Получив разрешение Петра «всё чинить по своему рассуждению, как Бог наставит», барон объявил визирю, что готов писать договор.

   — Начнём так, — сразу приступил к делу визирь. — Первое: отдать туркам Азов в таком состоянии, в каком был взят. Согласны?

   — Согласен.

   — Новопостроенные города — Таганрог, Каменный Затон и Новобогородицкий на устье Самары — разорить, а пушки из Каменного Затона отдать туркам. Так?

   — Так.

   — Тогда второе, — сладенько улыбнулся визирь и обратился к толмачу: — Перемените перо. Оно скрипит, у барона от этого могут зубки заболеть... Да. Второе: в польские дела царю не мешаться и казаков не обеспокоивать. Вы, барон, не спорите?

   — Нет, не спорю.

   — Тогда третье... Обмакните перо, Якир... Стряхните чернила... Ну разве можно так неосторожно? Вы же всего посла забрызгали.

Шафиров пыхтел и усердно грыз ногти. Визирь, несомненно, издевался над ним. Но барон держался стойко: «Ладно. Буду терпеть. Повыше меня был святой князь Александр Невский, а и не то от татар сносил».

   — Ничего, ваше сиятельство, — учтиво ответил он. — Мундир всё равно грязный. К праздничку вымоем.

   — В море?

   — Зачем в море? У нас и реки многоводны. Далеко бегут. Краю не видно.

   — А куда впадают?

   — Мы в географических артеях не сильны. Для нас речные пути, как пути Господни, неисповедимы.

   — Ничего, мы вам поможем. Пишите, Якир: купцам с обеих сторон вольно приезжать торговать, а послу царскому впредь в Цареграде не быть.

«Господи! — страстно молился про себя Шафиров. — Помоги стерпеть бесчестие. Помоги вывезти отсюдова государя».

   — Четвёртое, — продолжал турок, — королю шведскому царь должен позволить свободный проход в его владения, и если оба согласятся, то и мир заключить. Можно писать, барон?

   — Пишите.

   — Я очень люблю сговорчивых людей, барон. Вы хороший человек. Восточный человек... Тогда пятое: чтоб подданным обоих государств никаких убытков не было.

Визирь прошёлся из угла в угол, что-то обдумал и уже без насмешки, огрубевшим вдруг голосом закончил:

   — Шестое: все прежние неприятельские поступки предаются забвению и войскам царского величества... — он выпрямился, поднял руку и отставил указательный палец, — войскам царского величества свободный проход в свои земли дозволяется.

Шафиров вздохнул, будто после жестоких усилий выкарабкался наконец из пропасти.

   — Итак, мы стали друзьями, — подсел визирь к барону. — А потому мне очень не хочется так скоро расстаться с вами. Я решил, и того же хочет его величество султан, что до исполнения с царской стороны всего, что в договоре написано, вы и сын достославного фельдмаршала Шереметева, Михаил Борисович, поживёте вместе с послом Петром Андреевичем Толстым у нас в Турции.

   — Вы хотите сказать — заложниками, ваше сиятельство?

   — Ну что вы! Друзьями... Друзьями, а не заложниками! У нас ведь такое чудное, горячее солнце. А вы такой хороший человек... Вам приятно будет наше солнце. Вы будете жить в Семибашенном замке. Совсем как паша.

Весть о том, что пришло спасение и можно без страха вернуться на родину, опьянила царёв двор и войска. Степь вздыбилась от рёва труб, песен и смеха.

На Екатерине был новый парик, щёки сквозь густой слой белил горели полымем. Шёлковое платье благоухало.

— Может ли сие быть? — непрестанно спрашивал государь. — Не сон ли сие? Задушу на радостях Петра Павловича, когда даст Бог свидеться.

Поутру войска тронулись в обратный путь. Солдатам казалось, что царь совершенно счастлив. Но царица и некоторые из вельмож отчётливо видели, как за напускной разудалой весёлостью корчится в мучительных судорогах душа государя.