя, кажется, больше, чем смерть любимца.

Толстой не преминул вставить своё словечко:

   — Я полагаю-с... мне сдаётся, суврен, что турбации избежать можно. Я ещё о прошлом годе-с, по вашему указу, прожект представлял... Полиция должна быть не в загоне-с, а комильфо...

Слова дипломата пришлись ко времени. «Что же приказ Земских дел? — рассуждал царь про себя. — Раньше он хоть сотскими, старостами и десятскими ведал, которых московская ратуша поставляла. А ныне и сие перешло к губернаторам и комендантам. Один перевод деньгам».

   — Полиция должна сестрой быть Тайной канцелярии, — произнёс Пётр вслух. — Сестёр сих надобно содеять со всем усердием такими, чтобы для крамольников и воров стали они погрознее самого упокойника, Царство Небесное, Фёдора Юрьевича. И да будет оная полиция монументом князю-кесарю.

Он хотел набросать черновик указа, но раздумал:

   — Сам состряпай, Пётр Андреевич. Можно ещё с Девиером.

Тучная спина дипломата согнулась в поклоне:

   — С Девиером куда как сподручнее-с...

   — А в парадизе, сдаётся мне, не худо бы учинить генерал-полицеймейстерство. А? Так ты в прожекте отписывал?

   — Обязательно, мой суврен. Обязательно-с.

   — И быть по сему. Девиеру сие дело под самую стать.

   — Под самую стать, мой суврен. Под самую-с.

Через месяц, после долгих сидений, был выработан и подписан Петром новый закон. Вместо приказов учреждались «на европеский манир, как вместно цивилицованным странам», десять коллегий: Иностранная, Военная и Адмиралтейств-коллегии, Камер, Штатс-контор, Ревизионная, Мануфактур, Берг, Коммерц и Юстиц-коллегии.

Девиер первый отправился в Санкт-Питербурх «учинять монумент Ромодановскому» — налаживать полицейское дело.